Heinkel He 219 Uhu

He 219
Хейнкель He 219, захваченный после войны англичанами
Тип	ночной истребитель
Разработчик	Heinkel
Производитель	Heinkel (Росток)
Главный конструктор	Эрнст Хейнкель
Первый полёт	6 ноября 1942 (V 1)
Начало эксплуатации	1943
Конец эксплуатации	1945
Статус	не эксплуатируется
Основные эксплуатанты	люфтваффе
Годы производства	1943 - 1945
Единиц произведено	268
Изображения на Викискладе

Heinkel He 219 UhuHeinkel He 219 Uhu

Хейнкель He-219 «Филин» (нем. Heinkel He-219 «Uhu») — двухмоторный поршневой ночной истребитель. Первый специально спроектированный самолёт такого типа в Германии. Первый в мире боевой самолёт, оснащённый катапультируемыми креслами.

История создания

Ночной истребитель авиакомпании Хейнкель начинался в 1940 году как инициативный проект P.1055, предполагавший создание многоцелевого самолёта, способного решать задачи тяжёлого истребителя дальнего действия, скоростного разведчика и бомбардировщика-торпедоносца. Его предполагось оснастить двумя двигателями Daimler-Benz DB 610 мощностью по 2950 л.с. каждый, обеспечивающих максимальную скорость 750 км/ч и дальность 4000 км с бомбовой нагрузкой массой 2000 кг. Но проект был отклонён из-за его высокой технической сложности и наличия большого числа неосвоенных новшеств: гермокабины, катапультируемых кресел пилотов, носовой стойки шасси, дистанционно-управляемого оборонительного вооружения.

О проекте вспомнили в январе 1942 года, когда в Германии возникла потребность в специализированных ночных истребителях, способных отразить налёты английской стратегической бомбардировочной авиации. Обновлённый проект P.1060 отличался меньшими размерами машины и установкой более лёгких и простых двигателей Daimler-Benz DB 603. Он предусматривал создание двухмоторного самолёта, оснащённого трёхопорным шасси с убираемыми назад с поворотом на 90 градусов стойками, радиолокатором FuG 212 «Лихтенштейн C-1» и вооружением, состоящим из двух 20-мм пушек MG 151/20 или одной 30-мм пушки MK 108 в подфюзеляжном обтекателе и двух 15-мм пушек MG 151/15 в корнях крыльев. Оборонительное вооружение включало управляемые наблюдателем верхнюю и нижнюю дистанционные установки по два 13-мм пулемета MG 131 в каждой. Прорабатывалась возможность подвески до 2 тонн бомб. В дальнейшем, из-за низкой эффективности дистанционно-управляемого оборонительного вооружения, от него было решено отказаться, сократив оборонительное вооружение до одного пулемета MG 131 в задней кабине и одновременно усилив наступательное вооружение: вместо одной-двух пушек в подфюзеляжном обтекателе было предусмотрено размещение четырёх 15—30-мм пушек, а размещённые в корневой части крыльев пулемёты заменены на пушки MG 151/20.

Одновременно с разработкой ночного истребителя He-219A прорабатывалась и высотная модификация этого самолёта, He-219B, которая отличалась установкой двигателей DB 614 (модификация DB 603 с трёхскоростным нагнетателем), удлинёнными консолями крыльев (28,5 вместо 18 м) и сдвоенными колёсами на убираемых вперёд основных стойках шасси. Однако вскоре основные усилия были сосредоточены на проекте He-219A, который приобрёл схему шасси He-219B как более эффективную. Для ускорения работ по самолёту, постройку прототипа начали в феврале 1942 года, не дожидаясь окончательной доводки чертежей.

Однако проект встретил сопротивление в лице начальника рейхсминистерства авиации (RLM) Эрхарда Мильха, который в январе 1942 года отклонил предложения Хейнкеля, мотивировав своё решение необходимостью сокращения количества выпускаемых типов самолётов. Он полагал, что задачи ночного перехвата смогут эффективно выполнять соответствующие модификации самолётов Ju-88 и Me-210. Возможно, на такое решение повлияли и личные неприязненные взаимоотношения Мильха с Хейнкелем и командующим ночной авиацией Йозефом Каммхубером.

17 августа 1942 года Каммхубер посетил конструкторское бюро в Мариене, где разрабатывался He-219A. Он был настолько впечатлён возможностями самолёта, что уже на следующий день — 18 августа — несмотря на возражения Э. Мильха, убедил министерство авиации выдать заказ на строительство 100 самолётов He-219A с установкой двигателей DB 603A, не ожидая окончания доводки двигателей DB 603G.

Через 11 месяцев после начала разработки, 15 ноября 1942 года, опытный ночной истребитель He-219 V1 с двигателями DB 603A впервые поднялся в воздух.

Конструкция самолёта He-219 V1 (первый прототип)

Цельнометаллический высокоплан с фюзеляжем четырёхугольного сечения с гладкой обшивкой и двухкилевым оперением. Крыло однолонжеронное неразъёмное с работающей обшивкой, вооружённое закрылками Фаулера и элеронами Фриза. Между ними размещались двигатели жидкостного охлаждения DB 603A с лобовыми радиаторами. Двигатели оснащались реактивными патрубками, которые на высоте в 5700 м давали прирост тяги на 130 кг.

Два члена экипажа размещались тандемно спиной к спине. С модификации He 219A-7 пилот и бортстрелок имели катапультируемые кресла.

Сразу за кабиной были установлены протектированные баки ёмкостью 1100, 500 и 1000 л. Шасси трёхопорное, с носовой стойкой, убиравшейся с поворотом 90° назад под кабину; основные стойки имели сдвоенные колёса и убирались назад в мотогондолы.

Вооружение прототипа составляли две 20-мм пушки в корнях крыла и 13-мм оборонительный пулемёт. Вес пустого самолёта с таким набором оружия составил 9040 кг, взлётный — 11760 кг Нагрузка на крыло — 263 кг/м².

Прототипы

He-219 V1 — первый лётный прототип самолёта, в дальнейшем использовался для испытаний вооружений в Пенемюнде. Вооружение — две 20-мм пушки и 13-мм пулемёт в задней части кабины.
He-219 V2 — прототип для лётных испытаний. Вооружение — шесть 20-мм пушек.
He-219 V3 — имел удлинённый фюзеляж (с 14,5 до 15,4 м) и увеличенный киль, которые решили проблему устойчивости. Вооружение — шесть 20-мм пушек.
He-219 V4 — установлен радиолокатор FuG 212 «Лихтенштейн C-1». Вооружение — шесть 20-мм пушек.
He-219 V5 — изменена форма фюзеляжа (убран уступ для установки оборонительных башен). Вооружение — шесть 15-мм пушек MG 151.

Испытания

15 ноября 1942 года первый прототип самолёта, He-219 V1 совершил первый полёт. Сразу была выявлена некоторая продольная и поперечная неустойчивость. Однако лётчик-испытатель отметил отличные взлёт и посадку из-за наличия передней опоры шасси. В середине декабря He-219 V1 перегнали в Пенемюнде для испытания вооружения. Лётные испытания продолжили на втором прототипе, He-219 V2.

В феврале 1943 года на He-219 V1 установили четыре 30-мм пушки MK 108 в подфюзеляжном обтекателе. Но при огневых испытаниях на земле нижний обтекатель полностью разрушился из-за отсутствия отверстий для выхода пороховых газов. Перед огневым испытанием в воздухе отсек вооружения снабдили вентиляцией, однако после начала стрельбы подфюзеляжная гондола оторвалась от самолёта. В результате, на трёх следующих самолётах в фюзеляж устанавливали по четыре 20-мм пушки.

25 марта 1943 года командир группы I/NJG1 майор Штрейб на опытном самолёте He-219 провёл учебный воздушный бой с тяжёлым истребителем Do 217N и высотным бомбардировщиком Ju-88S под управлением полковника фон Лоссберга из Технического департамента. Майор Штрейб из обоих поединков вышел победителем.

В мае 1943 года на одном из прототипов разместили четыре 30-мм пушки MK 103 общим весом 830 кг. Из-за более длинных стволов они обладали большей дальностью стрельбы и настильностью траектории, чем пушки MK 108; однако последние были дешевле в производстве и на 40 % легче. В результате, для сравнения на предсерийные самолёты устанавливались пушки обоих типов.

Летом 1943 года на прототип He-219 V2 установили двигатели DB 603G, которые планировали устанавливать на серийные машины. Но из-за невозможности начать поставки этих двигателей раньше чем через полгода, для установки на самолёт предложили модификацию DB 603E. После установки такого мотора на один из первых серийных самолётов от него отказались в пользу DB 603A.

Войсковые испытания

В начале июня 1943 года в Венло, Голландия на базе I/NJG1 начались войсковые испытания предсерийных самолётов. В ночь на 12 июня предсерийный ночной истребитель He-219A-0 с тактическим номером G9+FB совершил первый боевой вылет, во время которого майор Штрейб, пилотировавший самолёт, сбил пять английских бомбардировщиков: один «Ланкастер» и четыре «Галифакса». При посадке в Венло из-за невыпустившихся закрылков самолёт скатился с полосы и разбился, экипаж не пострадал.

В последующие 10 дней было совершено 6 боевых вылетов предсерийных самолётов, в ходе которых было сбито 20 бомбардировщиков, в том числе 6 бомбардировщиков Москито, являвшиеся из-за своей высокой скорости и большой высоты полёта труднодостижимой целью.

Производство

Первый прототип самолёта был собран в Мариене, остальные четыре — в Швехате (концентрационный лагерь Маутхаузен на востоке Австрии). При этом фюзеляжи собирались в Мелеце (Польша), затем доставлялись самолётом Me-323 к месту сборки.

Весной 1943 года в результате успешных испытаний самолёта министерство авиации решило увеличить заказ со 100 до 300 машин. Но директор комитета по производству самолётов Фридаг представил доклад, в котором отметил, что из-за налётов бомбардировочной авиации союзников фирма «Хейнкель» не сможет выпускать более 10 самолётов в месяц. Несмотря на отчёт, 15 июня 1943 года Эрхард Мильх санкционировал выпуск He-219 в количестве 24 машин в месяц.

Первый серийный самолёт был официально принят люфтваффе в октябре 1943 года. За последующие полгода, несмотря на требования Каммхубера, самолётом He-219 смогли перевооружить только одну группу, I/NJG1. Попытки наладить производство планеров в Бужине (Польша) не удались из-за отсутствия необходимого оборудования и низкой квалификации рабочих.

К декабрю 1943 года план производства был увеличен до 100 машин в месяц, и для его выполнения стали готовить вторую сборочную линию в Мариене. Однако фирма «Хейнкель» не могла выполнить такой план производства полностью. Она и так постоянно срывала сроки поставок. Воспользовавшись сложившейся ситуацией, Мильх сделал попытку прекратить выпуск He-219, обосновывая своё решение слишком узкой специализацией самолёта и большими трудозатратам, 30000 человеко-часов, при производстве. Но альтернативные He-219 машины — Ju-88G и Do 335 имели свои проблемы. Ju-88G в тот момент времени ещё не был принят на вооружение, имел проблемы в доводке и также требовал больши́х трудозатрат, а Do-335 вообще не имел всепогодного варианта. Выпуск He-219 продолжился.

Весной 1944 года министр вооружений Альберт Шпеер увеличил приоритет программы выпуска самолётов He-219, и Э. Мильх отказался от попыток прекратить производство истребителя Хейнкеля.

В марте 1944 года в люфтваффе передали истребитель новой модификации — He-219A-5, выпущенный в Швехате. Завод в Мариэнэ стал поставлять самолёты данной модификации с апреля 1944 года. После поступления самолёта в часть оборонительное вооружение, как правило, сразу снималось, так как бортоператору сложно было одновременно контролировать экран радиолокатора и наблюдать за задней полусферой. Но с 1944 года для расчистки воздуха перед налётом бомбардировщиков англичане стали использовать ночные истребители на базе скоростного бомбардировщика «Москито», в результате чего потери немецких ночных истребителей резко возросли. Проблему попытались решить, вернув оборонительный пулемёт и добавив в состав экипажа воздушного стрелка, но для этого потребовались изменения конструкции самолёта. Другим вариантом решения был максимально облегченный «противомоскитный» самолёт. В итоге авиаконструкторы предпочли трёхместный вариант.

После улучшения ситуации с поставками двигателей DB 603G заводы перешли на выпуск самой массовой модификации A7. К концу 1944 года было выпущено 214 He-219 различных модификаций, из них 108 в Швехате, остальные в Мариэнэ. Но после принятия в ноябре «Срочной истребительной программы» министерство авиации приказало остановить производство He-219. Кроме того завод в Мелеце из-за наступления Советской Армии был потерян в августе 1944 года. Хейнкель сначала проигнорировал приказ и запустил новую сборочную линию в Ораниенбурге, но выпустить ему удалось только 54 машины. Их передали в части вместе с 20 переоборудованными опытными машинами.

Всего построено 268 серийных He-219 различных модификаций: 11 — в 1943, 195 — в 1944 и 62 — в 1945 году.

Модификации

Не-219A-0/R1 — предсерийный самолёт с вооружением: 4×30-мм пушки MK 108 и 2×20-мм пушки. Оснащён радиолокатором «Лихтенштейн С-1».
Не-219A-0/R2 — предсерийный самолёт с вооружением 4×30-мм пушки MK 103 и 2×20-мм пушки. Оснащён радиолокатором «Лихтенштейн С-1».
Не-219A-1 — самолёт с двигателями DB 603E и вооружением 2×20 мм MG 151 в корнях крыла, 2×30 мм MK 108 в нижней гондоле и 2 30 мм MK 108 в установке «Неправильная музыка» под углом 65° к горизонту за кабиной экипажа. Серийно не строился.
Не-219A-2/R1 — первая серийная модификация с двигателями DB 603A. Отличались дополнительным подфюзеляжным 900-литровым топливным баком и удлинёнными мотогондолами с 390-литровыми баками в их задней части. Первые 12 самолётов имели радиолокатор «Лихтенштейн С-1», остальные — «Лихтенштейн SN-2» . Имели различный состав вооружения. Выпускались в Швехате. Всего построено 40 машин.
Не-219A-3 — трёхместный истребитель-бомбардировщик с двигателями DB 603G. Серийно не строился.
Не-219A-4 — высотный бомбардировщик с двигателями Jumo 222. Имел увеличенный размах крыла. Серийно не строился.
Не-219A-5 — вооружение 2×20 мм MG 151 в корнях крыла, 2×30 мм MK 108 в установке «Неправильная музыка» и две пушки в подфюзеляжном обтекателе, тип которых зависел от варианта. Двигатели — DB 603A.

Не-219A-5/R-1 — 2×30 мм MK 108 в подфюзеляжном обтекателе.

Не-219A-5/R-2 — 2×20 мм MG 151 в подфюзеляжном обтекателе.

Не-219A-5/R-3 — 2×30 мм MK 103 в подфюзеляжном обтекателе.

Не-219A-5/R-4 — экипаж увеличен до 3 человек, изменена форма фонаря и удлинена на 780 мм носовая часть фюзеляжа, в результате максимальная скорость упала на 35 км/ч. Добавлен оборонительный 13-мм пулемёт MG 131. В подфюзеляжном обтекателе обычно устанавливались две 20-мм пушки MG 151.

He-219A-5/R2-U2 — один из вариантов последних серийных самолётов модификации A5. Этому варианту соответствовал самолёт A5/R2 с двигателем DB 603G.

Последние серийные машины модификации A5 отличались друг от друга составом вооружения и формой фюзеляжа. На них устанавливались двигатели DB  603E, DB 603Аа или DB 603G. Всего выпущено 96 машин с литерой «U».
Не-219A-6 — «противомоскитный» вариант с двигателями DB 603L (DB 603E с двухступенчатым наглетателем и системами впрыска MW 50 и GM 1). Вооружение: 4×20 мм пушки MG 151. Отличался отсутствием части оборудования и полным отсутствием бронирования. Взлётный вес составил 11960 кг, скороподъёмность — 9,2 м/с, максимальная скорость — 645 км/ч. Изготовлено несколько самолётов данной модификации.
Не-219A-7 — с двигателями DB 603G. Экипаж — 2 человека. Отличался усиленным бронированием (пилот был защищён 100-кг лобовой бронеплитой) и герметичной кабиной. Первый боевой самолёт с катапультируемыми креслами экипажа. Оборудование: радиолокаторы «Лихтенштейн SN-2» и FuG 218 «Нептун», радиостанции FuG 10P и FuG 16ZY, ответчик FuG 25a, радиовысотомер FuG 101 и устройство «слепой» посадки FuBl 2F. Для стрельбы вперёд установлен прицел «Реви» 16В, для стрельбы из установки «Неправильная музыка» — «Реви» 16G. Все самолёты этой модификации вооружались 2×30-мм пушками MK 108 в установке «Неправильная музыка», остальное вооружение зависело от варианта.

Не-219A-7/R-1 — 2×30 мм MK 108 в корне крыла; 2×30 мм MK 103 и 2×20 мм MG 151 в подфюзеляжном обтекателе.

Не-219A-7/R-2 — 2×30 мм MK 108 и 2×30 мм MK 103 в подфюзеляжном обтекателе.

Не-219A-7/R-3 — 2×20 мм MG 151 в корне крыла; 2×30 мм MK 108 и 2×20 мм MG 151 в подфюзеляжном обтекателе.

Не-219A-7/R-4 — 2×20 мм MG 151 в корне крыла; 2×20 мм MG 151 в подфюзеляжном обтекателе. Самая массовая модификация.

Не-219B-2 — «противомоскитный» вариант с двигателями DB 603L. Отличался отсутствием бронирования. Имел крыло с размахом 22,1 м и площадью 49,8 м². Экипаж — 2 человека. Вооружение: 2×20-мм MG 151 в корне крыла и 2×30-мм MK 108 в установке «Неправильная музыка». Поставлено несколько самолётов.

Боевое применение

Поставки He-219 в боевые части начались с октября 1943 года. В основном самолёты направлялись в группу I/NJG1, переведённую в Хандорф для обороны Берлина. Несмотря на постоянную нехватку самолётов и потери, она показала хорошую результативность. Командир группы, капитан Манфред Мейрер, имел 65 побед, погиб 21 января 1944 года в столкновении с «Ланкастером». Следующим по результативности пилотом был капитан Ганс-Дитер Франк с 55 победами, погиб 27 сентября 1943 года в столкновении с другим ночным истребителем. 1 января 1944 года разбился третий командир группы, майор Форстер, и группу возглавил Вернер Бааке, к тому моменту имевший 41 победу. Некоторые пилоты даже смогли превзойти успех майора Штрейба, сбившего на опытном самолёте 5 бомбардировщиков в одном вылете. Так, ночью со 2 на 3 ноября 1944 года оберфельдфебель Морлок за 12 минут сбил 6 самолётов, но следующей ночью сам погиб в результате атаки истребителя «Москито».

К 10 января 1945 года группа I/NJG1 имела только 64 He-219A, из которых боеспособными были 45 машин. Некоторое число машин было в штабе эскадры NJG1, а также две-три машины находились в эскадрилье «Норвегия» 5-го воздушного флота. Но с начала 1945 года группа стала нести потери ещё и от бомбово-штурмовых ударов авиации союзников. Так, 21 марта 1945 в результате бомбо-штурмового удара были уничтожены 7 «Хейнкелей», ещё 13 повреждено. К 1 апреля группа сократилась до одной эскадрильи под командованием В. Бааке. 9 апреля война для группы фактически кончилась.

Тактико-технические характеристики

Приведены данные модификации He 219A

Источник данных: Dressel & Greihl, 1995, p. 4

Технические характеристики

• Экипаж: 2 (пилот и наблюдатель)
• Длина: 15,54 м
• Размах крыла: 18,5 м
• Высота: 4,4 м
• Площадь крыла: 44,5 м²
• База шасси: 5,0 м
• Масса пустого: 8490 кг
• Масса снаряжённого: 9770 кг
• Нормальная взлётная масса: 11 750 кг
• Максимальная взлётная масса: 12 350 кг
• Масса топлива во внутренних баках: 1930 кг
• Объём топливных баков: 2590 л
• Силовая установка: 2 × поршневые DB 603 A
• Мощность двигателей: 2 × 1750 л. с. (2 × 1287 кВт)
• Воздушный винт: металлический VDM
• Диаметр винта: 3,6 м

Лётные характеристики

• Максимальная скорость:  
  • у земли: 490 км/ч
  • на высоте: 615 км/ч (модификация Не-219A-6 до 645 км/ч)
• Крейсерская скорость: 485 км/ч
• Посадочная скорость: 150 км/ч
• Практическая дальность: 2240 км
• Практический потолок: 10 300 м
• Скороподъёмность: 3,9 м/с
• Время набора высоты:
  • 2000 м за 3,5 мин
  • 4000 м за 7,2 мин
  • 6000 м за 11,5 мин
  • 8000 м за 18,0 мин
• Нагрузка на крыло: 275 кг/м² (при массе 12200 кг)
• Тяговооружённость: 216 кг/Вт (при массе 11750 кг)
• Длина разбега: 520 м 
• Максимальная эксплуатационная перегрузка: + 6g (при массе 12200 кг)

</ul> Вооружение

• Стрелково-пушечное:  
  • наступательное: 6 × 20 мм пушек MG 151 (по 300 патр. на ствол)
  • оборонительное: 1 × 13 мм пулемёт MG 131

</ul>

Литература

• Dressel, Joachim & Greihl, Manfred. Heinkel He 219 Uhu. — Atglen, PA: Schiffer Publishing, 1995. — 48 p. — (The Luftwaffe Profile Series No.3). — ISBN 0-88740-819-2.

Ссылки

• [www.airwar.ru/enc/fww2/he219.html He-219 на www.airwar.ru]
• [www.base13.glasnet.ru/wol/he/219.htm Крылья Люфтваффе. Хейнкель He.219]

См. также

Список самолётов

Отрывок, характеризующий Heinkel He 219 Uhu

– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.