Религия майя

Традиционная религия Майя западного Гондураса, Гватемалы, Белиза и Мексики (Чьяпас и Юкатан) — это юго-восточный вариант мезоамериканской религии, происходящей из векового симбиоза с испанским католицизмом. Однако, как самостоятельное явление традиционная религия майя, включая свои до-испанские варианты, уже существует более двух тысяч лет. До возникновения христианства, она была распространена на территории множества королевств с различными местными традициями. В настоящее время она существует и взаимодействует с пан-майяйским синкретизмом, который является пересмотром традиций движения майя и христианства в его различных вариантах.

Основы ритуалов

О традиционной религии Майя часто говорят как о costumbre, то есть для неё характерны привычные религиозные действия, основанные на обычаях, что отличает её от ортодоксальных римских католических ритуалов. В большой степени религия Майя представляет набор ритуальных практик, поэтому Юкатанских сельских священников называют просто jmen, 'практик'. Среди основных концепций, связанных с ритуалами Майя, выделяют следующие.

Ритуальная топография и летоисчисление

В процессе ритуальной топографии Майя, различным элементам ландшафта, таким как горы, ущелья и пещеры, назначает отдельных предков и божеств. Так, например, город Цоциль в Синакантане окружён семью 'купальнями' живущих в горах предков. Один из этих священных источников служит жильём для служанок и стирального персонала предков. Как и в до-Испанском прошлом, важные ритуалы проводятся возле или внутри таких мест, а в Юкатане также вокруг карстовых впадин.

Этот ритуал связан не только с географическим расположением храмов и усыпальниц, но и с проекцией календарных моделей на ландшафт. В современном Кичеанском Момостенанго, например, отдельным сочетаниям названий дней и чисел приписываются различные специальные усыпальницы в горах, указывающие на подходящее время для проведения ритуала. В северо-западных горных районах Майя четырём дням, или 'Владыкам Дней', которые могут начать год, назначают четыре горы. В раннем колониальном Юкатане, тринадцать периодов катун и соответствующие божества, нанесённые на ландшафт, воспринимались как 'колесо', и считались успешно «установившимися» в отдельных городах.

Основными календарями, управляющими ритуалами, был божественный цикл из 260 дней, важный для отдельных ритуалов, год из восемнадцати месяцев (Хааб) и ежемесячные общие гуляния, которые совместно со значительными празднованиями Нового года, приписывал Диего де Ланда Юкатанскому королевству Мани. Неизвестно, насколько этот цикл фестивалей разделяли другие Юкатанские королевства, и был ли он характерен для более ранних королевств Майя.

Пожертвования и жертвоприношения

Пожертвования служат для установления и возобновления отношений (контрактов, пактов и соглашений) с другим миром, а набор, количество, подготовка и порядок жертвуемых предметов (среди которых особый маисовый хлеб, напитки, медовый ликёр, цветы и сигары) подчиняются строжайшим правилам. Например, в до-Испанский новогодний ритуал жертвовался напиток, изготовленный из ровно 415 зёрен кукурузы, а по другому поводу следовало сжигать ровно 49 зёрен маиса, смешанного с копалом. Хорошо известным примером ритуальной трапезы является Юкатанская «Месса на кукурузном поле» (misa milpera), празднуемая в честь божеств дождя. В частности, Лакандонский ритуал был целиком посвящён 'кормлению' божеств.

Жертвы могли принимать различные формы. В современных ритуалах жертвования существует общий акцент на окроплении кровью, особенно кровью индеек. В до-Испанском прошлом, жертва обычно состояла из небольших животных, таких как перепёлки и индейки, мяса оленей и рыбы, но в исключительных случаях (таких как восхождение на трон, серьёзная болезнь правителя, королевские похороны или засуха) также включали людей. Проведение жертвоприношений было повсеместным, но ритуальная антропофагия (каннибализм) была исключительно редкой. Характерной чертой древних ритуалов Майя (хотя и не исключительной) были сеансы «кровопускания», проводимые высшими правящими чинами и членами королевских семей, в течение которых мочки ушей, языки и мужские половые органы разрезались небольшими острыми ножами, кровь капала на полосы бумаги, которые впоследствии сжигались.

Духовенство

По традиции у Майя существуют свои религиозные лица, часто имеющие иерархическую организацию и обязанные молиться и приносить жертвы от имени поколений, местных групп или целого сообщества. Во многих местах они работают в католических братствах и так называемых гражданских религиозных иерархиях, организациях, которые играли существенную роль в сохранении до-Испанских религиозных традиций. Деятельность многих священников, а в особенности целителей, демонстрирует черты, схожие с шаманизмом.

Наше представление о раннем духовенстве Майя практически целиком основано на том, что о них говорил их испанские коллеги-миссионеры (Ланда про Юкатан, Лас Казас и другие про горы Гватемалы). Верхний эшелон духовенства состоял из хранителей знаний, в том числе исторических и генеалогических. Около 1500 года нашей эры духовенство было организовано иерархически от высшего священника, жившего при дворе, до деревенских священников, а священные книги были распределены вдоль этих линий. Священники выполняли множество задач, от выполнения жизненно важных ритуалов до прорицания, и занимали специальные должности, например священник-катун, оракул, астролог и священник, приносящий в жертву людей. На всех уровнях, духовенству было доступно только для знати.

Удивительно мало известно о классическом духовенстве Майя, хотя можно предположить, что древние аскетичные рисунки, изображающие чтение и написание книг, обесславливание и инаугурацию королей, наблюдение за жертвоприношением, скорее всего, представляют придворное духовенство.

Очищение

Мероприятия очищения, такие как пост, сексуальное воздержание и (особенно в до-Испанском прошлом) исповедь в основном предваряют крупные ритуальные события. В Юкатане 16-го века очищение (изгнание злых духов) часто являлось начальной фазой ритуала. Ритуалы кровопускания также могли иметь функцию очищения. Вообще очищение требовалось перед входом в зоны обитания божеств. В современном Юкатане, например, принято пить стоячую воду из углубления в камне при первой же возможности после входа в лес. Вода затем выплёвывается на землю, что означает, что человек стал 'непорочным' (suhuuy), и получил право делать свои человеческие дела в священном лесу.

Молитвы

Молитвы Майя практически неизменно сопровождают процессы пожертвования и жертвоприношения. Часто они принимают вид длительных литаний, в которых особо выделяются имена персонифицированных дней, святых, элементов ландшафта связанных с историческими или мифическими событиями и гор. Эти молитвы, с их гипнотическим ритмом, часто имеют структуру двустишья, которая также характерна для текстов классического периода. Некоторые общины Майя в северо-западных горных районах Гватемалы имеют особую группу 'молитвотворцев'.

Паломничества

Через паломничества религия Майя превосходит пределы своей общины. Сегодня паломничества часто включают взаимные посещения деревенских святых (представленных своими статуями), а также визиты дальних святилищ, например паломничество Q’eqchi' в тринадцати священных горах. Около 1500 года, Чишен Итза привлекали паломников из всех близлежащих королевств, другие паломники посещали местные святыни, такие как Икс Шель и другие богини островов восточного побережья Юкатана.

Празднования и театральные выступления

Празднования обычно организуются религиозными братствами, большая часть затрат на которые покрывается высшим руководством. Аналогично в до-Испанском королевстве Мани некоторые религиозные празднования были спонсированы богатыми и выдающимися людьми, видимо отражая общую тенденцию пост-классических и более ранних королевств. Через пиршества, богатства перераспределялись в виде еды и напитков. Продолжительное и обязательное выпивание, о котором отрицательно отзывались как ранние, так и современные внешние источники, укрепляет связи в сообществе, как между людьми, так и между людьми и божествами.

И в современном и в классическом периоде, более сложные ритуалы включали музыку, танцы, процессии и театральные постановки. Сегодня, выполнение важных танцев и танцевальных драм (не всегда религиозных) часто производится на пиру в честь главного святого деревни и в некотором наборе случаев, определённых католическим календарём. Ланда упоминает, что в позднем пост-классическом периоде некоторые танцы исполнялись при новогодних ритуалах (например, xibalba okot, танец Шибалбы) или ежемесячных пиршествах (например, holkan okot, танец вождей войны).

Театральные зарисовки животных и божеств, будучи распространённой Мезоамериканской практикой, часто имели место в контексте драматических постановок. Ритуальные трансформации в way (оборотень или привидение) сопровождались танцем. Ритуальный юмор (часто являющийся средство социального критицизма) был частью до-Испанских драматических постановок (как связанных со сменой года, так и не связанных), включающих опоссумов, обезьян и престарелых Бакабов, с которыми женщины иногда исполняли эротические роли. В классический период чаще всего танцующим изображали Бога Маиса с Тонзурой, покровителя пиршеств.

Ритуальные области

Единственное обширное описание до-Испанских ритуалов Майя почти современником относится к Юкатану, в частности к королевству Мани, и было написано Диего де Ланда (около 1566 года). Однако, основные ритуальные области, такие как сельское хозяйство и царствование, в работе Ланда затронуты лишь едва.

Календарь

Календарь майя, связанный с сетью жертвенных святынь, является основой ритуальной жизни. Среди горных майя, календарные ритуалы всей общины связаны со сменой 365-дневных лет, и с так называемыми 'носителями лет', то есть четырьмя именованными днями, которые могут служить началом нового года. Эти 'носители' встречались на горе (одной из четырёх), которая считалась их троном, и которой поклонялись каждый повторный день всего года.

Календарь также включает пятидневный граничный период в конце года. В Юкатане 16-го века, устанавливали и поклонялись соломенной марионетке, называемой 'дедом' (mam), которую в конце периода выбрасывали. В этот же интервал, устанавливались статуи нового бога-покровителя года, а старые убирались. Ежегодно изменяя маршруты процессии, календарная модель четырёх 'носителей лет' (дней нового года) проецировалась на четыре четверти города. Подробное описание новогодних ритуалов Ланда соответствует в ключевых местах их изображению в более раннем Дрезденском кодексе. Это также наиболее важное описание до-Испанского ритуального комплекса Майя, которое дошло до нас.

Как и носители лет, тринадцать двадцатилетних периодов (катунов) рассматривались как божественные владыки в своих правах, которым поклонялись соответственно. Катуны имели собственных божественных покровителей (как отмечено в книгах Чилам Балам) а начиная с Авенданьо и своих собственных священников.

Трудовые группы

За 18 месяцев проходили фестивали, посвящённые определённым божествам, в основном празднуемые трудовыми группами (в частности охотниками и рыбаками, пчеловодами, выращивателями какао, целителями и воинами). Они также включали памятный фестиваль героя Кукулкана, который считался основателем Юкатанского царства.

Жизненный цикл

Ритуалы, связанные с жизненным циклом (ритуалы течения) обозначают различные стадии жизни. Ланда детально описывает один из этих ритуалов, после которого юноши и девушки могут жениться (caput sihil, второе рождение). Майя Юкатана продолжают ритуал, который отмечает конец периода жизни ребёнка, когда он лежит в колыбели или его носит мать. Он выполняется в примерно трёхмесячном возрасте. Ребёнку предлагают вещи, соответствующие его полу: мальчикам инструменты, девочкам ткани или нити. Если ребёнок хватает их, это считается предсказанием. Конечно, всем детям предлагают карандаши и бумагу.

Здоровье

Современные целительные ритуалы сосредоточены на поиске и возвращении потерянных душ или частиц душ, которые могли быть заточены какой-нибудь высшей силой. Основной сборник древних Юкатанских ритуалов исцеления — это так называемый 'Ритуал Бакабов'. В этих текстах, мир с четырьмя деревьями и четырьмя носителями земли и неба (Бакабами), расположенными по углам, предстаёт театром шаманских сеансов исцеления, в течение которых «четыре Бакаба» часто помогают целителю в его борьбе с болезнетворными агентами. Среди этих ритуальных текстов не представлена чёрная магия. Большая часть характерных черт шаманского исцеления из 'Ритуала Бакабов' до сих пор присуща современным целительным ритуалам.

Погода и сельское хозяйство

Влияние на погоду в отрицательном или положительном смысле включает такие ритуалы как 'запечатывание мороза' сразу перед сезоном посева, и (обычно секретные) ритуалы призывателей дождя на всей территории Майя. Остальные ритуалы божеств дождя имели более публичный характер.

Сельскохозяйственные ритуалы вращаются вокруг посева и сбора маиса. В частности ритуалы Юкатанских Майя описаны очень подробно. Для восточного Юкатана установлена целая номенклатура ритуальных последовательностей, включая различные ритуалы, защищающие область (или объект или человека) от злого воздействия (loh), благодарения (uhanlikol, обед маисового поля), и заклинания божеств дождя (ch’a cháak).

Территория

Территориальные претензии социальных групп различного размера выражались в ритуалах, например связанных с колодцами, землями предков и установлением границ всей общины. Ключевым элементом этих ритуалов часто были кресты, или даже 'крестовые святыни', а молитвы возносились божествам дождя и земли. В более ранние периоды, такие святыни могли быть соединены с центральным крестом, или центральным мировым деревом, которое олицетворялось королём.

Война

В повестях Майя война включает превращение воинов в животных и использование колдунами чёрной магии. В до-Испанский период, военные ритуалы концентрировались на военных лидерах и оружии. Юкатанский ритуал вождя войны (nakom) был связан с богом войны пумой и включал пятидневное нахождение военного лидера в храме, «где они окуривали его как идола». В классических военных ритуалах выделялись боги-ягуары Майя, в частности божество, связанное с огнём (и покровитель числа семь), чьё лицо обычно украшало боевой щит короля.

Царствование

Ранние испанские писатели не могли много сказать о ритуальных обязанностях королей (или королев, что вполне возможно). Тем не менее, известно, что Юкатанского короля (halach uinic) также называли 'епископом', так что на основании своего положения король участвовал в основных публичных ритуалах. В классический период ритуалы царствования были самыми важными во дворе Майя. Термин 'государство-театр', изначально приписанное индусскому королевству Бали, можно также использовать для описания классических королевств Майя. Он показывает, что государство состоит из сложных королевских ритуалов, через которые выражаются различия между аристократическими семьями. Король или королева (изображённые на стелах) часто принимает роль важных божеств или сил природы, в частности божества дождя и змеи дождя, но также и таких божеств как Бог Маиса с Тонзурой и бог Земного Огня Ягуар, иногда исполняя танец. При важных событиях, короля показывают толпе сидящим (или стоящим) внутри специального святилища, воздвигнутого на большом паланкине. Конкретные ритуалы, в которые вовлечён король, не всегда понятны. Иногда его изображают сеющим, возможно для инициирования сезона возрастания, иногда он руководит церемониями в святынях храма. Король не только играет ведущую роль в ритуале, но и ритуал в свою очередь фокусируется на правлении короля. Воздвижения королевских стел каждые пять 360-дневных лет само по себе было ритуалом, и включало упоминание защитного 'дерева жизни'. Более того, в классический период часто изображают короля держащим космическую змею, из челюстей которой возникают божества дождя и молнии, а поднятие и удерживание этого змея королём могло быть представлено и поддержано ритуалом.

Поклонение предкам

Около 1500 года нашей эры сожжённые останки мужчин значимых семей Юкатана заключались в деревянные образы, которые вместе с идолами размещались на домашнем алтаре, и ритуально кормились при всех пиршествах. Как вариант, останки помещались в урну, вокруг которой воздвигался храм. В Верапасе на могилу короля помещалась его статуя, которая становилась объектом поклонения. В классических дворах находили гробницы, встроенные в жилища знати, а в случае королевской семьи, в похоронных пирамидах. Кроме самих останков предков, священные свёртки, которые они оставляли, также были объектом почтения. Рельефы из классического королевства Яшчилана показывают, как королевские предки приходят во время ритуала кровопускания к потомкам, появляясь изо рта земной змеи.

Науки о судьбе

Нумерология и летоисчисление

Кроме письменности, фундаментальными науками священников были арифметика и летоисчисление. Среди социальной группы священников к классическому периоду стало принято обожествлять числа и основные единицы дня и — в частности в юго-восточных королевствах Копана и Квиригуа — представлять механизм времени как нечто вроде передачи или эстафеты, в которой 'бремя' единиц времени передавалось от одного божественного 'носителя' к другому. Числа были персонифицированы не конкретными числовыми божествами, а некоторыми из общих главных божеств, которые таким образом становились ответственными за 'марш времени'. Единицы для (k’in) часто изображались покровителями священников-писцов и прорицателей (ah k’in). В постклассический период, единица времени катун представлялась божественным королём, а 20 именованных дней всё ещё существуют среди традиционных 'хранителей дней' гор Гватемалы.

Прорицание

Как и другие культуры Месоамерики, Майя использовали 260-дневный календарь, обычно называемый tzolkin. Длина этого календаря совпадает со средним периодом беременности человека. Его целью было (и есть) предоставить руководство к жизни с помощью комбинации 20 именованных дней и 13 чисел и указать дни, в которых жертвоприношения в определённых 'числовых святынях' могут дать желаемые результаты.

Календарь успешно прошёл многочисленные испытания временем (колониальную репрессию, либерализм, этноцид и свободный рынок). Сегодня 'хранитель дней' (священник-прорицатель) может стоять перед огнём и возносить молитвы к таким сущностям как 260 дней, основные направления, предки присутствующих, важные города и археологические места Майя, озёра, пещеры и вулканы, и божества из Пополь-Вух. Люди также приходят к этим хранителям, чтобы узнать имена детей, дни свадьбы и по другим особым поводам.

Техники прорицания включают бросание и подсчитывание зёрен, кристаллов и бобов, а в прошлом также смотрение в волшебное зеркало и считывание различных знаков (авгурий), которые давали птицы. В классический период изображения таких птиц использовались в качестве логограмм больших периодов времени.

Астрология

Что часто называют 'астрономией' Майя было на самом деле астрологией, так как это было наукой священников, основанной на предположении о соответствии между земными событиями и движением небесных тел и созвездий. Астрология современных Майя чрезвычайно бедна и разрозненна, более чем у других месоамериканских групп, таких как Тотонаки и Оашакан Чонтали. Кроме нескольких исключений, сохранились лишь названия определённых звёзд и созвездий, а влияние звёзд на социальную и профессиональную деятельность больше не прослеживается. Высокоразвитая до-Испанская астрология в основном известна по Дрезденскому кодексу, и описывает лунные и солнечные затмения и различные положения Венеры в её циклах. Животные и божества символизируют социальные группы, на которых Венера во время гелиакического восхода в качестве утренней звезды. Парижский кодекс содержит нечто похожее на зодиак. Некоторые из книг Чилам Балам свидетельствуют о значительном интересе колониальных Майя к астрологии своих завоевателей.

Космология

Земля, Небо, Подземелье

Горизонтально, земля представлялась квадратом с четырьмя вершинами, у каждой из которых есть свой цвет, дерево или гора и божество или как круг без таких точек, в центре которого расположено дерево жизни или доминирующая гора. Горизонтальная земля представлялась маисовым полем, круговая — черепахой, плавающей в водах, в центре которой — сейба или 'маисовое дерево'. Вертикально небо делилось на тринадцать слоёв, тогда как подземелье считалось состоящим из девяти слоёв. Подземелье в Пополь-Вух не имело такого разделения, тогда как в классических текстах и иконографии Майя связь различных божеств с некоторыми из тринадцати небес распространена, хотя похожие упоминаний о слоях подземелья не было найдено. Центральная ось служила средством связи между различными сферами, король, идентифицирующийся с деревом в центре, включал в себя эту ось.

В классический период земля и небо изображались как горизонтально расположенные космические змеи и драконы (часто двухголовые, реже оперённые), служащие транспортом для божеств и предков. Другие космические змеи, изображённые поднимающимися вертикально, видимо соединяли различные сферы, возможно для транспортировки подземельных или земных вод на небо. Драконы объединяют черты змеи, крокодила и оленя и могут иметь знак 'звезды', их часто отождествляют с ночным небом и Млечным путём.

Начала и концы света

В рамках постклассического цикла тринадцати катунов (так называемый короткий отсчёт) некоторые из книг Чилам Балам представляют миф о потопе, описывающий коллапс небо, последующее наводнение и восстановление мира и пяти мировых деревьев при завершении и возобновлении цикла. В этой космической драме божество молнии (Болон Дзакаб), земной Крокодил (Итцам Каб Аин) и божественные носители неба и земли (Бакабы) играют важную роль. Кичеанский Пополь-Вух не упоминает коллапс небо и восстановление пяти деревьев, но вместо этого концентрируется на замещении предыдущего человечества, которое было истреблено потопом.

Хотя и не употреблялся в Юкатанских королевствах 16-го века, длинный отсчёт ранних королевств Петен (у которого обычно наибольшей арифметической единицей был бактун) мог быть теоретически продлён линейно, тогда тринадцатый бактун завершится в 2012 году. Нет никаких данных, предполагающих, что конец света и начало нового ожидается в момент этого завершения, но вполне возможно, что исчерпание таких больших календарных единиц как бактун, когда-то сопровождалось зачитыванием космогонических речей.

Человек

Душа и параллельные сущности

Традиционные Майя верят в существование в каждом человеке различных душ, обычно описываемых квази-материальными терминами (тень, дыхание, кровь, кость). Потеря одной или более душ ведёт к заболеванию (с общим названием 'потеря души', 'susto'). В классических текстах Майя некоторые глифы обозначают души. Намного больше известно про так называемые 'параллельные сущности', то есть животные или природные явления (кометы, молнии), связанные с индивидом и защищающие его. В некоторых случаях (часто связанных с чёрной магией) можно превратиться в параллельную сущность, действуя как некий 'оборотень'. У чиновников Майя классического периода были целые наборы таких компаньонов, часто угрожающего характера, называемые wayob и различаемые особыми иероглифическими именами. Среди них были призракоподобные существа и яростные звёзды.

Загробная жизнь: подземелье и рай

В до-Испанском прошлом не было единой концепции загробной жизни. Среди Покоманских Майя Верапаза, Шбаланке должен был сопровождать мёртвого короля, что предполагает нисхождение в подземелье (называемое шибальба, место страха), как описано в мифе о близнецах Пополь-Вух. У Юкатанских Майя была двойная концепция загробной жизни: злодеи низвергались в подземелье (metnal), где подвергались мукам (такое представление до сих пор разделяют современные Лакандонцы), а остальные отправлялись в некоторое подобие рая, в которое самоубийцы сопровождались богиней Иштаб. Предки королей Майя изображены растущими из земли как фруктовые деревья, которые вместе составляют прекрасный сад. Так называемая 'гора цветов' более конкретно была интерпретирована как водный и солнечный рай. Судя по водным изображениям, связанным с классическими захоронениями и изображениями предков, этот рай мог быть вариантом Майя рая богов дождя (Тлалокан) в Центральной Мексике.

Силы иного мира

Предки

Традиционные Майя живут в постоянном присутствии 'праотцов и праматерей', обычно безымянных предков, которые, как часто считается в горных районах, населяют определённые горы, где ожидают приношения от своих потомков. В прошлом предки также играли важную роль, с тем отличием, что среди знати генеалогическая память и родословные выделялись гораздо сильнее. Так, Пополь-Вух перечисляет три генеалогии высших правителей, начиная с трёх предков и их жён. Эти первые предки-мужчины — ритуально называемые 'кровопускателями и жертвоприносителями' — принимали своих личных божеств в легендарной земле предков, называемой 'семь пещер и семь каньонов, а по исчезновению оставляли священные свитки.

Герои

Особой категорией среди группы предков выделяются герои, лучше всего известные из кичеанского эпоса шестнадцатого века о близнецах-героях Майя, Хунахпу и Шбаланке. В классический период приключения этих двух героев были известны на всей территории Майя. У большинства традиционных групп есть свои герои, такие как Хуан Канил у Якалтеков северо-западных гор, и Охороштотил, который победил ягуаров, у Тцотцилей Чияпаса. Действия героев могут происходить как в сравнительно недавнем прошлом, быть полуисторическими, так и в глубокой древности, первобытными. Но в принципе героям можно возносить молитвы и поклоняться. Иногда они соединяются с отдельными военными святыми.

Божества

В народной религии Майя, члены католической святой Троицы, Мария, некоторые святые, архангелы и дьявол обычно смешиваются с традиционными божествами и предками-героями. Сложный образ Mam (дед), почитаемый в Сантьяго Атитлан — это широко известный экземпляр такого синкретизма. Божества, управляющие дикой растительностью, стадными животными и рыбой часто называются 'Владыками' или 'Хозяевами'.

Концепция 'божества' или 'божественности' древних Майя (k’u на Юкатане, qabuvil на древнем киче) малопонятна, однако ни в коем случае не должна сводиться к простой персонификации природных явлений: функции божества и его взаимодействия с другими божествами слишком сложны для этого. Жизненный цикл маиса, например, лежит в основе верования Майя, однако роль Маисового бога Майя превосходит сельскохозяйственную сферу и охватывает основные аспекты цивилизованной жизни в целом (такие как письменность). В общем, божества могут функционировать в различных областях и соответственно менять свои свойства, их нельзя упорядочить иерархически. Богиня акушерства, например, также ассоциировалась с дождём и войной, а бог чёрной магии — с денежным богатством.

Из множества имён богов, встречающихся в ранне-колониальных источниках (а в особенности в медицинских 'Ритуалах Бакабов') около двадцати были связаны с образами божеств из кодексов и их соответствующих изображений на керамике, им назначались однобуквенные имена. Оставшиеся три кодекса показывают, что божества постоянно упорядочивались и переупорядочивались в соответствии с культическими критериями, обычно недоступных нам.

Основные божества, изображенные в кодексах, можно грубо разделить на следующие группы:

• Основной бог-создатель (Ицамна),
• боги неба, в частности бог солнца (Кинич Ахау), богиня луны и покровители цикла Венеры,
• боги погоды и урожая, в частности бог дождя (Чаак), бог молнии (Болон Дзакаб), престарелые божества подземелья, земной воды и грома (Бакабы) и маисовые боги Майя,
• профессиональные боги, в частности боги торговцев (Ек Чуа, бог Л), чёрных колдунов (бог Л), акушерства (богиня О, Ишчель),
• конкретные Владыки, представленные рогатым богом охоты,
• молодая богиня эротики и свадьбы (богиня И),
• боги смерти (бог А и бог А'),
• обожествлённые близнецы-герои.

В то время как в трёх кодексах группа богов мужского пола существенно дифференцируется, женские функции в основном сосредоточены в молодых (богиня И, Белая Женщина) и пожилых (богиня О, Красная Женщина). Пост-классическое божество Кукулкан, бог-хранитель завоевателей-Толтеков и королей Майя, от них же и берущий свою легитимность, не был представлен чётко. Кроме прочих, отсутствуют в трёх кодексах, но присутствуют в классической иконографии важный бог восточного океана, держащий во рту зуб акулы, и некоторые боги-ягуары Майя, связанные с войной.

Животные

Мыслящие животные (как правило, млекопитающие и птицы, но также и насекомые) обладают сравнительной автономией, которой нет у животных 'параллельных сущностей'. Они играют различные социальные роли. Так в Пополь-Вух, например, 'Большой белый пека́рь' и 'Большая белая коати' занимаются исцелением, тогда как совы-посланники владык подземелья носят военные звания. В 'керамическом кодексе' животные часто одеты и действуют как люди. Обезьяны ревуны, например, часто изображаются в социальной роли писателей и скульпторов и функционируют как божественные покровители этих искусств. В Дрезденском кодексе некоторые животные (собака, ягуар, гриф, сова, попугай, лягушка), в большинстве своём одетые как люди, сидят между божествами, и таким образом приравниваются к ним, в то время как другие животные выполняют важные ритуальные роли. В Новогодние ритуалы, например, путешественник-опоссум представляет покровителя наступающего года. Животные часто изображаются вместе с богиней И.

Привидения, призраки и демоны

Власть божества легитимна, и эта легитимность оправдывает приношения и пожертвования. В отличие от богов болезней и смерти, привидения и демоны не имеют такой легитимности. В то время как призраки — как привидения мёртвых — только пугают, демоны являются поглотителями. На самом деле, однако, граница между ними может быть весьма тонкой. Один из наиболее известных призраков — это привлекательная женщина, сводящая с ума мужчин, поддавшихся её соблазну (известная как штабай). Призраки Тцотцилей включают такие как 'хрустящий углём' и 'роняющий свою же плоть'. Главным демоном Тцотциль является 'чёрный человек' (h?ik’al), похититель и насильник. Древний месоамериканский демон-птица, называемый в Пополь-Вух Вукуб Какиш, отрывал конечности своих жертв, и был уже известен в доклассической Изапе. Чтобы запугивать своих врагов, короли иногда принимали форму призраков и демонов.

Гоблины и гномы

По верованиям Юкатана, местные священники могут создавать гоблинов, которые, при правильном подходе, будут помогать фермеру, защищая поле и призывая божества дождя, таким образом улучшая прирост маиса. В той же области гномы, а также горбуны, ассоциируются с допотопными временами, они исчезли в наводнении, когда утонули их каменные лодки. Детоподобные гномы из классической иконографии часто сопровождают короля и Бога маиса с Тонзурой. Они часто изображаются с водными чертами и таким образом могут быть идентичными гномоподобным помощникам божеств дождя, грома и молнии, уже упомянутых в Ацтецких источниках (Тлалок).

Религиозное творчество

В недавних религиозных произведениях есть существенное разнообразие, которое покрывает как стереотипные, морализующие истории о встречах с духами гор и сверхъестественными 'Владыками', так и мифы. В частности в рассказах о сотворении земли и происхождении полезных растений, часто заметен след переработки католических тем. Среди наиболее известных мифов выделяют мифы об открытии Маисовой горы богами Молнии, битве Солнца и его Старших Братьев, и свадьба Солнца и Луны. Ранний колониальный кичеанский миф, описанный в Пополь-Вух, не дошёл до нас, однако его фрагменты узнаются в недавних повестях. Имя одного из его героев, Шбаланке, на рубеже 20-го века известно в Альта Верапазе. Ранняя мифология может быть найдена в Пополь-Вух и в некоторых книгах Чилам Балам.

Вопреки прогрессу в расшифровке иероглифов, наиболее важными источниками классической мифологии всё ещё являются изображения на посуде (так называемый 'керамический кодекс') и монументальной иконографии.

Этика

Трудно сравнивать этические системы политеистических религий, как Майя, с мировыми монотеистическими религиями. Однако, идея 'сделок' между божествами и людьми распространена в обоих. Выполнение ритуальных требований таких 'сделок' должна приводить к гармонии. Архаическая практика человеческих жертв должна рассматриваться в первую очередь в этом контексте.

Список литературы

• Abigail E. Adams and James E. Brady, 'Ethnographic Notes on Maya Q’eqchi' Cave Rites: Implications for Archaeological Interpretation', in James E. Brady and Keith M. Prufer eds., In the Maw of the Earth Monster. Studies of Mesoamerican Ritual Cave Use. Austin: University of Texas Press 2005.
• Sarah C. Blaffer, The Black-man of Zinacantan. University of Texas Press, Austin 1972.
• Michael D. Coe, 'A Model of Ancient Maya Community Structure in the Maya Lowlands', Southwestern Journal of Anthropology 21 (1965).
• Michael D. Coe, 'Death and the Ancient Maya', in E.P. Benson ed., Death and the Afterlife in Pre-Columbian America. Dumbarton Oaks, Washington 1975.
• David Freidel, Linda Schele, Joy Parker, Maya Cosmos. William Morrow, New York 1993.
• Marianne Gabriel, Elemente und Struktur agrarischer Zeremonien und deren Bedeutung für die Mayabauern Ost-Yukatans. Acta Mesoamericana Bd. 11 (2000).
• Rafael Girard, Los mayas eternos. LibroMex, Mexico 1962.
• Calixta Guiteras Holmes, Perils of the Soul. The World View of a Tzotzil Indian. New York: The Free Press of Glencoe.
• Kerry Hull, Verbal Art and Performance in Ch’orti' and in Maya Hieroglyphic Writing. Dissertation (online), University of Texas, Austin 2003.
• Ulrich Köhler, Chonbilal Ch’ulelal — Alma Vendida. Elementos fundamentales de la cosmología y religión mesoamericanas en una oración en maya-tzotzil. Universidad Nacional Autónoma de México, Mexico 1995.
• Olivier LaFarge, Santa Eulalia. The Religion of a Cuchumatán Indian Town. The University of Chicago Press, Chicago 1947.
• Matthew Looper, To be like Gods. Dance in Ancient Maya Civilization. University of Texas Press, Austin 2009.
• Bruce Love, 'Yucatec Sacred Breads Through Time'. In William F. Hanks and Don Rice, Word and Image in Maya Culture. Salt Lake City: University of Utah Press 1989.
• Susan Milbrath, Star Gods of the Maya. University of Texas Press, Austin 1999.
• S.W. Miles, The Sixteenth-Century Pokom-Maya. The American Philosophical Society, Philadelphia 1957.
• Mary Miller and Karl Taube, An Illustrated Dictionary of the Gods and Symbols of Ancient Mexico and the Maya. Thames and Hudson, London 1993.
• John D. Monaghan, Theology and History in the Study of Mesoamerican Religions. Handbook of Middle American Indians, Supplement to Vol. 6. University of Texas Press, Austin 2000.
• Victor Montejo, El Kanil, Man of Lightning. Signal Books, Carrboro N.C.
• Ralph L. Roys, The Book of Chilam Balam of Chumayel. University of Oklahoma Press, Norman 1967.
• Ralph L. Roys, Ritual of the Bacabs. University of Oklahoma Press, Norman 1965.
• Seler, Eduard, Die Tierbilder der mexikanischen und der Maya-Handschriften. Gesammelte Abhandlungen IV.
• Karl Taube, The Major Gods of Ancient Yucatan. Dumbarton Oaks, Washington 1992.
• Karl Taube, 'Ritual Humor in Classic Maya Religion'. In William F. Hanks and Don S. Rice, Word and Image in Maya Culture. Salt Lake City: University of Utah Press 1989.
• Barbara Tedlock, Time and the Highland Maya. University of New Mexico Pres, Albuquerque 1992.
• Tedlock, Dennis (trans.). Popol Vuh: the Definitive Edition of the Mayan Book of the Dawn of Life and the Glories of Gods and Kings. Revised Edition. — New York: Simon and Schuster, 1996. — ISBN 0-671-45241-X.
• J.E.S. Thompson, Maya History and Religion. University of Oklahoma Press, Norman 1970.
• Alfred M. Tozzer, Landa’s Relación de las cosas de Yucatán. A Translation. Peabody Museum, Cambridge MA 1941.
• Alfred M. Tozzer, A Comparative Study of the Mayas and the Lacandones. Archaeological Institute of America. The Macmillan Company, New York 1907.
• Evon Z. Vogt, Tortillas for the Gods. A Symbolic Analysis of Zinacanteco Rituals. Harvard University Pres, Cambridge 1976.

Отрывок, характеризующий Религия майя

– А ежели я встречу его величество прежде, чем главнокомандующего, ваше сиятельство? – сказал Ростов, держа руку у козырька.
– Можете передать его величеству, – поспешно перебивая Багратиона, сказал Долгоруков.
Сменившись из цепи, Ростов успел соснуть несколько часов перед утром и чувствовал себя веселым, смелым, решительным, с тою упругостью движений, уверенностью в свое счастие и в том расположении духа, в котором всё кажется легко, весело и возможно.
Все желания его исполнялись в это утро; давалось генеральное сражение, он участвовал в нем; мало того, он был ординарцем при храбрейшем генерале; мало того, он ехал с поручением к Кутузову, а может быть, и к самому государю. Утро было ясное, лошадь под ним была добрая. На душе его было радостно и счастливо. Получив приказание, он пустил лошадь и поскакал вдоль по линии. Сначала он ехал по линии Багратионовых войск, еще не вступавших в дело и стоявших неподвижно; потом он въехал в пространство, занимаемое кавалерией Уварова и здесь заметил уже передвижения и признаки приготовлений к делу; проехав кавалерию Уварова, он уже ясно услыхал звуки пушечной и орудийной стрельбы впереди себя. Стрельба всё усиливалась.
В свежем, утреннем воздухе раздавались уже, не как прежде в неравные промежутки, по два, по три выстрела и потом один или два орудийных выстрела, а по скатам гор, впереди Працена, слышались перекаты ружейной пальбы, перебиваемой такими частыми выстрелами из орудий, что иногда несколько пушечных выстрелов уже не отделялись друг от друга, а сливались в один общий гул.
Видно было, как по скатам дымки ружей как будто бегали, догоняя друг друга, и как дымы орудий клубились, расплывались и сливались одни с другими. Видны были, по блеску штыков между дымом, двигавшиеся массы пехоты и узкие полосы артиллерии с зелеными ящиками.
Ростов на пригорке остановил на минуту лошадь, чтобы рассмотреть то, что делалось; но как он ни напрягал внимание, он ничего не мог ни понять, ни разобрать из того, что делалось: двигались там в дыму какие то люди, двигались и спереди и сзади какие то холсты войск; но зачем? кто? куда? нельзя было понять. Вид этот и звуки эти не только не возбуждали в нем какого нибудь унылого или робкого чувства, но, напротив, придавали ему энергии и решительности.
«Ну, еще, еще наддай!» – обращался он мысленно к этим звукам и опять пускался скакать по линии, всё дальше и дальше проникая в область войск, уже вступивших в дело.
«Уж как это там будет, не знаю, а всё будет хорошо!» думал Ростов.
Проехав какие то австрийские войска, Ростов заметил, что следующая за тем часть линии (это была гвардия) уже вступила в дело.
«Тем лучше! посмотрю вблизи», подумал он.
Он поехал почти по передней линии. Несколько всадников скакали по направлению к нему. Это были наши лейб уланы, которые расстроенными рядами возвращались из атаки. Ростов миновал их, заметил невольно одного из них в крови и поскакал дальше.
«Мне до этого дела нет!» подумал он. Не успел он проехать нескольких сот шагов после этого, как влево от него, наперерез ему, показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах, которые рысью шли прямо на него. Ростов пустил лошадь во весь скок, для того чтоб уехать с дороги от этих кавалеристов, и он бы уехал от них, ежели бы они шли всё тем же аллюром, но они всё прибавляли хода, так что некоторые лошади уже скакали. Ростову всё слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия и виднее становились их лошади, фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу.
Кавалергарды скакали, но еще удерживая лошадей. Ростов уже видел их лица и услышал команду: «марш, марш!» произнесенную офицером, выпустившим во весь мах свою кровную лошадь. Ростов, опасаясь быть раздавленным или завлеченным в атаку на французов, скакал вдоль фронта, что было мочи у его лошади, и всё таки не успел миновать их.
Крайний кавалергард, огромный ростом рябой мужчина, злобно нахмурился, увидав перед собой Ростова, с которым он неминуемо должен был столкнуться. Этот кавалергард непременно сбил бы с ног Ростова с его Бедуином (Ростов сам себе казался таким маленьким и слабеньким в сравнении с этими громадными людьми и лошадьми), ежели бы он не догадался взмахнуть нагайкой в глаза кавалергардовой лошади. Вороная, тяжелая, пятивершковая лошадь шарахнулась, приложив уши; но рябой кавалергард всадил ей с размаху в бока огромные шпоры, и лошадь, взмахнув хвостом и вытянув шею, понеслась еще быстрее. Едва кавалергарды миновали Ростова, как он услыхал их крик: «Ура!» и оглянувшись увидал, что передние ряды их смешивались с чужими, вероятно французскими, кавалеристами в красных эполетах. Дальше нельзя было ничего видеть, потому что тотчас же после этого откуда то стали стрелять пушки, и всё застлалось дымом.
В ту минуту как кавалергарды, миновав его, скрылись в дыму, Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда ему нужно было. Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек.
«Что мне завидовать, мое не уйдет, и я сейчас, может быть, увижу государя!» подумал Ростов и поскакал дальше.
Поровнявшись с гвардейской пехотой, он заметил, что чрез нее и около нее летали ядры, не столько потому, что он слышал звук ядер, сколько потому, что на лицах солдат он увидал беспокойство и на лицах офицеров – неестественную, воинственную торжественность.
Проезжая позади одной из линий пехотных гвардейских полков, он услыхал голос, назвавший его по имени.
– Ростов!
– Что? – откликнулся он, не узнавая Бориса.
– Каково? в первую линию попали! Наш полк в атаку ходил! – сказал Борис, улыбаясь той счастливой улыбкой, которая бывает у молодых людей, в первый раз побывавших в огне.
Ростов остановился.
– Вот как! – сказал он. – Ну что?
– Отбили! – оживленно сказал Борис, сделавшийся болтливым. – Ты можешь себе представить?
И Борис стал рассказывать, каким образом гвардия, ставши на место и увидав перед собой войска, приняла их за австрийцев и вдруг по ядрам, пущенным из этих войск, узнала, что она в первой линии, и неожиданно должна была вступить в дело. Ростов, не дослушав Бориса, тронул свою лошадь.
– Ты куда? – спросил Борис.
– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.


Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.