12-я армия (СССР)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
12-я армия РККА
Годы существования

19391943

Страна

СССР

Подчинение

КОВО, Юго-западный фронт,
Южный фронт,
Северо-Кавказский фронт,
3-й Украинский фронт

Тип

Общевойсковая армия

Войны

Польский поход РККА (1939), Великая Отечественная война

Участие в

Битва под Уманью
Харьковская операция (1942)
Донбасская операция (1943)

Командиры
Известные командиры

И. В. Тюленев,
П. Г. Понеделин,
К. А. Коротеев,
А. А. Гречко

12-я армия РККА (12 А) — оперативное войсковое объединение (общевойсковая армия) в составе Вооружённых Сил СССР во время польского похода РККА и Великой Отечественной войны.





Первое формирование

24 сентября 1939 года в Киевском Особом военном округе на основе Южной (первоначально — Кавалерийская армейская группа, затем — с 16.09.1939 г. Каменец-Подольская армейская группа) армейской группы войск в составе Украинского фронта для участия в Освободительном походе в Западную Украину. 28 сентября 12-я армия разделена на 12-ю армию и Кавалерийскую армейскую группу.

Сформирована в 1939 году и включала в себя:

  • танковый корпус
  • две отдельные танковые бригады
  • два кавалерийских корпуса
  • три стрелковые дивизии
По данным Военной энциклопедии:
12-я армия… являлась, по существу, фронтовой подвижной группой (СВЭ. Т. 8. С. 181)

В данном составе армия приняла участие в польском походе РККА. Командующий — командарм И. В. Тюленев.

2 октября армия находилась в составе Украинского фронта.

Состав армии:

  • В резерве:

После завершения Польского похода армия была существенно трансформирована: удалена кавалерия и добавлены танки. Кроме того, было вдвое увеличено количество стрелковых дивизий, в каждой из которых удвоилось количество аритиллерии. Армия также получила в свой состав артиллерийскую бригаду, четыре отдельных артиллерийских полка и отдельный инженерный полк[2].

12-я армия принимала участие в присоединении Северной Буковины к СССР в июне — июле 1940 года в составе Южного фронта.

12-я армия по плану штаба Киевского Особого военного округа, в составе двух стрелковых и одного (16-го) механизированного корпуса (26 380 чел. и до 680 танков), должна была прикрыть станиславское и черновицкое направления. Армия имела до 35 % некомплекта личного состава. Дивизии, перешедшие на штаты горнострелковых, не были полностью обеспечены вьючными приспособлениями, автотранспортом и средствами связи, особенно радио.

Управление армии дислоцировалось:

Состав

На 2.10.1939:

  • В резерве:

На 28.06.1940:

На 22 июня 1941 года армия имела следующий состав:

Боевая деятельность

1940 год

9 июня

В проекте директивы Генерального штаба Красной Армии войскам округов для действий против армии Румынии из Киевского Особого военного округа (далее КОВО) привлекались управление 12-й армии и войска округа. 12-я армия должна была нанести удар из района севернее г.Черновицы в направлении на г.Сирет. Развивали наступление одна группировка войск (левофланговая) — на Дорохой, Костешты и вдоль реки Прут на Яссы, а другая (правофланговая) — на Сучаву и вдоль реки Сирет на Роман, Бакэу, Галац, Брэилу и Измаил. В первый же день операции механизированные части должны были занять Дорохой, во второй день — Андриешени и к концу третьего дня — г. Яссы и г. Хуши.[3]

10 июня

К 1.00 начальник Генштаба РККА Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников направил командующим войсками КОВО генералу армии Г. К. Жукову шифротелеграмму о приведении в готовность управлений стрелковых корпусов с корпусными частями, стрелковых дивизий, танковых бригад, артполков РГК и понтонных подразделений.[3]

В 11.20-11.30 начальник Генштаба РККА направил командующему войсками КОВО директивы о сосредоточении в новые районы:

Военные советы КОВО отдал приказы командирам соединений и воинских частей о сосредоточении в новые районы.[3]

11 июня войска КОВО под видом учебного похода начали сосредоточение, которое должно было завершиться 24 июня.[3]

20 июня

Поздно вечером командующий войсками КОВО генерал армии Г. К. Жуков получил директиву наркома обороны СССР и начальника Генштаба о начале сосредоточения войск со сроком выполнения к 22.00 24 июня, а далле к решительному наступлению с целью разгромить румынскую армию и занять Бессарабию и Северную Буковину.[3]

В директиве определялись состав войск 12-й армии и районы сосредоточения, назначен Военный совет армии:

Разграничительная линия между 12-й и 5-й армиями: река Збруч, г. Хотин, с. Липканы, все пункты включительно для 12-й армии.[3]

Для управления войсками из состава Управления Киевского Особого Военного Округа выделяется управление Южного фронта. Командующим войсками фронта назначается командующий войсками КиевОВО генерал армии Жуков, Георгий Константинович, штаб фронта в г. Проскуров.[3]

Задача войск Южного фронта — нанося главный удар от м. Коломыя на г. Черновицы и далее вдоль реки Прут на юг и вспомогательный удар с востока на г. Кишинёв, г. Хуши окружить и взять в плен румынские войска, развёрнутые в Бессарабии.

Задача 12-й армии — главными силами, не менее 9 стрелковых дивизий, с танковыми частями, при поддержке сильной артиллерии и всей авиации армии прорвать расположение противника на фронте Черногузы, Руссишь-Баниля, Зелена, Хливеште и наступать вдоль реки Прут на Черновицы. Для развития успеха в прорыв идёт конно-механизированная группа в составе двух кавалерийских корпусов, всех танковых бригад армии, при непосредственной и постоянной поддержке авиации армии, развивать наступление этой группой вдоль реки Прут и решительными действиями к исходу второго дня выйти на фронт Дорохой, Дарабани. К исходу четвёртого дня овладеть районом г. Яши {Яссы}, установить взаимодействие с частями 9-й армии, окружить и не допустить отхода противника в Румынию. Стрелковыми корпусами, закрепляя успех механизированных частей и конницы, стремительным наступлением окружить и уничтожить румынские войска, расположенные в северной части Бессарабии.

Распоряжением фронта подготовить выброску воздушного десанта для совместного удара с частями 12-й армии в район Тыргу-Фрумос. Выброску десанта произвести только после выхода в этот район механизированных частей.[3]

22 июня

22-23 июня Военный совет 12-й армии на основании проекта директивы командования Южного фронта проработал на местности с командирами корпусов и дивизий вопросы занятия исходного положения, организации предстоящего наступления, взаимодействия родов войск, управления, связи, устройства тыла и действий на ближайший этап операции.[3]

23 июня

Конная группа 12-й армии (управления 2-го и 4-го кк, 3, 5, 16 и 34 кд) сосредоточилась в районе — в лесах ю.-в. Коломыя (в районе Яблонув, Гвозьдзец, Подгайчики, Коломыя).[3]

27 июня

Войска 12-й армии, находившиеся в Предкарпатье, были развёрнуты на юго-восток. Штаб армии передислоцировался из г.Станислава в м. Коломыю, где ему были подчинены 8-й, 13-й, 15-й, 17-й стрелковые корпуса и Конная группа в составе 2-го и 4-го кавкорпусов.[3]

5-я армия развёрнута на Волыни. Часть её войск была переподчинена 6-й и 12-й армиям. Штаб 5-й армии (командующий на время операции — генерал-лейтенант В. Ф. Герасименко) штаб армии в Дунаевцы, состав армии: 36-й и 49-й стрелковые корпуса.[3]

Конная группа 12-й армии находилась в выжидательном районе — в лесах ю.-в. Коломыя.[3]

В этот день омандиры корпусов и дивизий изучали на местности с командирами полков, батальонов и рот вопросы занятия исходного положения, организации предстоящего наступления, взаимодействия родов войск, управления, связи, устройства тыла и действий на ближайший этап операции.[3]

28 июня. Поход в Северную Буковину

В 11.00 советские войска получили новую задачу — без объявления войны занять Бессарабию и Северную Буковину.[3]

Военный совет Южного фронта отдал войскам директиву, которой поставил новую задачу войскам Южного фронта — быстрым выдвижением к р. Прут закрепить за СССР территорию Северной Буковины и Бессарабии.[3]

Командующему войсками 12-й армии для занятия Северной Буковины приказано в первом эшелоне двинуть подвижные части с задачей:

  • 4-му кк с 24-й лтбр (быстроходные лёгкие танки БТ) занять район Серет {Сирет}, Герца, г. Черновицы и закрепиться на линии Серет, Герца.
  • Вслед за 4-м кк 60-й и 131-й сд выйти: 131-й сд — в г. Черновицы и 60-й сд на рубеж Серет, Герца и сменить части 4-го кк, сменя основные силы, штаб дивизии 60-й сд в районе Терешени {Тарашаны}. 4-му кк по смене его 60-й сд сосредоточиться в районе Сторожинец.

Граница слева — р. Прут (вкл.), Герца.

  • 2-му кк с 5-й лтбр (быстроходные лёгкие танки БТ) занять район Герца (иск.), м. Липканы, Залещики и закрепиться на рубеже р. Прут от Герца (иск.) до Липканы, одной кд немедленно занять г. Хотин, за 2-м кк направить 58-ю сд, которой выйти в район — Динауцы {Диновцы} и сменить части 2-го кк, имея штадив и основные силы дивизии — Динауцы. 2-му кк по смене полностью сосредоточиться в районе Хотин. Штаб 2-го кк — Хотин.
  • Граница слева с 5-й армией — р. Збруч, Хотин, Липканы (все вкл. для 2-го кк).
  • 192-й гсд, оставаясь в районе Усьцерыки, передовые части выдвинуть в район Рижина и Селетин (Селятин) с задачей прочно удерживать горные проходы в районе Камерале, Фрасин, Стража. Граница между 192-й гсд и 4-м кк — Ростоки, Стража.[3]

Группировка войск 12-й армии

Левый фланг армии

  • 2-й кк (3, 5-я кд) с 5-й лтбр (на вооружении быстроходные лёгкие танки БТ) находился в в лесах ю.-в. Коломыя (в районе Яблонув, Гвозьдзец, Подгайчики, Коломыя) — имел задачу занять район м. Герца (иск.), м. Липканы, м. Залещики и закрепиться на рубеже р. Прут от м. Герца (иск.) до Липканы, одной кд немедленно занять г. Хотин, за 2-м кк должна была двигаться 58-я сд, которой надо было выйти в район — Динауцы (Диновцы) и сменить части 2-го кк, имея штаб дивизии и основные силы дивизии — в Динауцы. 2-му кк по смене полностью сосредоточиться в районе г. Хотин. Штакор 2-го кк — г. Хотин. Граница слева с 5-й армией — р. Збруч, г. Хотин, м. Липканы (все вкл. для 2 кк).[3]

Центр армии

  • 4-й кк (16, 34-я кд) с 24-й лтбр (на вооружении быстроходные лёгкие танки БТ) находился в в лесах ю.-в. г. Коломыя (в районе Яблонув, Гвозьдзец, Подгайчики, Коломыя) — имел задачу занять район м. Серет {Сирет}, м. Герца, г. Черновицы и закрепиться на линии м. Серет, м. Герца. Вслед за 4-м кк 60-й и 131-й стр. дивизиям 17-го ск выйти: 131-й сд — в Черновицы и 60-й сд на рубеж м. Серет, м. Герца и сменить части 4-го кк, сменя основные силы, штадив 60-й сд 17-го ск в районе Терешени (Тарашаны).
  • 17-й ск (58-я и 131-я сд, 38-я тбр; 315-й артдив РГК) находился в районе Куты, Снятынь, Стецова, Коломыя — для нанесения главного удара в направлении г. Черновицы.
  • 15-й ск: 7-я, 141-я сд, 120-й ап РГК находились в районе м. Городенка, Филипковцы, Новосюлка-Костюкова для наступления в направлении г. Черновицы со стороны м. Городенка (7 сд) и Синькув (141 сд).[3]

Резервы армии:

  • 13-й ск (139, 60, 62-я сд, 23-я лтбр, 376, 168, 305-й ап РГК; 1-й танк. б-н тяжёлых танков КВ);
  • 8-й ск (72, 124, 146-я сд; 10-я ттбр, 26-я лтбр; 324, 375, 135-й ап, 316-й артдив РГК).[3]

Правый фланг армии и фронта

  • 192-я гсд находилась в районе Усьцерыки, Полянки, Кишворувня {передовые части} — имела задачу действовать в направлении м. Селетин (Селятин), выдвинуть в район м. Рижина и Селетин (Селятин) с задачей прочно удерживать горные проходы в районе Камерале, Фрасин, Стража. Граница между 192-й гсд и 4-м кк — Ростоки, Стража.[3]

В 14.00 советские войска начали операцию по занятию территории Северной Буковины и Бессарабии.[3]

В 14.30 штаб фронта доложил в Генеральный штаб Красной Армии о том, что из 12-й армии в Северную Буковину вступили 5-я легкотанковая бригада и 58-я стрелковая дивизия 17-го ск в районе м. Снятын, 24-я легкотанковая бригада в районе м. Княже, 141-я стрелковая дивизия двинулась в район м. Залещиков.[3]

17.30

В соответствии с полученными приказами войска 12-й армии во второй половине дня 28 июня продвигались в глубь Северной Буковины.

Левый фланг армии

Передовые моторизованные отряды двигались на рубеж р. Прут в м. Герца и с. Липканы. Главные силы 2-го кавалерийского корпуса форсированным маршем двинулись к границе, впереди шли подвижные моторизованные отряды.[3]

Центр армии

4-й кк (16, 34-я кд) с 24-й лтбр (быстроходные лёгкие танки БТ) находился в в лесах ю.-в. м. Коломыя (в районе Яблонув, Гвозьдзец, Подгайчики, Коломыя) — имел задачу занять район Серет {Сирет}, Герца, Черновицы и закрепиться на линии Серет, Герца.

17-й ск (58-я и 131-я сд, 38-я тбр; 315-й артдив РГК) из района Куты, Снятынь, Стецова, Коломыя двигался на главном направлении в Черновицы.

В 17.30 бронепоезд железнодорожного полка НКВД со стрелковым батальоном 58-й сд 17-го ск] прибыл в Черновицы.[3]

24-я лтбр 4-го кк начала форсирование р. Черемош.[3]

141-я сд 15-го ск заняла мост у Залещиков и продвигалась на юго-восток.[3]

Правый фланг армии и фронта

Передовой моторизованный отряд 192-й гсд двигался в направлении Селетин (Селятин). Главные силы находилась в районе Усьцерыки, Полянки, Кишворувня.[3]

18.00

В Черновицы вошла 5-я лтбр 8-го ск.[3]

Главные силы 58-й сд 17-го ск перешли границу севернее Снятын и продолжили марш на юго-восток.[3]

19.00

Центр армии

5-я лтбр 8-го ск прошла маршем Черновицы и вместе с отдельным разведбатальоном 58-й сд 17-го ск двинулась дальше.[3]

24-я лтбр 4-го кк не смогла в полном составе форсировать р. Черемош, и вместо неё из Куты была направлена 23-я лтбр 13-го ск с десантным стрелковым батальоном.[3]

141-я сд 15-го ск занимала мост у Залещиков и продвинулась на юго-восток до Кадобестэ.[3]

19.30. На аэродром у Черновиц направлена передовая команда 255-й авиабазы.(2)

21.00

Левый фланг армии

К исходу дня передовой отряд 3-й кд 2-го кк вступил в Берхомитку, главные силы дивизии находились в районе Снятын, а 5-я кд 2-го кк подходила от Городенки к Ясенев-Польному.[3]

Центр армии

Главные силы 17-го ск (58-я и 131-я сд, 38-я лтбр; 315-й артдив РГК) двигались на главном направлении в центр Северной Буковины г. Черновицы.[3]

5-я лтбр 8-го ск с отдельным разведбатальоном 58-й сд 17-го ск прошла Магалу, достигла района Топоровцы, Редковцы.

Главные силы 58-й сд 17-го ск продвигались на юго-восток и достигли района Кицмань, Вителювка.[3]

К 21.00 на аэродром у Черновиц перебазировалось 23 самолета И-16 12-го истребительного авиаполка.[3]

23-я лтбр 13-го ск с десантным стрелковым батальоном вместе с передовыми частями 4-го кк заняла Сторожинец. Главные силы 34-й кд находились на подходе к Сторожинцу, а 16-й кавдивизии — южнее Вашковцев.[3]

60-я сд 13-го ск находилась на переправах через р. Черемош в Вижнице и Испасе.[3]

Правый фланг армии и фронта

Передовой моторизованный отряд 192-й гсд двигался в направлении Селетин (Селятин). Главные силы находилась в районе Усьцерыки, Полянки, Кишворувня.[3]

В 23.00 Военный совет Южного фронта передал Военным советам армий директиву № 00150, в которой ставились задачи на второй день похода:

  • Армиям фронта, действуя в составе, установленном директивой моей № 00149, с утра 29.6 продолжать движение и занять Северную Буковину и Бессарабию и к исходу 30.6 выйти к новой государственной границе.(2)
  • 12-й армии 29.6 выйти на рубеж Селетин, Тереблешти (Порубное), ст. Каменка, ст. Строешки, ст. Липканы и прочно удерживать его. С выходом на этот рубеж иметь основные группировки: 4-й кк с 23-й тбр в районе Сторожинец, 60-я сд — Терешени {Тарашаны}, 131-я сд — Черновицы, 58-я сд с 5-й тбр — Динауцы {Диновцы} и 2-й кк — Хотин. Штаб 17-го ск вывести 29.6 — Черновицы и подчинить командованию 17-го ск — 131-ю, 60-ю и 58-ю сд.

Граница слева с 5-й армией — р. Збруч, г. Хотин, р. Прут (все для 12-й армии).

  • Частям при занятии Буковины и Бессарабии движение вести на хвостах отходящих румынских войск.
  • Во всех гарнизонах занятой Бессарабии и Буковины установить образцовый порядок, наладить караульную службу и взять под охрану все имущество, оставленное румынскими войсками, госучреждениями и помещиками.[3]

24.00

Левый фланг армии

Бронепоезд железнодорожного полка НКВД в 24.00 прибыл в г. Новоселицу в район действий 2-го кавкорпуса.[3]

29 июня

6.00. Утром 29 июня войска Южного фронта возобновили продвижение вперёд.

7.00

Левый фланг армии

5-я лтбр 8-го ск из района Топоровцы, Редковцы в 7 часов утра выступила в направлении Новоселицы с конечной целью прибыть в с. Липканы.[3]

Танковый батальон 24-й танковой бригады 4-го кк выступил к г. Герца.[3]

16-я кд 4-го кк совершила ночной марш и продолжала движение к Черновицам.

Центр армии

23-я лтбр 13-го ск в 7 часов утра выступила из Сторожинца в направлении Сирета с целью прибыть в Каменку.[3]

9.00

Левый фланг армии

3-я кд 2-го кк, совершив ночной марш, приближалась в район Магалы. (2 «Бессарабский поход»)

Центр армии

16-я кд 4-го кк около 9 часов утра подходила к Черновицам.

Управление 4-го кк и главные силы 34-й кд 4-го кк в 9.00 сосредоточились в Сторожинце, сразу же были высланы на границу на линию Красноильск-Порубное — Герца подвижные отряды (по кавполку с танковым эскадроном).[3]

9.30

3-я кд 2-го кк к 9.30 находилась в районе Магалы.[3]

10.00

Левый фланг армии

5-я лтбр 8-го ск прошла Новоселицу и, двигаясь далее вдоль р. Прут, к 10 часам вошла в м.Липканы.[3]

5-я кд 2-го кк к 10 часам утра достигла района Юрковцев.[3]

Центр армии

23-я лтбр 13-го ск в 10 часов вошла в Каменку. По дороге бригада натолкнулась на хвост колонны румынских частей и задержала 500 солдат и офицеров.[3]

60-я сд завершила переправу через р. Черемош и двинулась одной колонной от Куты на Сторожинец, другой — от Вашковцев на Черновицы.[3]

Правый фланг армии

Кавалерийский эскадрон и стрелковая рота 192-й горнострелковой дивизии двигались к Селятину.[3]

13.00

Центр армии

Управление 4-го кк и главные силы 34-й кд (без трёх кавполков и трёх танковых эскадронов) 4-го кк находились в Сторожинце. На линию Красноильск-Порубное — Герца к 14 часам к границе прибыли подвижные отряды (по кавполку с танковым эскадроном).[3]

Правый фланг армии

Кавалерийский эскадрон и стрелковая рота 192-й гсд в 13 часов достигли Селятина и начали выдвигать заставы к границе на линию Камераль-Фрасин ам Фалкеу-Стража. Главные силы дивизии выдвигались в Усцерыки.[3]

14.00

Левый фланг армии

3-я кд 2-го кк двигалась к Новоселице.

5-я кд 2-го кк двигалась к Хотину.

Центр армии

16-я кд 4-го кк к 14 часам сосредоточилась в районе Волока.

В Бессарабии 29 июня на 20-тысячном митинге в г. Кишинёве выступили член Политбюро ЦК ВКП(б), 1-й секретарь ЦК КП(б)У Н. С. Хрущев, нарком обороны СССР маршал С. К. Тимошенко, начальник Политического управления Красной армии армейский комиссар 1 ранга Л. З. Мехлис. Выступавшие на митинге местные жители благодарили своих освободителей и говорили о наболевшем. Затем Тимошенко посетил родное село Фурманка Аккерманского уезда, где встретился с братом Ефимом и многочисленной родней.[3] («Праздник освобождения»)

15.30

Перед фронтом 12-й армии отходили 7-я и 8-я румынские пехотные дивизии. Командиры столкнулись с проблемой поддержания воинской дисциплины. В одной из колонн 7-й пехотной дивизии до 3 тыс. солдат разбежалось по домам, забрав с собой лошадей, а в Румынию ушли не более 200 военнослужащих. Советскими войсками было подобрано до 200 винтовок, 3 пулемёта, около 50 тыс. винтовочных патронов и несколько сот ручных гранат. Два румынских взвода добровольно сдали оружие и отказались уходить в Румынию. В районе села Сергиены румынский капитан попробовал спровоцировать вооружённое столкновение, отдав команду занять оборону. Советский командир распорядился выдвинуть на позиции пулемёты, увидев которые румыны бежали. Местное население обратилось к советскому командованию с жалобами на мародерство отходящих румынских частей, которые в районе Тарашан расстреляли 3 жителей, сопротивлявшихся изъятию лошадей.[3]

Левый фланг армии

Танковый батальон 24-й лтбр 4-го кк при подходе к западной окраине г. Герца в 15.30 был обстрелян румынами. В ходе завязавшейся перестрелки было убито 5 румынских военнослужащих.[3]

Центр армии

60-я сд двигалась двумя колоннами на Сторожинец и на Черновицы.[3]

58-я сд продвигалась к Черновицам. В районе села Рогозна на подходе к Садгоре 138-й противотанковый дивизион дивизии встретил вооружённое сопротивление румынского конного разъезда. В перестрелке 2 румынских солдата было убито, 1 ранен, а 19 солдат и 1 прапорщик были задержаны, убито 3 лошади, захвачены 1 пулемёт, 13 карабинов и 19 лошадей.[3]

Правый фланг армии

Кавалерийский эскадрон и стрелковая рота 192-й гсд находились в Селятине и выдвигали заставы на линии Камераль-Фрасин ам Фалкеу-Стража. Главные силы дивизии сосредоточивались в Усцерыках.[3]

16.00

Левый фланг армии Передовые части 2-го кавкорпуса в 16 часов вышли на р. Прут у Тарасовцев.[3]

16.30

Штаб 2-го кк расположился в Чернавке. 131-я сд 17-го ск продолжала сосредоточение в Черновицах. Туда же передислоцировалось управление 17-го стрелкового корпуса, а в 16.30 прибыла и опергруппа штаба 12-й армии.[3]

21.00

Левый фланг армии

5-я лтбр 8-го ск к исходу дня сосредоточилась в районе Мамалыга, Липканы, Стальновцы.[3]

Танковый батальон 24-й лтбр 4-го кк находился в г. Герца.[3]

Бронепоезд железнодорожного полка НКВД находился в Новоселицу в районе действий 2-го кавкорпуса.[3]

5-я кд 2-го кк находилась в Хотине.[3]

3-я кд 2-го кк к исходу дня сосредоточилась в Новоселице, выдвинув передовые отряды на линию Тарасовцы-Костычены-Шандряны.[3]

Управление 2-го кк расположился в Чернавке.[3]

Центр армии

23-я лтбр 13-го ск находилась в Каменке.[3]

16-я кд 4-го кк находилась в районе Волока.

Управление 4-го кк и главные силы 34-й кд (без трёх кавполеов и трёх танковых эскадронов) 4-го кк находились в Сторожинце, на линии Красноильск-Порубное — Герца на границе находились подвижные отряды (по кавполку с танковым эскадроном).[3]

60-я сд 17-го ск находилась в двух населённых пунктах — в Сторожинце и в Черновицах.[3]

58-я сд 17-го ск продвигалась к Черновицам. К исходу дня дивизия достигла района Маморницы.[3]

Управление 17-го ск и 131-я сд находились в Черновицах.[3]

В Черновицах находилась оперативная группа штаба 12-й армии.[3]

Правый фланг армии

Кавалерийский эскадрон и стрелковая рота 192-й гсд находились в Селятине и имели заставы на линии Камераль-Фрасин ам Фалкеу-Стража. Главные силы дивизии сосредоточились в Усцерыках.[3]

30 июня

В 0.15 начальник Генштаба Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников сообщил находящемуся в г. Тирасполе народному комиссару обороны СССР Маршалу Советского Союза Тимошенко С. К. и командующему войсками Южного фронта генералу армии Жукову Г. К. о продлении срока эвакуации румынских войск до 14.00 3 июля. На основании полученной информации Военный совет Южного фронта издал директиву № 00151, в которой было сказано, армии фронта, продолжая выдвижение к новой границе, к исходу 29.6 заняли северную Буковину и заканчивают занятие Бессарабии. Далее приказывалось:

  • 12-й армии выдвинуть к исходу 30.6 60-ю сд в район Терешени (Тарашаны) и передовыми частями 60-й и 58-й сд закрепиться по госгранице на участке Фонтина Алба, ст. Тереблешти (Порубное), Херца (Герца), Липканы. С выходом передовых стрелковых частей на госграницу танковым бригадам сосредоточиться: 23-й тбр — Сторожинец, 5-й тбр — Ставчаны. Батальону 24-й тбр присоединиться к своей бригаде. Конным корпусам (2-му и 4-му) оставаться в занимаемых ими районах.[3]

Граница слева с 5-й армией — прежняя.

  • Штабу 12-й армии, оставив оперативную группу в Черновицах, перейти в Коломыя.
  • Разъяснить всему личному составу, что Советское правительство разрешило румынской армии производить эвакуацию до 14.00 3.7.40 г., поэтому все вопросы решать только мирным путём, допуская где нужно возможность нормального отхода. При отходе румынских частей не допускать производства румынскими солдатами грабежей, увода скота, подвижного состава и подвод, взятых у местного населения Бессарабии и Буковины, для чего выделить на переправы через р. Прут: от 5 армии у Бранешты танковый батальон с десантом пехоты от 36 тбр; от 9-й армии в с. Леушени танковый батальон с десантом; в г. Кагул один танковый полк от кавдивизии, в м. Рени танковый батальон с десантом пехоты; на переправу через р. Дунай в г. Измаил — один танковый полк от кавдивизии. Танковым полкам и батальонам выступить на указанные переправы в 5.00 30.6.1940 г.[3]

Левый фланг армии

5-я лтбр 8-го ск находиилась в районе Мамалыга, Липканы, Стальновцы.

Танковый батальон 24-й лтбр 4-го кк находился в г. Герца.

5-я кд 2-го кк находилась в Хотине.

3-я кд 2-го кк находилась в Новоселице, имея передовые отряды на линии Тарасовцы-Костычены-Шандряны.

Управление 2-го кк находился в Чернавке.

30 июня войска 2-го кк, батальон 24-й лтбр и 5-я лтбр находились в прежних районах и готовились к переходу в Сторожинец и Ставчаны после смены их стрелковыми частями.[3] («Бессарабский поход»)

Центр армии

23-я лтбр 13-го ск находилась в Каменке, в районе Сторожинец.

16-я кд 4-го кк находилась в районе Волока.

Управление 4-го кк и главные силы 34-й кд (без трёх кавполков и трёх танковых эскадронов) 4-го кк находились в Сторожинце, на линии Красноильск-Порубное — Герца на границе находились подвижные отряды (по кавполку с танковым эскадроном).

30 июня войска 4-го кк и 23-я лтбр находились в прежних районах и готовились к переходу в Сторожинец и Ставчаны после смены их стрелковыми частями.[3] («Бессарабский поход»)

60-я сд находилась в двух населённых пунктах — в Сторожинце и в Черновицах.

58-я сд 17-го ск продвигалась к Черновицам.

Управление 17-го ск и 131-я сд находились в Черновицах.

В Черновицах находилась оперативная группа штаба 12-й армии.

Правый фланг армии

Кавалерийский эскадрон и стрелковая рота 192-й гсд находились в Селятине и имели заставы на линии Камераль-Фрасин ам Фалкеу-Стража. Главные силы дивизии сосредоточились в Усцерыках.[3]

16.00

17-й ск (58-я и 131-я сд, 38-я тбр; 315-й артдив РГК) завершал выход в назначенные районы и населённые пункты, что являлось выполнением поставленной задачи.

60-я сд 17-го ск в 16.00 достигла главными силами Сторожинца, а передовые отряды 358-го и 194-го стрелковых полков выходили на рубеж Порубное-Герца для смены кавалерии. Одно подразделение Красной Армии случайно вступило на станцию Сирет, но в тот же день отошло за установленную линию государственной границы. 58-я сд заняла район Диновцы, Котелево и готовилась к смене частей 5-й лтбр. 131-я сд полностью сосредоточилась в Черновицах.[3] («Бессарабский поход»)

1 июля

Левый фланг армии

На участке Новоселица-Липканы 58-я сд сменила 3-ю кд и 5-ю лтбр, отошедшую в Ставчаны.

2-й кк сосредоточился в Хотине.[3]

Центр армии

60-я сд в течение дня сменяла кавалерию на участке Порубное-Герца.

34-я кд 4-го кк и 23-я лтбр сосредоточились в Сторожинце.[3]

Правый фланг армии

Ночью 1 июля 192-я гсд своими главными силами сосредоточилась в районе Стебнэ, Усть-Путила. К 6 часам утра заставами были заняты перевалы севернее Фрасина и Стражи. Перед фронтом дивизии отходили румынский 56-й пехотный полк и два эскадрона кавалерии, которыми в районе Дихтинец были брошены 15 орудий.[3]

2 июля

Штаб 12-й армии находился в Коломыя.

2 июля на фронте 12-й и 5-й армий войска оставались в прежних районах. В районе Каменки через р. Сирет на советскую территорию перешло до 400 солдат из состава уже отошедших за линию границы румынских 7-й и 8-й пехотных дивизий. 140-я стрелковая дивизия 36-го ск 5-я армия, сосредоточившая главные силы в районе Фалешты, Скумпия, развернула заставы вдоль Прута от Калинешт до Скулян, где в казарме было обнаружено до 100 оставшихся румынских солдат и 6 танкеток «Карден-Ллойд».[3]

2 июля Штаб Южного фронта издал приказ № 017/сс для штабов 12-й, 5-й и 9-й армий об организации обороны границы и "разработать план использования войск на случай перехода Румынии к активным действиям. Этот план надо было представить на утверждение к 20.00 4.7.40 г.[3]

В 9.20 нарком обороны Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко и сопровождающие его лица вылетели из Кишинёва в Москву.[3]

После 17.00 в Москве 1-й секретарь ЦК КП (б) Украины Н. С. Хрущев и нарком обороны Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко лично доложили Секретарю ЦК ВКП(б) И. В. Сталину о ситуации в Бессарабии.[3](«Праздник освобождения»)

3 июля. Окончание «освободительного» похода в Северную Буковину

В 15 часов 77-й румынский пехотный полк боевым порядком продвигался в направлении Волчинца, нарушив передовыми частями госграницу в районе Вашкоуца. Население в панике, со скотом, бежало в Волчинец. Застава 148-го кавполка 34-й кд 4-го кк в составе младшего лейтенанта и 6 бойцов вынуждена была отойти. С прибытием танковой роты 23-й легкотанковой бригады румынская часть отошла за линию границы в направлении Сирет. Хотя стороны огня не открывали, танковая рота на всякий случай была оставлена в Вашкоуце.[3]

В 14.00 советско-румынская граница была закрыта. Таким образом войска Южного фронта выполнили поставленную перед ними задачу. Главные силы приступили к изучению новых дислокации и плановой боевой и политической подготовке в занимаемых ими районах.[3]

В 14.00 — 16.00 в честь праздника освобождения рабочих и крестьян в Бессарабии на Соборной площади Кишинёва (в советское время — площадь Победы) состоялся парад советских войск. Парадом командовал командующий войсками 9-й армии генерал-лейтенант В. И. Болдин, а принимал его командующий войсками Южного фронта генерал армии Г. К. Жуков.[3](«Праздник освобождения»)

В этот же день в Северной Буковине войска 12-й армии провели парад в Черновицах (участвовали 131-я стрелковая, 16-я кавалерийская дивизии и 5-я легкотанковая бригада: личного состава — 8 892 человек, лошадей — 4 561 голов, танков — 190, самолётов — 205),[3]("Праздник освобождения).

5 июля

В связи с окончанием Бессарабского похода 5 июля войска Южного фронта были приведены в состояние постоянной боевой готовности мирного времени.[3]

6 июля

СНК СССР принял постановление № 1193 — 464сс от 6 июля по которому территория Северной Буковины была включена в состав КОВО, а Бессарабии — в состав ОдВО и предусматривалось проведение организационных мероприятий в Красной Армии.[3]

Нарком обороны СССР издал директивы Военным советам КОВО и ОдВО о новом составе и дислокации войск округов. В директивах предусматривалось начать новые формирования соединений, утверждённые правительством, перевести войска в новые места постоянной дислокации, расформировать части и учреждения, созданные для проведения освободительного похода и начать увольнение задержанного после советско-финляндской войны приписного состава.[3]

7 июля

7 июля на основании директивы наркома обороны № 0/1/104584 командующий Южным фронтом генерал армии Г. К. Жуков издал директивы № 050—052, согласно которым временно оставались в Северной Буковине и на севере Бессарабии 192-я горнострелковая, 58-я, 60-я и 169-я стрелковые дивизии, а остальные соединения, части и учреждения направлялись в пункты постоянной дислокации. Для постоянной дислокации в Бессарабии оставались 176-я стрелковая дивизия в районе Сороки, Флорешты, Бельцы, 15-я моторизованная дивизия в районе Бендеры, Тирасполь, 9-я кавалерийская дивизия в районе Леово, Комрат, 25-я стрелковая дивизия в районе Кагул, Болград, 51-я стрелковая дивизия в районе Килия, Старая Сарата, Аккерман и управления 14-го и 35-го стрелковых корпусов соответственно в Болграде и Кишинёве.[3]

8 июля

8 июля в 20.00 граница была передана Красной Армией под охрану пограничным войскам НКВД. На новой границе и по рекам Прут и Дунай были развёрнуты с севера на юг 97-й (Черновицкий), 23-й (Липканский), 24-й (Бельцкий), 2-й (Каларашский), 25-й (Кагульский) и 79-й (Измаильский) погранотряды Украинского и Молдавского округов пограничных войск НКВД.(5)[3]

8 июля часть войск Южного фронта начала выдвижение к новым местам постоянной дислокации.(5)[3]

9 июля

9 июля все войска Южного фронта выдвигались к местам постоянной дислокации.(5)[3]

9 июля было расформировано управление Южного фронта. (РГВА. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 684. Л. 219,232; Д. 687. Л. 125.), (5).[3]

1941 год

Боевые действия

40-й год расписано с точностью до дня, а 41-й?…

В начале Великой Отечественной войны армия была включена в состав Юго-Западного фронта. Участвовала в приграничном сражении западнее города Станиславов.1 июля 1941 года по указанию Германии венгерская Карпатская группа войск атаковала советскую 12-ю армию. Во второй половине июля армия в составе Южного фронта25 июля) принимала участие в Уманском сражении. После нанесения противником глубоких фланговых ударов значительная часть войск 12-й армии попала в окружение и понесла тяжёлые потери. 7 августа при попытке выхода из окружения командующий армией генерал-майор П. Г. Понеделин попал в плен. После выхода из окружения управление армии 10 августа 1941 года было расформировано.

Командный состав армии

Командующие армией:

Член Военного совета армии:

Начальник штаба армии:

Второе формирование

12-я армия второго формирования была создана 25 августа 1941 года на базе 17-го стрелкового корпуса в составе Южного фронта. В неё вошли 270-я и 274-я стрелковые, 11-я танковая дивизии и ряд отдельных частей.

Боевые действия

В сентябре 1941 года армия обороняла левый берег Днепра в районе города Запорожье. В октябре — ноябре участвовала в Донбасской оборонительной операции. В ходе контрнаступления Южного фронта под Ростовом-на-Дону войска армии упорной обороной и контратаками сдерживали противника на ворошиловградском направлении, не допустили его прорыва во фланг и в тыл наступавшим советским войскам.

В ходе Барвенково-Лозовской операции армия обеспечивала действия ударной группировки Южного фронта с юга. Летом 1942 года, с началом немецкого наступления в большой излучине Дона, армия отражала удары противника севернее Ворошиловграда. Совершая отход, вела арьергардные бои на шахтинском направлении, оборонялась на Дону (от устья р. Маныч до станицы Ольгинская). С 29 июля находилась в составе Донской, с 5 августа — Приморской оперативных групп войск Северо-Кавказского фронта. К концу августа армия с боями отошла на рубеж Кабардинская, Бакинская и обороняла туапсинское направление.

20 сентября 1942 года армия расформирована, её войска переданы в состав 18-й армии, а полевое управление использовано в качестве управления Туапсинского оборонительного района.

Командование армии

Командующие армией:

Члены Военного совета армии:

Начальники штаба армии:

Третье формирование

12-я армия третьего формирования образована 20 апреля 1943 года на основании директивы Ставки ВГК от 18 апреля 1943 года на базе 5-й танковой армии в составе Юго-Западного фронта. В неё вошли 172-я, 203-я, 244-я, 333-я и 350-я стрелковые дивизии, ряд артиллерийских и других частей.

Боевые действия

С апреля по июль армия находилась в резерве фронта, а в августе была введена в его первый эшелон и, сменив части 8-й гвардейской армии северо-восточнее города Барвенково, прочно удерживала занимаемую полосу, готовясь к наступлению.

В Донбасской стратегической операции армия нанесла поражение соединениям 1-й танковой армии противника, освободила город Павлоград и во взаимодействии с соединениями 6-й армии — город Синельниково, вышла к Днепру севернее города Запорожье, частью сил форсировала реку и завязала бои за населённый пункт Войсковое.

В дальнейшем части и соединения 12-й армии во взаимодействии с 8-й и 3-й гвардейскими армиями, 1-м гвардейским механизированным и 23-м танковым корпусами вели бои за город Запорожье и освободили его 14 октября.

20 октября армия включена в состав 3-го Украинского фронта.

10 ноября 1943 года на основании директивы Ставки ВГК от 30 октября 1943 года соединения и части 12-й армии были переданы в состав 6-й армии, а её полевое управление расформировано.

Командование армии

Командующие армией:

Член Военного совета армии:

Начальники штаба армии:

Напишите отзыв о статье "12-я армия (СССР)"

Ссылки и примечания

  1. Мельтюхов М. И. Советско-польские войны.
  2. [lib.ru/WSUWOROW/icebreak.txt Виктор Суворов «Ледокол»]
  3. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 Мельтюхов М. И. Освободительный поход Сталина.

Источники

  • [www.victory.mil.ru/rkka/units/03/26.html 12-я армия.] «60 лет Великой Победе» // Приложение к официальному сайту Министерства обороны России
  • [soldat.ru/doc/perechen/ Перечень № 08.] Полевые управления Действующей армии. 1938—1940. // Перечни вхождения соединений и частей РККА в состав Действующей армии в период 1939-45 гг.. Рассекречено: Директива ГШ ВС СССР № 46 от 30.08.1990.
  • [rkka.ru/oper/12A/main.htm Б. И. Аршунанян «Боевые действия 12-й армии в начальный период войны»]
  • Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. В трёх томах. Десятое издание, дополненное по рукописи автора. Издательство «Новости». Москва, 1990. С.274-277.(1)
  • Мельтюхов, Михаил Иванович. Освободительный поход Сталина. М., Яуза, Эксмо, 2006. ISBN 5-699-17275-0 (2, см lib.rus.ec/b/300044/read)
  • Н. В. Огарков. Двенадцатая армия // Советская Военная Энциклопедия. — Москва: Воениздат, 1977. — Т. 3. — С. 111—112. — 672 с. — 105 000 экз.
  • Военный энциклопедический словарь. М.,Военное издательство, 1984.(3)
  • Краснознамённый Киевский. Очерки истории Краснознамённого Киевского военного округа (1919—1979). Издание второе, исправленное и дополненное. Киев, издательство политической литературы Украины. 1979.(4)
  • Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939—1941. — М.: Вече, 2000. Книга на сайте: militera.lib.ru/research/meltyukhov/index.html (5)
  • Мельтюхов М. И. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние 1918—1939 гг. Часть третья. Сентябрь 1939 года. Война с запада — М., 2001.(6)


Отрывок, характеризующий 12-я армия (СССР)

В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.