Шиваизм

Статья по тематике Индуизм
История · Пантеон
Направления Вайшнавизм  · Шиваизм  · Шактизм  · Смартизм
Верования и практики Дхарма · Артха · Кама Мокша · Карма · Сансара Йога · Бхакти · Майя Пуджа · Мандир · Киртан
Священные писания Веды · Упанишады Рамаяна · Махабхарата Бхагавадгита · Пураны другие
Родственные темы Индуизм по странам · Календарь · Праздники · Креационизм · Монотеизм · Атеизм · Обращение в индуизм · Аюрведа · Джьотиша
Портал «Индуизм»

Шиваи́зм или шайви́зм (дев. शैव धर्म, śaiva-dharma ^IAST) — одно из основных направлений индуизма, традиция почитания Шивы. Шиваизм широко практикуется по всей Индии и за её пределами, в особенности в Непале и Шри-Ланке. Индолог Р. Н. Дандекар считал шиваизм древнейшей из ныне существующих религий цивилизованного мира.

Этимология

Термин происходит от санскритского слова шайва (śaiva ^IAST), которое означает — «происходящий от Шивы» или «имеющий отношение к Шиве». Последователей традиции шиваизма на русском языке обычно называют шиваитами или шайвами.

История

Доарийский период (1500 до н. э. и ранее)

Многие исследователи, среди которых Р. Н. Дандекар и Мирча Элиаде, считают артефакты из Мохенджо-Даро, Хараппа и других археологических площадок северо-западной Индии и Пакистана свидетельством ранней формы поклонения Шиве и Шакти. Эти артефакты включают лингамы и «Печать Пашупати», описанную во множестве исследований. Индская цивилизация достигла своего пика около 2500—2000 до н. э., пришла в упадок к 1800 до н. э., и исчезла к 1500 до н. э. Ряд исследователей полагают, что йога была именно доарийским наследием, связанным с культом прото-Шивы. В противовес теории доарийского возникновения шиваизма, существует Теория исхода из Индии, согласно которой миграции ариев в Индию не было, а Индская цивилизация (и, соответственно, культ прото-Шивы) была индоарийской.

Гипотеза о «протоиндийском» происхождении шиваизма не получила всеобщего признания среди учёных.

Ведийский период (1500 до н. э. — 600 до н. э.)

С одной стороны в древнейшей из Вед — Ригведе поклоняющиеся лингаму упоминаются в негативном контексте: «Пусть членопоклонники не просочатся в наш обряд!», «Когда, не встречающий сопротивления, в измененном облике он овладел Имуществом стовратного, убивая членопоклонников». С другой стороны — Ригведа обращается к Рудре около 75 раз в различных гимнах; напрямую к нему обращено 3 (или 4) гимна:

1. I, 43. — К Рудре (и Соме).
2. I, 114. — К Рудре.
3. II, 33. — К Рудре.
4. VII, 46. — К Рудре.

В Яджурведе к Рудре обращено уже значительное количество гимнов и впервые встречается маха-мантра «Ом намах Шивая». Значительное количество гимнов также можно найти и в Атхарваведе.

В период становления ведийской религии, многие элементы шиваизма уходят в неофициальную среду — Шраману, которая подразумевает некую оппозицию ведийскому брахманизму, сильно ритуализированному внешне. Атрибутом в некоторых течениях шиваизма является череп убитого Брахмана (ведийского священника).

В ведийском брахманизме Рудре-Шиве не поклоняются, а просят удалиться и не вредить.

Период упанишад (600 до н. э. — 300 н. э.)

Ведийская религия теряет свою монополию под натиском различных факторов. Неудовлетворенность людей сложной брахманской ритуальностью, кастовой изоляцией, отсутствием возможности достижения спасения человеком не брахманского происхождения, вызывает глубокие реформы индуизма. Появляются течения, порвавшие с ведизмом (буддизм, адживика), но некоторые начинают утверждаться в рамках ведийской философии, в виде упанишад, — комментариев к Ведам.

По мнению учёных, «Шветашватара-упанишада» представляет собой самый древний текст, в котором была изложена философия шиваизма. Согласно Гэвину Фладу, в тексте этой упанишады представлено:

… богословие, которое возносит Рудру до статуса Верховного Бога, Всевышнего (на санскрите — Īśa ^IAST) который, как и Шива в более поздних традициях, выполняет космологические функции, оставаясь при этом трансцендентным.

По мнению Дандекара, «Шветашватара-упанишада» является для шиваитов тем же самым, что «Бхагавад-гита» для васудэвизма-кришнаизма, хотя «Шветашватара-упанишада» древнее, и именно её идеи легли в основу, и нашли дальнейшее развитие в «Бхагавад-гите».

Период Пуран

Во время правления Гуптов (320—500 года н. э.) развилась пураническая религия и шиваизм быстро распространился по всему индийскому субконтиненту.

Течения шиваизма

В шиваизме присутствует множество различных школ, имеющих определенные региональные и временные изменения, а также различия в философии. Обширная литература в Шиваизме представляет множество философских школ, включая школы недвойственности (абхеда), двойственности (бхеда), и недвойственно-двойственности (бхеда-абхеда). Согласно классификации, предложенной Шивая Субрамуниясвами, шиваизм делится на шесть основных направлений:

Пашупата-шиваизм

Пашупата-шиваизм. Древнейшая известная секта шиваитских монахов-аскетов. Они странствовали, стуча по дорожной пыли железными трезубцами и крепкими посохами. Их масляные волосы были закручены неопрятными кольцами или связаны в узел, на их лицах была запечатлена сильнейшая преданность Богу, их пронзительные глаза видели больше Шиву, чем мир, их бедра были обернуты оленьей шкурой или корой. Пашупаты были бхактами и добрыми магами Шивы, отстранившимися от ведийского общества, в котором господствовали жрецы. В те времена религиозное брожение в Индии усилилось из-за того, что волны шиваитского агамического теизма и буддизма сталкивались, перекатываясь через Гангскую равнину. Прослеживаемая со времен Лакулиши (ок. 200 г.), — бхеда-абхеда, то есть одновременно монистическая и теистическая. Она выделяет роль Шивы как высшей причины и личностного управителя души и мира. Освобожденная душа сохраняет индивидуальность в своем состоянии полного единения с Богом. Конечное слияние уподобляется исчезновению звезд на небе. Сегодня пашупаты, монахи-отшельники, живут в северной Индии и Непале и имеют последователей повсеместно.

Шайва-сиддханта

Шайва-сиддханта. Древняя и широко практикуемая сегодня школа шиваитского индуизма, охватывающая миллионы приверженцев, тысячи действующих храмов и десятки живых монашеских и аскетических традиций. Несмотря на популярность сиддханты, её славное прошлое как всеиндийской религии относительно мало известно людям, а сегодняшняя сиддханта отождествляется в основном с её южноиндийской, тамильской формой. Термин шайва-сиддханта означает «последние или признанные выводы шиваизма». Это формализованная теология божественных откровений, содержащаяся в двадцати восьми Шайва-агамах. Первым известным нам гуру «чистой» (шуддха) традиции шайва-сиддханты был Махарши Нандинатха из Кашмира (ок. 250 г. до н. э.), упомянутый в книге по грамматике Панини как учитель риши Патанджали, Вьягхрапады и Васиштхи. Из письменных работ Махарши Нандинатхи до нас дошли только двадцать четыре санскритских стиха, озаглавленных «Нандикешвара-кашика», в которых он изложил древние учения. Из-за его монистического подхода ученые часто причисляют Нандинатху к представителям школы адвайта.

Кашмирский шиваизм

Кашмирский шиваизм. Оформленная Васугуптой (ок. 800 r.), эта умеренно теистическая, крайне монистическая школа, известная также как пратьябхиджня-даршана, объясняет сотворение души и мира излучением богом Шивой своего динамического первоимпульса. Как «Я» всего сущего, Шива является имманентным и трансцендентным, реальным, но абстрактным Творцом-Хранителем-Разрушителем. Кашмирский шиваизм, который особенно подчёркивает необходимость признания человеком уже существующего единства с Шивой, является самой последовательно монистической из всех шести школ. Он возник в девятом веке в северной Индии, которая тогда представляла собой мозаику из маленьких феодальных царств. Цари-махараджи покровительствовали различным религиям. Ещё силен был буддизм. Тантрический шактизм расцветал на северо-востоке. Шиваизм переживал ренессанс начиная с шестого века, и Шива был самым популярным из индуистских богов. Несмотря на то, что было много знаменитых гуру, из-за географической изоляции Кашмирской долины и позднейшего мусульманского завоевания кашмирский шиваизм имел относительно мало последователей. Ученые только недавно снова явили его писания миру, опубликовав уцелевшие тексты. Первоначальную парампару в недавние времена представлял Свами Лакшман Джу. Сегодня различные организации по всему миру в какой-то степени распространяют эзотерические учения кашмирского шиваизма. Хотя число формальных последователей точно не определяется, эта школа по-прежнему ещё пользуется сильным влиянием в Индии. Многие кашмирские шиваиты покинули раздираемую войной Кашмирскую долину и осели в Джамму, Нью-Дели и повсюду в северной Индии. Эта диаспора преданных шиваитов может ещё послужить распространению учения в новых регионах.

Сиддха-сиддханта

Сиддха-сиддханта. Происходит от линии ранних аскетических орденов Индии. Горакшанатх был учеником Матсьендранатха, святого-покровителя Непала, почитаемого не только индусами, но и некоторыми эзотерическими буддийскими школами. Горакшанатх жил, вероятнее всего, в десятом веке и писал на хинди. Историки связывают линию Горакшанатха с линией пашупатов и их позднейших преемников, а также с сиддха-йогой и агамическими традициями. Сами сторонники Горакшанатха утверждают, что Матсьендранатх получил тайные шиваитские истины непосредственно от Шивы, как и Адинатх, и, в свою очередь, передал их Горакшанатху. Эта школа систематизировала практику хатха-йоги и, собственно, создала почти всю хатха-йогу, как она преподается сегодня. Сегодня эта традиция натхов представлена садху-горакшанатхами и многочисленными другими почтенными орденами гималайских монахов, поддерживающих дух отречения от мира в поисках «Я». Миллионы современных ищущих черпают из их учений, среди которых блистает текст Сватмарамы (XVI век) «Хатха-йога-прадипика» («Освещение йоги»). Из этих мощных древних корней почти во всех странах мира выросли школы йоги. Они напористы. Они динамичны. Они дают результаты — физические, ментальные и эмоциональные. Они обычно не обучают религии индуизма, но дают минимальное представление о пудже, гуру, карме, дхарме и существовании всепроникающей силы, которая называется энергией. Эти свободно сплетенные философские посылки и прагматические результаты, приносимые практиками хатха-йоги, пранаямы и медитации, привлекают все более широкие массы ищущих людей, воспитывавшихся в самых разных религиях. Сегодня эти школы охватывают также аюрведу, астрологию и различные формы холистического целительства. Самым искренним ученикам преподается высшая медитация. Так древняя мудрость сиддха-сиддханты продолжает жить в современную эпоху и улучшает качество жизни человечества и помогает искателям истины достичь цели.

Шива-адвайта

Шива-адвайта. Философия Шрикантхи, изложенная в его «Брахма-сутра-бхашье», шиваитском комментарии к «Брахма-сутрам» (ок. 500—200 г. до н. э.). «Брахма-сутрами» называются 550 кратких стихов Бадараяны, в которых подводится итог Упанишад. «Брахма-сутры», «Бхагавад-гита» и Упанишады являются тремя центральными писаниями различных интерпретаций философии веданты. Шанкара, Рамануджа и Мадхва написали комментарии к этим книгам и вывели три вполне различные философии — соответственно, недуализм, ограниченный недуализм и дуализм — из одних и тех же текстов. Каждый претендовал на истинность его интерпретации Вед и жестко отвергал все другие интерпретации. Шанкара был монистом и придавал почитанию личностного Бога меньшее значение. Рамануджа и Мадхва, наоборот, разработали теистические философии, в которых преданность Вишну считалась высочайшим путём. Но не было школы веданты, которая бы на такую же высоту подняла преданность Шиве. Восполнить этот пробел и стремился Шрикантха. В результате появилась философия, которая называется шива-вишишта-адвайта и весьма сходна с ограниченным недуализмом (вишишта-адвайтой) Рамануджи. В своих комментариях Шрикантха наполнил ведантическую терминологию шиваитским содержанием. Шива-адвайта сегодня не имеет видимого сообщества последователей или формального членства, и эту школу можно понимать не как отдельное движение, а как мудрое примирение веданты и сиддханты. Её особая заслуга — в том, что Аппайя Дикшита способствовал возрождению шиваизма в шестнадцатом веке.

Вирашиваизм

Вирашиваизм. Одна из наиболее динамичных шиваитских школ на сегодняшний день. Она стала широко известной благодаря замечательному южноиндийскому брахману Шри Басаванне (1105—1167). Последователи школы прослеживают корни своей веры до риши древних времен. Вира-, или «героические», шиваиты также известны как лингаяты, «носящие Лингу». Все они должны постоянно носить Лингу в медальоне на шее. Об этой практике Таватиру Шанталинга Рамасвами из Коимбатора сказал недавно: «Поклонение вирашайвов — лучшая форма поклонения, поскольку Шивалингам носится на нашем теле и объединяет душу с Вездесущим. Мы всегда соприкасаемся с Господом Шивой, не прерываясь ни на секунду». Ещё вирашайвов называют лингавантами (лингаятами) и шивашаранами. Сегодня вира-шиваизм — это полная жизни вера, особенно сильная на своей родине в Карнатаке (южная Индия). Около сорока миллионов человек проживают в этом штате, и примерно 25 % населения принадлежит к религии вирашайвов. Едва ли найдется в штате деревня, где нет хоть одного джангамы или матхи (монастыря). В случае рождения в семье лингаятов, ребёнок приобщается к вере в тот же день: его посещает джангама и надевает на него маленький Шивалингам в медальоне на шнурке. Этот лингам человек будет носить всю жизнь.

Капалика

Капали́ка (капалики) (санскр. कापालिक kāpālika ^IAST(ī) — «носящие череп» (kapālikêva ^IAST)) — древнее тантрическое шиваистское направление в индуизме. Как правило, капалики живут в местах сожжения трупов (шмашанах) и поклоняются Шиве в его наиболее грозных обличьях, Капалешвары (Владыки черепов), Бхайравы (Ужасного), Махакалы (Великого времени) и Капалабхрита (Носящего череп). Капалики совершали ритуалы, так или иначе связанные со смертью, кладбищами, мертвыми телами, кровью, иногда нечистотами, сексуальными практиками. Нередко именно они занимались ритуальной подготовкой тела к кремации. Чашей для принятия подношений у капаликов служила верхняя часть человеческого черепа, использовалась и другая атрибутика, связанная со смертью (четки из человеческих костей, череп брахмана на посохе, жизнь на кладбищах и др.).

Агхори

Агхори или Агхора (санскр. अघोर) — индуистская аскетическая религиозная школа, отколовшаяся от капалики в XIV веке. Многие индуисты клеймят агхори как не-индуистское учение, из-за табуированных ритуалов, практикуемых ими. Агхори поклоняются Шиве и при этом, в отличие от других садху, практикуют ритуальный каннибализм, употребляют алкогольные напитки, используют человеческие черепа (Капалы) в различных ритуалах, медитируют на местах захоронений и местах сожжения трупов (шмаша́нах).

Общие особенности школ шиваизма

Шиваитские школы в очень многом отличаются друг от друга. Но все они, в основном, пользуются следующим:

• Пепел — бхасма или вибхути — повсеместно используется всеми шиваитскими школами. Это может быть пепел от яджны или иного ритуала с использованием огня. Но наиболее почитаем пепел с мест кремации — шмашанов. Пепел, нанесённый на тело, символизирует отрешённость от мира и указание на конечность существования в мире майи. Пепел наносят на лоб, грудь, шею и руки тремя горизонтальными полосами, или покрывают им всё тело. При его нанесении обычно читается мантра из «Бхасма-джабала-упанишады»:

agniriti bhasma .. vāyuriti bhasma .. jalamiti bhasma .. sthalamiti bhasma .. vyometi bhasma .. devā bhasma .. ṛṣayo bhasma ..

Огонь — это бхасма! Воздух — это бхасма! Вода — это бхасма! Земля — это бхасма! Пространство — это бхасма! [Все] боги — бхасма! Риши — бхасма!

• Рудракша — «глаз Рудры» — вид вечнозелёных широколиственных деревьев семейства элеокарповых. Зёрна рудракши используются во всех шиваитских школах. Их используют как объект поклонения, делают из них четки и используют как украшения и обереги.
• Лингам — основной не антропоморфный символ Шивы. Является основной и самой важной формой и (или) образом Шивы. В большинстве случаев представляет собою вертикально поставленный цилиндр с закруглённой или полусферической вершиной. Чаще всего имеет в основании круг (редко — квадрат), символизирующий йони. Образ Линга-йони-мурти символизирует собою «неделимое единство мужского (Шива, пассивного) и женского (Деви, активного) начал, от соединения которых исходит жизнь». Некоторые направления шиваизма — в основном, лингаяты — в своей практике используют лингам без йони.

Пепел, рудракшу и лингам, кроме того, используют в ритуале большинство направлений смартизма и шактизма.

См. также

• Капалика
• Кашмирский шиваизм
• Панча сукта
• Трика

Литература

• Шиваиты // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Дандекар Р.Н. От Вед к индуизму. Эволюционирующая мифология. — М.: «Восточная литература» РАН, 2002. — ISBN 5-02-016607-3.
• Bhandarkar Ramakrishna Gopal. Vaisnavism, Śaivism, and Minor Religious Systems. — New Delhi: Asian Educational Services, 1913. — ISBN 81-206-0122-X. Third AES reprint edition, 1995.
• Bhattacharyya (Editor) Haridas. The Cultural Heritage of India. — Calcutta: The Ramakrishna Mission Institute of Culture, 1956. Four volumes.
• Chakravarti, Mahadev (1994), written at Delhi, The Concept of Rudra-Śiva Through The Ages (Second Revised ed.), Motilal Banarsidass, ISBN 81-208-0053-2
• Flood Gavin. An Introduction to Hinduism. — Cambridge: Cambridge University Press, 1996. — ISBN 0-521-43878-0.
• Flood Gavin (Editor). The Blackwell Companion to Hinduism. — Malden, MA: Blackwell Publishing Ltd., 2003. — ISBN 1-4051-3251-5.
• Keay John. India: A History. — New York: Grove Press, 2000. — ISBN 0-8021-3797-0.
• Tattwananda, Swami (1984), written at Calcutta, Vaisnava Sects, Saiva Sects, Mother Worship (First Revised ed.), Firma KLM Private Ltd.

Отрывок, характеризующий Шиваизм

«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.