Сен-Клу (замок)

Дворец
Королевский замок Сен-Клу Le château de Saint-Cloud
Страна	Франция
Архитектурный стиль	Классицизм, стиль Людовика XIV
Строительство	1570—1701 годы
Основные даты: 1570 — Закладка первого дворца Ж. де Гонди 1701 — Окончание основных строительных работ 1870 — Пожар в замке в результате артобстрела 1891 — Руины замка окончательно снесены
Состояние	В настоящее время не существует
Сайт	[www.reconstruisonssaintcloud.fr/ Официальный сайт]

Шато Сен-Клу́ (фр. Le château de Saint-Cloud) — не дошедший до наших дней королевский дворец приблизительно в 10 километрах к западу от центра Парижа, который был связан со многими знаменательными событиями в истории Франции. Построен герцогами Орлеанского дома, которые владели усадьбой Сен-Клу при старом порядке с 1658 по 1784 гг.

Возникновение Сен-Клу

В VI веке Хлодоальд, внук короля Хлодомера, основал в этих местах монастырь. После смерти его могила стала местом паломничества христиан, а сам он был объявлен святым.

Около монастыря возник городок с одноимённым названием Сен-Клу. В 1346 году в ходе Столетней войны он был сожжён англичанами, а в 1411 году — арманьяками.

XVI век

В XVI веке на месте монастыря Екатериной Медичи был выстроен дворец, который около 1570 года она подарила своему учителю верховой езды Жерому (Джироламо) де Гонди, представителю влиятельного семейства флорентийских банкиров, прибывшему во Францию в свите королевы. Главный фасад нового здания обращён к югу, из торцевого крыла замка, заканчивающегося павильоном, открывался вид на Сену. Тогда же разбили парк в итальянской манере с террасами, липовыми аллеями, водными каскадами, гротами и обильной скульптурой.

Во время религиозных войн Генрих III остановился в замке для проведения осады Парижа. Здесь его и убил монах Жак Клеман 1 августа 1589 года .

XVII век

Наследник Жерома де Гонди в 1604 году, его сын Жан-Батист II де Гонди продал замок в 1618 году Жану де Буилю (фр. Jean de Bueil), графу де Санкёр, который вскоре умер. Впоследствии Сен-Клу выкупил Жан-Франсуа Поль де Гонди, архиепископ Парижа. Последний привлёк для украшения садов инженера-гидравлика Томмазо Франчини (фр. Thomas Francine, итал. Tommaso Francini). После смерти Ж.-Ф. П. де Гонди в 1654 году, замок достался в свою очередь Филиппу-Эммануелю де Гонди, а затем его племяннику Анри де Гонди, известному как герцог де Рец. Он продал собственность в 1655 году Бартоломею Герварту (фр. Barthélemy Hervart), немецкому банкиру, бывшему тогда интендантом, а затем суперинтендантом финансов. Тот расширил площадь парка до 12 гектаров и провёл его значительную реконструкцию. При Герварте в парке построили Большой каскад, не сохранившийся до настоящего времени. Вид садов и замка на этом этапе его существования запечатлён на гравюрах Израэля Сильвестра: дворец, выстроенный под явным итальянским влиянием, с плоской кровлей и фасадами, декорированными альфреско; сады террасами с многочисленными фонтанами спускались к Сене. 8 октября 1658 года Герварт устроил в Сен-Клу роскошный приём в честь Людовика XIV, его брата Месье, Филиппа Орлеанского, их матери Анны Австрийской и кардинала Мазарини. Двумя неделями позже, 25 октября, Месье купил усадьбу за 240 000 ливров. Возможно, Мазарини вынудил Герварта продать замок, следуя своему замыслу создать на западе от Парижа череду королевских резиденций, и спас чересчур богатого банкира от судьбы Николя Фуке, роскошный замок Во-ле-Виконт, которого вызвал зависть монарха и последующее падение финансиста.

Работы по реконструкции здания теперь поручили архитектору герцога Орлеанского Антуану Ленотру. Здание, после постройки боковых крыльев, приобрело П-образный план, и переориентировано на восток: образовавшийся курдонёр распахнулся к Сене. Апартаменты Мадам, герцогини Генриетты-Анны Английской в 1660 году украсил Жан Нокре (фр. Jean Nocret), а к 1680 году 45-метровая галерея Аполлона, занявшая всё правое крыло, покрыта росписями Пьера Миньяра. Зал оранжереи декорировал Жан Руссо (фр. Jean Rousseau).

27 августа 1669 года в Сен-Клу родился последний ребёнок Филиппа от первой жены — Анна Мария Орлеанская, бабушка будущего Людовика XV. Менее, чем через год, 30 июня, здесь же умерла от перитонита её мать. Именно по этому поводу Жак-Бени́нь Боссюэ́ составил знаменитую надгробную речь.

В октябре 1677 года Месье устроил пятидневное празднество в честь своего брата Людовика XIV, которое продемонстрировало двору блестяще оформленную резиденцию. К тому времени галерею Аполлона фланкировали с обоих концов салоны, соединенные с ней открытыми проемами. Эта схему в дальнейшем используют в Версале, где король-солнце решит создать ансамбль, превосходящий и Сен-Клу, и замок своей фаворитки Кланьи. После смерти Лепотра в 1679 году, работы в поместье продолжены его помощником Жаном Жираром (фр. Jean Girard), бывшим скорее каменных дел мастером, чем архитектором, и, возможно, Тома Гобером (фр. Thomas Gobert). Затем, в конце столетия, замок поручают перестраивать Первому архитектору короля Жюлю Ардуэн-Мансару. Он устраивает в левом крыле Большую лестницу на манер Лестницы Послов в Версале. Также, скорее всего, ему принадлежит и окончательное решение фасадов замка, которые по манере сходны с другими его творениями. На его авторство указывает в своих трудах Жак-Франсуа Блондель. В результате здание приняло облик, сохранявшийся, в основных чертах, до его гибели. Трехэтажный Corps de Logis и двухэтажные боковые крылья были завершены высокими мансардными крышами с переломом. Пятичастная композиция главного корпуса состоит из центрального на три оси под треугольным фронтоном и более развитых фланкирующих ризалитов, каждый из которых выделен уступами кровли, а также западающих участков фасада между ними . В мотивах декоративного оформления усматривается родство с построенным Луи Лево «Конвертом» Версальского дворца: то же ярусное поэтажное членение с рустованным цокольным этажом; piano nobile отмечен пилястрами и колоннами композитного ордера (ионический в Версале), пространство над прямоугольными оконными проемами заполнено декоративными барельефами; третий этаж украшен лопатками с коринфскими капителями и статуями над колоннами центрального портика. Принципиальное отличие от Версаля состоит в четко акцентированном центе здания и, как отмечалось выше, мансардной кровле с люкарнами. Боковые крылья замка, обрамляющие курдонёр, имеют подчинённое значение, что подчёркнуто не только их высотой, но и применением рустовки на обоих этажах.

В тот же период Андре Ленотр кардинально реконструирует сады, и они приобретают вид, сохраняемый, в основном, ими сегодня. При перепланировке он включил в композицию нового парка Большой каскад, построенный в 1664—1665 годах Антуаном Лепотром, а в 1698 году Ардуэн-Мансар добавляет Большой бассейн и Нижний канал. Затраты составят 156 000 ливров. Нужно заметить, что несмотря на несоответствующее классическому решению размещение дворца не в узловой точке садов, и довольно резкие перепады рельефа, сам Ленотр считал Сен-Клу более совершенным и пригодным для прогулок парком, нежели другое своё великое творение, Версальский парк. Здесь признанный гений французского парка до некоторой степени сумел предвосхитить появление пейзажных садов.

8 июня 1701 года Филипп I Орлеанский умер в Сен-Клу от апоплексического удара.

XVIII век

В течение почти всего XVIII столетия Сен-Клу остаётся владением Орлеанской династии. 5 ноября 1784 года Мария-Антуанетта в письме своему брату сообщила: «Интересное приобретение для моих детей и для меня… Герцог Орлеанский продает мне Сен-Клу». После длительных переговоров Людовик XVI покупает замок за 6 миллионов ливров у деда короля-гражданина, уже одиннадцать лет проживающего на полуопальном положении в Сент-Ассизе.

Эта покупка стала поводом для очередной компании по дискредитации королевы: во-первых до сих пор не удалось погасить гигантский национальный долг, образовавшийся в ходе Семилетней войны и значительно увеличившийся из-за войны в Америке, во-вторых во Франции не существовало традиции подарков недвижимости королеве в личную собственность. Марие-Антуанетте уже принадлежал Малый Трианон, но это был уединенный «maison de plaisance» — дом для удовольствий, Сен-Клу же вместительный замок, а королева, кроме всего по-прежнему, несмотря на рождение Первого дофина, Людовика Иосифа, воспринималась во Франции как «австриячка», представительница враждебной нации. При регистрации свидетельства о дарении королём в Парижском парламенте произошли протесты, один член нижней палаты воскликнул: «аполитично и аморально» видеть, что дворец принадлежит королеве. Однако Мария-Антуанетта всё же вступила в права владения. При этом ей двигала забота о младших детях: старшему сыну достался бы трон Франции, судьба же остальных была не столь обеспечена, а Сен-Клу она могла завещать любому из них.

Для работ по модернизации замка Мария-Антуанетта привлекла своего архитектора — лотарингца Ришара Мика. Последний увеличил Corps de Logis и смежное с ним правое крыло, обновил садовый фасад, устроил новое освещение, оформил личные покои королевы в духе неоклассицизма, стиле Людовика XVI. Большую лестницу Ардуэна-Мансара постигла судьба её прообраза: её разобрали ради устройства дополнительных апартаментов и заменили новой каменной лестницей. Заново обставленные из запасов Гард-Мёбль интерьеры дворца в дальнейшем украсили заказанные специально для них новые предметы мебели из инкрустированного дерева, украшенные лакировкой и позолоченной бронзой. Для Сен-Клу работали знаменитые столяры Жак-Анри Ризенёр (фр. Jean-Henri Riesener), [www.mebelinfo.ru/news2263.htm Давид Рентген] (фр. David Roentgen), Адам Вайсвайлер, [www.vibormebely.ru/sovety-master6.html Жорж Жакоб] (фр. Georges Jacob). Последний в 1787 году для покоев короля в Сен-Клу выполнил ансамбль из 60 сидений (канапе, кресла, стулья и табуреты); часть из них можно увидеть в Большом кабинете Дофина в Версале. Кроме французских дворцов (Лувра, Фонтенбло), сегодня предметы меблировки замка рассредоточены по многим зарубежным коллекциям, например в Метрополитен-музее и коллекции Фрика в Нью-Йорке, в Собрании Уоллеса и коллекции Ваддестона (Лондонский клуб офицеров гвардии) в Лондоне, и др.. После взятия Бастилии королевская семья вынуждена переселиться в Тюильри в Париже, однако в июне 1790 года смогла отправиться, как и при обычных обстоятельствах, в Сен-Клу. Здесь в июле того же года происходили тайные встречи Марии-Антуанетты с Мирабо, на которых обсуждались планы отъезда Людовика XVI в Руан, расположенный в верной королю части страны, или Компьенский дворец. 30 октября 1790 года королевская семья всё же вернулась в Париж, навсегда покинув Сен-Клу. Замок был объявлен национальным достоянием и его обстановка распродана.

18 брюмера VIII года Республики (9 ноября 1799 года по Григорианскому календарю) в оранжерее Сен-Клу произошёл государственный переворот, в результате которого Директория лишилась власти и создано новое временное правительство во главе с консулом Наполеоном Бонапартом. А менее чем, через пять лет здесь же, в замке, 18 мая 1804 года Наполеон провозглашён императором французов. Сен-Клу, наряду с Тюильри, становится основной резиденцией нового монарха.

XIX век

После того, как Наполеон сделал Сен-Клу императорской резиденцией, он приказал преобразовать салон Венеры с декором Франсуа Лемуана и Ж. Нокре в Тронный зал, которого до тех пор в замке не было. В остальном были предприняты меры лишь по меблировке интерьеров.

1 апреля 1810 года в Сен-Клу состоялась свадьба Наполеона с Марией-Луизой, племянницей сложившей голову под ножом гильотины предыдущей владелицы дворца.

В 1814 году ворвавшиеся в замок пруссаки обнаружили в ванной комнате императора «Битву Александра» работы Альбрехта Альтдорфера, похищенную французскими солдатами из Мюнхена.

После Ста дней 3 июля 1815 года в замке подписана сдача Парижа Блюхеру и Веллингтону.

При Людовике XVIII разбит сад для детей Трокадеро с пейзажной планировкой и небольшим двухэтажным дворцом.

В 1830 год Карл X подписал в Сен-Клу Июльские ордонансы, ограничивающие свободу прессы и сокращающие количество избирателей, которые вызвали открытое восстание в Париже и окончательную потерю Бурбонами трона Франции.

2 декабря 1852 года во дворцовой галерее Аполлона ещё раз императором французов провозгласили Шарля Луи Наполеона Бонопарта под именем Наполеона III. Во времена Второй Империи он с супругой, императрицей Евгенией, жил в замке весной и осенью. В 1862 году уничтожена оранжерея, построенная ещё при Месье, а спальню Мадам преобразована в салон в стиле Людовика XVI.

28 июля 1870 года в Сен-Клу Наполеон III объявил войну Пруссии, которая приведет к катастрофе и императора, и замок. Господствовавшие над Парижем высоты, на которых располагался дворец, были заняты пруссаками. В замке разместился штаб прусских войск, а с прилегающих площадок вёлся обстрел столицы. 13 октября 1870 года в результате ответного огня французской артиллерии с высот Мон-Валери здание загорелось. К счастью, обстановку дворца императрица Евгения успела вывезти ранее его захвата противником.

Стены сгоревшего дворца простояли без крыши до 1891 года, когда и были окончательно снесены. Фронтон правого крыла и одну из сохранившихся частей здания купил Фердинанд I Болгарский и использовал их при постройке дворца Евксиноград на побережье Чёрного моря.

В 1900 году в нижней части парка установлена скульптурная группа «Франция коронует Искусство и Промышленность».

• Saint-Cloud Chateau c1845.jpg

  Большой каскад в Сен-Клу в 1845 году

• Saint-Cloud, château après 1870.jpg

  Руины замка в 1870 г.

• Braun, Adolphe (1811-1877) - Paris, 1871 - Ruines du château of St Cloud 3.jpg

  Руины замка Сен-Клу в 1871 году

• France crowning Art and Industry, 2009-09-03 016.JPG

  Скульптурная группа «Франция коронует Искусство и Промышленность» в парке Сен-Клу

XX и XXI века

Сегодня от бывшей резиденции Бурбонов и Бонапартов осталось лишь несколько надворных построек и великолепный парк на площади 460 гектаров с десятком фонтанов, каскадом и скульптурной декорацией, включенные в Национальный домен Сен-Клу. Сады состоят из французского парка, созданного Ленотром, розария Марии-Антуанетты, английского парка (садов Трокадеро, заложенных в 1820-х годах), и террасы с видом на Париж, известной под названием «La Lantern» — «Фонарь», поскольку здесь зажигали фонарь, когда император Наполеон I находился в резиденции. Большой урон парку, как и его собрату в Версале, нанес ураган 26 декабря 1999 года. Восстановительные работы продолжаются и по сей день.

В июле 2007 года французская пресса сообщала о планах восстановления замка, но это скорее желание, чем реальный проект. Ассоциация «Реконструкция Сен-Клу» или «Давайте восстановим Сен-Клу», созданная в 2006 году, стремится финансировать заявленную цель взимая плату с посетителей садов. С 2003 года в парке проводится фестиваль «Рок на Сене».

Любопытные факты

При Людовике XIV в 1672 году в парке дворца был построен павильон де Бретейль, который с 1875 года используется Международным бюро мер и весов. Ныне здание перенесено в Севр.

В 1677 году в Сен-Клу на мануфактуре Пьера Шиканно налаживается производство фарфора, выпускавшегося в течение столетия. Продукция мануфактуры принадлежит к лучшим образцам европейских изделий из фарфора.

В истории с ожерельем королева ответила ювелирам: «Если у меня будут лишние деньги, то я предпочту их потратить на увеличение моих приобретений в Сен-Клу», но это её не спасло.

Основные вехи существования замка Сен-Клу совпадают с судьбой другого французского дворца — Тюильри. Оба здания заложены при Екатерине Медичи; в основном строительство замков завершено при Людовике XIV; тогда же получили своё оформление, сохраняющееся по сей день в основных чертах, сады; оба дворца погибли в начале 1870-х годов.

См. также

• Предместье Сен-Клу
• Парк Сен-Клу

Литература

• Шевалье П. Генрих III М., Терра, 1997
• Леврон Ж. Лучшие произведения французских архитекторов прошлого М., Стройиздат, 1986
• Blondel, Jacques François L’Architecture française 1904 Paris, Librairie Centrale (Reprint 1756)
• Перуз де Монкло Ж.-М. Версаль. М., Слово, 2001
• Фрэзер А. Мария-Антуанетта. Жизненный путь. М., Хранитель, 2007
• Тарле Е. В. Наполеон. Талейран. М. Изографус, ЭКСМО, 2003

Ссылки

• [www.reconstruisonssaintcloud.fr/ Реконструкция замка Сен-Клу (на фр.)]
• [saint-cloud.monuments-nationaux.fr/fr/ Официальный сайт Национального домена Сен-Клу (на фр.)]
• [www.cadipm.ru/senklu.htm Сен-Клу (о парке)]
• [www.infosad.ru/Firms/6602.aspx Парк в Сен-Клу, Национальное владение в Сен-Клу]

Отрывок, характеризующий Сен-Клу (замок)

– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.