Орлов, Александр Александрович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Александр Орлов
Имя при рождении:

Александр Александрович Орлов

Дата рождения:

13 (25) октября 1889(1889-10-25)

Место рождения:

Ростов-на-Дону,
область Войска Донского,
Российская империя

Дата смерти:

23 октября 1974(1974-10-23) (84 года)

Место смерти:

Ленинград, РСФСР, СССР

Профессия:

артист балета, актёр

Гражданство:

Российская империя Российская империяСССР СССР

Годы активности:

1900—1971

Театр:

Мариинский театр,
Михайловский театр,
Ленинградский театр музкомедии

Награды:
IMDb:

ID 0650108

Алекса́ндр Алекса́ндрович Орло́в (1889—1974) — русский советский артист балета, оперетты, эстрады и кино. Заслуженный артист РСФСР (1936)[1].





Биография

Александр Орлов родился 13 (25) октября 1889 года в Ростове-на-Дону. До 1904 года учился на балетном отделении Московского театрального училища (педагоги Василий Гельцер и Николай Домашёв). Затем поступил на балетное отделение Санкт-Петербургской театральной школы (педагоги Михаил Обухов, Михаил Фокин и Александр Ширяев), которое окончил в 1908 году.

В 1908—1924 году — солист балета Мариинского театра (Ленинградского театра оперы и балета), в 1934—1941 — Ленинградского Малого театра. В 1909—1911 годы участвовал в Русских сезонах Сергея Дягилева, где стал первым исполнителем партий в легендарных балетах Михаила Фокина: Панталоне («Карнавал», 1909) и Арапа («Петрушка», 1911). Также Михаил Фокин создал для Орлова и Матильды Кшесинской фольклорный номер «Русские пляски» на музыку Анатолия Лядова[2].

Много работал на эстраде, исполняя характерные танцы с Евгенией Лопуховой. В 1915 году впервые выступил в оперетте, дебютировав в партии Меркурия («Орфей в аду», на сцене Мариинского театра). В 1917—1920 году работал в Петроградском «Палас-театре», в 1920—1923 — артист Государственного театра комической оперы Константина Марджанова, в 1924—1929 — театра музкомедии М. Д. Ксендзовского[3]. В 1929—1934 и 1941—1959 годы — артист Ленинградского театра музкомедии.

В середине 1920-х годов вместе с Леонидом Утёсовым создал эстрадный театр «Утор» (Утёсов-Орлов). В 1928 году исполнил центральную роль «последнего извозчика» в спектакле-обозрении Ленинградского мюзик-холла «Чудеса XXI века». В 1920-х годах начал сниматься в кино, где играл в основном небольшие комические, порой эпизодические роли.

Умер 23 октября 1974 года в Ленинграде.

Репертуар

В Мариинском театре (Ленинградском театре оперы и балета)

  • 1909 — «Тщетная предосторожность», хореография Мариуса Петипа и Льва Иванова — Никез
  • «Карнавал», хореография Михаила Фокина — Панталоне
  • «Арагонская хота», хореография Михаила Фокина — Солист
  • «Привал кавалерии», хореография Мариуса Петипа — Корнет, Ротмистр
  • «Арлекинада», хореография Мариуса Петипа — Кассандр, Пьеро
  • «Конёк-Горбунок», хореография Мариуса Петипа и Александра Горского — малороссийский танец, Иван-дурачок
  • «Павильон Армиды», хореография Михаила Фокина — Шут
  • «Капризы бабочки», хореография Мариуса Петипа — Кузнечик-гуляка
  • «Корсар», хореография Мариуса Петипа — Исаак
  • «Волшебная флейта», хореография Льва Иванова — Маркиз
  • «Дочь фараона», хореография Мариуса Петипа — Джон Буль
  • «Дон Кихот», хореография Александра Горского — Санчо Панса
  • «Эсмеральда», хореография Мариуса Петипа — цыганский танец
  • «Раймонда», хореография Мариуса Петипа — мазурка, панадерос
  • «Лебединое озеро», хореография Мариуса Петипа — испанский танец

В Ленинградском Малом театре оперы и балета

В Ленинградском театре музкомедии

Фильмография

Признание и награды

Память

В январе 1995 года почта России выпустила серию из трёх марок и купона «Русский балет. Памяти М. М. Фокина». На правой нижней марке — сцены из балета «Петрушка». Постановка балета была осуществлена антрепризой Сергея Дягилева в период третьего Русского сезона в 1911 году в парижском театре Шале. В центре марки на фоновом рисунке, выполненном по декорациям Александра Бенуа и в костюмах, созданных им, изображены: Петрушка, которого танцевал Михаил Фокин. Слева изображён Арап — Александр Орлов. Справа в роли Куклы — Тамара Карсавина.

Сочинения

  • Орлов А. Из воспоминаний // Балет : журнал. — М., 1996. — № 1.

Библиография

  • Янковский М. Александр Орлов. — Л., 1938.
  • Бродерсен Ю. Бенефис Лопуховой и Орлова // Музыка и театр : журнал. — М., 1923. — № 22.
  • Орлов, Александр Александрович // [www.ozon.ru/context/detail/id/1950620/ Материалы по истории русского балета] / М. Борисоглебский. — Л.: Ленинградское Государственное Хореографическое Училище, 1939. — Т. 2. — С. 184—185. — 356 с. — 2250 экз.
  • Янет Н. А. А. Орлов // Театральный Ленинград : журнал. — М., 1958. — № 22.
  • Бейлин А. Александр Орлов // [www.ozon.ru/context/detail/id/3943844/ Воображаемый концерт]. — Л.: Искусство, 1971. — 208 с. — 50 000 экз.
  • Красовская В. А. А. Орлов // [www.ozon.ru/context/detail/id/5535021/ Русский балетный театр начала ХХ века. Танцовщики]. — Л.: Искусство, 1972. — С. 383—385. — 456 с. — 30 000 экз.
  • Янковский М. Александр Орлов // [www.ozon.ru/context/detail/id/5959962/ Искусство оперетты]. — Л.: Советский композитор, 1982. — 280 с. — 10 000 экз.

Напишите отзыв о статье "Орлов, Александр Александрович"

Примечания

  1. [www.ballet-enc.ru/html/o/orlov.html Орлов, Александр Александрович] // Балет: Энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия, 1981.
  2. Красовская В. А. А. Орлов // [www.ozon.ru/context/detail/id/5535021/ Русский балетный театр начала ХХ века. Танцовщики]. — Л.: Искусство, 1972. — С. 385. — 456 с. — 30 000 экз.
  3. [www.kinosozvezdie.ru/actors/orlovaa/orlovaa.html Орлов, Александр Александрович] на сайте «Киносозвездие»

Отрывок, характеризующий Орлов, Александр Александрович


Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.