Зоркий (фотоаппарат)
Поделись знанием:
«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.
Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
| Зоркий | |||
|---|---|---|---|
 </td></tr>
|
Производитель | Красногорский механический завод | |
| Год выпуска | 1948-1956 | ||
| Тип | дальномерный фотоаппарат | ||
| Фотоматериал | плёнка типа 135 | ||
| Размер кадра | 24×36 мм | ||
| Тип затвора | фокальный с матерчатыми шторками | ||
| Объектив | «Индустар-22» 3,5/50 «Индустар-50» 3,5/50 | ||
| Крепление объектива | резьбовое соединение M39×1/28,8 | ||
| Фокусировка | дальномер с базой 38 мм | ||
| Экспозамер | ручная установка выдержки и диафрагмы | ||
| Вспышка | синхроконтакт отсутствует | ||
| Видоискатель | оптический, не совмещён с дальномером | ||
| Размеры | 135×70×50 | ||
| Масса | ? | ||
 Изображения на Викискладе
|
|||
Зо́ркий — первый фотоаппарат из одноимённого семейства советских малоформатных дальномерных фотоаппаратов, выпускавшийся с 1948 по 1956 год на Красногорском механическом заводе.
К первым моделям «Зорких» также относятся «Зоркий-2», «Зоркий-С» и «Зоркий-2С».
Содержание
История
В 1913 году Оскар Барнак, сотрудник компании Leitz, Германия (в настоящее время Leica Camera) сконструировал прототип малоформатного фотоаппарата, предназначенного для съёмки на впоследствии ставшую широко распространённой перфорированную 35-мм киноплёнку. Фотоаппарат имел размер кадра 24×36 мм (вдвое больше, чем кадр кинофильма).
В 1925 году начато производство малоформатного шкального фотоаппарата «Leica I», с 1932 года начат выпуск первого в мире малоформатного дальномерного фотоаппарата «Leica II» («Leica D») с возможностью смены объективов.
В 1934 году копию «Leica II» начали производить в Харькове на заводе трудкоммунны имени Феликса Эдмундовича Дзержинского (впоследствии Харьковский машиностроительный завод «ФЭД»). Название советского фотоаппарата «ФЭД» — аббревиатура от имени Феликс Эдмундович Дзержинский.
После Великой Отечественной войны техническая документация на фотоаппарат передана на Красногорский механический завод.
С 1948 года в Красногорске начато производство фотоаппаратов — практически точной копии первого «ФЭДа». Первые красногорские фотоаппараты носили название «ФЭД» с логотипом КМЗ, до 1949 года — «ФЭД 1948 Зоркий», с 1950 года — «Зоркий».
Название «Зоркий» происходит от телеграфного адреса КМЗ, выпускавшего во время войны оборонную продукцию. Впоследствии это название стало единым для всех дальномерных фотоаппаратов завода (за исключением «Друга»).
После 1954 года в серийном номере фотокамер стала использоваться погодовая порядковая нумерация, то есть первые две цифры серийного номера были двумя последними цифрами года выпуска камеры. До 1954 года использовалась сквозная порядковая нумерация[1].
«Зоркий», технические характеристики
«Зоркий» (1948—1956) — практически точная копия довоенного аппарата «ФЭД» (1934—1955).
- Тип применяемого фотоматериала — 35-мм перфорированная фотокиноплёнка шириной 35 мм (фотоплёнка типа 135) в стандартных кассетах. Возможно применение специальных двухкорпусных кассет с расходящейся щелью. Размер кадра — 24×36 мм.
- Зарядка плёнкой — снизу (съёмная нижняя крышка).
- Корпус — из алюминиевого сплава, вначале штампованный, а с 1952 года литой. Литой корпус гораздо более прочный и жёсткий (деформация корпуса была частой неисправностью «ФЭДов» и ранних «Зорких»).
- Затвор — механический, с матерчатым шторками, с горизонтальным движением шторок.
- Совмещённый взвод затвора и перемотки плёнки. Установка выдержек возможна только при взведённом затворе. Вращающаяся головка выдержек.
- C 1950 года спусковая кнопка имела резьбу под спусковой тросик.
- Выдержки затвора — 1/20, 1/30, 1/40, 1/60, 1/100, 1/200, 1/500 с и «B» (или «Z»). В 1948 году часть фотоаппаратов выпускалась с выдержкой 1/1000 сек. С 1955 года установлен новый ряд выдержек — 1/25, 1/50, 1/100, 1/200, 1/500 с. В небольшом количестве выпускались апараты с длительными выдержками (более 1/20 с).
- Недокументированная функция — длительная выдержка «Д» возможна при открывании затвора на выдержке «B» и повороте рычага включения обратной перемотки плёнки.
- Тип крепления объектива — резьбовое соединение M39×1.
- Рабочий отрезок — 28,8 мм. В отличие от довоенных «ФЭДов» рабочий отрезок стандартизирован (28,8±0,03 мм), что исключало индивидуальную юстировку сменных объективов.
- Штатный объектив — «Индустар-22» 3,5/50 или «Индустар-50» 3,5/50. Часть выпуска комплектовалась объективами ЗК-2/50 («Зоннар красногорский», прототип «Юпитера-8») или ЗК-1,5/50 (прототип «Юпитера-3»).
- Видоискатель оптический, параллаксный, не совмещён с дальномером. База дальномера — 38 мм. Увеличение окуляра видоискателя — 0,44×, окуляра дальномера — 1×.
- На фотоаппарате установлено штативное гнездо с резьбой 3/8 дюйма.
- Синхроконтакт и автоспуск отсутствует. Синхроконтакт устанавливали в фотомастерских или кустарно, механизмы автоспуска выпускались отдельно (механические и пневматические). Такой автоспуск ввинчивался в отверстие спусковой кнопки, предназначенное для тросика.
Первые «Зоркие»
«Зоркий-2»
«Зоркий-2» (1954—1956) — «Зоркий» с автоспуском и другими изменениями.
- Затвор с выдержками 1/25, 1/50, 1/100, 1/250, 1/500 с и «B». Установка выдержек как до так и после взвода затвора.
- Штатный объектив — «Индустар-22» 3,5/50, «Индустар-50» 3,5/50 (тубусный или унифицированный). Некоторые аппараты комплектовались объективом «Индустар-26М» 2,8/50.
«Зорких-2» выпущено по советским масштабам очень мало, они считаются коллекционной ценностью.
«Зоркий-С»
«Зоркий-С» (1955—1958) — «Зоркий» с синхроконтактом.
Установка синхроконтакта с регулируемым временем упреждения от 0 до 25 мс привела к увеличению высоты фотоаппарата (изменена верхняя крышка).
- Затвор с выдержками 1/25, 1/50, 1/100, 1/250, 1/500 с и «B». Устанавливать выдержки можно как до, так и после взвода затвора.
- Выдержка синхронизации 1/25 сек.
- Изменена кнопка спуска и механизм включения обратной перемотки плёнки — вместо рычажка он приводится в действие поворотной втулкой спусковой кнопки.
- Штатный объектив — «Индустар-22» 3,5/50, «Индустар-50» 3,5/50 (тубусный или унифицированный) или «Юпитер-8» 2,0/50.
«Зоркий-2С»
«Зоркий-2С» (1956—1960) — «Зоркий-С» с автоспуском.
Первые «Зоркие» на рынке
- «Зоркий» (1948—1956) — выпущено 835.502 экз.[2]
- «Зоркий-С» (1955—1958) — выпущено 472.702 экз. Цена с объективом «Индустар-22» или «Индустар-50» — 28 рублей (в ценах после денежной реформы 1961 года).
- «Зоркий-2» (1954—1956) — выпущено 10.310 экз.
- «Зоркий-2С» (1956—1960) — выпущено 214.903 экз. Цена с объективом «Индустар-22» или «Индустар-50» — 30 рублей (в ценах после денежной реформы 1961 года).[3]
Дальнейшие разработки КМЗ
|
|
|
На базе фотоаппаратов семейства «Зоркий» на Красногорском механическом заводе разработан однообъективный зеркальный фотоаппарат «Зенит» и его модификация «Зенит-С».
Конструкция фотоаппаратов «Зоркий» послужила основой для создания дальномерного фотоаппарата «Зоркий-5» и унифицированного с ним однообъективного зеркального фотоаппарата «Зенит-3».
Подделки и мистификации
Первый «Зоркий», как и первая модель камеры «ФЭД», стал основой для множества подделок.
Прежде всего фальсификаторы «гримируют» их под гораздо более дорогие «Лейки» моделей II и III. Чаще ограничиваются тем, что на советскую камеру наносят немецкие надписи и эмблемы в меру своей осведомлённости и фантазии (были популярны разнообразные «Лейки люфтваффе», «Лейки кригсмарине» и т. п.). Отделку нередко меняют на «эксклюзивную», вроде оклейки змеиной кожей, золочения или камуфляжной окраски. Переделывали даже «Зоркий-С» и другие модели, внешне уже явно непохожие на «Лейки». Встречаются и серьёзно переделанные экземпляры, от настоящей «Лейки» их может отличить только специалист.[4][5][6][7][8][9]
Активно подделывают также ФЭДы довоенного выпуска, «ФЭДы-Зоркие» и прочие особо ценные в коллекционном отношении образцы.[10]
Другое направление фальсификации развилось в годы перестройки на волне интереса к советским артефактам. На рынке сувениров появились различные «наградные» и «юбилейные» фотоаппараты.[11] Распознать такие подделки сложнее, так как завод действительно выпускал по особым заказам сувенирные камеры (например, к Всемирному фестивалю молодёжи и студентов 1957 года), и точные сведения о них не всегда известны[12]. Отдельно в этом ряду стоит фотоаппарат «Юра», якобы выпущенный в честь космического полета Ю. А. Гагарина, а также мелкосерийные «Зоркий-75» и «Зоркий-250» с зарядом плёнки на 75 и 250 кадров соответственно. Ни подтвердить, ни опровергнуть аутентичность этих моделей в настоящее время невозможно[13].
См. также
Напишите отзыв о статье "Зоркий (фотоаппарат)"
Примечания
- ↑ [www.zenitcamera.com/archive/zorki/ ZENITcamera: Архив - Линия Зорких]
- ↑ [www.zenitcamera.com/catalog/cameraproduction.html Серийный выпуск фотоаппаратов КМЗ по годам.]
- ↑ Бунимович Д. З. Выбор фотоаппарата. Издательство «Искусство», Москва, 1962.
- ↑ [www.cameraquest.com/fakerusk.htm Fake Russian «Leicas» or How do you keep a good Communist on the farm when he has seen the American Dollar?]
- ↑ [www.cameraquest.com/rusky2.htm Incredible Fake Leicas. Ivan strikes again]
- ↑ [jay.fedka.com/index_files/Page367.htm Is it a real Leica? …Or a fake Zorki?]
- ↑ [www.portretteur.nl/index.php?option=com_content&view=article&id=86:leicafake&catid=40:rangefinders&Itemid=61 Leica: true or fake?]
- ↑ [photo.net/leica-rangefinders-forum/00QRjf A Leica Fake]
- ↑ [www.cameraquest.com/rus72.htm Fake Russian Leica 72]
- ↑ [www.g-st.ch/privat/kameras/fedzorkifake.html FED-Zorki Fälschungen]
- ↑ [www.ussrphoto.com/wiki/default.asp?WikiCatID=76&ParentID=1&ContentID=54 FED Stalinets]
- ↑ [www.zenitcamera.com/archive/commemorative/index.html Красногорский завод им. С. А. Зверева. Памятные фотоаппараты.]
- ↑ [www.zenitcamera.com/archive/zorki/index.html Красногорский завод им. С. А. Зверева. Первая линия фотоаппаратов «Зоркий»]
Литература
- Майзенберг И. Я. Устройство и ремонт фотоаппаратов. Киев, Гостехиздат УССР, 1963.
- Jean Loup Princelle. Made in USSR. The Authentic Guide To Russian And Soviet Cameras. Le Reve Edition, 2004.
Ссылки
- [www.photohistory.ru/index.php?pid=1207248177868351 Этапы развития отечественного фотоаппаратостроения. «Зоркий» («Зоркий-1»), 1948—1956.]
- [www.photohistory.ru/index.php?pid=1207248177880096 Этапы развития отечественного фотоаппаратостроения. «Зоркий-С», 1955—1958.]
- [www.photohistory.ru/index.php?pid=1207248177881533 Этапы развития отечественного фотоаппаратостроения. «Зоркий-2», 1954—1956; «Зоркий-2С», 1956—1960.]
- [www.zenitcamera.com/archive/zorki/index.html Первая линия фотоаппаратов «Зоркий»]
- [www.zenitcamera.com/mans/zorki-1/fed.html Руководство «ФЭД-Зоркий».]
- [www.zenitcamera.com/mans/zorki-2s/zorki-2s.html Руководство «Зоркий-2С».]
- [www.photohistory.ru/1207248179842956.html Этапы развития отечественного фотоаппаратостроения. «ВТСВС» («ТСВВС»), 1949—1950.]
| ||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Зоркий (фотоаппарат)
«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.
Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
