Осторожно, модерн! 2
Поделись знанием:
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»
Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.
Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.
Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.
Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.
Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.
В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
| Осторожно, модерн! 2 | |
 Заставка сериала | |
| Жанр | |
|---|---|
| Создатель |
Анна Пармас |
| В ролях | |
| Страна | |
| Количество серий |
94 |
| Производство | |
| Хронометраж |
22 мин. |
| Трансляция | |
| Телеканал |
|
| На экранах |
с 2001 |
| Ссылки | |
| IMDb | |
«Осторожно, модерн! 2» — юмористический телесериал, продолжение телесериалов «Осторожно, модерн!» и «Полный модерн», в главных ролях которого снимались Сергей Рост и Дмитрий Нагиев. Транслировался на канале СТС в 2001—2003 годах. После сериала было снято продолжение «Осторожно, Задов!».
Содержание
Сюжет
Сюжет сериала развивается в Санкт-Петербурге, в доме по адресу ул. Красных (в некоторых сериях — Красивых) молдавских партизан, д. 25 (в некоторых сериях д. 13), где живут главные герои — три семьи: Задовы, Тракторенко, Сморковичевы. Целый подъезд типовой многоэтажки населен их острохарактерными персонажами. Всех героев играют Дмитрий Нагиев и Сергей Рост.
Герои сериала
Семья Задовых
- Василий Петрович (Нагиев): прапорщик танковых войск (в/ч 30303), хотя в разных сериях носит разные эмблемы войск, боец, преданный Родине. Фамилия восходит к прозвищу предка, древнерусского богатыря Ивана Красна Задница. Собственник, в семье хозяин. Любит жену Нину, хотя периодически изменяет ей с буфетчицей Клавой (также в разных эпизодах Задов вступает в связь с Зиной Тракторенко, женой комбата, женой генерала Сиськи и некоторыми другими). Имеет внебрачную дочь-чукчу, а также старшего брата Бориса, отслужившего «попом в израильской армии», за что тот получил израильское гражданство и неприятности на голову брата. Больше всего на свете мечтает о повышении и об автомобиле «Москвич-Святогор» с оцинкованным кузовом. Часто упоминает о том, что занимался в одной секции дзюдо с В. В. Путиным. Рассеян, забывчив (в частности, постоянно забывает имена соседей и родственников), вспоминая, имеет привычку характерно прищелкивать пальцами. Отчаянно заискивает перед комбатом. Находится в крайне напряжённых отношениях с тёщей, однако в критических случаях помогает ей (хлопает по спине, когда тёща давится конфеткой, оплачивает операцию на аденоиды). В школе имел по физкультуре «тройку». В 14-й серии Задову звонит отец и жалуется на проблемы со здоровьем, в 43-й серии Задов упоминает, что его отец умер. Ворует из части масло, патроны, обогащенный уран и т. п. Является наиболее часто фигурирующим в сериале персонажем;
- Нина Марковна (Рост): жена, кокетливая и дружелюбная, всегда повинуется мужу, иногда «получает» от него. Ласковая, хозяйственная, любящая мать, хотя не прочь пофлиртовать со статным мужчиной вроде Комбата. В отместку мужу имеет постоянного любовника Бориса. По собственному признанию, происходит из княжеского рода Трубецких. Работает в военторге. Квартира, в которой проживает семейство, принадлежит ей, о чем она любит напоминать Василию во время семейных ссор. Имеет дочь Татьяну и сына Павла.
- Павел (Нагиев): сын Василия и Нины. Носит очки и кличку «Очкарито». В речи присвистывает. Компьютерный гений, генератор бредовых идей, радиодиджей, тайный эротоман. Мечтает о карьере эстрадной звезды. Симпатизирует сводной сестре, любил Алену Пастушенко, гуляет с Наташей.
- Татьяна (Нагиев): дочь Нины, неполнородная (единоутробная) сестра Павла. Красивая, как фотомодель, всегда окружена женихами и ухажерами, мечтает о большой любви (что не мешает ей встречаться с щедрыми состоятельными мужчинами). Находится в противоречивых отношениях с Бульдозером. Время от времени вступает в острые конфликты с членами семьи, в то же время готова выручить родных и соседей в трудной ситуации, пустив в ход свои женские чары.
Семья Тракторенко
- Зинаида Петровна (В некоторых выпусках — Ивановна) (Нагиев): врач-проктолог с садистскими наклонностями. Зверь снаружи, внутри — ранимая и несчастная женщина, которая очень тяжело переживает, что её не ценят по достоинству. Сама себя относит к представителям интеллигенции, что любит подчеркнуть при общении с «быдлом», «чернорабочими» и «вертихвостками». В семье доминирует над мужем, сваливает на него всё домашнее хозяйство, ежедневно ставит ему оздоровительные клизмы, регулярно избивает, а в крайних случаях связывает и устраивает порку. Самое ласковое обращение к нему: «дрянь такая». Часто изменяет мужу, несколько раз уходит, но вскоре возвращается, поскольку он один, несмотря ни на что, относится к ней с нежностью. Сидела на зоне, возможно, участвовала в медицинской миссии во время гражданской войны в Анголе.
- Пётр Семёнович (Рост): муж, учёный-ботаник, 1953 года рождения. Лучший друг Василия, с которым делит все невзгоды. Пугливый и робкий, подчиняется супруге, терпит от неё побои, которые она ему устраивает каждый день (однако время от времени, доведённый до точки, устраивает бунт, что неизменно оборачивается большими проблемами как для Зины, так и для всех жильцов дома). Заикается. Добросердечный, нежный и любящий супруг и отец, хотя иногда пытается проявить твердость. В ряде серий делает впечатляющие изобретения (например, изобретает телепортацию, машину времени, эликсир любви, эликсир вечной жизни и др.). Неоднократно удостаивается Нобелевской премии. Когда-то был влюблен в Нину. Рос безотцовщиной в глухой деревне с матерью и братом Фёдором. На момент действия сериала его мать живет в Израиле.
- Сергей (Рост): сын, хоккеист и боксёр. Избалованный и нахальный, носит кличку «Бульдозер». Лучший друг Паши Задова. Находится в сложных отношениях с Таней. Глуповат, хотя зачастую генерирует идеи быстрее и лучше Павла, на пару с которым влезает в различные авантюры.
Семья Сморковичевых
- Степан Кондратьевич (Нагиев): спившийся рабочий, сантехник, по жизни — настоящий философ. Является потомственным рабочим Кировско-Путиловского-Трактороподшипникового завода. В 3 серии приоткрылись подробности биографии его отца, который служил супер-секретным разведчиком и участвовал в краже Золота Бормана. Иногда Степан пробует прокормить семью. Один из главных источников дохода — сбыт лома цветного металла (добывает металл, выкручивая медные гайки в лифтах и т. п.). Когда-то был самым непьющим в доме, до встречи с Дедом Морозом, который подарил ему волшебную бутылку, в которой никогда не заканчивалась водка, впоследствии жена Степана - Люся, разбивает бутылку о его голову, но к этому времени Степан уже успевает пристраститься к алкоголю. В трезвом виде превращается в трудоголика, проявляет трепетную заботу о близких, но при этом испытывает непреодолимую тягу к женскому полу. Некоторое время жил в Америке.
- Люся (Людмила Олеговна, в некоторых сериях Марковна и Генриховна) (Рост): жена Степана. Эстонка, потомок тевтонских рыцарей. Имеет в Эстонии тётю Ирму, которую постоянно поминает во время семейных сцен. Сама тётя появляется в 11 серии с целью вылечить Степана от алкогольной зависимости. Несёт бремя заботы о семье, терпит пьянки Степана. Молчаливая, стеснительная и невозмутимая. Значительную часть своей жизни проработала на корытной фабрике;
- Лёня (Нагиев): сын. Лучший друг Паши и Бульдозера. Носит кличку «Красавчик». Беззаботный, ловелас, гитарист-самоучка, одно время работал в Швейцарии, где танцевал стриптиз в клубе. Служил в армии, однако был комиссован, поскольку он мешал служить узбекам, которые, по его словам, «сильно его любили».
Второстепенные персонажи
- Комбат (Иван Дмитриевич Багратионов) (Рост): подполковник, начальник Василия, серьезный, ответственный руководитель, высокого о Василии мнения. Делится с ним тайнами и секретами воинской части, частенько обращается к нему или к Пастушенке за помощью или решением, приторговывает имуществом части;
- Жена Комбата (Екатерина Дмитриевна, в выпуске 54 — Светлана Ивановна, в выпуске 92 — Светлана Михайловна) (Нагиев): роковая и аморальная женщина;
- Тарас Тарасович Пастушенко (В выпуске 94 — Григорьевич) (Рост): прапорщик, украинец, любитель сала и армейского юмора. Заклятый враг и вечный армейский соперник Василия, вспыльчивый, самовлюбленный, но вместе с тем трогательный. Вдовец (жена погибла отчасти по его вине, так как Тарас не помог ей, когда она подавилась салом (хотя по другой версии, изложенной в серии 53, её съели двое бандитов), имеет дочь Алёну, которую чрезмерно опекает. Питает чувства к торговке Гале (Нагиев). На протяжении ряда серий вынужден делить жилплощадь с семьёй алкоголика Степана, вселённого «в связи с жилищными излишками»;
- Алёна Пастушенко (Рост): дочь Тараса, нежная и чувствительная девушка, влюблена в Лёню, отличница;
- Настасья Филипповна (Рост): тёща Василия. Самоуверенная, порой забывчивая (постоянно забывает, дочь у неё или сын), бесстрашная женщина, любит внуков и не любит зятя, часто употребляет в речи словосочетание «Я не пóняла»;
- Наташа (Рост): девушка (впоследствии жена) Паши, любит весь день целоваться с ним на чердаке;
- Клава (Рост): буфетчица, любовница Василия (а также, по слухам, и всей воинской части), хорошо готовит, периодически призывает «бросить свою мымру»;
- Галя (Нагиев): невеста Пастушенко, продавщица в лотке. Полька. Честная, добрая, легко ранимая. Приехала в Санкт-Петербург из деревни;
- Генерал Геннадий «Сиська» Сисько (генерал-майор, в некоторых сериях генерал-лейтенант) (Нагиев): гроза всех прапорщиков, появляется в исключительных случаях. Имеет жену Диану (Нагиев), которую во всём слушается. В молодости имел связь с Настасьей Филипповной;
- Участковый Николай Гаврилович Рылов (в 46 серии — Вячеслав, в 64 серии — Эдуард, в 38 - Петр) (Нагиев): лейтенант, милиционер с садистскими наклонностями, оборотень в погонах, клептоман и сексуальный маньяк. Рыжий, чуть заикается, перенёс трепанацию черепа. Порой чрезвычайно наивен. Женат;
- Управдом Михаил Львович Аполлонов (в 38 серии Етишкин, в 42 серии Тютюрин) (Рост): милый, очаровательный, нечистый на руку начальник ЖЭКа, часто употребляет в речи союз «ибо». Лучший друг участкового Рылова;
- Дворник дядя Федя (Рост): злобный и неопрятный, всегда ругается, отчаянно выступает против «лимитчиков». Враждует с Василием, неоднократно ввязывается с ним в драку, упорно называя его «чучмеком». Баллотировался на пост управдома. Любовник Нины Задовой;
- Жора (Рост): сосед-аферист, также известен под кличкой «Пузатый». Очень богат. Часто меняет женщин. Имеет связи в криминальном мире. Хитёр и предприимчив, пришмыгивает носом;
- Борис Пантелеймонович (Нагиев): любовник Нины. Блондин с тёмными усами. Серьёзный и солидный человек. Имеет нервный тик;
- Ефрейтор Пётр Орлов (Нагиев): используется Тарасом Пастушенко в качестве шофёра. Часто садится на асфальт вместо кресла шофёра. Молчалив, исполнителен, робок. Отличник боевой и политической подготовки. Прекрасно поёт, танцует, плавает задом, свистит, показывает фокусы. В одной из серий Тарас пытается женить его на Алёне;
- Ведущий новостей (Нагиев): говорит медленно и зловеще. Не может выговорить свою фамилию, попытки сводятся к «Здравствуйте, в студии Эраст Выхухо… Вых… Выху… Вы… Выхуё… В эфире новости.» (возможно, намёк на бывшего ведущего программы «Время» на Первом канале Игоря Выхухолева);
- Следователь (Нагиев): держит портрет Лаврентия Берия на рабочем столе[1]; сам внешне похож на Берию. Хладнокровен, безжалостен.
Список серий
| Серия | Краткое описание |
|---|---|
| 1 | «Спор на баксы и девчонок». Трое молодых друзей, Паша, Серёга и Лёнчик решают поспорить на то, кто из них первый станет мужчиной. На кону — 100 баксов и человеческое достоинство. Ребята то и дело подкидывают друг другу подлянки, подстраивают конфузы, и в итоге победа не достаётся никому, зато Паша знакомится с девушкой Наташей, с которой впоследствии у него разгорится бурный роман. |
| 2 | «Дела семейные». Таня вдруг осознаёт, что влюблена в Серёгу, а тот внезапно делает ей предложение. Василий же в это время в поисках отличного стрелка, вместе с которым они победят на очередных стрельбах. Нину он брать не хочет, так как она не умеет стрелять. Зина Тракторенко знакомится с Таней и резко восстаёт против свадьбы. В этой серии после многих лет встречаются бывшие влюблённые Петя и Нина, а Василий немножко влюбляется в Зину. |
| 3 | «Героями становятся». Степан узнаёт, что его отец — герой Второй мировой войны, бывший супер-секретный разведчик, к которому из Албании приезжает его старая любовь, албанская принцесса. Дед разрекламирован по телевидению, принцесса по слухам очень богата — Сморковичевы решают женить деда на ней и получить состояние. Однако накануне приезда дед внезапно умирает. В серии впервые появляется ведущий новостей. |
| 4 | «Поменяться местами». Перед уходом Зина как обычно даёт Пете указания, которые надо строго-настрого выполнить. Однако в спешке Петя случайно разбивает аквариум с любимой рыбкой Зины, разбивает её хрустальный кубок и горшок с цветком. В ужасе предвидя наказание, Петя сбегает на чердак, а потом добрый Паша приводит его домой, где его переодевают в Нину и кладут в постель к Василию. В этой серии можно увидеть в кадре сразу двоих персонажей, играемых Нагиевым (Василий Задов и Зинаида Тракторенко) |
| 5 | «Виртуальный шлем». Паша создаёт шлем, с помощью которого можно проникать в виртуальную реальность, однако, когда его надевает Бульдозер и, чтобы устранить помехи, Паша надевает поверх ещё и фуражку своего папы, происходит невероятное — Серёга оказывается в мозгу прапорщика. А Василий тем временем должен подготовиться к церемонии по случаю повышения звания и разобраться с образовавшейся любовницей Люсей. В итоге ребята заварят кашу, но Паше удастся повернуть время вспять и разрешить проблему. В серии впервые появляются комбат и его супруга. |
| 6 | «Лолита». Узнав фабулу набоковского романа, Василий начинает замечать, что его отношение к Тане стало выходить за рамки отцовского. Вскоре он осознаёт, что Таня отвечает на его затаённую страсть. Но ведь есть Нина. И Таня подстрекает Васю на убийство любимой жены. Но в день свадьбы Васи и Тани Нина вдруг оживает. |
| 7 | «Эликсир бессмертия». У Петра Семёновича великая радость — он наконец изобрёл эликсир вечной жизни. Василий, узнав об этом, тут же в тайне от Петра пробует эликсир, несмотря на то, что тот непроверен. Потом его случайно выпивает Зина, а затем и Люся. На следующий день у Василия вырастает грудь, и он начинает мутировать в женщину, у Зины вырастают усы и огромное ухо, а у Люси — рожки. В итоге Василий чуть было не выйдет замуж за Комбата, а Зина почти превратится в голливудскую звезду. |
| 8 | «Гангстеры, карлик и макрушник». Лёня и Серёга на 1 апреля в шутку меняют номера на нескольких квартирах, в результате чего к Тракторенкам заявляется сначала бородатый карлик с чемоданом «зелёных», а затем вор-мокрушник, к Задовым вламываются два гангстера, в поисках тех же «зелёных», а получатель «капусты» в это время ждёт не дождётся карлика. |
| 9 | «Братья-очевидцы». В семью Задовых внедряется сладкоречивый представитель религиозной секты «Святые Братья-Свидетели и Отцы-Очевидцы», запудривший своими идеями мозги доверчивой Нине. Как ни старается Василий, а выгнать его и его соратников ему не удаётся. Прапорщик объединяется с Петром Семёновичем, чтобы спасти дом от мошенников. |
| 10 | «Сила мужская». У Василия проблемы интимного характера, причём в самый неблагоприятный для этого момент: ему приказано ублажить жену генерала, иначе под угрозу ставится судьба всей воинской части. На помощь приходит Пётр Семёнович, открывший новый способ повышения потенции — крысиные окатышки. В серии впервые упоминается генерал Сиська, а также впервые появляется Клава. |
| 11 | «Тётя, брат да Комбат». Целое нашествие гостей: к Пете приезжает из деревни лихой братец, который закрутит роман с Зиной, к Задовым вселяется ушедший от жены Комбат, а к Степану из Эстонии приезжает тётя Ирма — излечить его от алкоголизма методом электрошока. |
| 12 | «День сурка». Пародия на фильм «День сурка». Зина уезжает на конгресс проктологов, оставив Петра Семёновича с целым списком «приятных домашних хлопот», на которые он быстренько забивает и вместо работы нежится в ванной. Но тут ему начинают сниться страшные сны, которые один за другим начинаются одинаково — приездом Зинаиды. |
| 13 | «Вумен Пауэр». Нина, Зина и Люся, обиженные невниманием мужей, уходят жить на крышу, надеясь таким образом расшевелить их. Однако мужья, кажется, и не обращают на сей факт никакого внимания. И тогда Паша выдумывает гениальный план, чтобы все родители вновь обрели счастье — устроить маскарад. |
| 14 | «Искусители». Неудачник-Ангел по имени Одуванчик и провинившийся Чёрт по кличке Сиплый получают каждый своё задание: искусить/наставить на путь истинный прапорщика Задова, иначе их лишат работы и сделают смертными. По ходу дела Чёрт выигрывает. Но Василий не так прост. В серии впервые появляется тёща Задова, Настасья Филипповна. |
| 15 | «Шпионка». Паша встречает женщину своей мечты, в два раза старше его, и всерьёз решает на ней жениться. Маргарита нравится всем, за исключением Нины, которая чует недоброе. И не ошибается, поскольку невеста оказывается агентом Бундесвера, цель которого — убить прибывшего в Петербург президента Конго. Несмотря на отсутствие поддержки семьи, Нине удаётся предотвратить покушение. |
| 16 | «В день рождения сбываются мечты». В свой день рождения Пётр Семёнович помимо четырёх тортиков получает ещё и Нобелевскую Премию (за разработку метода создания искусственного человека путём введения в геном крысы ДНК курицы), которую сразу же отбирают, его бросает Зина, а Серёжа объявляет, что собирается жениться на своей беременной подруге. |
| 17 | «Все мужики — сво-ло-чи!». Таня заявляет, что беременна. Василий взбешён ситуацией, а особенно — отсутствием потенциального отца ребенка. Он начинает искать Тане будущего жениха, но Таня упорна в своём желании остаться матерью-одиночкой. |
| 18 | «Прапорщик на грани». Таня, возмущённая отказом Василия помогать ей и ребёнку, уходит к Тракторенкам, а следом за ней — и Нина, разозлившаяся на Василия за невнимание к бедам дочери. Прапорщик готов простить Таню, если та попросит у него прощения. Но Таня непреклонна. Василия доводят до истерики, и он идёт на крышу, чтобы покончить с собой. |
| 19 | «Люди-уроды». В доме Задовых развешивают скрытые камеры: их жизнь транслируется на всю страну, в качестве сериала «Люди-уроды». Поначалу они не против, надеясь на солидный гонорар, но постепенно это начинает угрожать репутации и счастью семьи. В этой серии мы знакомимся с прапорщиком Пастушенко. |
| 20 | «Сестра-монахиня». Любовница Задова — буфетчица Клава, по его же неосторожному предложению, заявляется домой к Василию, и тому ничего не остаётся, как поселить её у себя под видом сестры-монашки. Затем к Клаве приезжает муж-полярник, и терпению Василия приходит конец. В этой серии впервые появляется дворник. |
| 21 | «Как Степан стал миллионером». Степана на автомобиле сбивает богатый японец. Испугавшись, японец платит Степану за причинённые травмы и вдобавок приводит своего друга врачевателя. А тут к Степану ещё обращается сосед-гангстер с просьбой стать его телохранителем, и двое бандитов — с просьбой убить соседа-гангстера — и все предлагают приличную сумму. |
| 22 | «Старуха с косой». Сосед-ганстер Жора обращается поочерёдно к Задовым, Тракторенкам и Степану, предлагая обменять их квартиры, в которых он хочет устроить стриптиз-клуб, на жильё в Крыжополе. Ни один вариант не удаётся, и сосед начинает являться к ним по ночам в образе Смерти, чтобы выкурить перепуганных соседей из квартир, однако потом к нему заявляется настоящая Смерть, вследствие чего Жора умирает от страха. |
| 23 | «В тридевятом царстве». Петру Семёновичу снится его бабка, которая напоминает ему о некогда предсказанном: он получит полцарства, женится на принцессе и сразится с драконом. На следующий день Пётр замечает, что предсказание всё же сбывается. |
| 24 | «Штаб в квартире». Василий устраивает в своей квартире штаб воинской части и устанавливает там свои жёсткие порядки. Нина и Таня против, за что их сажают под арест, однако им удаётся сбежать. В этой серии впервые появляется генерал Сиська и выясняется, что у него когда-то была любовь с Настасьей Филипповной. |
| 25 | «Козни Зины и девушка-чукча». Петя вновь получает премию и намерен потратить её на обустройство своей лаборатории. Но у Зины иные планы. Она со своим любовником-байкером намерена по-своему распорядиться премией. А тут ещё к вернувшемуся из командировки Василию заявляется девушка-чукча Лена, и он сваливает ответственность на Петра Семёновича. |
| 26 | «Мулен Руж». Паша, Серёга и Лёня знакомятся по газете с состоятельным геем, в надежде, что он будет их спонсировать. Григорий серьёзно увлекается Пашей и предлагает ему славу эстрадной звезды и деньги. Под давлением Василия, Паша расстаётся с Наташей, но его любовь к ней в конце концов победит, и они снова будут вместе. Правда, ненадолго, так как его пошлют в армию. |
| 27 | «Атака клонов». Василия по личному распоряжению президента посылают в Антарктиду — охранять пингвинов от олигархии. Василию этого жуть как не хочется, он обращается к Петру Семёновичу, который в это время нашёл способ клонирования человека. Петя клонирует Василия, и они посылают на задание двойника. Однако тут проблемы только начинаются. |
| 28 | «Формула успеха». Пётр Семёнович открывает «формулу успеха» и делится ею с Василием. Они начинают узнавать, как успеха добивались другие, и повторять все действия точь-в-точь. |
| 29 | «Ава-Ава». Василий «забеременнивает» от инопланетянина. Зина и Нина сажают его под замок, чтобы получить премию ЮНЕСКО первому мужчине, который родит. Поначалу Василий отказывается рожать, но затем в нём вдруг пробуждаются материнские чувства. |
| 30 | «Сюрприз сюрпризов». Василий устраивает Петру Семёновичу на день рождения необычный сюрприз, после которого ботаника сильно избивает Зина. И Петя решает отплатить прапорщику той же монетой. |
| 31 | «Мама-мама, где мой дом?». В доме освобождается трёхкомнатная квартира, которую решено отдать самой нуждающейся семье. Задовы, Тракторенки и Сморковичевы тут же вступают в битву за жилплощадь, которая в итоге так и никому и не достанется. В этой серии впервые появляется управдом. |
| 32 | «Слуга народа». Зина выдвигает свою кандидатуру на пост депутата. Как назло Петя сообщает ей, что у него есть другая и он требует развода, который просто-напросто сломает всю Зинину карьеру. А Нина тем временем застаёт Василия с любовницей Клавой. |
| 33 | «Алёна Пастушенко». Заклятый враг Василия — Тарас Пастушенко селится в том же доме вместе с дочерью Алёной. Алёна поначалу и не подозревает, что в неё по уши влюблён Паша, который всеми способами пытается привлечь её внимание. Сама же она мечтает о Красавчике Лёне. В серии впервые появляется ефрейтор Орлов. |
| 34 | «Не в деньгах счастье». Начинается всё с того, как Паша сидит в тюрьме, а голос за кадром повествует его горькую историю. Оказывается, чтобы произвести впечатление на Алёну, Паша решил поднакопать деньжат и начал искать для этого самые нетрадиционные пути. |
| 35 | «Задов против Пастушенко». В воинской части намечается сокращение — надо уволить одну боевую единицу-прапорщика. В связи с чем Задов и Пастушенко начинают анонимно посылать Комбату компромат друг на друга. |
| 36 | «Метод вупякции». У Комбата пропадает фуражка и новая колода игральных карт. Василий вызывается ему помочь, используя при этом свой знаменитый метод дедукции. В процессе расследования Василий обличает в шпионаже доктора Абракайтиса, тайного индусского агента. Но искать на самом деле следовало в другом месте. |
| 37 | «Ухи-ухи». Злостный Василий в приступе ярости надирает Тане уши, не подозревая, что она в это время участвует в конкурсе «Лучшее ухо России». А Зина устраивает на дому «Платную медицинскую помощь» по телефону. |
| 38 | «Галя уходит, приходит Степан». Пока Пастушенко выясняет отношения со своей любимой — Галей, к нему в квартиру подселяют оказавшихся на улице Степана и Люсю. В этой серии мы знакомимся с участковым Рыловым, а также из армии возвращается Лёня. |
| 39 | «Дедушка Мороз». Новый Год для дома № 13 — настоящий ад. Каждый год на праздник к ним заявляется особый Дед Мороз, от подарков которого стоит ждать одной беды. Вот и в этом году Дедушка не подкачал: Паша оказался у Василия в попе, Нина стала молодеть, а Василий получил дар исполнять чужие желания. |
| 40 | «Кувалда». Василий случайно находит старую фамильную кувалду. Ударив себя ею по лбу, Василий получает видение: его прапрапрапрадед из Средневековья — Иван Красна Задница — вещает ему о чудесах, на которые способна эта кувалда. |
| 41 | «Подозреваются: все!». После бурной пьянки Василий не может вспомнить, куда могли деться деньги из общака, который ему доверил Комбат. Василий начинает вспоминать свои действия за прошедшую неделю, и в список подозреваемых по очереди попадают все, от Паши до Комбата. |
| 42 | «Из диджеев — в президенты». В России впервые проводятся выборы президента посредством денежно-вещевой лотереи. Из тайных источников становится известно, что президентом изберут Пашу. Паша в это время вещает на собственном радиоузле, пишет никому не нужные картины, и вдруг попадает под пристальное внимание общественности. |
| 43 | «Честь — могила — богатырская сила!». Паша, Сёрега и Лёнчик устраивают мальчишник: завтра им предстоит расстаться с холостяцкой жизнью. Но хорошенько подумав, они понимают, что ещё не совсем готовы. Паша притворяется голубым, Серёга говорит, что у него есть другая, и только Тарас Пастушенко насильно женит Лёнчика на Алёне. |
| 44 | «Гамлет». К Зине приходит любовь её молодости — Гамлет Обрезян, новоиспечённый министр здравоохранения — и предлагает уехать с ним. Зина, ослеплённая его достоинствами, соглашается, однако сердце не обманешь. |
| 45 | «Герда». Уезжая на курорт, Комбат оставляет на попечение Василия свою борзую по кличке Герда. Если бы только прапорщик знал, сколько бед она ему принесёт: съест все запасы еды, сожрёт Пашину говорящую крыску по имени Жора и чуть не подставит Василия. |
| 46 | «Американский жених». Степан получает известие, что в Америке скончался его дядя, оставивший племяннику в наследство гражданство США. Степан уезжает за океан, а через год возвращается, чтобы забрать с собой Люсю и Лёнчика. А тут — целый букет: Люся должна рэкетирам, на Степана нападают обомжевшие Василий и Тарас, Степан избивает рэкетиров и попадает в КПЗ. |
| 47 | «Любовь слепа». Серёга, желая влюбить в себя Таню, даёт ей выпить изобрётенный ботаником любовный эликсир, но первым на глаза Тане попадает не он, а простой заводской рабочий. |
| 48 | «Закон подлости». Василия вновь отправляют на север, Пётр Семёнович выписывает ему фальшивую справку, Тарас всё выясняет отношения с Галей и знакомится с кокетливой брюнеткой «из люка». |
| 49 | «Бунт Петра Семёновича». Устав от вечных побоев и унижений, а также переживая за свою отвергнутую Зиной теорию телепортации, Пётр Семёнович уходит в запой, прихватив с собой Василия и Степана, поёт жалостливые песни, играет на аккордеоне и избивает тренера своего сына. |
| 50 | «Маньяк». На Нину поздно вечером в подъезде нападает сексуальный маньяк. Восторженная Нина делится пережитым с Зиной. Вскоре маньяк нападает и на Зину. А затем на Люсю. В результате мужья рассекречивают маньяка. |
| 51 | «Клад Плиссерманов». Паша и Серёга крадут у потерявшего на лестнице сознание еврея бумажник, письмо и карту их дома, где крестиком помечено местонахождение клада. В поисках оного они сначала разносят ванную Задовых, затем ванную Тракторенко, а клад на самом деле спрятан в ванной Пастушенко и Степана. |
| 52 | «Нашествие чебуреков». После очередной попойки исчезают Пастушенко, Степан и Василий. Оказывается, в дурмане они переписали свои квартиры на имена двух бандитов из чебуречной банды, против которых восстают Нина, Зина и Петя. Всё бы ничего, но Василий в дурмане пересекает границу Германии, а Степан и Тарас забывают человеческую речь и живут как первобытные люди. |
| 53 | «Похищение и таинственная коробка». У Задовых похищают самое драгоценное — их любимый японский телевизор. Бандиты устраивают резиденцию в квартире Тракторенок и по рации выдвигают своё главное требование: узнать, что прапорщик Пастушенко делал в свой 40-й день рождения. |
| 54 | «На даче-1. У Комбата». Василий и Нина на красной «семёрке» приезжают на дачу к товарищу Комбату. От радости Комбат заставляет Василия колоть дрова, носить воду, рыть колодец и строить бомбоубежище от НЛО. Кстати, в этой серии Нина уже не блондинка, а — тёмно-рыжая. |
| 55 | «На даче-2. Тракторёнки и шпионы». На этот раз отдыхают Петя и Зина. Они оказываются под пристальным вниманием международных шпионов и чуть не вляпываются в историю с микроплёнкой, которая несёт угрозу всемирной экологической катастрофы. |
| 56 | «Противоречивый Василий». Нина сообщает Василию, что беременна, от чего тот приходит в ужас и начинает всеми возможными методами подталкивать её на аборт. Ему удаётся подставить Степана в качестве отца ребёнка, и Нина соглашается на аборт, но выяснится, что то был не ребенок, а просто — газы. Самый сильный момент: Василий изображает Нагиева в «Окнах». Просто уму непостижимо. |
| 57 | «Отцы и дети». К Петру Семёновичу, считавшему, что его отец погиб военным лётчиком, вдруг заявляются сразу трое, каждый из которых гордо претендует на отцовство. Зина быстренько их выпроваживает, но проблему это не решит. А Тарас в это время зарекается перед Галей не пить водку, хотя клятва эта чревата для него печальными последствиями. |
| 58 | «Бизнес — он как зебра». Испугавшись угрозы президента о сокращении вооруженных сил, Задов и Пастушенко разворачивают целую компанию «выслуги» перед Комбатом, чтобы остаться в части. Но Тарас устраивает всё с выгодой для себя, а Василий остаётся ни с чем. Тогда Тарас обещает ему помочь и делает его новым русским — главой филиала по продаже поросячей щетины. |
| 59 | «Мужья-изменники». Василий, Пётр Семёнович и Степан отправляют жён в отпуск, предвкушая счастливые недели без жён. Пётр Семёнович спаивает закодированного Степана через клизмы, потом сам случайно знакомится по телефону с молодой девушкой, а к Василию в поисках дихлофоса заглядывает кокетливая соседка. |
| 60 | «Двойник». Петра Семёновича арестовывает участковый Рылов (только что после трепанации черепа) — он принимает его за болгарского рецидивиста Хренова и сажает за решётку, а настоящий рецидивист в это время хозяйствует в квартире Тракторенок, поскольку и Серёга, и Зина принимают его за Петю. |
| 61 | «Спохватишься — да поздно будет». Зина принимает серьёзное решение оставить Петю и начать новую жизнь со своим любовником Колей на полуострове Рыбачий. Когда же она застаёт Петю с коллегой по работе за разглядыванием выращенного им цветка-мутанта и выдумывает невесть что, Зина уже не так уверена в своем выборе. |
| 62 | «Расовые предрассудки». Таня приводит домой своего мужа — Ваню. Всё бы ничего, да вот Ваня — негр а Василий относится к такому люду с огромным предубеждением. Сначала он терпит, потом бесится, потом Паша выдумывает очередной гениальный план «развода», и парочку правда разведут, только после выяснится, что Ваня — сын короля африканской страны Мнумбу. |
| 63 | «Жизнь после сорока». Нина решает, что её сексуальная жизнь с Василием скупа и неполноценна и, следуя рекомендациям книги «Жизнь после 40», она начинает экспериментировать, чтобы восстановить былую страсть. В результате опыта Нина уйдёт жить к Зине, а выгнанный за дверь Петя — к Василию, и проживут они так целую неделю. |
| 64 | «Женитьба Управдома». По мотивам пьесы Гоголя «Женитьба». Участковый Рылов помогает управдому Аполлонову найти невесту. Он приводит его к профессиональной свахе, где тот находит себе невесту в виде аллергической девицы с косой. Аполлонов чуть было на ней не женится, но в конце испугается и убежит, спрыгнув с балкона. |
| 65 | «Я люблю тебя, Нина!». Выборы нового управдома. Аполлонов мечтает остаться на десятый срок, но на этот раз у него серьёзная конкуренция — Нина Задова решительно вознамерилась претендовать на эту должность. И тогда Аполлонов по совету Рылова шантажом достаёт у Тракторенок любовный эликсир и подмешивает его Нине, чтобы та, влюбившись в него, сняла свою кандидатуру. Но эликсир по случайности выпивает Красавчик-Лёня, и первой, кого он видит, становится Нина. |
| 66 | «Под Новый Год.». В канун Нового Года Зина и Петя пробуют не ссориться, чтобы и весь год у них прошёл мирно, Таня ожидает в гости Джорджа Клуни, Вася и Нина едут к Комбату на дачу, Пастушенко блуждает по лесу в поисках той же дачи, чтобы осуществить задуманный им и Василием план. и ещё много-много умопомрачительного, включая Таню Буланову, медведя-мутанта и бесподобного Кабаняна. |
| 67 | «Страсти по-итальянски». В Россию приезжает итальянец Марио Амбрози, в надежде встретить девушку своей мечты. Он поселяется у Степана, затем влюбляется в проститутку Ольгу, но бедняге ещё предстоит познакомиться с русскими «обычаями». |
| 68 | «Двоежёнец». Паша случайно встревает в такую ситуацию, когда ему необходимо жениться сразу на еврейке и мусульманке, иначе — смерть. Василий заставляет его жениться и получает в придачу два фруктовых ларька. Однако у Паши не всё ладится с его новыми жёнами, а тут ещё их братья устраивают межусобицу и впутывают в это дело своих новых родственников. |
| 69 | «Космическая эпопея: Эпизод 1». Василий решает стать космонавтом, а заодно и завербовать Петра Семёныча. Им придётся преодолеть немало препятствий, прежде чем они наконец полетят на Марс. Однако в это время к Земле на огромной скорости приближается метеорит — и спасти планету могут лишь наши герои. |
| 70 | «Космическая эпопея: Эпизод 2». Василий и Пётр Семёныч, полностью уверенные, что они совершают космический полёт на Марс, вдруг узнают, что на самом деле их просто снимают в павильоне для телесериала. Сериал транслируется на всю страну, однако страна, как и наши герои, думает, что полёт настоящий. Поэтому, когда, после финальной серии, в которой они погибают, Василий и Пётр Семёныч возвращаются домой, их ждёт много сюрпризов. |
| 71 | «Бонни и Клайд». Зимней ночью на улице Петра Семёныча находит полунемая дворничиха. Когда Пётр приходит в себя, он не может ничего вспомнить, и дворничиха убеждает его, что он её муж, чему Пётр искренне верит. Однако то и дело у него случаются спонтанные воспоминания. |
| 72 | «Хочешь похудеть?». Василия обещают назначить начальником склада ГСМ, но только с тем условием, что он бросит курить. Василий курить бросает, и у него начинает очень страшно расти аппетит, в результате чего он толстеет на глазах, его спортивные показатели стремительно блекнут, должность начальника склада ГСМ под угрозой. И тогда Василий решает во что бы то ни стало похудеть. |
| 73 | «Много шума из-за Бена Ладена». Жители дома на улице Красивых Молдавских Партизан внезапно обнаруживают, что в квартире Степана скрывается не кто иной, как сам Усама Бин Ладен. Пока Паша с Серёгой мечтают его поймать, Зина проводит нелегальную операцию по пересадке донорской попы, Петя апробирует новоизобретенную машину МОМЛО, а Нина крутит роман с американским военным Джоном. |
| 74 | «Сущая правда». Василий даёт «откровенное» интервью газете «Сущая правда», где, следуя чётким указаниям, выставляет в самом лучшем свете всех, от Комбата до Участкового. Однако газета печатает прямо противоположное, и в итоге на Василия ополчаются абсолютно все. |
| 75 | «Жилищный вопрос». Накануне Дня Города семьи вновь сражаются по «квартирным» соображениям, поначалу за то, чтобы их квартира носила гордое звание одной из лучших в городе, ну а затем дело принимает более серьёзный оборот: над домом даже нависает угроза быть снесённым, и жильцы вынуждены бороться против. |
| 76 | «Красота — не главное». Ира Голубкова — некрасивая девушка, сирота, выросшая в тайге, чистая душой и сильная на руку. В 17 лет она покидает леса и едет к своей тёте — Нине Задовой, в город, где её ждут самые невероятные приключения. |
| 77 | «Проклятие Чёрного Поляка». В далеком 1492 году Чёрный Поляк проклял род Пастушенко на вечный заразный дебилизм. Много лет спустя эта жестокая участь не миновала и Тараса, а также его соседей, невесту и сослуживцев. Снять заклятье можно лишь одним способом: Тарас должен жениться на потомке Поляка. |
| 78 | «Что за страна такая!». Паша и Серёга, одержимые желанием поднакопать деньжат, случайно узнают об алмазе, спрятанном в загадочной рыбе в квартире убитого у них на глазах бухгалтера, и немедля отправляются на его поиски. |
| 79 | «Машина времени». Петр Семёныч изобретает самую настоящую машину времени, и вскоре ей находится особое применение: Василий, оказавшийся в затруднительном положении, отправляется в прошлое, чтобы предотвратить проигрыш Комбату в шахматной партии. |
| 80 | «Братья Задовы». Всю свою жизнь Василий страдал от того, что его брат Борис, заделавшись евреем, служил в Израиле. Когда же брат внезапно приезжает к Василию в гости, бедный прапорщик делает всё, чтобы избавиться от своего нелюбимого брата. |
| 81 | «Женат али холост?». Паша женится на Наташе. Серёга пытается добиться расположения хоть какой-нибудь девчонки. Он завидует своему ныне женатому другу, будучи уверенным, что тот лишён проблем и счастливо пожинает плоды супружеской жизни. Паша же тем временем мечтает быть таким же свободным, как его дружбан Серёга. |
| 82 | «В изгнании-1. Жёны поджигателей». После поджога дома на ул. КМ Партизан, Василий и Пётр Семёныч были посажены в тюрьму, а их семьи отправлены в глухую деревню, где в роли помещиков уютно и припеваючи отдыхают Управдом и Участковый. |
| 83 | «В изгнании-2. Вампиры». В конце предыдущей серии Таня ошеломила всех устрашающей новостью о появлении в окрестных лесах вампиров. Теперь в деревне начинают твориться загадочные и страшные события. |
| 84 | «Любовный квадрат». Василий тайно встречается с новой буфетчицей Маринкой. Нина тайно встречается с товарищем Комбатом. Можно себе представить, что начнётся, когда все четверо окажутся в одной комнате и начнут отрицать свои запутанные отношения. |
| 85 | «Где же ты, моя любимая?». Нина уходит от Василия к другу юности, в которого она внезапно по уши влюбилась, оставляя прапорщика наедине со всеми его противоречиями и эмоциональными заковырками. |
| 86 | «Звонок». Соскучившиеся по приключениям, Василий и Пётр Семёныч гуляют во дворе и внезапно находят одинокий сотовый телефон. Если бы они знали, какой путь откроет им ответ на всего лишь один-единственный звонок. |
| 87 | «Не имей сто рублей.». Зина уезжает в санаторий, оставив на Петю множество хлопот. Поначалу Ботаник справляется — у него оказывается масса друзей — однако затем один за другим подкладывают ему свинью. |
| 88 | «Женские истории». У каждой из женщин дома на ул. КМ Партизан наступает решающий в жизни момент: Нина находится в романтических отношениях с итальянским тенором Лучано, Люся заставляет упрямого Степана дать ей развод, Галя склоняет Тараса на ней жениться, и только Зина вынуждена страдать от недостатка драматики. |
| 89 | «Лучше пей, Степан!». Несчастная Люся, вконец уставшая от Степана и его пьяных выходок, идёт в таинственную религиозную «организацию желаний», где можно самого Бога и ангелов попросить о чём угодно. В итоге Люся получает абсолютно трезвого, работящего Степана, но теперь, вместо страсти к водке, его обуревает страсть к женщинам. |
| 90 | «Сидя на унитазе.». В один прекрасный день Василий оказывается прикованным к заминированному унитазу — и с этого момента жизнь в квартире Задовых резко меняется. |
| 91 | «Кольцо». Английский посол, возлюбленный Нины, оставляет ей в качестве знака верности дорогое кольцо — ключ от ядерного чемоданчика под кроватью Британской Королевы. Спустя какое-то время он возвращается за ним, однако кольцо бесследно исчезло. |
| 92 | «Каска-невидимка». В военную часть с проверкой приезжает Генерал Сиська. Выбранный козлом отпущения, Василий выдумывает, что нищета и разворованность части на самом деле — прикрытие для разработки секретного оружия, изобретённой им каски-невидимки. |
| 93 | «Счастливчик». Солдатик-изгой по имени Счастливчик курьером едва попадает в семью Задовых, как на его голову тут же сваливаются больной дедушка, Танины ухажёры и Клавдия-буфетчица. |
| 94 | «Дилемма». Лёня, оказавшись свободным от родителей (госпитализированного Степана и уехавшей в Эстонию Люси), устраивает свою судьбу на личном фронте и с помощью соседа Тараса Пастушенко разбирается с тремя девушками, каждая из которых ему по-своему дорога. |
Музыка
| |
| Музыкальная заставка программы «Осторожно, модерн! 2» | |
| | |
| Помощь по воспроизведению | |
Главная музыкальная тема сериала — композиция Hu Ha итальянской джаз-группы Montefiori Cocktail. В музыкальном оформлении «Модерна» доминируют хиты рок-, поп- и электронной музыки 1980-х — 2000-х годов, главным образом ремиксы и кавер-версии в исполнении Макса Раабе. Другим важным мотивом является югославская музыка. Так, сериал изобилует саундтреками из фильмов Эмира Кустурицы («Время цыган», «Чёрная кошка, белый кот»), а также отдельными произведениями авторства Горана Бреговича, Нелле Карайлича и других. В 73 серии «Много шума из-за Бена Ладена» в конце серии звучала тема из «Mortal Kombat», когда Очкарито и Бульдозер подходят к Усаме бену Ладену.
Факты
- Существует также новогодний телемюзикл «Осторожно, модерн! 2004» с приглашенными звёздами эстрады и кино, показанный на канале СТС 31 декабря 2003 года.
- «Осторожно, модерн! 2» снимали в Санкт-Петербурге на улице Ильюшина, дом № 11.
- В двух рейтингах «Самый умный» на канале СТС участвовали персонажи из «Осторожно, модерн! 2». В одном из них соревновались четыре персонажа Нагиева: алкоголик Степан, Зинаида Тракторенко, прапорщик Задов и участковый Вячеслав; самым умным был признан прапорщик Задов, меньше всего баллов набрал участковый Вячеслав (не ответил ни на один вопрос). В другом за почётное звание боролись персонажи Роста: Пётр Тракторенко, Нина Задова, комбат Иван Багратионов и управдом Михаил Аполлонов; победителем стал Пётр Семёнович, а меньше всего баллов набрал комбат (как и участковый, он не ответил ни на один вопрос).
См. также
Напишите отзыв о статье "Осторожно, модерн! 2"
Примечания
- ↑ [video.i.ua/user/377723/4555/18618/ Нагиев в образе следователя] // Осторожно, модерн 2
Ссылки
- «Осторожно, модерн! 2» (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [ost-modern2.narod.ru/ Фан-сайт сериала]
- [www.m-rnagiev.ru/main.php?id=ostorognomoder2 На сайте Дмитрия Нагиева]
- [ruskino.ru/mov/9959 На сайте ruskino.ru]
Отрывок, характеризующий Осторожно, модерн! 2
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»
Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.
Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.
Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.
Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.
Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.
В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
