649 год до н. э.
Поделись знанием:
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.
Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
| Годы |
|---|
| 653 до н. э. · 652 до н. э. · 651 до н. э. · 650 до н. э. — 649 до н. э. — 648 до н. э. · 647 до н. э. · 646 до н. э. · 645 до н. э. |
| Десятилетия |
| 660-е до н. э. · 650-е до н. э. — 640-е до н. э. — 630-е до н. э. · 620-е до н. э. |
| Века |
| VIII век до н. э. — VII век до н. э. — VI век до н. э. |
События
- Царь Иудеи Манассия попадает в плен к ассирийцам. Фараон Псамметих не предпринимает решительных действий против Ассирии.
- Таммариту свергнут вельможей Индабигашем и бежит в Ассирию.
Китай
- 11-й год по эре правления луского князя Си-гуна [1].
- Летом луский князь и его жена Цзян встречались с циским князем в Ян-гу (местность в Ци) [2].
- В 7 луне в Лу приносили жертву для испрошения дождя [2].
- Зимой чусцы воевали против Хуан [3].
- Чжоуский наследник Шу-дай призвал жунов и ди напасть на Чжоу. Шу-дая хотели казнить, но он бежал в Ци [4] (по гл.32, он бежал в Ци в 647 г.[5]).
- Циньцы, помогая чжоускому вану, напали на жунов, и те ушли [6].
- Циньский Му-гун захватил город Линцю [7].
- Чжоуский ван послал Шао-гуна Го оказать почести цзиньскому князю, но тот держался высокомерно, и Шао-гун высмеял его [8].
- Наложница чжэнского гуна Янь-цзи увидела во сне, что Небо (прародитель Бо-тяо) дарит ей орхидеи. Когда она родила сына, его назвали Лань («Орхидея») — будущий Му-гун [9].
- (по датировке «Ши бэнь») — умер некий правитель Малого Ци, на престол взошёл У-гун (эра правления 648—631) [10].
- Согласно «Тай пин юй лань», в Лиян шёл дождь из золота [11].
| ||||||
Источники
- ↑ Конфуциева летопись «Чуньцю» («Вёсны и осени»). Перевод и примечания Н. И. Монастырева. М., 1999. С.31
- ↑ 1 2 Чуньцю, известие 3
- ↑ Чуньцю, известие 4
- ↑ Сыма Цянь. Исторические записки. В 9 т. Т. I. М., 2001. С.205; Т. III. М., 1984. С.126
- ↑ Сыма Цянь. Исторические записки. В 9 т. Т. V. М., 1987. С.50
- ↑ Сыма Цянь. Исторические записки. В 9 т. Т. III. М., 1984. С.126
- ↑ Бамбуковые анналы. М., 2005. С.120
- ↑ Сыма Цянь. Исторические записки. В 9 т. Т. V. М., 1987. С.151
- ↑ Сыма Цянь. Исторические записки. В 9 т. Т. III. М., 1984. С.127; Т. VI. М., 1992. С.33-34
- ↑ Сыма Цянь. Исторические записки. В 9 т. Т. V. М., 1987. С.108 и комментарий Р. В. Вяткина на с.256: по «Ши цзи», У-гун правил 47 лет
- ↑ Комментарий М. Ю. Ульянова в кн. Бамбуковые анналы. М., 2005. С.166
Напишите отзыв о статье "649 год до н. э."
Отрывок, характеризующий 649 год до н. э.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.
Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
