Сент-Дьёрди, Альберт

Альберт Сент-Дьёрдьи
венг. Szent-Györgyi Albert
Дата рождения:	16 сентября 1893(1893-09-16)
Место рождения:	Будапешт
Дата смерти:	22 октября 1986(1986-10-22) (93 года)
Место смерти:	Вудс-Хол
Страна:	США США
Научная сфера:	биохимия
Награды и премии:	Нобелевская премия по физиологии или медицине (1937), Премия Ласкера за основополагающие исследования в области фундаментальных медицинских наук (1954)

Альберт Сент-Дьёрдьи (венг. Szent-Györgyi Albert, 16 сентября 1893, Будапешт — 22 октября 1986, Вудс-Хол) — американский биохимик венгерского происхождения, впервые сумел выделить витамин С и провел фундаментальные исследования в областях биологического окисления и мышечного сокращения. В 1937 году Сент-Дьёрдьи удостоен Нобелевской премии по физиологии или медицине за цикл работ по биологическому окислению, а в 1954 — премии Ласкера за основополагающие исследования в области фундаментальных медицинских наук за вклад в исследование сердечно-сосудистых заболеваний.

Биография

Ранние годы

Альберт Сент-Дьёрдьи родился в Будапеште, Венгрия, 16 сентября 1893 года. Он был вторым сыном в семье Миклоша и Йозефины Сент-Дьёрдьи. Его отец, бизнесмен из известной семьи, был управляющим обширными владениями в 50 милях от Будапешта, а мать — талантливым музыкантом. Альберт жил вместе с матерью и двумя братьями в Будапеште, и обычно приезжали в деревню летом. Впервые интерес к науке у будущего ученого пробудил знаменитый физиолог и профессор Будапештского университета Михай Ленхошшек (Lenhossék), брат матери, в родословной которой были несколько поколений известных ученых.

Сент-Дьёрдьи вспоминал себя как «очень глупого ребёнка», который ненавидел книги и часто нуждался в помощи репетитора, чтобы сдать экзамены. Однако в шестнадцать лет в нём пробудилась тяга к знаниям, и он начал выделяться в школе. Он объявил своей семье, что собирается стать исследователем в области медицины, но его дядя Михай Ленхошшек всячески препятствовал этой идее; он считал, что в науке нет места таким глупцам, как Альберт. Возможно, его племянника ждала карьера в косметической промышленности, профессии дантиста или фармакологии, но только не в науке! Ленхошшек смягчился, когда Сент-Дьёрдьи окончил школу с отличием.

Образование и Первая мировая война

Сент-Дьёрдьи поступил в медицинскую школу Будапешта в 1911. Так как вскоре ему надоели курсы по медицине, он перешел в анатомическую лабораторию своего дяди. Медицинское образование Сент-Дьёрдьи было прервано Первой мировой войной. Летом 1914 года он начал служить в качестве армейского врача. Несмотря на то, что он получил медаль за отвагу и проявленную храбрость, к 1916 году, после двух лет в окопах, Сент-Дьёрдьи ненавидел войну и отчаялся её пережить. Он выстрелил себе в левое плечо, утверждая, что попал под вражеский обстрел, и был отправлен обратно в Будапешт. Пока его рука заживала, Сент-Дьёрдьи окончил медицинскую школу и в 1917 получил звание магистра. Позже в том году он женился на Корнелии («Нелли») Демени, дочери министра почты Венгрии. Она сопровождала Сент-Дьёрдьи на его следующее место службы, военный госпиталь в северной Италии. Их единственный ребёнок, Корнелия («Маленькая Нелли») родилась в октябре 1918 года, перед окончанием войны.

Начало научной деятельности

В надежде заняться научной деятельностью и сбежать от послевоенного хаоса в Будапеште, Сент-Дьёрдьи занял исследовательскую должность в области фармакологии в Пожони (Венгрия). Когда в сентябре 1919 года Пожонь стала частью Чехословакии, венграм было приказано покинуть город. После нескольких месяцев в Будапеште, Сент-Дьёрдьи переезжал в лаборатории в Берлине, Гамбурге и Лейдене, работая то в области биохимии, то в области медицины. Сент-Дьёрдьи всерьез собирался стать врачом в тропических странах, так как это была востребованная и хорошо оплачиваемая профессия, но от этой участи его спасла научная работа в университете Гронингена (Нидерланды) в 1922. В течение последующих четырёх лет Сент-Дьёрдьи работал в физиологической лаборатории днем, и продолжал свои биохимические исследования по вечерам. Он был успешен в каждой из отраслей, и за это время опубликовал более двадцати статей. Особенно Сент-Дьёрдьи интересовали вопросы клеточного дыхания, то есть способ, которым клетки преобразуют питательные вещества в энергию.

Сент-Дьёрдьи также начал исследования дыхания растений, особенно потемнение поврежденных тканей. Однако растения, которые содержат пероксидазы (например, капуста или цитрусовые фрукты), устойчивы к потемнению. Он отметил, что при добавлении пероксида к смеси пероксидазы и бензидина, раствор приобретает яркую синюю окраску, вызванную окислением бензидина. При замене чистой пероксидазы на на сок растения, её содержащего, наблюдалась небольшая задержка в окислении бензидина, что указывало на то, что растительный сок содержит восстановительный реагент.

Сент-Дьёрдьи попытался связать болезнь Эдиссона, вызываемую отказом надпочечников, с недостатком схожего восстанавливающего реагента. Работая с надпочечниками коровы, он обнаружил присутствие больших количеств аналогичного вещества. В конце 1924 он рассказал о своем открытии английскому физиологу Генри Дэйлу и попросил разрешения провести несколько месяцев у него в лаборатории для дальнейшей работы над этими веществами. Несмотря на то, что результаты работы оказались отрицательными, поездка принесла Сент-Дьёрдьи полезные знакомства в Англии. Когда Сент-Дьёрдьи вернулся в Гронинген, оказалось, что его наставник Гамбургер умер, и а новое руководство университета не поддерживало его исследования. К середине 1926-го года он отчаялся продолжить свою научную карьеру. Он отослал жену с дочерью обратно в Будапешт, и задумался о суициде. К счастью, он решил посетить конференцию Международного физиологического общества в Стокгольме. Там, к своему удивлению, он услышал, как сэр Фредерик Голанд Хопкинс, известный английский биохимик, в своем выступлении несколько раз хвалебно упоминал новую статью Сент-Дьёрдьи. После конференции Сент-Дьёрдьи представился Хопкинсу, и тот пригласил его работать в Кембридж.

Работа в Кембридже

В Кембридже Сент-Дьёрдьи смог выделить и очистить небольшое количество восстанавливающего вещества, которое он обнаружил в надпочечниках, капусте и цитрусовых фруктах. Он определил, что вещество скорее всего являлось сахарной кислотой с химическим составом С₆Н₈О₆. Хопкинс настоял, чтобы Сент-Дьёрдьи опубликовал свои результаты в биохимическом журнале. Для этого требовалось придумать название для вещества. Сент-Дьёрдьи в шутку предложил назвать его «Ignose» (от «ignosco» — «я не знаю» — и «-ose» для обозначения сахара.) Редактор журнала отверг и это название, и следующее, предложенное Сент-Дьёрдьи, «Godnose». Наконец, было предложено название «гексуроновая кислота» (используя корень «гекс» для обозначения шести атомов углерода, и предполагая, что это сахарная кислота, схожая с глюкуроновой кислотой), с которым согласился и Сент-Дьёрдьи. За выделение гексуроновой кислоты Сент-Дьёрдьи получил степень кандидата наук в биохимии в конце 1927.

Годы в Кембридже были счастливыми и плодотворными для Сент-Дьёрдьи. Он стабильно публиковался и стал известным в научном сообществе. В 1929 году он впервые выехал в США, чтобы посетить Международный физиологический конгресс в Бостоне. После этого собрания, он посетил Рочестер (штат Миннесота), где получил приглашение работать над гексуроновой кислотой в клинике Майо. Там, с неограниченными поставками надпочечников с расположенных неподалеку скотобоен, Сент-Дьёрдьи сумел очистить намного большие количества гексуроновой кислоты — почти унцию! К сожалению, Хоуорс, которому была отправлена часть вещества, не сумел определить химическую структуру вещества из этого небольшого образца. Таким образом, после десяти лет работы, сущность «вещества Сент-Дьёрдьи» все ещё не была установлена.

Работа в университете Сегеда, открытие витамина C

В 1928, когда Сент-Дьёрдьи все ещё работал в Кембридже, венгерский министр образования граф Куно Клебельсберг предложил ему вернуться в Венгрию, чтобы возглавить факультет медицинской химии в университете Сегеда. Сент-Дьёрдьи принял его приглашение и в 1931 занял эту должность. Его новые обязанности включали преподавание и административные задачи. Он скоро завоевал любовь и уважение студентов за прекрасные лекции и неформальный стиль руководства.

Сент-Дьёрдьи не оставлял и научные исследования. Осенью 1931-го к группе Сент-Дьёрдьи присоединился кандидат наук Джозеф Свирбели из Америки. Свирбели работал с Кингом в университете Питтсбурга над выделением витамина С. Сент-Дьёрдьи отдал ему остатки «гексуроновой кислоты», которую выделил в клинике Майо и попросил испытать её на морских свинках, зараженных цингой. Серия экспериментов доказала, что «гексуроновая кислота» и есть витамин С (Сент-Дьёрдьи подозревал об этом, но отложил проект, чтобы не заниматься сложными, дорогостоящими и трудоемкими исследованиями на животных). В это же время Кинг был близок к схожему выводу. В марте 1932 Свирбели написал своему бывшему руководителю письмо, в котором рассказал о работе в лаборатории в Сегеде, упомянув, что он и Сент-Дьёрдьи собираются опубликовать статью в журнале Nature. 1-го апреля 1932 в журнале Science была опубликована заметка Кинга, в которой он объявил об открытии витамина С, идентичного «гексуроновой кислоте». Кинг упомянул ранние работы Сент-Дьёрдьи, но не указал его авторство. История этого открытия быстро разлетелась в американской прессе. Встревоженные и удивленные этим известием, Сент-Дьёрдьи и Свирбели все же отправили свой доклад в Nature, опровергая первенство Кинга в этом открытии. Возникло яростное противостояние. Европейские и английские ученые знали, что Сент-Дьёрдьи долго работал с этим антиоксидантом и верили ему, однако у Кинга было много стронников, обвинявших Сент-Дьёрдьи в плагиате.

Кроме вопроса первенства, возникла ещё одна проблема: Сент-Дьёрди не мог продолжать эксперименты с витамином С, так как у него закончилось выделенное вещество. У него не было запаса надпочечников, а попытки использовать в качестве источника фрукты и овощи провалились. Осенью 1932 года он выявил, что сладкий перец содержит большое количество витамина С, так что его получение больше не было проблемой — Сегед являлся «столицей паприки» в Венгрии. Сент-Дьёрдьи немедленно заставил своих сотрудников вылелять витамин С. За одну неделю они очистили более трех фунтов чистого кристаллического вещества. Вместо того, чтобы запатентовать метод получения или сам продукт, Сент-Дьёрдьи разослал образцы всем ученым, работающим с витамином С или смежными темами (включая Нормена Хоуорса, который определил его структуру и затем совместно с Сент-Дьёрдьи переименовал это вещество в аскорбиновую кислоту, так как оно предотвращало заболевание цингой (scorbutus)). Сент-Дьёрдьи также отправил запас вещества в отдел здравоохранения ООН для распространения в странах, где цинга все ещё была серьезной проблемой (например, в Норвегии).

Сент-Дьёрдьи провел несколько последующих лет «проповедуя культ витамина С» (как он сам говорил) по всей Европе, предполагая, что тот может быть полезен для профилактики обыкновенной простуды и других заболеваний. К сожалению, витамин С не оправдал себя в качестве панацеи от всех болезней, и Сент-Дьёрдьи вернулся к другим исследованиям.

Нобелевская премия, 1937

В начале 1930-х, основываясь на своих ранних исследованиях в области биохимии дыхания растений, Сент-Дьёрдьи начал изучать окисление в мышечных клетках. Уже было известно, что фумаровая, яблочная и янтарная кислоты (обобщенно-дикарбоновые кислоты) играют некую роль в дыхании. Сент-Дьёрдьи обнаружил, что при добавлении небольших количеств этих кислот к измельченной мышце поглощается значительно большее количество кислорода, чем требуется для их окисления. Он осознал, что кислоты используются не как источник энергии, а в качестве катализатора, то есть они поддерживают реакцию горения, не претерпевая изменения. Каждая из кислот способствовала окислению углевода, присутствующего в клетках ткани. Это была важнейшая новая идея. Сент-Дьёрдьи предположил, что водород из этого углевода восстанавливал первую из дикарбоновых кислот, щавелевоуксусную; образовавшаяся яблочная кислота восстанавливала фумаровую; полученная таким образом янтарная кислота, в свою очередь, переносила атом водорода в цитохромы.

К 1937 году Сент-Дьёрдьи определил, что это циклический процесс, и был близок к определению всех этапов синтеза аденозинтрифосфата (АТФ), молекулы, при помощи которой в клетке происходит перенос энергии. Как оказалось, ошибка Сент-Дьёрдьи заключалась в излишней сосредоточенности на малате и оксалоацетате, и вскоре Ханс Кребс выяснил, что ключевым звеном являлась лимонная кислота. Таким образом, «цикл Сент-Дьёрдьи» стал циклом лимонной кислоты, или циклом Кребса; Кребс, получивший в 1953 году Нобелевкую премию за эту работу, позже называл его «цикл трикарбоновой кислоты».

Сент-Дьёрдьи был очень удивлен, когда в 1937 из Королевского каролинского института ему сообщили о присуждении Нобелевской премии в области физиологии и медицины «за исследования биологического окисления, и в особенности за открытие витамина С и катализа фумаровой кислотой». (В том году Нормен Хоуорс и ещё один исследователь, Пауль Каррер, получили премию в области химии за их работы в исследовании витамина С). Присуждение Нобелевской премии сделало Сент-Дьёрдьи национальным героем Венгрии: он был всего лишь четвёртым венгерским лауреатом Нобелевской премии, и единственным ученым, её получившим.

Изучение работы мышц

Исследования в области мышечного дыхания привели Сент-Дьёрдьи к вопросу о том, как движутся мышцы. Русские ученые ещё в 1939 году выяснили, что мышечный белок миозин способен взаимодействовать с АТФ и расщеплять её. Несмотря на то, что АТФ была открыта ещё в 1929 году, до сих пор было неизвестно, что она является источником энергии в клетках. Сент-Дьёрдьи предположил, что движение мышц можно объяснить взаимодействием миозина с АТФ. Для того, чтобы лучше разобраться, как изменяется размер и форма мышечной ткани, и какие химические вещества участвуют в этом процессе, он выделил миозин из мышцы кролика, а затем при помощи подкожного шприца сформировал из него тонкие нити. Когда он добавил к ним АТФ, нити быстро сократились на треть, как при сокращении мышечного волокна. Позже Сент-Дьёрдьи говорил:

«Увидеть, как миозин быстро сокращается и как впервые вне организма воспроизводится наиболее древний и таинственный признак живого-движение… было самым волнующим моментом в моей работе»

Он со своей исследовательской группой в дальнейшем выяснили, что мышечная ткань содержит ещё один белок, актин, который объединяется с миозином с образованием связанных волокон, причем, чем выше содержание в мышце актина, тем сильнее она сокращается при добавлении АТФ. К 1944 году он окончательно выяснил механизм мышечных сокращений и роль АТФ в этом процессе. Был опубликован цикл статей «Исследования мышц в институте медицинской химии» с результатами пятилетней работы.

Период Второй Мировой Войны

В 1944 году у Сент-Дьёрдьи возникли более серьезные проблемы. Так как он всегда являлся противником фашизма, то помогал своим еврейским коллегам (включая Ханса Кребса) в 1930-х годах, и яростно сопротивлялся набирающим популярность идеям антисемитизма и милитаризма, иногда даже выступая против агрессивно настроенных общественный движений. Венгрия заключила союз с фашистской Германией после 1938, однако уже к 1942 большая часть интеллигенции (включая Сент-Дьёрдьи) и некоторые политики открыто протестовали и тайно работали над свержением фашистов.

В 1943 году венгерский премьер-министр попросил Сент-Дьёрдьи начать тайные переговоры с Антигитлеровской коалицией. Сент-Дьёрдьи выехал в Стамбул (якобы для того, чтобы прочитать лекцию) и там связался с агентами коалиции, но немецкие разведчики разгадали этот план. К лету 1944 года по личному приказу Гитлера Сент-Дьёрдьи находился под домашним арестом. Через несколько месяцев ему удалось ускользнуть, и остаток войны он скрывался от нацистов в Сегеде и Будапеште.

Послевоенный период и переезд в США

Несмотря на свою неприязнь к коммунизму, Сент-Дьёрдьи приветствовал советские войска как освободителей, когда они вошли в Венгрию в начале 1945 года. Его героические поступки во время войны совместно с его известностью в области науки сделали его примечательной публичной фигурой и некоторые считали, что у него есть все основания стать первым президентом послевоенной Венгрии, если, конечно, Советский Союз позволит дальнейшее развитие демократии. Сент-Дьёрдьи был в Москве несколько раз с другими представителями венгерской интеллигенции в качестве участника программы культурного обмена. Сент-Дьёрдьи был радушно принят и получил поддержку в развитии лаборатории в университете Будапешта, где он был деканом биохимического факультета. Он также стал членом обновленного Парламента и способствовал развитию новой Академии Наук. В то же время Советский Союз постепенно отделял Венгрию от Запада, и к 1946 Сент-Дьёрдьи тайно договорился о встречах в Соединенных Штатах. Массачусетский технологический институт предложил ему читать лекции в весеннем семестре 1947-го. На встрече в МИТ Сент-Дьёрдьи также восстановил контакты с Фондом Рокфелера в надежде на дальнейшее сотрудничество. Вскоре после возврата в Венгрию он снова запросил разрешение на въезд в Соединенные Штаты. В августе 1947-го Сент-Дьёрдьи и его вторая жена Марта (он и Нелли развелись в 1941-м) переехали в Америку.

Основание Института Исследования Мышц

Сент-Дьёрдьи решил обосноваться в Лаборатории биологии моря (ЛБМ) в Вудс-Холе, Массачусетс, арендуя часть лаборатории и работая самостоятельно. Один из его новых друзей, Стивен Рат, предложил основать научный фонд, а также деньги для перемещения ученых из исследовательской группы в Венгрии в Штаты. Фонд Сент-Дьёрдьи был основан как некоммерческая организация. Американский отдел исследований моря пообещал заключить щедрый контракт с Сент-Дьёрдьи, как только он созовет исследовательскую группу, поэтому Рат организовал перевозку шестерых заморских коллег в течение 1948-го.

В 1949-м, к ужасу венгерского ученого, американский отдел исследования моря отозвал своё предложение. К счастью, он получил место исследователя в Национальном институте здоровья в Бетесде в 1948-м с обеспечением средствами нескольких венгерских сообществ; Фонд Рокфеллера предоставил дополнительный грант. В течение нескольких лет Сент-Дьёрдьи и Марта курсировали между Вудс-Холом и Бетесдой. В 1950-м, Сент-Дьёрдьи получил спасительное предложение на сотрудничество от компании Армор Мит и проведении исследований мышц на срок пять лет. Он также получил грант от Американской ассоциации сердца. Фонд Сент-Дьёрдьи сменил своё название на Институт исследования мышц.

Период 1945—1955

Труды Сент-Дьёрдьи и его сотрудников часто печатались в этот период. Он объединил свои работы с мускулами в серию коротких изящно написанных книг, которые сделали его самым известным американским ученым. Эндрю Сент-Дьёрдьи, младший кузен Альберта, и его жена Ева открыли подгруппы миозина (меромиозина) и начали изучать белки мышц на более элементарном уровне. Сент-Дьёрдьи с коллегами первыми изучили срез мышечной ткани при помощи электронного микроскопа. В 1949-м Сент-Дьёрдьи разработал ещё одно «пособие к действию» для исследования мышц, когда обнаружил, что вся мышечная ткань сохраняет свою способность сокращаться практически полностью, если хранить её на холоде в 50%-м растворе глицерина, и таким образом исключил необходимость каждый раз использовать только свежесрезанные мышцы. Эти исследования выполнялись в первые несколько лет его пребывания в США, и были вознаграждены премией Ласкера в 1954-м, за год до того как он стал гражданином Америки. В 1956-м его избрали председателем в Национальную академию наук. Его благоприятная личность и красочная история жизни чрезвычайно заинтересовала писателей, и он получал сотни приглашений выступить на различных собраниях (от которых он никогда не отказывался).

Национальный фонд исследования рака

В конце 1950-х Сент-Дьёрдьи сосредоточился на изучении рака. Он исследовал ткани зобной части гланд и выделил несколько биофлавоноидов: ретин и промин. При дальнейших исследованиях выяснилось, что ретин может способствовать регрессии развития клеток в некоторых видах рака. Однако, оказалось, что невозможно отделить и идентифицировать ретин и промин, вследствие чего Сент-Дьёрдьи посчитал просто глупым использовать эти вещества в качестве лекарства от рака не изучив их свойства и принцип действия. Эта работа, все же, привела его к изучению свободных радикалов, которыми он занимался до конца жизни. Смерть его жены Марты и дочери Нелли от рака в 1960-х дали дополнительный толчок в его исследованиях.

К 1970-му положение Сент-Дьёрдьи снова стало отчаянным: Фонд исследования мышц разорился, и большинство спонсируемых работ потерпели крах. Хотя Сент-Дьёрдьи и мог показаться очевидным соискателем средств, выделенных для «войны с раком», он отказался от такой возможности. Ожидалось, что исследователи подробно разъяснят план работы, ожидаемые результаты и предполагаемые сроки окончания исследований. Сент-Дьёрдьи заявил, что если бы он заранее все это знал, то ему не нужен будет никакой грант! Тем более его возраст (восемьдесят лет) был далеко за чертой пенсионного. Помимо того, идеи Сент-Дьёрдьи о том, что природа рака связана с квантовой физикой не принималась учеными.

В апреле 1971-го Сент-Дьёрдьи выступил с речью в Национальной академии наук и после этого дал интервью вашингтонской газете «Ивнинг Стар». В интервью он рассказал о своих финансовых проблемах и был крайне удивлен, когда через несколько недель получил 25 долларов от государственного уполномоченного Франклина Солсбери. Год спустя он предложил организовать Национальный фонд исследования рака (НФИР) для исследования рака во главе с пожилым ученым, который был ещё на многое способен. НФИР быстро собрал достаточное количество денег и стал «лабораторией без преград», в которой ученые могли работать свободно в любых исследовательских группах, и где Сент-Дьёрдьи был научным руководителем.

Последние годы жизни

Последнее десятилетие деятельность Сент-Дьёрдьи была направлена на работу с биофизиками. Большинство исследований проводилось при помощи электронного парамагнитного резонанса (ЭПР) для того, чтобы определить свободные радикалы в структуре, и, таким образом, продемонстрировать способность белков в самом деле вести себя как полупроводники при наличии метилглиоксаля или схожих соединений. Однако Сент-Дьёрдьи с коллегами также указали на сродство опухолевых клеток с некоторыми видами свободных радикалов.

В 1983-м у Сент-Дьёрдьи и НФИР возникли серьезные разногласия в основном из-за контрактов на финансирование для его собственных исследований в ЛБМ. К весне 1986-го пути сподвижников Солсбери и его разошлись, и никакого другого финансирования больше не было. Легендарное здоровье Сент-Дьёрдьи подвело: у него развилась лейкемия с последующими проблемами с почками и сердцем.

Он умер 22-го октября 1986-го в возрасте 93-х лет.

Научный вклад и его значения

В ходе исследований биологических циклов дыхания Сент-Дьёрдьи приблизился очень близко к тому, чтобы собрать все детали биологических процессов в единую картину. Свободные радикалы (атомы или молекулы с неспаренными электронами) возникают в результате окислительно-восстановительных реакций внутри клеток, и быстро связываются ферментами. Однако они также проникают в организм с загрязнениями окружающей среды (например, со смогом или табачным дымом), наркотиками, химикатами или радиацией. Из-за наличия неспаренного электрона свободные радикалы крайне реакционноспособны. Например, они могут отрывать электрон от других молекул, часто разрывая при этом связи, включая ковалентные в ферментах и других белках, ДНК, в липидах клеточных мембран, таким образом, нарушая их структуру. Ферменты в клетках, антиоксидантные витамины С и Е (аскорбиновая кислота и токоферол) связывают радикалы и дезактивируют их, защищая организм. Гипотезы Сент-Дьёрдьи привели к открытию новых перспектив в исследованиях процессов в клетках при раке.

Подход Сент-Дьёрдьи к исследованию рака возник из длительной уверенности в том, что много незаметных процессов в живых системах должны зависеть не только от «нескладных макромолекул», из которых состоят структуры тел, но и от маленьких, чрезвычайно подвижных и реакционноспособных единиц — делокализованных электронов. (Он впервые предложил такой подход уже в 1941-м.) Сент-Дьёрдьи отметил, что молекулярная биология занималась только растворимыми белками в живых системах. Его теория (иногда её называют «биоэлектронной», «биоэнергетической», биофизикой, электронной биологией или квантовой биологией) была направлена на изучение клеточной активности при наблюдении за переносом электронов между молекулами, связанными в структуры. Он задавался вопросом, как же ещё может энергия превращаться в мышечный или нервный импульс или секрецию? Касательно рака, который характеризуется аномальным ростом клеток, Сент-Дьёрдьи пытался понять не причину этого процесса, а то, что останавливает нормальные клетки от роста, кроме тех случаев, когда это требуется. Он предположил, что регуляторный механизм происходил из ранних этапов эволюции Земли. Первые живые организмы, когда ещё не было ни света, ни воздуха, существовали в «альфа-состоянии», когда основными функциями были ферментация и рост. Кислород все изменил — он активировал белки, позволив им соединяться вместе в крайне сложные структуры, способствовал дифференцированию структур и функций. Теперь живые организмы были в «бета-состоянии». По его словам клетки в таком состоянии противостоят росту частично из-за сложной структуры и частично потому, что они используют такие соединения как метилглиоксаль, которые способствуют передаче энергии между молекулами и таким образом поддерживают нормальное функционирование. Когда таким клеткам требуется размножиться, глиоксилаза, фермент, который присутствует во всех живых клетках, временно связывает метилглиоксаль, и клетки регрессируют до альфа-состояния и делятся. Обычно, этот процесс обратим, но нехватка метилглиоксаля или переизбыток глиоксилазы может поддерживать постоянный клеточный рост, то есть рак. Таким образом, все, что нарушает перенос заряженных частиц в белковых структурах, может, ссылаясь на Сент-Дьёрдьи, привести клетки к альфа-состоянию. Он также считал, что соль витамина С, аскорбат, играет решающее значение в поддержке бета-состояния.

Основные работы Сент-Дьёрди посвящены химии витаминов, изучению процессов окисления в клетке, механизмов мышечного сокращения. В 1927—1929 годах он обнаружил в растительных тканях гексуроновую кислоту и доказал её идентичность витамину С. В 1936 годах открыл витамин Р. Изучая потребление кислорода при мышечном сокращении, установил каталитическую роль в этом процессе дикарбоновых кислот. В ходе работ, выполненных в 1939—1946 годах, открыл актиномиозиновый комплекс, играющий ключевую роль в этом процессе. Показал, что он состоит из двух компонентов — белков актина и миозина. Продемонстрировал роль аденозинтрифосфорной кислоты (АТФ) как источника энергии при работе мышц. Исследования Сент-Дьёрди по изучению расщепления углеводов с образованием диоксида углерода, воды и других веществ и высвобождением энергии создали предпосылки для открытия Кребсом цикла трикарбоновых кислот.

Сент-Дьёрдьи является автором многочисленных научных трудов — «Химия мышечного сокращения» (Chemistry of Muscular Contraction; 1947), «Биоэнергетика» (Bioenergetics, 1957); «Введение в субмолекулярную биологию» (Submolecular Biology, 1960).

В 1970 году он написал книгу «Сумасшедшая обезьяна» (The Crazy Ape), в которой выразил озабоченность судьбой человечества в эпоху научно-технического прогресса. Умер Сент-Дьёрдьи в Вудс-Холе 22 октября 1986 года.

Политическая позиция

Сент-Дьёрдьи крайне негативно относился к любым проявления фашизма и национальной неприязни. В его окружении всегда было много друзей-евреев, которым он не побоялся помочь при активных гонениях во второй мировой войне. Его действия не остались безнаказанными — Гитлер собственноручно посадил его под домашний арест.

1960-е разожгли интерес Сент-Дьёрдьи к политике. Как и множество его научных коллег, таких как Лайнус Полинг и Сальвадор Луриа, он был глубоко озадачен проблемой разрушительного действия научных познаний, таким как ядерное оружие, и опасностью милитаризма (на примере Холодной войны и войны во Вьетнаме). Он писал непрерывным потоком статьи и письма к издателям по вопросам мира и выживания и опубликовал две книги. Его аргументы часто были обращены на историю запада, биологию и антропологию, и были примечательны с философской точки зрения. Горячо симпатизируя молодому движению эпохи, он выглядел негласным героем для молодых людей, которые наводняли каждое лето Вудс-Хол и не пропускали ни одной его лекции в ЛБМ. Несмотря на то, что он подписал множество петиций, много выступал и посещал митинги, он не основал свою собственную организацию или движение и не присоединился ни к одной из них.

Премии и награды

• Нобелевская премия по физиологии и медицине, 1937, за открытия в области процессов биологического окисления, связанные в особенности с изучением витамина С и катализа фумаровой кислоты.
• Премия Ласкера, 1954, за основополагающие исследования в области фундаментальных медицинских наук за вклад в исследование сердечно-сосудистых заболеваний.

Литература

• [profiles.nlm.nih.gov/ps/retrieve/Narrative/WG/p-nid/147 The Albert Szent-Gyorgyi Papers, Profiles in science, National Library of Medicine]
• Вюрмер Р. Альберт Сент-Дьёрдьи и современная биохимия. — В кн.: Горизонты биохимии. М., 1964
• US National Library of Medicine. The Albert Szent-Györgyi Papers.[profiles.nlm.nih.gov/WG/ NIH Profiles in Science]
• Ralph Moss. Free Radical Albert Szent-Györgyi and the Battle over Vitamin C. — Paragon House Publishers, 1988. — ISBN 0-913729-78-7.
• Szolcsányi, János (October 2007). «[Memories of Albert Szent-Györgyi in 1943 about the beginning of his research and about his mentor, Géza Mansfeld]». Orvosi hetilap 148 (42): 2007–11. DOI:10.1556/OH.2007.H2142. PMID 17932008.
• Juhász-Nagy, Sándor (March 2002). «[Albert Szent-Györgyi—biography of a free genius]». Orvosi hetilap 143 (12): 611–4. PMID 11963399.
• Vértes, L (December 2000). «[László Németh and Albert Szent-Györgyi. Honoring anniversaries]». Orvosi hetilap 141 (52): 2831–3. PMID 11202120.
• Manchester, K L (January 1998). «Albert Szent-Györgyi and the unravelling of biological oxidation». Trends Biochem. Sci. 23 (1): 37–40. DOI:10.1016/S0968-0004(97)01167-5. PMID 9478135.
• Gábor, M (January 1996). «[Albert Szent-Györgyi and flavonoid research]». Orvosi hetilap 137 (2): 83–4. PMID 8721874.
• Nagy, I Z (1995). «Semiconduction of proteins as an attribute of the living state: the ideas of Albert Szent-Györgyi revisited in light of the recent knowledge regarding oxygen free radicals». Exp. Gerontol. 30 (3–4): 327–35. DOI:10.1016/0531-5565(94)00043-3. PMID 7556511.
• Zallár, A; Szabó T (April 1989). «Habent sua fata libelli: the adventurous story of Albert Szent-Györgyi's book entitled Studies on Muscle (1945)». Acta Physiol. Scand. 135 (4): 423–4. DOI:10.1111/j.1748-1716.1989.tb08599.x. PMID 2660487.
• Szilárd, J (May 1988). «[The Nobel prize. (Pro memoria Albert Szent-Györgyi). The University of Szeged Medical School named after Albert Szent-Györgyi]». Orvosi hetilap 129 (18): 949–50. PMID 3290769.
• Szabó, T; Zallár A, Zallár I (1988). «Albert Szent-Györgyi in Szeged». Geographia medica 18: 153–6. PMID 3049243.
• Banga, I (January 1987). «[In memory of Albert Szent-Györgyi]». Orvosi hetilap 128 (2): 97–8. PMID 3547244.
• Cohen, S S (1987). «Thoughts on the later career of Albert Szent-Gyorgyi». Acta Biochim. Biophys. Hung. 22 (2–3): 141–8. PMID 3118622.
• Straub, F B (1987). «The charismatic teacher at Szeged: Albert Szent-Györgyi». Acta Biochim. Biophys. Hung. 22 (2–3): 135–9. PMID 3118621.
• (October 1983) «[Salute to the 90-year old Albert Szent-Györgyi]». Orvosi hetilap 124 (40): 2435–6. PMID 6369221.
• Bendiner, E (May 1982). «Albert Szent-Györgyi: the art in being wrong». Hospital practice (Hospital ed.) 17 (5): 179–84, 185–6, 192. PMID 7044943.
• Szállási, A (February 1980). «[Albert Szent-Györgyi in the journal Nyugat]». Orvosi hetilap 121 (8). PMID 6992048.
• Holden, C (February 1979). «Albert-Szent-Györgyi, electrons, and cancer». Science 203 (4380): 522–4. DOI:10.1126/science.366748. PMID 366748.
• Süle, T (December 1977). «[Albert Szent-Györgyi in Hungarian numismatics]». Orvosi hetilap 118 (52): 3170–1. PMID 341025.
• Szállási, A (November 1977). «[Albert Szent-Györgyi was awarded the Nobel Prize 40 years ago]». Orvosi hetilap 118 (46): 2782–3. PMID 335333.
• Kardos, I (1975). «A talk with Albert Szent-Györgyi». The New Hungarian quarterly 16 (57): 136–50. PMID 11635455.
• Szállási, A (December 1974). «[2 interesting early articles by Albert Szent-Györgyi]». Orvosi hetilap 115 (52): 3118–9. PMID 4612454.
• Kenéz, J (December 1973). «[Eventful life of a scientist. 80th birthday of Nobel prize winner Albert Szent-Györgyi]». Münchener medizinische Wochenschrift (1950) 115 (51): 2324–6. PMID 4589872.
• Miura, Y (December 1969). «[Doctor Albert von Szent-Gyoergyi]». Nippon Ishikai zasshi. Journal of the Japan Medical Association 62 (11): 1164–8. PMID 4903813.
• Kenéz, J (December 1968). «[Albert Szent-Györgyi is 75 years old]». Orvosi hetilap 109 (50): 2777–81. PMID 4887815.
• Sulek, K (May 1968). «[Nobel prize for Albert Szant-Györgyi in 1937 for studies on the metabolic processes, particularly of vitamin C and catalysis of fumaric acid]». Wiad. Lek. 21 (10). PMID 4875831.

См. также

• Флавоноиды

Ссылки

• [www.nobel.se/medicine/laureates/1937/szent-gyorgyi-bio.html Biography of Albert Szent-Györgyi] — from Nobel Lectures, Physiology or Medicine 1922—1941
• [www.magyarorszag.hu/angol/orszaginfo/magyarok/hiresek/szent_gyorgyialbert/szentgyorgyi_a.html His biography at Hungary.hu]
• [www.bbc.co.uk/sn/tvradio/programmes/horizon/broadband/archive/gyorgyi/ BBC Interview, 1965]
• [osulibrary.oregonstate.edu/specialcollections/coll/pauling/peace/people/szent-gyorgyi.html A collection] of digitized materials related to Szent-Györgyi and Linus Pauling's peace activism.
• [profiles.nlm.nih.gov/ps/retrieve/Collection/CID/WG The Albert Szent-Gyorgyi Papers] — Profiles in Science, National Library of Medicine

Отрывок, характеризующий Сент-Дьёрди, Альберт

– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов, отделившись от 3 й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
– Тише, тише, разве нельзя тише? – видимо, более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он, отъезжая, по французски сказал Чарторижскому:
– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.
Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший в конце пирушки, предложил тост за здоровье государя, но «не государя императора, как говорят на официальных обедах, – сказал он, – а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека; пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»
– Коли мы прежде дрались, – сказал он, – и не давали спуску французам, как под Шенграбеном, что же теперь будет, когда он впереди? Мы все умрем, с наслаждением умрем за него. Так, господа? Может быть, я не так говорю, я много выпил; да я так чувствую, и вы тоже. За здоровье Александра первого! Урра!
– Урра! – зазвучали воодушевленные голоса офицеров.
И старый ротмистр Кирстен кричал воодушевленно и не менее искренно, чем двадцатилетний Ростов.
Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими длинными седыми усами и белой грудью, видневшейся из за распахнувшейся рубашки, остановился в свете костра.
– Ребята, за здоровье государя императора, за победу над врагами, урра! – крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.
– Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, – сказал он.
– Денисов, ты этим не шути, – крикнул Ростов, – это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…
– Ве'ю, ве'ю, д'ужок, и 'азделяю и одоб'яю…
– Нет, не понимаешь!
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.


На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб медик Вилье несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу государя видом раненых и убитых.
На заре 17 го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении свидания императора Александра с Наполеоном. В личном свидании, к радости и гордости всей армии, было отказано, и вместо государя князь Долгоруков, победитель при Вишау, был отправлен вместе с Савари для переговоров с Наполеоном, ежели переговоры эти, против чаяния, имели целью действительное желание мира.
Ввечеру вернулся Долгоруков, прошел прямо к государю и долго пробыл у него наедине.
18 и 19 ноября войска прошли еще два перехода вперед, и неприятельские аванпосты после коротких перестрелок отступали. В высших сферах армии с полдня 19 го числа началось сильное хлопотливо возбужденное движение, продолжавшееся до утра следующего дня, 20 го ноября, в который дано было столь памятное Аустерлицкое сражение.
До полудня 19 числа движение, оживленные разговоры, беготня, посылки адъютантов ограничивались одной главной квартирой императоров; после полудня того же дня движение передалось в главную квартиру Кутузова и в штабы колонных начальников. Вечером через адъютантов разнеслось это движение по всем концам и частям армии, и в ночь с 19 на 20 поднялась с ночлегов, загудела говором и заколыхалась и тронулась громадным девятиверстным холстом 80 титысячная масса союзного войска.