Острянин (гетман)

Острянин Яков
Род деятельности:	военная
Подданство:	Речь Посполитая - Русское царство
Место смерти:	Чугуевское воеводство
Дети:	Иван Яковлевич Искра, Юрий Яковлевич Искра

Острянин (Остранин, Остраница, Остряница) /укр. Остряниця Степан (Стефан-Христофор) (? — 1638) т-же, возможно, Я́ков, Як, Яцко́ Искра-Остря́нин (? — 26 апреля(6 мая) 1641) — гетман Войска Запорожского Низового, один из руководителей названного его именем крестьянско-казацкого восстания 1638 года на Украине, на левобережье Днепра.

Биография

Родился в казацкой семье на Киевщине (по другим сведениям, был родом из Полтавы, по третьим − «Стефан-Христофор из Острога и Остра Острянин»).

В молодые годы служил на соляных промыслах на границе Дикого Поля.

В 1629 году бежал на Запорожье и принимал участие в восстании под руководством Тараса Трясило. Впервые упоминается в документах 1633 года как полковник реестровых казаков, принимавший участие на стороне Речи Посполитой в Смоленской войне.

По другим сведениям, впервые упоминается во время восстания Павлюка, для которого, будучи нежинским полковником, организовал отряд на Полтавщине.

После подавления восстания 1637—1638 годов под руководством Бута (Павлюка) Острянин бежал в Запорожье, где весной 1638 года казаки вновь поднялись на борьбу, избрав своим гетманом Острянина, ближайшими помощниками которого стали казацкие старшины Дмитрий Гуня и Карп Скидан. Запорожцы направились на помощь восставшим крестьянам Киевщины и Полтавщины.

Восстание Острянина и Гуни

После поражения Острянина его место в качестве руководителя восстания занял Гуня, который еще два месяца продолжал борьбу против поляков.

Версии о последних днях жизни Острянина

Существует несколько версий относительно судьбы Острянина, не только противоречащих друг другу, но и вызывающих определенную путаницу в имени гетмана.

По старинному устному преданию, разбив Потоцкого у местечка Полонного после сражения у Голтвы, Острянин заключил с ним вечный мир и удалился в Канев на богомолье, где впоследствии был схвачен вероломными поляками, доставлен в Варшаву и казнен там в 1638 г. (колесован).

Кроме этого устного предания сохранилась ещё и легенда из «Истории Русов» середины XVIII века псевдо-Конисского:

… окружили его в Каневском монастыре ляхи многолюдною толпою войск своих. Они, перевязав весь штат гетманский и самого гетмана, всего тридцать семь человек, <…> приготовили для них в Варшаве казнь <…> никакому дикому и самому свирепому японцу не придёт в голову её изобретение…

Зрелище оное открывала процессия Римская со множеством ксендзов их <…> Гетман Остраница, обозный генеральный Сурмила и полковники Недригайло, Боюн и Риндич были колесованы и им переломали поминутно руки и ноги <…> пока они скончались; полковники Гайдаревский, Бутрим, Запалей и обозные Кизим и Сучевский пробиты железными спицами насквозь и подняты живые на сваи; есаулы полковые <…> и сотники <…> прибиты гвоздями стоячими к доскам, облитым смолою, и сожжены медленно огнём; хорунжие <…> растерзаны железными когтями; старшины <…> четвертованы по частям. <…> Оставшихся же по матерям детей, бродивших и ползавших около их трупов, пережгли всех в виду своих отцов на железных решётках, под коими подкладывали уголья и раздували шапками и мётлами.

—

По более современной (также устной) версии, после поражения восстания в июне 1638 года Острянин с частью казаков и их семьями (всего около 3000 чел.) перешёл на Слобожанщину, в пределы России, где и остался вместе с поселенцами-казаками.

Белгородский воевода определил им местом поселения Чугуев, — с условием постройки нового деревянного острога (прежний, времён Ивана Грозного, с земляными валами, был полуразрушен), что и было сделано в 1638 - — 1639 года. В Чугуеве переселенцы под началом Острянина участвовали в борьбе с татарами, совершавшими набеги на южные границы Русского государства. Впоследствии в 1641 году, Острянин был убит казаками, которые восстали вследствие притеснения их казацкой старшиной и затем «ушли откуда пришли». Но этот Острянин, по сохранившимся актам московского государства, носил имя Яков («Яцко»), а не Стефан (однако, историк П. Кулиш считал их одним лицом).

Потомки

По собственному утверждению потомком Острянина являлся Наказной атаман Украинского Вольного Казачества, адъютант гетмана Скоропадского и Генеральный писарь Украинской Державы Иван Васильевич Полтавец-Остряница.

Память

• История казацкого восстания 1637—1638 годов изложена в дневниках Симона Окольского и легла в основу книги Н. В. Гоголя «Тарас Бульба» (1835).
• Яков Острянин считается строителем крепости Чугуев, где показывают курган, «на котором он похоронен».

См. также

• Список гетманов Украины

Источники

• Гуслистый К. Г. Крестьянско-казацкие восстания на Украине в 30-х гг. XVII в. // Воссоединение Украины с Россией. — Сборник статей — М., 1954.
• [ukrlife.org/main/evshan/firov_hetm.doc Фиров П. Т. Гетманы украинского казачества. Биографические справки — Севастополь: Изд-во СевНТУ. 2005. — 64 с.]

Отрывок, характеризующий Острянин (гетман)

Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.