Коло-Коло

Коло-Коло
Полное название	Club Social y Deportivo Colo-Colo
Прозвища	Вечный чемпион (исп. El Eterno Campeón) Белые (исп. Los Albos) Вожди (исп. El Cacique) Популярный (исп. El Popular One)
Основан	19 апреля 1925
Стадион	Монументаль Давид Арельяно, Сантьяго, Чили
Вместимость	47 000
Владелец	Фернандо Монсальве
Президент	Анибаль Моса
Тренер	Пабло Геде
Капитан	Гонсало Фьерро
Рейтинг	КОНМЕБОЛ 24
Соревнование	Чилийская Примера
Клаусура 2016	2-е
Основная форма Гостевая форма

К:Футбольные клубы, основанные в 1925 годуКоло-КолоКоло-Коло

«Ко́ло-Ко́ло» (исп. Club Social y Deportivo Colo-Colo) — чилийский футбольный клуб из столицы страны Сантьяго. «Коло-Коло» — самый титулованный чилийский клуб как на внутренней, так и на международной арене. Это единственный чилийский победитель Кубка Либертадорес и первый клуб из этой страны, который добился победы в международном турнире под эгидой КОНМЕБОЛ (вторым в 2011 году стал «Универсидад де Чили», выигравший Южноамериканский кубок).

Своё название клуб получил в честь вождя индейцев мапуче (арауканов) Колоколо (1490—1555), поднявшего свой народ на борьбу с испанскими завоевателями. Его профиль изображён на эмблеме клуба.

«Коло-Коло» является самым популярным чилийским клубом. Противостояние со второй по популярности командой страны, «Универсидад де Чили», является Суперкласико чилийского футбола. С ещё одним историческим грандом чилийского футбола, «Универсидад Католика», соперничество носит название Класико Альбо-Крусадо. Кроме того, большой интерес в Чили вызывают матчи «Коло-Коло» с «Кобрелоа» из Каламы, ворвавшегося в элиту чилийского футбола в конце 1980-х годов, а также со столичным клубом «Магальянес», выходцы из которого образовали «Коло-Коло».

История

1920—1930

В первые месяцы 1925 года футбольный клуб «Депортиво Магальянес» переживал серьёзный кризис из-за сложных отношений между руководством клуба и рядом игроков. Молодые футболисты команды, возглавляемые Давидом Арельяно и его братом Франсиско, требовали от клуба регулярной выплаты игрокам заслуженной зарплаты. Давид также просил обновления основного состава, так как многие игроки в команде считались руководством незаменимыми. На общем собрании 4 апреля 1925 года игроки подняли бунт и решили покинуть «Магальянес», но их восстание было быстро пресечено главой и ветеранами клуба. Хотя совет изначально собирался для того, чтобы избрать нового капитана, остальные игроки сделали всё возможное, чтобы капитанскую повязку не получил Давид Арельяно. Поначалу одноклубники были враждебно настроены против организатора восстания и предводителя бунтовщиков Арельяно, но после решение об отставке коснулось и его ближайших соратников.

Изгнанные из клуба игроки решили встретиться в баре «Quitapenas» на улице Эль Пантеон, в доме 1125. Сначала игроки собирались присоединиться к другому клубу, но вскоре приняли совместное решение образовать собственный футбольный клуб со своими законами. После недели переговоров, проходивших в доме семьи Арельяно, клуб был официально зарегистрирован 19 апреля 1925 года. После того, как на обсуждение было вынесено несколько названий для новой команды, например «Индепендьенте» (Независимые), «О′Хиггинс» (в честь национального героя Чили Бернардо О’Хиггинса, руководителя борьбы за независимость испанских колоний в Южной Америке), «Артуро Прат», Луис Контрерас предложил название «Коло-Коло», известное любому чилийцу. Колоколо — так звали вождя индейцев мапуче (1490—1555), поднявшего свой народ на борьбу с испанскими завоевателями. Именно его профиль изображён на современной эмблеме клуба. Так появилось название Club Social y Deportivo Colo-Colo.

Ранние годы и трагедия в Вальядолиде

После основания «Коло-Коло» стала участником первого дивизиона местной футбольной лиги. Первый матч в своей истории «Коло-Коло» провёл 31 мая 1925 года, который завершился победой 6:0. В том же сезоне они выиграли своё первое «классико» против «Магальянес» 2:0, и в конце чемпионата «Коло-Коло» стал непобеждённым чемпионом и получил гордое прозвище «непобедимый». В конце года команда даже совершила небольшой тур по югу страны, где сыграла несколько матчей с местными клубами. Команда упустила свой непревзойденный рекорд 3 января 1926 года, проиграв клубу «Унион» 3:2. Бытует мнение, что «Коло-Коло» удерживали свой рекорд вплоть до 30 мая и поражения от «Сантьяго Уондерерс». Возможно, связано это с телеграммами, отправленными от «Коло-Коло» противнику, в которых нелепый проигрыш объяснялся отвратительными погодными условиями — якобы гостям помешал играть нормально сильный ветер. В том же году «Коло-Коло» сыграл свой первый международный матч против уругвайского «Пеньяроля», проиграв 5:1.

28 марта 1927 года «Коло-Коло» стал первым чилийским клубом, который посетил Европу, а именно Португалию и Испанию. «Непобедимые» сыграли свой первый матч в Ла-Корунье 3 апреля против «Эйриньи» из Понтеведры. 2 мая 1927 года произошло событие, которое оказало огромное влияние на дальнейшее развитие клуба и стало чёрной полосой в его истории. На 35-й минуте товарищеского матча против «Реал Унион» из Вальядолида, капитан и основатель клуба Давид Арельяно получил от противника сильнейший удар ногой в живот. Арельяно отвезли в местую больницу, где ему поставили диагноз — перитонит. На следующий день Давид умер. Ему было всего 24 года. После гибели футболиста игроками было принято решение поместить чёрную полосу на эмблему «Коло-Коло». Стадион «Коло-Коло» в честь игрока был назван «Монументаль Давид Арельяно». Несмотря на огромную потерю, клуб нашёл в себе силы продолжать выступления. В 1926 году в Чили, после слияния двух главных организаций — Федерации футбола Чили и Ассоциации Профессионального Футбола Чили, «Коло-Коло» начал выступления в Центральной футбольной лиге, став чемпионом первого дивизиона в 1928, 1929 и 1930 годах.

1930—1940

8 декабря 1932 года клуб играл в финальном матче чемпионата против чилийского «Аудакс Итальяно». Но случилось непредвиденное обстоятельство, из-за которого матч был немедленно остановлен. Трибуны стадиона гостей не выдержали зрителей и рухнули. «Коло-Коло» к этому моменту уже вёл 2:1. Матч был отменен, и чемпионский титул в течение того года оставался свободным. 130 человек получили ранения, трое погибли. В период 1931—1932, «Коло-Коло» пострадал от финансового кризиса. Инвесторы решили вложить большие суммы денег на приобретение новых игроков, но клуб не оправдал их надежд и хорошего результата не показал, что привело к снижению заработной платы игрокам основного состава.

27 мая 1933 года клубы «Коло-Коло», «Аудакс Итальяно», «Депортиво Магальянес», «Унион Эспаньола» и сообщества «Green Cross» и «Morning Star» объявили о создании новой профессиональной футбольной лиги, которая с 1934 года стала называться Футбольной Ассоциацией Сантьяго. Апертуру «Коло-Коло» выиграл, одолев в финале «Унион Эспаньола» со счётом 2:1, но в по-прежнему существующем официальном чемпионате Чили с тем же счетом уступил в классическом противостоянии «Магальянес».

В 1937 году клуб выиграл свой первый национальный титул и снова остался непобеждённым. «Коло-Коло» завершил чемпионат на первой строчке с отрывом в 5 очков от своего ближайшего преследователя, всё того же «Магальянес». Клуб стал чемпионом во второй раз в 1939 году во многом благодаря лучшему бомбардиру Альфонсо Домингесу, нападающий сумел забить 32 гола в 24 играх. Команду в то время тренировал венгерский специалист Франц Платко.

1940—1950

Период с 1940 по 1950 год начался с довольно неплохих выступлений клуба в Апертуре. В финальном матче «Коло-Коло» победил «Универсидад де Чили» со счетом 3:2. Тем не менее, в национальном чемпионате «индейцы» выступили неважно, заняв лишь четвёртое место. В 1941 году атакующая линия «Коло-Коло» состояла из Энрике Сорреля, Сесара Соккараса, Альфонсо Домингеса, Нортона Контрераса и Томаса Рохаса. «Вожди» в третий раз завоевали первенство, во второй раз закончив чемпионат без поражений. Интересно, что клуб ещё и отличался внушительной результативностью, забивая в среднем 3,5 гола за игру. Тренер Франц Платко произвёл революцию в чилийском футболе, привив команде игру по схеме 3-2-5, более известной как «WM» из-за своеобразного расположения футболистов. В том же году Платко был призван для руководства национальной сборной по футболу, принимавшей тогда участие в Чемпионате Южной Америки 1942 года в Уругвае.

В следующем году экономические конфликты и напряжённые отношения привели к выборам нового президента, Робинсона Альвареса. Впрочем, особого результата это не принесло, результаты были заметны только в официальном соревновании, где «Коло-Коло» занял третье место. К 1943 году был заметен небольшой прогресс, и, несмотря на очевидную усталость игроков и тренерского штаба, клубу удалось финишировать вторым, всего на два очка отстав от чемпиона «Униона Эспаньола».

1944 год начался с отставки Платко и увольнения нескольких иностранных игроков, ставших жёртвой «чилийской политики» клуба, направленной на сохранение в составе коренных игроков. Изменения принесли результат, так под руководством тренера сборной Луиса Тирадо, который заменил Артуро Торреса в середине сезона, «Коло-Коло» выиграл национальный чемпионат ещё раз. Случилось это после победы в финальном матче над «Аудакс Итальяно», который опережал «вождей» на одно очко, со счетом 3:1. В следующем году, несмотря на то, что в составе большая часть игроков являлась победителями чемпионата, «Коло-Коло» провёл худший сезон в своей истории и закончил турнир в конце таблицы, опередив лишь слабейший «Бадминтон».

В 1946 году, несмотря на усиление состава хорошими игроками ($180 000 клуб заплатил «Магальянес» за защитника Доминго Пино), большое количество травм снижало производительность игры и не позволяло провести хороший сезон, в итоге клуб финишировал шестым. Но в сезоне 1947 года, «Коло-Коло» вновь стал чемпионом, на этот раз под руководством бывшего игрока Энрике Сорреля, трижды игравшего в финалах чемпионата. Этот титул стал путевкой для участия клуба в матчах Клубного чемпионата Южной Америки 1948 года (аналоге будущего Кубка Либертадорес), победу в котором одержал бразильский клуб «Васко да Гама».

Единственными минусами турнира можно признать отсутствие чемпионов Колумбии и Парагвая, зато чемпионы самых сильных стран — Аргентины, Уругвая и чемпионы бразильского штата Рио-де-Жанейро приняли в нём участие. Таким образом, список участников выглядел так:

• Коло-Коло (Сантьяго) — хозяева и чемпионы Чили 1947 года.
• Эмелек (Гуаякиль) — чемпионы Лиги Гуаякиля 1946, по специальному приглашению.
• Литораль (Ла-Пас) — чемпионы Лиги Ла-Паса 1947 года.
• Депортиво Мунисипаль (Лима) — вице-чемпионы Перу 1947.
• Насьональ (Монтевидео) — чемпионы Уругвая 1947.
• Ривер Плейт (Буэнос-Айрес) — чемпионы Аргентины 1947.
• Васко да Гама (Рио-де-Жанейро) — чемпионы штата Рио-де-Жанейро 1947.

1950—1960

«Коло-Коло» завершил свои непостоянные выступления в уходящем десятилетии только на девятой строчке, а в 1953 году выиграл свою шестую чемпионскую звезду под руководством нового президента Антонио Лавана. Вернулся в команду тренер Франц Платко и два брата — Тед и Хорхе Робледо, игравшие в Великобритании за «Ньюкасл Юнайтед».

После окончания сезона 1952/53 Хорхе и его брат были проданы в «Коло-Коло» за 25 тысяч фунтов стерлингов. Дебют Хорхе состоялся 31 мая 1953 года в матче с клубом «Ферробадминтон». Он сразу же стал любимцем публики и закончил сезон в звании чемпиона Чили и лучшего бомбардира чемпионата с 26-ю голами. В следующем году Хорхе вновь стал лучшим бомбардиром, забив 25 голов, но «Коло-Коло» остались лишь вторыми, уступив всего одно очко клубу «Универсидад Католика». В 1956 году Хорхе во второй раз в карьере удалось стать чемпионом Чили. 30 ноября 1958 года Хорхе провёл свой последний матч в составе «индейцев», в том сезоне он снова стал серебряным призёром чемпионата, после чего ненадолго завершил свою карьеру. Всего за пять с половиной сезонов в составе «Коло-Коло» Хорхе Робледо провёл 153 матча и забил 94 гола.

Приезд этих игроков означал для команды переход к новому стилю игры и привлёк больше людей на стадион. В следующем году «Коло-Коло» купил место под штаб-квартиру на улице Сьенфуэгос, 41 в центре Сантьяго, но не смог выиграть чемпионат. В 1956 году, благодаря таким игрокам, как Мизаель Эскути, Марио Морено, Хайме Рамирес, Мануэль «Коло Коло» Муньос, Энрике Ормасабаль и Хорхе Робледо, «Коло-Коло» выиграл свой седьмой национальный титул. В том же году клуб купил участок земли в 28 га, расположенный на юге Сантьяго в городской коммуне Макуль и начал строительство будущего стадиона «Монументаль».

1960—1970

В 1960 году тренером «Коло-Коло» стал Эрнан Карраско, и в трёх финальных играх команда, обогнав «Сантьяго Уондерерс» по очкам, выиграла свою восьмую звезду. В 1963 году, «Коло-Коло» вернул себе чемпионство после упорной борьбы с «Универсидад де Чили», отрыв от которого составил всего одно очко. В этом году «Коло-Коло» отметился сразу двумя рекордами в чилийском футболе: во-первых, максимальным количество голов, забитых клубом в сезоне (103 гола); во-вторых, максимальным количество голов, забитых одним игроком в сезоне. Луис Альварес Эрнан смог поразить ворота соперников целых 37 раз. В том же году перестала существовать традиция брать в клуб только чилийцев, появившаяся ещё в 1944 году.

После семи лет без трофеев, в 1970 году «Коло-Коло» наконец завоевал десятую звезду под руководством Франциско Ормазабаля. Титул достался команде после победы в финальном матче против «Унион Эспаньола» со счётом 2:1. Особая заслуга в завоевании трофея принадлежит бразильцу Эдсону Бейруту, который в том матче оформил дубль.

1970—1980

В 1972 году под руководством Луиса «Зорро» Аламоса «Коло-Коло» стал национальным чемпионом. Неудивительно, ведь в составе тогда блистали такие звёзды, как Франсиско Вальдес, Рафаэль Гонсалес, Гильермо Паэс, Леонардо Велис, Леонель Эррера и Карлос Кассели.

В том же году была отмечена высокая цифра средней посещаемости игр «Коло-Коло» на домашнем стадионе в Чили, более 40 тысяч человек за игру. На следующий год «Коло-Коло» с обновлённым основным составом стал первым чилийским клубом, сыгравшим в финале Кубка Либертадорес. Клуб обогнал по очкам в полуфинале «Серро Портеньо» и «Ботафого» и столкнулся в финале с аргентинским «Индепендьенте». В матче в Авельянеде команды забили друг другу по одному мячу, ответная игра в Сантьяго закончилась нулевой ничьей. Победителем плей-офф в Монтевидео со счётом 2:1 стал «Индепендьенте», забивиший гол на 107-й минуте.

Многие игроки тогдашнего «Коло-Коло» попали в состав чилийской сборной, которая участвовала в чемпионате мира 1974 года в Западной Германии. Но, после столь успешных выступлений, в команде вновь наступил кризис до 1979 года. Тогда с дуэтом нападающих, Северино Васконселосом и бомбардиром того года Карлосом Кассели, клуб достиг своего двенадцатого чемпионского титула. К концу турнира клуб мог гордиться победной серией из десяти матчей и своими защитниками, благодаря которым за 34 игры «вожди» пропустили лишь 24 мяча.

1980—1990

«Коло-Коло» завоевал очередной национальный титул в 1981 и 1983 годах под руководством тренера Педро Гарсии, сражаясь в финальных играх обоих чемпионатов против чилийского клуба «Кобрелоа». В 1986 году «Коло Коло» и «Палестино» сравнялись по очкам к концу турнира, поэтому чемпион должен был определиться в финальной схватке.

Уникальное событие собрало на трибунах Национального стадиона 80 000 человек. «Коло Коло» одержал победу со счётом 2:0 благодаря голам Хайме Вера и Уго Эдуардо Рубио. Под руководством тренера Артуро Сала звёздный состав «Коло-Коло», представленный Роберто Рохасом, Раулем Ормеко, Лисардо Гарридо и Артуро Хареги выиграл свою пятнадцатую «звезду». Но национальными титулами клуб не ограничивался: в 1981, 1982, 1985 и 1989 годах «вожди» брали Кубок Чили.

Несмотря на успехи в чилийском первенстве, клуб не показывал достойных результатов на международном уровне. «Коло-Коло» однажды добился очень важной победы над «Сан-Паулу» в гостях, но смог пробиться в групповой этап Кубка Либертадорес лишь в 1988 году. 30 сентября 1989 года был открыт стадион «Монументаль», который до сих пор является домашней ареной клуба. Открытие стадиона ознаменовалось матчем против «Пеньяроля», который завершился победой хозяев со счётом 2:1.

Команда 1991 года

1990-е годы вошли в историю клуба как десятилетие больших побед. Но наибольшего своего успеха команда добилась в 1991 году, когда впервые сумела выиграть Кубок Либертадорес под руководством югославского специалиста Мирко Йозича. На групповой стадии «Коло-Коло» попал в чилийско-эквадорскую группу 2. После гостевой ничьей 20 февраля с вице-чемпионом Чили «Депортес Консепсьон» (0:0, удаление во втором тайме Рикардо Дабровски), «индейцы» выиграли три встречи подряд — дома у эквадорской «Барселоны» со счётом 3:1, затем там же обыгран «Депортес Консепсьон» (2:0), а в последней домашней игре был разгромлен ЛДУ Кито 3:0. Обеспечив себе попадание в плей-офф (из группы выходили три команды из четырёх), «Коло-Коло» сыграл вничью в двух оставшихся матчах в Эквадоре — 2:2 в Гуаякиле и 0:0 в Кито, и первенствовал в своей группе.

В 1/8 финала «Коло-Коло» встретился с чемпионом Перу «Университарио». Чилийская команда продолжила придерживаться тактики ничьих в гостях (0:0, игра прошла 17 апреля) и победа на своём поле 2:1. Ответную встречу «Коло-Коло» выиграл за счёт двух голов Рубена Эспиносы, однако «индейцам» помогло и удаление Альфонсо Яньеса в рядах перуанской команды уже на 30-й минуте первого тайма.

В первой игре четвертьфинала «Коло-Коло» фактически предрешил исход противостояния с уругвайским «Насьоналем», разгромив 3 мая трёхкратного обладателя Кубка Либертадорес и Межконтинентального кубка со счётом 4:0. Даже победа уругвайцев спустя 5 дней со счётом 2:0 (за счёт дубля Луиса Ноэ) не смогла ничего изменить.

Полуфинальные игры против «Боки Хуниорс» расценивались как досрочный финал. Команда Оскара Вашингтона Табареса сумела обыграть чилийцев дома за счёт пенальти, исполненного Альфредо Грасиани. Ответная игра в Сантьяго, прошедшая 22 мая, стала бенефисом вратаря «Коло-Коло» Даниэля Морона. Он трижды спасал свои ворота от очень опасных атак с участием Габриэля Батистуты, включая выход нападающего один-на-один с вратарём. В атаке Марсело Бартиччиотто, Рубен Мартинес и Патрисио Яньес превосходили защитников аргентинской команды, и на 65-й минуте сумели открыть счёт. На 67-й минуте Бартиччиотто сделал счёт 2:0, но вскоре Латорре сократил отставание «Боки», а это означало, что при таком счёте было бы назначено дополнительное время, поскольку число голов на чужом поле не бралось в расчёт. Однако ещё в основное время Мартинес сумел забить свой второй в матче гол, ставший решающим — 3:1 и чилийцы вышли в финал турнира.

В первой игре финала не смог принять участие удалённый в матче против «Боки» Яньес. «Коло-Коло» сразился с действующим победителем трофея, парагвайской «Олимпией», для которой это уже был третий финал подряд. В Асунсьоне 29 мая чилийцы испытали большое давление на свои ворота — лучшим игроком встречи был признан Даниэль Морон. На 80-й минуте обеих команд было удалено по одному футболисту — Вирхилио Касерес у хозяев и Рубен Мартинес у гостей.

В ответной встрече игра сложилась совершенно по иному сценарию: игроки «Коло-Коло» показали острый, атакующий футбол и полностью переиграли «Олимпию», разгромив соперников со счётом 3:0. Дубль на счету Луиса Переса и ещё одни гол забил Леонель Эррера. После победы болельщики в ночь с 5 на 6 июня устроили в Сантьяго массовые гуляния.

Состав «Коло-Коло» в финале:

• Даниэль Морон (Вр)
• Лисардо Гарридо
• Мигель Рамирес
• Хавьер Маргас
• Хуан Карлос Перальта
• Эдуардо Вильчес
• Хайме Писарро
• Рубен Эспиноса
• Габриэль Мендоса
• Луис Перес Муньос
• Марсело Бартиччиотто
• Леонель Эррера
• Главный тренер: Мирко Йозич

Футболисты, не игравшие в финальных матчах, но участвовавшие в турнире:

• • Патрисио Яньес
  • Рубен Мартинес
  • Рикардо Дабровски (забил 6 мячей, второй снайпер турнира)

В конце 1991 года «Коло-Коло» выиграл свой третий подряд чемпионат Чили, а Рубен Мартинес с 23 голами стал его лучшим бомбардиром. В игре за Межконтинентальный кубок чилийцы крупно уступили «Црвене Звезде» 0:3. Примечательно, что в игре, состоявшейся 8 декабря на Национальном стадионе в Токио, командами руководили представители югославской тренерской школы, страны, раздираемой на тот момент гражданской войной — серб Владимир Попович и хорват Мирко Йозич.

1992—2000

Йозич работал с «Коло-Коло» до 1993 года и выиграл ещё ряд трофеев. В 1992 году была завоёвана Рекопа Южной Америки в единственном матче, прошедшем в японском Кобе — после безголевой игры в серии пенальти со счётом 5:4 был обыгран бразильский «Крузейро», победитель Суперкубка Либертадорес 1991 года. В том же году «Коло-Коло» по сумме двух матчей разгромил 7:2 мексиканскую «Пуэблу» в борьбе за Межамериканский кубок. Последним трофеем Мирко Йозича на посту главного тренера «Коло-Коло» стала победа в чемпионате Чили 1993 года.

В успехи чилийского клуба на международной арене внесли свой вклад советские, а затем и российские спонсоры. В 1990—1992 годах на передней стороне футболок размещалось название первого титульного спонсора, автомобиля Lada, а на спине у игроков размещалось название второго титульного спонсора, KAMAZ.

Современный период

2006 год «Коло-Коло», преодолев экономический кризис начала 2000-х годов, провёл просто феноменально. Команда выиграла оба чемпионата Чили — Апертуру и Клаусуру, а в конце года дошла до финала Южноамериканского кубка. После первого матча в Пачуке с одноимённым клубом была результативная ничья, дававшая преимущество «Коло-Коло». Однако, в присутствии 70 тысяч болельщиков «Коло-Коло» неожиданно уступил дома «Пачуке», позволив этому клубу войти в историю как первой мексиканской команде, выигравшей южноамериканский турнир.

Однако успехи «Коло-Коло» не остались незамеченными. Молодой чилийский футболист Матиас Фернандес был признан лучшим футболистом Южной Америки 2006 года, после чего перешёл в испанский «Вильярреал». Нападающий команды Умберто Суасо был признан лучшим бомбардиром мира 2006 года.

Достижения

• Чемпион Чили (31): 1937, 1939, 1941, 1944, 1947, 1953, 1956, 1960, 1963, 1970, 1972, 1979, 1981, 1983, 1986, 1989, 1990, 1991, 1993, 1996, Кл. 1997, 1998, Кл. 2002, Ап. 2006, Кл. 2006, Ап. 2007, Кл. 2007, Кл. 2008, Кл. 2009, Кл. 2014, Ап. 2015
• Обладатель Кубка Чили (10): 1958, 1974, 1981, 1982, 1985, 1988, 1989, 1990, 1994, 1996
• Обладатель Кубка Либертадорес (1): 1991
• Финалист Кубка Либертадорес (1): 1973
• Финалист Южноамериканского кубка (1): 2006
• Обладатель Рекопы (1): 1992
• Обладатель Межамериканского кубка (1): 1992

Текущий состав

По состоянию на 9 сентября 2016 года

№ Позиция Имя Год рождения 1 Вр Хусто Вильяр ² 1977 12 Вр Пауло Гарсес 1984 13 Вр Альваро Саласар 1993 3 Защ Вальбер Уэрта 1993 4 Защ Матиас Сальдивия 1991 5 Защ Хулио Барросо ³ 1985 6 Защ Луис Павес Муньос 1995 11 Защ Гонсало Фьерро 1983 21 Защ Брайан Вехар 1995 27 Защ Кристиан Гутьеррес 1997 28 Защ Фелипе Кампос 1993 8 ПЗ Эстебан Павес 1990 10 ПЗ Рамон Фернандес 1984 14 ПЗ Мартин Родригес 1994

№ Позиция Имя Год рождения 15 ПЗ Майкл Риос 1985 16 ПЗ Бриан Карвальо 1996 17 ПЗ Габриэль Суасо 1997 20 ПЗ Хайме Вальдес 1981 23 ПЗ Клаудио Баэса 1993 24 ПЗ Хорхе Арая 1996 32 ПЗ Бранко Провосте 2000 34 ПЗ Ариэль Мартинес 1994 7 Нап Эстебан Паредес ¹ 1980 9 Нап Луис Педро Фигероа 1983 18 Нап Андрес Вильчес 1992 19 Нап Маркос Боладос 1996 29 Нап Октавио Риверо 1992 30 Нап Иван Моралес 1999

Игроки в аренде

№ Позиция Имя Год рождения 2 Защ Генри Санхуэса (в «Депортес Антофагаста») 1996 3 / Защ Моду Джадама (в «Кокимбо Унидо» до 30 июня 2017) 1994 6 ПЗ Кристофер Гонсалес (в «Универсидад Сесар Вальехо» до 30 июня 2017) 1992 18 Защ Себастьян Торо (в «Атлетико Хуниор» до 31 декабря 2016) 1990 19 Нап Николас Орельяна (в «Эвертоне» до 30 июня 2017) 1995 21 Защ Камило Родригес (в «Эвертоне» до 30 июня 2017) 1995 28 Защ Дилан Суньига (в «Эвертоне» до 30 июня 2017) 1996

Знаменитости

Знаменитые игроки

• Сельсо Айяла
• Мануэль Арая (1968—1971)
• Клаудио Борги
• Клаудио Браво
• Альдо Валентини (1966—1972)
• Хорхе Вальдивия
• Артуро Видаль (2005—2007)
• Эдуардо Вильчес (1989—1994)
• Лисардо Гарридо
• Себастьян Гонсалес
• Обдулио Диано (1941—1943)
• Карлос Казцели
• Эдуардо Камус (1935—1943)
• Серхио Ливингстон
• Хавьер Маргас
• Даниэль Морон (1988—1994)
• Альфонсо Некульньир (1979—1989)
• Адольфо Неф (1973—1980)
• Марио Осбен (1980—1985)
• Кауполикан Пенья (1951—1962)
• Марсело Рамирес (1985—1989; 1991—2001)
• Карлос Рейносо
• Педро Рейес
• Хорхе Робледо
• Роберто Рохас
• Хосе Сабах (1944—1948)
• Иван Саморано (2003)
• Эфраин Сантандер (1963—1971)
• Алексис Санчес
• Леонель Санчес
• Себастьян Сехас
• Умберто Суасо
• Хосе Луис Сьерра
• Артуро Торрес (1929—1932; 1936—1937)
• Матиас Фернандес
• Элиас Фигероа
• Рене Хаусман
• Давид Энрикес
• Марсело Эспина
• Артуро Фариас (1948—1958)
• Гонсало Фьерро
• Давид Энрикес (1995—2002; 2003—2004; 2005—2007)
• Атилио Эррера (1976—1980; 1985)
• Марко Этчеверри
• Мисаэль Эскути (1946—1964)
• Патрисио Яньес

Знаменитые тренеры

• Ференц Пушкаш
• Луис Аламос
• Густаво Бенитес
• Клаудио Борги
• Мирко Йозич
• Хайме Писарро
• Франц Платко

Литература

• Marín, Edgardo. [memoriachilena.cl/archivos2/pdfs/MC0037373.pdf La historia de los campeones]. — Santiago: La Nación, 1988.
• Matamala, Daniel. Goles y autogoles. La impropia relación entre el fútbol y el poder político. — Santiago: Editorial Planeta Chilena S.A., 2001. — ISBN 978-956-247-269-2.
• Salinas, Sebastián. [memoriachilena.cl/archivos2/pdfs/MC0037372.pdf Por Empuje Y Coraje. Los Albos en la época amateur 1925-1933]. — Santiago: Central de Estadísticas Deportivas (CEDEP), 2005. — ISBN 956-299-125-3.

Ссылки

• [www.colocolo.cl Официальный сайт клуба]
• [www.colocolochile.tk Форум болельщиков]
• [albirroja.ru/chile/petrobras-2010-colo-colo-plantel.html Состав клуба в сезоне 2010]  (рус.)

Футбол   Чили

Отрывок, характеризующий Коло-Коло

Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.