Ашвамедха

Статья по тематике Индуизм
История · Пантеон
Направления Вайшнавизм  · Шиваизм  · Шактизм  · Смартизм
Верования и практики Дхарма · Артха · Кама Мокша · Карма · Сансара Йога · Бхакти · Майя Пуджа · Мандир · Киртан
Священные писания Веды · Упанишады Рамаяна · Махабхарата Бхагавадгита · Пураны другие
Родственные темы Индуизм по странам · Календарь · Праздники · Креационизм · Монотеизм · Атеизм · Обращение в индуизм · Аюрведа · Джьотиша
Портал «Индуизм»

Ашваме́дха (санскр. अश्वमेध; aśvamedhá ^IAST; «жертвоприношение коня») — одно из наиболее важных царских жертвоприношений ведийской религии, детально описываемое в «Яджурведе». В «Ригведе» содержится упоминание о ашвамедхе, но, в отличие от «Яджурведы», отсутствует полное описание ритуала.

Описание

Ашвамедху имели право проводить только раджи. Целью ашвамедхи являлось обретение силы и славы, власти над соседними провинциями, а также общее благосостояние царства.

В жертву приносили коня в возрасте старше 24 лет. После ритуального окропления водой, жрецы адхварью шептали ему на ухо мантры. Затем проводилось ритуальное убийство собаки, символизировавшее наказание грешникам. После этого жеребца отпускали в северо-восточном направлении и оставляли его скитаться, где ему заблагорассудится в течение одного года. Любой, попытавшийся остановить коня, подвергался ритуальному проклятию. Конь и его скитания ассоциировались с солнцем и его движением в течение года. Коня постоянно сопровождали 100 юношей, родственников царя и высшей аристократии. В их обязанности входило охранять коня при всех обстоятельствах. Цари земель, по которым он проходил, должны были либо признать себя вассалами совершающего ашвамедху царя, либо сразиться с ним. Одновременно с этим во дворце царя непрерывно проводился ряд ведийских ритуалов.

Ряд церемоний проводился и после возвращения коня. Под декламацию ригведийских мантр, жертвенного жеребца вместе с тремя другими конями запрягали в покрытую золотом колесницу, заводили в воду и подвергали ритуальному омовению. После этого, главная царица вместе с двумя другими жёнами царя смазывали жеребца гхи (топлёным маслом) и украшали его голову, шею и хвост золотыми украшениями. Затем, проводивший жертвоприношение брахман предлагал коню остатки вечернего приношения зерна.

После этого, конь, безрогий козёл и дикий бык привязывались к столбам около жертвенного огня, а семнадцать других животных привязывались к коню. Большое число животных (согласно «Яджурведе» — 609), как домашних, так и диких, привязывались к другим столбам на арене жертвоприношения. После этого жеребец подвергался ритуальному убиению и главная царица начинала призывать других жён царя к милосердию. Царицы обходили вокруг жеребца декламируя мантры. В течение следующей ночи, главная жена царя имитировала копуляцию с мёртвым жеребцом, в то время как другие царицы ритуально сквернословили.

На следующее утро, жрецы-брахманы, декламируя стих дадхикра из «Ригведы» проводили ритуал встречи главной жены царя, после того как она провела ночь с конём. Стих дадхикра использовался в ведийских ритуалах для очищение после сквернословия.

Три царицы, с помощью сотен золотых, серебряных и медных игл отмечали линии на теле жеребца, по которым он должен был препарироваться. После этого туша коня рассекалась на части и его мясо поджаривалось. Разные части туши жеребца с криками сваха! предлагались определённым божествам и персонифицированным понятиям. Ашвастути или восхваление коня содержится в «Ригведе» и завершается следующими словами:

Пусть боевой конь принесёт нам прекрасных коров, прекрасных коней, Детей мужского пола, а также богатство, кормящее всех! Пусть Адити создаст нам безгрешность! Пусть конь, сопровождаемый жертвенным возлиянием, добудет нам власть!

Часть из добычи, полученной во время годовых скитаний жеребца, использовалась для награждения брахманов, совершивших яджну. Добыча, полученная на востоке, отдавалась священникам хотар, в то время как адхварью получал в награду одну из дочерей царя и его четвёртую по значимости жену.

В «Шатапатха-брахмане» подчёркивается царская природа ашвамедхи и утверждается, что «ашвамедха есть всё».

Исторические примеры

Правивший в 272—232 годах до н. э. император Ашока из династии Маурьев провозгласил государственной идеологией буддизм и прекратил практику кровавых жертвоприношений, в том числе связанную с легитимностью царской власти ашвамедху. Последующие Маурьи, несмотря на требования индуистского окружения, также не проводили ашвамедху. После падения династии Маурья в 185 году до н. э. ашвамедху совершил Пушьямитра Шунга.

Исторически документированная ашвамедха была проведена Самудрагуптой I около 380 года. В ознаменование данного события были отчеканены золотые монеты и царь Самудрагупта получил титул «махараджадхираджа».

Позднее были проведены ещё несколько яджн, одна из них раджей Каннауджа в XII веке. Эта яджна, однако, так и не была доведена до конца, чему помешал Притхвирадж Чаухан. Последняя ашвамедха, по всей видимости, состоялась в 1716 году. Её совершил раджпутский князь Савай Джай Сингх II из Амбера.

«Рамаяна» и «Махабхарата»

Ашвамедхи описываются в санскритских эпосах «Рамаяне» (кн.1, гл.12—14) и «Махабхарате» (кн.14, гл.86-91).

В «Махабхарате» описывается жертвоприношение, совершённое царём Юдхиштхирой. Его братья сопровождали коня во время его странствий по соседним царствам. Арджуна победил всех царей, отказавшихся подчинится власти Юдхиштхиры. В «Махабхарате» утверждается, что ашвамедха была проведена Юдхиштхирой в точном согласии со всеми правилами и предписаниями Вед.

В «Рамаяне» содержится описание ашвамедхи, совершённой отцом Рамы царём Дашаратхой. Там также утверждается, что ритуал был проведён в строжайшем соответствии с ведийскими предписаниями. Главная жена Дашаратхи Каусалья обходит вокруг коня, ритуально пронзает его тушу тремя ножами и проводит с ним ночь. В завершении ритуала Дашаратха символически отдаёт других своих жён председательствовавшим на яджне жрецам, которые возвращают их ему в обмен на дорогие подарки (1.14.35).

В конце эпоса приводится описание ещё одного ритуала ашвамедха, совершённого при совсем других обстоятельствах. У Рамы была единственная жена Сита, которая находилась в изгнании и на церемонии была символически представлена золотой статуей. Сита в это время жила в лесном ашраме риши Валмики со своими сыновьями-близнецами, Лавой и Кушей, о существовании которых Рама ничего не знал. Во время своих странствий, жертвенный конь в сопровождении армии под предводительством Ханумана входит в лес, в котором проживала Сита со своими сыновьями, и встречает там Лаву. Лава игнорирует предупреждение на табличке на лбу у коня, в котором требуется не препятствовать его движению. Обуздав жеребца, он вместе со своим братом Кушей бросает вызов армии и одерживает над ней победу. Признав в них сыновей Рамы, Хануман отсылает двух братьев в Айодхью, где они примиряются со своим отцом, который принимает Ситу назад во дворец. Сита, однако, не желая продолжать жить, поглощается землёй. Ничего не говорится о том, была ли успешно завершена яджна, но после смерти Ситы Рама несколько раз повторно совершил её, используя для проведения церемонии золотую статую своей жены.

Веды и Пураны

В «Брихадараньяка-упанишаде» (тексте, примыкающем к «Шатапатха-брахмане» и возможно являющимся древнейшей из Упанишад) описывается история сотворения мира в которой мритью «смерть» принимает облик лошади, а ашвамедха отождествляется с солнцем:

Тогда оно превратилось в коня (ашва), который увеличился в размерах (ашват), и стал пригоден для жертвы (медхья); именно поэтому жертвоприношение коня зовётся ашва-медха ... жрецы предложили принадлежавшего Праджапати освящённого коня как посвящение всем богам. Поистине, ашвамедха — это сверкающее и излучающее тепло солнце; его тело — год. Агни — жертвенный огонь; эти миры — его тела. Итак, их двое — жертвенный огонь и жертвоприношение коня. И опять же, они — одно божество: Смерть.

Согласно «Брахма-вайварта-пуране» (185.180) ашвамедха является одним из пяти действий, запрещённых в Кали-югу:

В век Кали запрещается совершать следующие пять действий: приносить в жертву коня, приносить в жертву корову, принимать санньясу, делать подношения мяса предкам и зачинать детей в лоне жены брата.

Согласно Пуранам, коней приносили в жертву не для того, чтобы их убить, а чтобы проверить правильность проведения обряда. При этом животное, принесённое в жертву огню, сразу же получало новое тело. Что касается нынешней эпохи Кали-юги, то сейчас приносить в жертву животных запрещено, потому что не осталось жрецов-брахманов, способных правильно проводить такие жертвоприношения.

Праиндоевропейская религия

Во многих индоевропейских ветвях присутствуют свидетельства жертвоприношения коня, а сравнительная мифология показывает, что подобные жертвоприношения были частью праиндоевропейского ритуала. Ашвамедха является самым ярким сохранившимся свидетельством данной практики, но отдельные её элементы, присутствующие в латинской и кельтской традициях, позволили реконструировать некоторые общие атрибуты.

Галльское имя Эпомедуос происходит от *ek’wo-medhu- «конь+мёд», тогда как ашвамедха происходит либо от *ek’wo-mad-dho- «конь+напившийся» или *ek’wo-mey-dho- «конь+сила». В одном из эпизодов реконструированного мифа царь совокупляется с божественной лошадью и в результате рождаются божественные близнецы. Некоторые учёные, включая Эдгара Поломэ, рассматривают реконструкцию праиндоевропейского ритуала как неоправданную по причине большого различия между существовавшими традициями.

Арья-самадж

В реформаторском движении «Арья-самадж» Даянанды Сарасвати, ашвамедха рассматривается как аллегория или ритуал, направленный на подключение к «внутреннему солнцу» (пране) человека. Даянанда в своём «Введении к комментариям к Ведам» («Introduction to the commentary on the Vedas») отверг классические средневековые комментарии к Ведам Саяны, Махидхары и Уваты как извращённые и «противоположные истинному смыслу Вед». Он представил совершенно символическую интерпретацию обряда: «Империя подобна коню, а её подданные — другим, более низшим животным».

Следуя Даянанде, «Арья-самадж» отрицает сам факт существования доведантического ритуала, утверждая, что само слово, означающее «жертвоприношение коня» не встречается в Самхитах. Свами Сатья Пракаш Сарасвати утверждает, что перечисляемые жертвенные животные являются такими же символическими как и список человеческих жертв в Пурушамедхе. Другие комментаторы допускают существование жертвоприношений, но отвергают представление о возлежании царицы с мёртвым конём.

«Всемирный гаятри паривар» начиная с 1991 года организует «современный вариант» ашвамедхи, при проведении которой вместо настоящего коня используется статуя. Согласно газете «Hinduism Today», в яджне, проведённой в период с 16 по 20 апреля 1994 года в Читракуте, Мадхья-Прадеш приняли участие миллионы людей. В подобных современных яджнах, совершаемых в контексте аллегорической интерпретации ритуала, животных не убивают и отсутствует сексуальная коннотация, а религиозными мотивациями выступают молитва, преодоление препятствий в жизни, победа над врагами, достижение процветания и благополучия, избавление от долгов и т. п.

Критика

Самая ранняя дошедшая до нас критика ритуала принадлежит локаяте, — атеистической школе индийской философии, которая проповедовала различные формы философского скептицизма и религиозного безразличия. Чарвака, основатель данной школы, цитируется в труде Мадхвачарьи «Сарва-даршана-санграха»:

Три автора Вед были шутами, мошенниками и демонами. Все известные изречения пандитов, все непристойные обряды жены царя и разного рода подарки жрецам в ашвамедхе были придуманы шутами, подобно тому как поедание плоти поощрялось орудующими ночью демонами.

Имитационные зоофилия и некрофилия, являвшиеся частью ритуала, приводили в смятение первых учёных-переводчиков «Яджурведы». Ральф Гриффит (1899) отказался переводить ту часть текста, в которой описывался непристойный ритуал, утверждая, что «этого невозможно передать на европейском языке даже в полускрытой форме» (ссылаясь таким образом на другие примеры, в которых он описывает откровенные сцены на латинском, а не на английском). Артур Кит в своём переводе на английский 1914 года также не упоминает эту часть текста.

Эта часть ритуала оскорбила чувства реформатора-далита и одного их авторов Индийской конституции Б. Р. Амбедкара, который часто упоминает ашвамедху в своих трудах как наглядный пример деградации брахманической культуры.

Литература

• Ralph Thomas Hotchkin Griffith, The Texts of the White Yajurveda. Translated with a Popular Commentary (1899),
  • 1987 reprint: Munshiram Manoharlal, New Delhi, ISBN 81-215-0047-8
  • 1990 reprint: edited and enlarged by Surendra Pratap, Nag Publishers,11A/U, A,Jawahar Nagar, Delhi, ISBN 81-7081-212-7
• Ramavarapu Krishnamurti Shastri (trans.), Krishna Yajurvedeeya Taittiriya Samhita, Book VII, The Tirupati Tirumala Devasthanams, Tirumala Tirupati, Andhra Pradesh (2003).
• Dasaradhi Rangacharya,'Srimad-Andhra Vachana Shukla Yajurveda Samhita' (White Yajurveda Samhita in Telugu), Emesco Books, Vijayawada, Andhra Pradesh (1999)
• Dayananda Sarasvati, Introduction to the commentry on the Vedas, Meharchand lachhmandas Publications; 1st ed. (1981), Sarvadeshik Arya Pratinidhi Sabha; 2nd ed. (1984) [web.archive.org/web/20060224183233/www.geocities.com/Athens/Ithaca/3440/int1.html](недоступная ссылка) [www.webcitation.org/5kmlujqeh Архивировано из первоисточника 25 октября 2009.]

Отрывок, характеризующий Ашвамедха

Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
– Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
– Et demandez lui, si les tirailleurs sont postes, – прибавил он. – Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [И спросите, размещены ли стрелки. – Что они делают, что они делают!] – проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
– Хорошо, хорошо, – сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
– Еще успеем, ваше превосходительство, – сквозь зевоту проговорил Кутузов. – Успеем! – повторил он.
В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и сморщившись оглянулся. По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с белым султаном на рыжей энглизированной лошади, другой в белом мундире на вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией служаки, находящегося во фронте, скомандовал «смирно» стоявшим войскам и, салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра, подъехал и салютовал ему.
Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных, серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Болконский, и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые, молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что то. «Верно, в котором часу они выехали», подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которую он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади.
Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату, так пахнуло на невеселый Кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи.
– Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца.
– Я поджидаю, ваше величество, – отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед.
Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не расслышал.
– Поджидаю, ваше величество, – повторил Кутузов (князь Андрей заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как он говорил это поджидаю ). – Не все колонны еще собрались, ваше величество.
Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто взглядом этим жалуясь на Кутузова.
– Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, – сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие, то прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.
– Потому и не начинаю, государь, – сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что то дрогнуло. – Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу, – выговорил он ясно и отчетливо.
В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся друг с другом, выразился ропот и упрек. «Как он ни стар, он не должен бы, никак не должен бы говорить этак», выразили эти лица.
Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая, не скажет ли он еще чего. Но Кутузов, с своей стороны, почтительно нагнув голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты.
– Впрочем, если прикажете, ваше величество, – сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала.
Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича, передал ему приказание к наступлению.
Войско опять зашевелилось, и два батальона Новгородского полка и батальон Апшеронского полка тронулись вперед мимо государя.
В то время как проходил этот Апшеронский батальон, румяный Милорадович, без шинели, в мундире и орденах и со шляпой с огромным султаном, надетой набекрень и с поля, марш марш выскакал вперед и, молодецки салютуя, осадил лошадь перед государем.
– С Богом, генерал, – сказал ему государь.
– Ma foi, sire, nous ferons ce que qui sera dans notre possibilite, sire, [Право, ваше величество, мы сделаем, что будет нам возможно сделать, ваше величество,] – отвечал он весело, тем не менее вызывая насмешливую улыбку у господ свиты государя своим дурным французским выговором.
Милорадович круто повернул свою лошадь и стал несколько позади государя. Апшеронцы, возбуждаемые присутствием государя, молодецким, бойким шагом отбивая ногу, проходили мимо императоров и их свиты.
– Ребята! – крикнул громким, самоуверенным и веселым голосом Милорадович, видимо, до такой степени возбужденный звуками стрельбы, ожиданием сражения и видом молодцов апшеронцев, еще своих суворовских товарищей, бойко проходивших мимо императоров, что забыл о присутствии государя. – Ребята, вам не первую деревню брать! – крикнул он.
– Рады стараться! – прокричали солдаты.
Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левой ногой, настораживала уши от звуков выстрелов, точно так же, как она делала это на Марсовом поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что говорил, думал, чувствовал в этот день тот, кто ехал на ней.
Государь с улыбкой обратился к одному из своих приближенных, указывая на молодцов апшеронцев, и что то сказал ему.


Кутузов, сопутствуемый своими адъютантами, поехал шагом за карабинерами.
Проехав с полверсты в хвосте колонны, он остановился у одинокого заброшенного дома (вероятно, бывшего трактира) подле разветвления двух дорог. Обе дороги спускались под гору, и по обеим шли войска.
Туман начинал расходиться, и неопределенно, верстах в двух расстояния, виднелись уже неприятельские войска на противоположных возвышенностях. Налево внизу стрельба становилась слышнее. Кутузов остановился, разговаривая с австрийским генералом. Князь Андрей, стоя несколько позади, вглядывался в них и, желая попросить зрительную трубу у адъютанта, обратился к нему.
– Посмотрите, посмотрите, – говорил этот адъютант, глядя не на дальнее войско, а вниз по горе перед собой. – Это французы!
Два генерала и адъютанты стали хвататься за трубу, вырывая ее один у другого. Все лица вдруг изменились, и на всех выразился ужас. Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг, неожиданно перед нами.
– Это неприятель?… Нет!… Да, смотрите, он… наверное… Что ж это? – послышались голоса.
Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.
«Вот она, наступила решительная минута! Дошло до меня дело», подумал князь Андрей, и ударив лошадь, подъехал к Кутузову. «Надо остановить апшеронцев, – закричал он, – ваше высокопревосходительство!» Но в тот же миг всё застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был команда. По этому голосу всё бросилось бежать.