Воронцов, Михаил Илларионович

Михаил Илларионович Воронцов
Художник А. П. Антропов
Имя при рождении:	Михаил
Род деятельности:	Канцлер, дипломат
Дата рождения:	12 (23) июля 1714(1714-07-23)
Место рождения:	Минск
Подданство:	Российская империя
Дата смерти:	15 (26) февраля 1767(1767-02-26) (52 года)
Место смерти:	Москва, Российская империя
Награды и премии:

Граф (1744) Михаи́л Илларио́нович Воронцо́в (12 [23] июля 1714 — 15 [26] февраля 1767) — русский государственный деятель и дипломат, которому обязан своим возвышением род Воронцовых. Один из ближайших приближённых Елизаветы Петровны и Петра III. В 1741 участник дворцового переворота и ареста правительницы Анны Леопольдовны. С 1744 вице-канцлер, в 1758—65 канцлер Российской империи. Строитель и первый владелец Воронцовского дворца в Санкт-Петербурге и Воронцовой дачи на Петергофской дороге.

Биография

Родился 12 июля 1714 года в семье ростовского воеводы Иллариона Гавриловича Воронцова (1674—1750) и его супруги Анны Григорьевны, урожд. Масловой (ум. 1740). Родители — мелкие помещики, владевшие всего двумястами душами крестьян. Четырнадцати лет был определён камер-юнкером при дворе великой княжны Елизаветы Петровны и служил последней и пером своим, которым хорошо владел, и деньгами богатой своей свояченицы, жены его брата Романа.

Вместе с Шуваловым стоял сзади саней, на которых цесаревна поехала в казармы Преображенского полка в ночь провозглашения её императрицей; он же вместе с Лестоком арестовал Анну Леопольдовну с её семейством. За это Елизавета пожаловала его действительным камергером, поручиком новоучреждённой лейб-компании и сделала владельцем богатых поместий. Ему был пожалован лейб-компанейский герб с девизом Semper immota fides («Верность никогда непоколебимая»). 3 января 1742 года Михаил Илларионович стал мужем Анны Карловны Скавронской, двоюродной сестры государыни, владелицы торгового села Кимры.

Грамотой императора Карла VII, от 16 (27) марта 1744 года, генерал-поручик, действительный камергер и лейб-компании поручик Михаил Илларионович Воронцов был возведён, с нисходящим его потомством, в графское Римской империи достоинство и вслед за тем назначен вице-канцлером. Поскольку у него не было мужского потомства, римский император Франц I, грамотой от 8 (19) января 1760 года, разрешил распространить графское Римской империи достоинство на родных братьев — действительного камергера, генерал-поручика Романа и действительного камергера Ивана Илларионовичей Воронцовых, с нисходящим их потомством.

При иностранных дворах Воронцов пользовался репутацией миролюбца, не желающего вмешивать Россию в европейские войны. В елизаветинском правительстве он сдерживал проавстрийскую направленность политики канцлера А. П. Бестужева-Рюмина, ибо в большей степени ориентировался на Францию.

В 1746 году Воронцов оказался в немилости и не у дел: ему повредили сношения с Фридрихом II и дружба с опальным Лестоком. Обвинения были выдвинуты в то время, когда вице-канцлер «взял отпуск и стал разъезжать по Европе, удивляя Париж халатом на пуху из сибирских гусей, а папу Бенедикта XIV необыкновенной глупостью, проявленной им в разговоре о воссоединении церквей» (К. Валишевский). По возвращении в Петербург ему удалось оправдаться от навета и вернуть себе расположение императрицы. Также удалось отвести позднее обвинения австрийского лагеря в получении взяток от прусского короля. В качестве компенсации ему был дарован городок Мариенбург в Лифляндии.

Когда в 1758 году канцлера Бестужева постигла опала, на его место был назначен Воронцов. Унаследовав от Бестужева-Рюмина так называемую «систему Петра» — союз с Австрией (против Турции), он при Елизавете Петровне деятельно продолжал войну с Пруссией, но при Петре III едва не вступил с ней в союз. Вяло пытался отговорить Петра от войны с датчанами за Голштинию.

Воронцов был весьма привержен Петру, который заявлял о намерении взять в жёны его племянницу, Елизавету Романовну. Даже после переворота 29 июня 1762 года он старался отстоять его права. Находясь с императором в Ораниенбауме, он вызвался ехать в Петербург, чтобы «усовестить» Екатерину и попал под домашний арест за отказ присягнуть императрице. Он принёс присягу одним из последних, когда услышал о смерти Петра Фёдоровича.

Тем не менее Екатерина II, видевшая в нём опытного и трудолюбивого дипломата, оставила его канцлером. Необходимость делить свои труды (по дипломатическим сношениям) с Н. И. Паниным, державшимся совершенно другой системы, вытекавшие отсюда недоразумения с ним и другими приближёнными императрицы, например с Григорием Орловым, и холодность самой императрицы вкупе с обострившимися недугами вынудили Воронцова в 1763 году уехать в длительный заграничный отпуск.

Несмотря на щедрость императрицы Елизаветы, пожаловавшей ему деревни и заводы, он постоянно нуждался в деньгах, вечно просил субсидий или об уплате долгов и выпрашивал всё, что только было возможно. Чтобы покрыть издержки на строительство дворцов, он вступал в рискованные предприятия, в том числе связанные со спекуляцией хлебом и с иностранным капиталом. В конце концов свой недостроенный дворец на Садовой улице он продал в казну, а далёкий Мариенбург уступил лифляндскому помещику Фитингофу.

По возвращении в Россию в 1765 году он пытался вернуться к делам, но был уволен от службы, после чего поселился в Москве, где и скончался 15 февраля 1767 года. Погребён рядом с родителями в монастыре на Воздвиженке, который был снесён в 1934 году. Единственная дочь Анна Михайловна пережила его ровно на два года. Поскольку она не жила со своим законным мужем А. С. Строгановым и детей не имела, наследство канцлера после судебных разбирательств было поделено между его братьями.

Характеристика личности

Оценки личности Воронцова в исторической литературе весьма разноречивы. «Продажный, но в известном смысле всё-таки честный человек», — такую парадоксальную характеристику дал ему К. Валишевский. Малоспособным и малообразованным считал его Манштейн. Не жаловавшая Воронцова императрица Екатерина II высказывается безапелляционно: «Гипокрит, каких не бывало, вот кто продавался первому покупщику; не было [иностранного] двора, который бы не содержал его на жаловании».

Нельзя отказать Воронцову в сдержанности и осторожности. Иностранные посланники тщетно ждали от него решительных ответов. Он обнадёживал всех, но скрывал истинные намерения. По мнению ряда иностранных наблюдателей, Воронцов был поставлен во главе ведомоства иностранных дел как ширма, прикрывающая братьев Шуваловых. Он был гораздо более образован и обходителен, чем Шуваловы, и потому идеален «для представительства и обмена любезностями с послами».

Воронцов покровительствовал М. В. Ломоносову. На его средства был воздвигнут мраморный памятник на могиле учёного.

Дети

В браке с графиней Анной Карловной Скавронской (1722—1775), двоюродной сестрой императрицы Елизаветы Петровны, имел четверых детей:

• Анна (13 апреля 1743 — 21 февраля 1769), замужем за графом А. С. Строгановым;
• Николай (23 февраля 1751 — 23 апреля 1751);
• Мария (14 января 1753 — 25 июля 1753);
• Елизавета (11 июля 1757 — 16 июня 1758).

Ввиду отсутствия у канцера прямых наследников мужского пола продолжателями рода Воронцовых были его братья — Роман Илларионович (1717—1783) и Иван Илларионович (1719—1786).

Киновоплощения

• 2015 — Великая — Валерий Кухарешин.

Ссылки

• Воронцовы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [memoirs.ru/files/1113Voroncov.rar Воронцов М. И. Письма гр. М. И. Воронцова к И. И. Шувалову // Русский архив, 1864. — Вып. 3. — Стб. 266—292; Вып. 4. — Стб. 345—395.]
• [memoirs.ru/texts/Voronc_PZ_AKV_4.htm Воронцов М. И. Политическая записка графа М. И. Воронцова // Архив князя Воронцова. — Кн. 4. — М., 1872. — С. 156—159.]
• [memoirs.ru/files/Voro_SH_RA70_7.rar Воронцов М. И., Шувалов И. И. (Переписка) / Публ. М.Оболенского // Русский архив, 1870. — Изд. 2-е. — М., 1871. — Стб. 1393—1417. — Под загл.: Письма И. И. Шувалова и графа М. И. Воронцова.]
• [www.hrono.ru/biograf/bio_we/voroncov_mi.html Воронцов, Михаил Илларионович]. На сайте «Хронос».

Отрывок, характеризующий Воронцов, Михаил Илларионович

– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.