Осада Дубровника

Осада Дубровника Блокада Дубровника
Основной конфликт: Война в Хорватии
Дата	1 октября 1991 — 26 мая 1992
Место	Дубровник и его окрестности
Итог	победа Хорватии, снятие блокады города
Противники
Югославия (в основном сербские и черногорские силы) Хорватия
Командующие
Велько Кадиевич Павле Стругар (командующий 2-й оперативной группы ЮНА) Миодраг Йокич Милан Зец Владимир Ковачевич Антон Тус Нойко Маринович (командующий войсками в Дубровнике) Янко Бобетко
Силы сторон
ЮНА Черногорская территориальная оборона ВМФ Югославии от 7 000 до 23 000 человек Хорватские ополченцы ХОС ~ 1230 человек
Потери
Черногория: 165 солдат убитыми Требиневская бригада: 240 солдат убитыми Сербия: 37 солдат убитыми ~ 417 солдат убитыми; 82—92 убитых гражданских лиц

Осада Дубровника (хорв. Opsada Dubrovnika; серб. Блокада Дубровника; Blokada Dubrovnika) — блокада города Дубровник и боевые действия вокруг него во время войны в Хорватии. Подразделения ЮНА начали наступление на Дубровник из Черногории и Боснии. Три месяца обстрелов и осады портового города стало одним из событий, настроивших мировое сообщество против сербов в югославском конфликте.

Осада началась в октябре 1991 года и завершилась в начале 1992 года после контратак хорватских войск. Осада сопровождалась жертвами среди мирного населения. 6 декабря 1991 года в день Николая Чудотворца югославская артиллерия обстреляла город, в результате чего погибли 13 гражданских лиц.

Согласно докладу ООН, во время осады города 15 000 человек стали беженцами, из которых 7 000 были эвакуированы морем в октябре 1991 года. С октября по декабрь 1991 года город оставался без электроснабжения и водоснабжения. Международный трибунал по бывшей Югославии назвал блокаду Дубровника: «попыткой сербских сил отделить город от Хорватии и присоединить его к Черногории».

Предыстория

Дубровник — древний город, расположенный в южной части Далмации на побережье Адриатического моря. В 1991 году 82,4 % населения города составляли хорваты; 6,8 % — сербы и 4 % — мусульмане. Во времена социалистической Югославии город был демилитаризован, поскольку считалось, что военное присутствие в городе будет мешать туризму. После начала гражданской войны в Югославии и боевых действий в Хорватии Дубровник был одним из немногих хорватских городов, которые не пострадали от боёв в сентябре 1991 года, поскольку в городе и его окрестностях не было подразделений ЮНА.

Географическое положение города было неблагоприятным как для защитников, так и для атакующих. Сухопутной границы с Хорватией Дубровник не имел, поскольку от основной территории страны город и его окрестности были отделены полоской территории Боснии и Герцеговины с городом Неум. Таким образом, помощь осаждённым могла быть оказана только по морю. Местность вокруг города была гористой и малопригодной для масштабных боевых действий. Это приносило большие неудобства командованию ЮНА.

Мнения о целях Югославии при блокаде Дубровника разделились. Возможно, захват Дубровника стал бы важным козырем в переговорах с хорватами и условием для снятия блокады с казарм ЮНА в Хорватии. Прокурор МТБЮ Карла Дель Понте считает, что целью атаки Дубровника было включение города в состав Черногории.

Ситуация перед началом операции

Перед началом боевых действий у Дубровника югославский генерал Павле Стругар заявил о «хорватской угрозе» Черногории. Югославский генерал заявил о 30 000 вооружённых «усташах» и 7000 террористов, в том числе курдских наёмников. Эта информация о готовящемся вторжении в Черногорию широко распространялась в Сербии и Черногории.

Югославские СМИ писали о том, что Словения и Хорватия выбрали независимость и путь войны. Помимо СМИ такую позицию занимали ведущие югославские политики. Светозар Марович назвал главной причиной распада Югославии «агрессивный империалистический католицизм». Таким образом, в обществе формировалась мысль о необходимости взятия Дубровника.

Силы сторон

Хорватские вооружённые формирования в районе Дубровника фактически отсутствовали. В городе находилась 163-я хорватская пехотная бригада, которая наряду с местными полицейскими и добровольцами составила гарнизон Дубровника. В конце 1991 года к защитникам города присоединился 9-й батальон Хорватских оборонительных сил (около 500 человек). Малочисленные отряды хорватов имели четыре советских 76-мм орудий ЗИС-3 образца 1942 года. Также защитники города получили два 85-мм орудия с острова Корчула и три 120-мм миномёта.

В блокаде города участвовали несколько бригад ЮНА и подразделения черногорской территориальной обороны (всего от 7 000 до 23 000 человек). Югославские войска активно применяли танки, артиллерию и военно-морской флот для блокады города с моря. Операция афишировалась как инициатива черногорского руководства. Несмотря на то что в операции участвовала ЮНА (федеральные вооружённые силы), бо́льшая часть задействованных войск была из Черногории. Предстоящая операция по блокированию Дубровника в Черногории называлась «войной за мир» и считалась оправданной, поскольку ликвидировала бы угрозу хорватского вторжения в Черногорию. Премьер-министр Черногории Мило Джуканович на эту тему заявил: «Черногория должна окончательно урегулировать свои границы с Хорватией и исправить ошибки, допущенные коммунистическими картографами».

Однако информация о хорватском вторжении в Черногорию была преувеличена. Также в рядах хорватских формирований практически не было наёмников. Известно, что в обороне Дубровника участвовал один иностранец — гражданин Нидерландов, который был женат на женщине из Дубровника и вступил в хорватское ополчение.

Осада

Начало боевых действий

В октябре 1991 года на территории Хорватии уже шли военные действия. 1 октября 1991 года подразделения ЮНА из Черногории и южной Боснии перешли в наступление на хорватскую территорию и захватили Превлаку, Конавле и Цавтат. Югославское командование активно использовало десантно-штурмовые части при захвате окрестностей Дубровника и международного аэропорта. После захвата аэропорта ценное оборудование было вывезено в Черногорию. Югославские войска из Боснии также вели бои и выбили хорватские силы из городка Равно в Боснии, хотя война в Боснии начнётся лишь спустя шесть месяцев.

После этого югославские войска блокируют Дубровник, а артиллерия занимает ключевые высоты вокруг города. В начавшейся осаде активную роль играл югославский флот, который блокировал город с моря и постоянно вёл обстрел Дубровника. Сразу же после начала осады в Дубровнике сложилась тяжёлая ситуация. Начался дефицит продуктов питания, прекратились электроснабжение и водоснабжение, не хватало питьевой воды. Ситуацию ухудшали многочисленные беженцы (до 55 000 человек) из других районов Хорватии, где велись широкомасштабные боевые действия.

Блокада города

Осада Дубровника сразу же привлекла широкое внимание мирового сообщества. Западные журналисты, сфотографировавшие последствия обстрела старой части города (внесённую в список Всемирного наследия ЮНЕСКО), положили начало критике ЮНА за обстрелы Дубровника. Однако освещавших конфликт журналистов обвиняли в предвзятости и излишней фокусировке на причинении вреда архитектурным сооружениям старого города и игнорировании страданий гражданского населения. В это время более кровопролитные и жестокие бои за Вуковар привлекли внимание общественности, и командование ЮНА смогло продолжать осаду города.

Несмотря на возмущение от бомбардировок города, мировое сообщество не предпринимало никаких практических мер для прекращения блокады города. Систематические бомбардировки и обстрелы Дубровника продолжались до декабря 1991 года. Во время одной из этих бомбардировок города был убит известный югославский поэт Милан Милишич. В декабре хорватские силы предприняли контрнаступление против югославских войск и сумели оттеснить силы ЮНА на некоторых участках, однако добиться прекращения обстрелов хорватам не удалось. 6 декабря 1991 года во время очередного обстрела города были убиты 13 гражданских лиц. Эта бомбардировка стала самой кровавой за всю историю осады.

Военно-морской флот также интенсивно обстреливал город и предпринимал атаки на соседние хорватские порты. Во время нападения на порт Слано югославский флот уничтожил хорватское транспортное судно «Пераст». Трое моряков были убиты, остальные бежали в Дубровник. ВМС Югославии также задержали конвои с беженцами из Дубровника, однако после переговоров все суда с гражданскими лицами на борту продолжили плавание. Созданный хорватский флот и береговая артиллерия начали давать отпор югославским кораблям, наносящим удары по Дубровнику и другим хорватским портам на адриатическом побережье. После этого югославский флот был вынужден уйти на базы в Черногории. В конце 1991 года вступило в силу соглашение о прекращении огня и обстрелы Дубровника прекратились.

Прекращение блокады

После подписания соглашения о прекращении огня подразделения ЮНА прекратили обстрелы города. Однако части ЮНА продолжали оставаться у Дубровника. Югославское командование не спешило выводить эти части на места постоянной дислокации в Боснии (Требине). После этого хорватское командование, подтянув к Дубровнику дополнительные силы, начало наступление, и 26 мая 1992 года хорватские войска прорвали блокаду.

После этого хорватские войска предприняли ряд операций по очищению окрестностей Дубровника от подразделений ЮНА. В ходе боёв летом 1992 года хорватским войскам удалось освободить Превлаку и блокировать базу ВМФ Югославии в Которе. Однако после вмешательства ООН стороны согласились прекратить любые боевые действия в районе Дубровника.

Итоги

В ходе осады города из 824 зданий в старом городе были повреждены 563 (или 68,33 %). Девять домов были полностью уничтожены огнём артиллерии. Ущерб от разрушений государственных, частных зданий, религиозных сооружений, улиц, площадей, фонтанов, стен и мостов составил $ 9 657 578. К концу 1999 года более $ 7 000 000 было потрачено на восстановление города. В ходе осады было убито 92 мирных жителя.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Осада Дубровника
• [www.icty.org/x/cases/strugar/ind/en/str-2ai031017e.pdf Second Amended Indictment against P. Strugar and V. Kovačević]  (англ.)
• [www.helsinki.org.rs/croatia_t02.html Publication «Dubrovnik: War for peace» on the siege of Dubrovnik]  (англ.)
• [www.ess.uwe.ac.uk/comexpert/XI-A.htm United Nations report on the battle]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Осада Дубровника

«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.