Теория исхода из Индии

Индоевропейцы
Индоевропейские языки
Анатолийские · Албанский Армянский · Балтские · Венетский Германские · Греческие • Иллирийские Арийские: Нуристанские, Иранские, Индоарийские, Дардские Италийские (Романские) Кельтские · Палеобалканские Славянские · Тохарские курсивом выделены мёртвые языковые группы
Индоевропейцы
Албанцы · Армяне · Балты Венеты · Германцы · Греки Иллирийцы · Иранцы · Индоарийцы Италики (Романцы) · Кельты Киммерийцы · Славяне · Тохары Фракийцы · Хетты курсивом выделены ныне не существующие общности
Праиндоевропейцы
Язык · Прародина · Религия
Индоевропеистика

Теория исхода из Индии (англ. Out of India theory) — гипотеза о том, что индоевропейская языковая семья возникла на Индийском субконтиненте и распространилась по территории индоевропейского региона посредством ряда миграций.

Теория исхода из Индии появилась в конце XVIII века в попытке объяснить связь, существующую между санскритом и европейскими языками. Известным её ранним сторонником был Фридрих Шлегель (1772—1829). Впоследствии теория была отвергнута лингвистами, отдавшими предпочтение курганной гипотезе. Однако, результаты проведённых в 2000-е годы генетических исследований поставили под сомнение гипотезы о доисторической миграции индоевропейцев в Индию.

Теория исхода из Индии принимается многими индуистскими националистами и часто является предметом обсуждения в индийской политике. Сторонники теории исхода из Индии принимают как факт то, что Индская цивилизация была индоарийской и в своей аргументации преимущественно опираются на доказательства из санскритской литературы. Теория исхода из Индии всегда имела сторонников среди учёных. Наиболее известными современными защитниками теории являются фламандский индолог Конрад Эльст, немецко-канадский индолог Клаус Клостермайер, греческий санскритолог Николас Казанас, индийский автор и исследователь Шрикант Талагери и индийский археолог Б. Б. Лал.

История

Открытие связи между индийскими и европейскими языками привело в конце XVIII века к созданию индоевропеистики, и некоторые исследователи предположили, что праиндоевропейским языком должен был быть санскрит. Подобного мнения придерживался Фридрих Шлегель — один из выдающихся индоевропеистов раннего периода. Он, наряду с некоторыми другими учёными, выдвинул гипотезу о том, что Индия была прародиной всех индоевропейских языков. Однако многие учёные, такие как Уильям Джонс, с самого начала полагали, что санскрит и родственные ему языки произошли от общего индоевропейского праязыка.

Развитие сравнительно-исторического языкознания, в особенности закона палатализации, и открытие гортанных звуков в хеттском языке пошатнуло статус санскрита как наиболее древнего языка в воссозданной семье, уделив ему роль одного из дочерних языков индоевропейского праязыка. Это значительно ослабило позицию сторонников гипотезы о том, что Индия являлась прародиной индоевропейцев.

Этнолог и филолог Роберт Гордон Латам был одним из первых учёных, выдвинувших гипотезу о том, что, согласно принципам естественной науки, местом происхождения языковой семьи, скорее всего, является район её наибольшего разнообразия, который, в случае с индоевропейскими языками, расположен в центральной и восточной Европе, где находятся италийская, венетская, иллирийская, германская, балтийская, славянская, фракийская и греческая ветви индоевропейской языковой семьи, в противоположность Южной Азии, где существуют только индоарийские языки. Лачхми Дхар Калла аргументирует, что бо́льшее лингвистическое разнообразие индоевропейских языков в Европе является результатом ассимиляции иностранных языковых элементов, а прародину языковой семьи следует искать в районе наименьших языковых изменений, где языковая семья менее всего подверглась субстратным влияниям. Аргументы Лачхми Дхара также применялись и в западных дебатах о индоевропейской прародине, где они использовались в вопросе нахождения индоевропейской прародины около района распространения литовской и анатолийской ветви индоевропейских языков.

Хронология

Историю Индии неолита и бронзового века принято делить на четыре периода:

1. Дохараппский (ок. 7000 до 3300 до н. э.)
2. Раннехараппский (3300 до 2600 до н. э.)
3. Зрелый хараппский (2600 до 1900 до н. э.)
4. Позднехараппский (1900 до 1300 до н. э.)

Вариант гипотезы о индийской прародине ариев, предложенный Конрадом Эльстом и названный им «новой невторженческой моделью», заключается в следующем:

Во время VI тысячелетия до н. э. протоиндоевропейцы обитали в североиндийском регионе Пенджаб. В результате демографической экспансии, они заселили Бактрию и Согдиану. Парады двинулись дальше, заселив побережье Каспийского моря и большую часть Центральной Азии, в то время как сины мигрировали на север и поселились в Таримском бассейне в северо-западном Китае, сформировав тохарскую группу индоевропейцев. Эти группы принадлежали к протоанатолийцам и осели в этом регионе к XX веку до н. э. Эти народы говорили на древнейшей форме протоиндоевропейского языка, который, в процессе общения с населением Анатолии и Балканского региона, преобразовался в самостоятельный диалект. Обитая в Центральной Азии, они начали использовать лошадей. В более поздний период, они заселили Западную Европу, принеся, таким образом, индоевропейские языки в этот регион. В течение IV тыс. до н. э. цивилизация на полуострове Индостан эволюционировала в урбаническую Индскую цивилизацию. В этот же период, протоиндоевропейские языки эволюционировали в протоиндоиранский язык. В этот же период индоиранцы, в результате внутренних противостояний и конфликтов, постепенно выделились в отдельную группу и мигрировали на запад в направлении Месопотамии и Персии (где, возможно, обитали пахлавы) и также расселились на части территории Центральной Азии. Когда миграция подошла к концу, в Индии остались протоиндоарии. В конце зрелого хараппского периода, река Сарасвати начала высыхать и оставшиеся индоарийцы разделились на ряд групп. Одни из них мигрировали в западном направлении и к XV веку до н. э. и стали править хурритским царством Митанни (см. Митаннийский арийский язык), другие — мигрировали на восток и заселили Индо-Гангскую равнину, а некоторые — направились на юг и вошли в контакт с дравидами.

Языкознание

См. также: Лингвистика и Сравнительно-историческое языкознание

Шрикант Талагери и Николас Казанас адаптировали к теории исхода из Индии модель распространения языков Джоханны Николс, переместив предложенную Николс предполагаемую прародину индоевропейцев из Бактрии-Согдианы в Индию. Эти идеи не соответствуют господствующим представлениям в современной лингвистике. Конрад Эльст, в свою очередь утверждает, что вероятнее всего прародина индоевропейцев располагалась в фонетическом ареале сатем. Согласно альтернативному объяснению, которое дают сторонники «индийской прародины», Индия изначально была ареалом кентум. Первые мигрировавшие носители индоевропейских диалектов (хеттского, италийского, кельтского и германского) перенесли группу кентум в границы индоевропейского распространения (Европу, Анатолию, Китай). Такие диалекты, как балтийский, фракийский и фригийский, носители которых мигрировали позднее, находились в процессе формирования. Носители славянского, иранского и армянского диалектов мигрировали последними — эти диалекты, вместе с оставшимися на территории Индийского субконтинента индоарийскими языками приняли форму сатем. Подобное объяснение согласуется с так называемой «побочной теорией», согласно которой наиболее консервативные языковые формы располагаются на окраинах ареала, а не в его центре.

Сравнительно-историческое языкознание

Существует двенадцать ветвей индоевропейской языковой семьи. Две индоиранские ветви, индийская (индоарийская) и иранская, преобладают на востоке, на территории Скифии, Ирана и Северной Индии. Хотя среди учёных не существует единого мнения относительно точной последовательности, в которой различные семьи разделились и мигрировали из прародины, большинство лингвистов придерживается мнения, что анатолийская была первой ветвью, отделившейся от индоевропейской семьи.

Вдобавок к этому, греко-арийская изоглосса показывает, что греческий и индоиранский языки, возможно, какое-то время имели общую прародину, перед тем как отделиться от других индоевропейских ветвей. Возможно, эта прародина располагалась в северо-западной Индии (гипотеза, которой отдают предпочтение сторонники теории исхода из Индии) — или в Понто-Каспийской степной области, как полагают сторонники Курганной гипотезы.

Согласно профессору лингвистики и санскрита Иллинойского университета в Урбана-Шампейн Гансу Хоку, если не принимать во внимание такие лингвистические доказательства, как изоглоссы, тогда гипотезу исхода из Индии «сравнительно легко принять».

Субстратные влияния в ведийском санскрите

Одной из основных причин, по которой Индию не принимают как возможную индоевропейскую прародину, является наличие в Южной Азии доиндоевропейского языкового субстрата.

Томас Барроу составил список из 500 иностранных слов в «Ригведе» которые, как он полагает, были заимствованы из дравидийских языков. Францискус Кёйпер обнаружил 383 ригведийских слова, не имеющих индоарийского происхождения — это составляет около 4 % языкового словаря «Ригведы». По его мнению, они были заимствованы из древнего дравидийского языка, древних языков мунда и ряда других языков. Пауль Тиме, в свою очередь, выступает против дравидийской этимологии слов ведийского санскрита, давая им индоарийские и санскритские этимологии. Он порицает то, что по его мнению является неверно направленным «усердием отыскивать дравидийские заимствования в санскрите». Рахул Петер Дас утверждает, что «не существует даже одного случая, в котором иностранное происхождение как ригведийских, так и, возможно вообще ведийских слов получило всеобщее признание». Кёйпер указывает на наличие большого объёма индоевропейского сравнительного материала, и ограниченный объём дравидийского и мунда. По его мнению, невозможность ясного подтверждения индоевропейской этимологии ведийского слова свидетельствует об отсутствии таковой. Витцель аргументирует, что в самых ранних слоях «Ригведы» заметно влияние древних форм языков мунда, и только в более поздних — дравидийских языков, из чего можно сделать вывод, противоречащий общепринятым за последние два столетия взглядам: изначально Пенджаб населяли носители древней формы языка мунда, а не дравидийцы, с которыми арии вошли в контакт позднее.

Дравидийские и другие южноазиатские языки разделяют с индоарийскими языками ряд синтаксических и морфологических черт, чуждых другим индоевропейским языкам. Фонологически, присутствуют ретрофлексные согласные, которые перемежаются с зубными согласными в индоарийских языках, а морфологически — герундий. Ряд лингвистов-сторонников теории о внешнем происхождении арийских языков склонны к признанию того, что разница в синтаксическом развитии в индоарийских языках является продуктом внутреннего развития, а не результатом субстратных влияний или адстрата. Тикканен утверждает, что «принимая во внимание исключительно региональное влияние ретрофлексных согласных и их присутствие во многих ранних заимствованных словах, кажется маловероятной теория, согласно которой индоарийские ретрофлексные согласные появились в регионе, в котором отсутствовал их субстрат».

Озабоченность также вызывает большой временной промежуток между сравниваемыми источниками, который может рассматриваться как серьёзный методологический недостаток. Синтаксис «Ригведы» сравнивается с воссозданным протодравидским языком. Первыми полностью читаемыми, поддающимися датировке, и достаточно объёмными для использования в лингвистическом анализе являются тамильские надписи династии Паллава середины VI века н. э., появившиеся через целых два тысячелетия после «Ригведы». Подобным же образом, существует крайне скудный материал для сравнительного анализа языков мунда — временной промежуток, в этом случае, составляет целых 3,5 тыс. лет.

Конрад Эльст утверждает, что присутствие дравидийских элементов в санскрите вполне можно объяснить в рамках теории исхода из Индии. Используя гипотезу Дэвида Макальпина о эламо-дравидийских языках, Эльст предполагает, что Месопотамия была их древней прародиной, откуда языки распространились по побережью к Синду и далее в Южную Индию, где они присутствуют и по сей день. Согласно Эльсту, данная теория поддерживает идею о том, что раннехараппская культура, возможно, была дву- или многоязычной. Эльст утверждает, что присутствие языка брауи, сходство между эламскими и хараппскими надписями, а также сходство индоарийского и дравидийского языков указывает на то, что носители этих языков взаимодействовали до прихода индоарийцев на юг и последовавшего за этим смешения рас.

Эльфенбайн аргументирует, что присутствие брауи в Балочистане объясняется поздней миграцией, произошедшей в течение последнего тысячелетия.

Согласно Эльсту, существуют лингвистические доказательства того, что следы дравидийского влияния в Махараштре и Гуджарате постепенно исчезли. Некоторые элементы в тамильском Сангам, представляющем древнюю форму тамильского языка, указывают на его сходство с санскритом или пракритом. Так как древнейшая узнаваемая форма тамильского языка имеет следы индоарийского влияния, можно предположить, что это санскритское влияние явилось результатом миграции через прибрежные регионы Западной Индии.

Терренс Кауфман и Сара Томасон, специфически описывая феномен языкового контакта, утверждают, что существуют веские доказательства дравидийского влияния на индоарийские языки, произошедшего в результате перенимания индоарийских языков носителями дравидийских языков. Несмотря на то, что многие новые черты в индоарийских языках можно объяснить внутренними влияниями, все они поддаются объяснению только ранним влиянием дравидийских языков. Таким образом, это вопрос принципа достаточного основания — раннее дравидийское влияние объясняет ряд новых черт в индоарийских языках гораздо лучше, чем любое из предложенных «внутренних» объяснений.

По мнению Джорджа Эрдоси, присутствие дравидийских элементов в древних индоарийских языках наиболее правдоподобно можно объяснить тем, что для большинства древних носителей индоарийских языков дравидийский был родным языком, который они постепенно оставили.

Гидротопонимика

Индоарийские языки являются древнейшим источником топонимов и гидронимов в Северной Индии. Шрикант Талагери считает это доказательством того, что индоарийцы были самым древним документированным населением региона.

Согласно Витцелю «в Северной Индии, название рек имеют санскритские имена раннего ведийского периода и имена производные от дочерних языков санскрита, которые появились позднее». Талагери рассматривает это как доказательство теории исхода из Индии, хотя сам Витцель не принимает подобные выводы, указывая на то, что несанскритские имена часто встречаются в регионе Сарасвати (Гхаггар).

По мнению Казанаса, это является свидетельством того, что Хараппская цивилизация находилась под контролем носителей индоарийских языков, из чего можно сделать вывод, что прибытие индоарийских мигрантов в район Индской цивилизации в поздний хараппский период не могло привести к радикальному изменению всей местной гидронимии. Однако, согласно Витцелю: «Неспособность сохранить древние гидронимы даже в долине реки Инда (за небольшими исключениями) указывает на размах социального и политического обвала, постигшего местное население».

Франсиско Виллар, параллельно Витцелю характеризует название мест как глубочайший этнический и лингвистический слой, и утверждает, что первая сеть топонимов и гидронимов в Испании была создана очень древним индоевропейским населением. Эта сеть была настолько густой, что смогла выстоять множество языковых перемен на протяжении истории. Согласно Виллару, даже в тех районах, которые исторически являются частью Страны Басков (то есть не являются индоевропейскими), древние названия мест и имена людей имеют преобладающий индоевропейский характер, а только небольшое количество имён имеет документированную в древних источниках неиндоевропейскую баскскую этимологию. Марио Алинеи цитирует это в поддержку теории палеолитической непрерывности.

Положение санскрита

В ведийском санскрите сохранилось множество архаических аспектов, говоря словами Томаса Барроу: «Ведийский санскрит — это язык, который во многом более архаичен и менее отличен от изначального индоевропейского, чем какой-либо другой член индоевропейской языковой семьи».

По мнению Казанаса, эта языковая стабильность соотносится с географической стабильностью: «если бы индоарийцы мигрировали многие тысячи километров (из российских степей, Европы и/или Анатолии) в течение очень длительного, многовекового периода, встречая на своём пути множество других культур, их язык должен был бы претерпеть гораздо более быстрые и значительные изменения».

Эдвин Брайант утверждает, что в качестве контраргумента подобным рассуждениям можно привести альтернативное объяснение наличия в ведийском санскрите индоевропейского акцента: будучи священным языком, санскрит искусственным образом сохранил формы, которые иначе эволюционировали бы и превратились бы в обычный разговорный язык. Ведийский санскрит, также как и другие священные языки, является мёртвым языком, развившимся в классический санскрит к VI веку до н. э. и установившимся спустя много веков после того, как Северная Индия была заселена индоариями.

Для сравнения, литовский язык является современным, национальным языком, в котором по сегодняшний день сохранились индоевропейские архаизмы, на тысячи лет дольше чем в ведийском санскрите.

Филология

Определение эпохи, в которую появилась и расцвела ведийская литература, имеет важное значение в индоарийском вопросе. В древнейшем ведийском тексте, «Ригведе», содержится множество ссылок на места и естественные феномены на территории нынешних Пенджаба и Харьяны, где, предположительно, она и была написана. Дата составления «Ригведы» соответствует периоду самого раннего присутствия ведийских ариев в Индии. Согласно общепринятому научному мнению, «Ригведа» была составлена в середине II тысячелетия до н. э. в поздний хараппский период. Сторонники теории исхода из Индии полагают, что текст «Ригведы» гораздо более древний и был составлен в ранний хараппский период. Связывая археологические и астрономические свидетельства с данными, содержащимися в ведийских текстах, приверженцы теории полагают, что бо́льшая часть «Ригведы» была составлена до периода индской цивилизации.

Река Сарасвати

Во многих гимнах всех десяти мандал «Ригведы» (за исключением 4-й) прославляется или упоминается могучая река Сарасвати, протекающая «от гор к Индийскому океану». Шрикант Талагери утверждает, что «Сарасвати упоминается гораздо чаще, чем Инд и играет настолько важную роль во всей „Ригведе“, что ей поклоняются как одной из трёх великих богинь».

Согласно учёным, занимающимся изучением окружающей среды в доисторические времена, река Сарасвати высохла после того, как по крайней мере два из её притоков, Сатледж и Ямуна, изменили своё русло. «Цепь тектонических событий отвела русло Сатледжа на запад (в Инд), а Ямуну на восток (в Ганг)… этим объясняется исчезновение такой могучей реки как Сарасвати». Процесс завершился около 1750 года до н. э., но начался он гораздо ранее, возможно со смещения пластов и огромного наводнения в период между 1900 и 2100 годами до н. э. П. Х. Франкфорт, используя изображения, полученные с французского спутника SPOT обнаружил, что огромная река Сарасвати существовала в дохараппский период и начала высыхать в середине IV тысячелетия до н. э. Во время хараппского периода, сложная сеть ирригационных каналов использовалась только в южной части долины реки Инд. Согласно этим исследованиям, датой составления «Ригведы» можно считать начало IV тысячелетия до н. э.

Однако, в 10-й мандале «Ригведы», даётся список названий рек, в котором Сарасвати просто упоминается, а превозносится в основном Инд. Это можно объяснить тем, что гимн из последней, 10-й мандалы «Ригведы», возможно, датируется периодом, когда Сарасвати начала высыхать (середина IV тысячелетия до н. э.) и потеряла своё превосходство. Большинство учёных сходятся на том, что 10-я мандала «Ригведы» была составлена позднее.

Вдоль русла Сарасвати было обнаружено 414 археологических мест, тогда как в долине реки Инд — только около сорока. Около 80 % обнаруженных мест раскопок датируются IV или III тысячелетием до н. э., из чего можно предположить, что культура в долине реки Сарасвати в это время находилась в периоде своего расцвета. Если принять, что ригведийские гимны были составлены в этот период, то индоарийская миграция логически не могла иметь места, так как индоевропейцы должны были обитать в Индии уже в IV тысячелетии до н. э.

Элементы, не упоминаемые в «Ригведе»

Индская цивилизация была достаточно урбанизированной и развитой для своей эпохи. Согласно теории индоарийской миграции, мигрирующие арии, написавшие «Ригведу», перед тем как обосноваться в своих землях должны были войти в контакт с Хараппской цивилизацией и начать использовать некоторые ресурсы, находившиеся там в употреблении; отсутствие упоминания этих элементов в «Ригведе» свидетельствует о том, что она была составлена до того, как они появились в Индии.

• В «Ригведе» ничего не говорится о серебре. Там упоминается айас (металл или медь/бронза) и чандра или хиранья (золото). Серебро обозначается термином раджатам хираньям, что в буквальном переводе означает «белое золото», и упоминается только в послеригведийских текстах. Принято считать, что серебро начали использовать в IV тысячелетии до н. э. и археологически доказано, что этот металл применялся в Хараппской цивилизации.

• Хараппская культура не упоминается в «Ригведе». К её характерным чертам можно отнести городскую жизнь, монументальные здания и алтари, построенные из кирпича. Кирпичи не упоминаются в «Ригведе» и слово иштака (кирпич) впервые встречается только в послеригведийских текстах. Описываемый в «Ригведе» алтарь представляет собой небольшое углубление в земле покрытое травой. Кирпичные алтари типичны для более поздних ведийских текстов.

• В «Ригведе» ничего не говорится о рисе и хлопке. Встречается сложное слово, которое в более поздних текстах упоминается для обозначения рисовых пирогов, используемых в ведийских яджнах, на само слово врихи (рис) не встречается ни разу. Следы использования риса были найдены по крайней мере в трёх местах раскопок Индской цивилизации: Рангпур (2000 год до н. э. — 1500 год до н. э.), Лотхал (около 2000 года до н. э.) и Мохенджо-Даро (около 2500 года до н. э.) Несмотря на огромную роль, которую рис играл в ведийских ритуалах более позднего периода, он даже не упоминается в «Ригведе». Существуют свидетельства того, что хлопок впервые начал культивироваться в период Хараппской цивилизации. Следы его культивации были также найдены во многих местах раскопок, относящихся к более позднему периоду.

• Понятие «накшатры» развилось около 2400 года до н. э. Накшатры имели важное религиозное значение, однако «Ригведа» ничего не упоминает об этом, из чего можно заключить, что она была составлена до этого периода. В самой поздней, 10-й мандале «Ригведы» упоминаются созвездия, — концепция, которая была известна практически всем древним культурам. Однако, там не даётся определения накшатр как «лунных стоянок».

• С другой стороны, утверждается, что в «Ригведе» не упоминается термин «меч», хотя в бронзовом веке мечи широко использовались в Бактрии и Пираке. Ральф Гриффит в своём переводе «Ригведы» использует слово «меч» 12 раз, включая такие древние мандалы как 5-ю и 7-ю, однако, в большинстве случаев, в буквальном переводе санскритский термин ваши (vāśī ^IAST) имеет более общее значение и переводится как «острое орудие». Принято считать, что переход от кинжалов к мечам в бронзовом веке был постепенным.

Перечисленные выше элементы упоминаются в более поздних ведийских текстах — самхитах, Брахманах и сутрах. Например, кирпичные алтари описываются в «Шатапатха-брахмане» 7.1.1.37 и 10.2.3.1; рис (врихи) — в «Атхарва-веде» 6.140.2; 7.1.20; хлопок (карпаса) — в «Дхарма-сутрах». Факт конвергенции послеригведийских текстов с хараппской культурой уже давно был замечен археологами. Бриджит Аллчин и Ф. Рэймонд Аллчин утверждают, что вне всякого сомнения, эти элементы «детально описаны в более поздних ведийских текстах».

Основываясь на вышеизложенных данных, сторонники теории исхода из Индии полагают, что практически вся «Ригведа» (за исключением нескольких отрывков, добавленных позднее) была составлена в период, предшествовавший Индской цивилизации.

Воспоминания прародины

Другим аргументом в поддержку теории исхода из Индии является тот факт, что Веды ничего не говорят о миграции ариев в Индию и не упоминают их возможную прародину. Подобная аргументация вполне приемлема, так как описания миграций содержатся во многих ранних мифологических и религиозных текстах. Классическим примером может служить библейская книга Исход, в которой описывается миграция израильтян из Египта в Ханаан.

Конрад Эльст и другие сторонники теории исхода из Индии утверждают, что если бы арии прибыли в Индию всего за несколько веков до составления ранних ригведийских гимнов, то миграция и прародина ариев должны были бы быть упомянуты в «Ригведе». Сторонники теории указывают на то, что другие миграционные истории других индоевропейских народов были исторически или археологически документированы, и что вполне логично было бы ожидать встретить подобные же подтверждения, если бы индоарии на самом деле пришли в Индию извне.

Среди учёных озабоченность вызывает степень исторической точности данных, почерпнутых из «Ригведы», которая представляет собой сборник гимнов, а не повествование по истории племён и народов. Наиболее древние гимны, предположительно написанные всего несколько столетий спустя после прибытия ариев в Гандхару, составляют только небольшую часть текста «Ригведы».

В отношении миграции индоариев и Хараппской цивилизации, Николас Казанас отмечает:

Арии могли дать другие названия рекам только в случае, если бы они были завоевателями, обладавшими силой навязать это. И, конечно же, то же можно сказать о их ведийском языке: местное население взяло бы на себя труд добровольного изучения очень трудного иностранного языка только в случае, если бы для него в этом была какая-либо значительная выгода, а так как арийские мигранты адаптировались к «культуре и образу жизни» местного хараппского населения и практически ничего не могли им предложить, последние приняли бы язык только под угрозой силы. Таким образом, здесь мы снова открываем, что подобная субстратная аргументация подразумевает вторжение и завоевание. Вторжение представляет собой субстрат всех подобных теорий, даже если в них используются такие термины как «миграция». Арийской иммиграции быть не могло не только по причине отсутствия археологических свидетельств таковой, но и потому, что конечный результат был бы другим. Иммигранты не диктуют свои условия и не навязывают свои желания коренному населению новой страны: они благодарны за то что их приняли и позволили пользоваться землёй и реками для земледелия и животноводства, также как и за любую помощь со стороны местных жителей; со временем, именно пришельцы перенимают язык (и может быть и религию) коренного населения. Невозможно в результате миграции исторически получить эффект вторжения.

Археология

Хауслер утверждает, что археологические находки в Европе свидетельствуют о постоянном линейном историческом процессе, без заметного внешнего влияния. Брайант говорит, что «существует, по крайней мере серия археологических культур, приближение которых к Индийскому субконтиненту можно отследить, даже если оно и не было непрерывным. Того же нельзя сказать о любой гипотетической миграции с востока на запад». Однако есть и противоположная точка зрения с прослеживанием по меньшей мере одного пути миграции из Индостана через Среднюю Азию в Поволжье в энеолите и опровержением возможности миграции из степей Евразии через Среднюю Азию в Иран и Южную Азию в позднем бронзовом веке. По ряду параметров культура бронзового века 2000—1400 гг. до н. э., представленная могильниками Гумугоу-Сяохэ-Аяла Мазар в Тариме, выводится из долины Инда и/или культуры ригведийских индоариев Северо-Западной Индии.

Физическая антропология

Не существует явных генетических свидетельств доисторической миграции из Индии, также как и не имеется свидетельств общего генетического смещения в Европе после эпохи палеолита. Хемфилл не находит «поддержки для любой модели, в которой необходимо было бы признать изначальное население северного бактрийского оазиса Аму-Дарьи выходцами из долины реки Инд».

Практически полное отсутствие за пределами Индии специфически индийской митохондриальной гаплогруппы ДНК исключает переселение из Индии в большом масштабе. Таким образом, исследования по нахождению следов возможной миграции из Индии в основном сфокусированы на Y-хромосом гаплогруппах.

Y-хромосом гаплогруппа R2 характеризуется ДНК-маркером M124 и редко встречается за пределами Индии, Пакистана, Ирана, и южной Центральной Азии. За пределами южной Евразии, M124 с необыкновенно высокой чистотой 0,440 был обнаружен среди грузинских курманджи, и с гораздо более низкой чистотой 0,080 среди курманджи Туркменистана. M124 с чистотой 0,158 обнаруженный среди чеченцев не может являться примером, так был получен в результате анализа всего лишь 19 людей. За исключением этих народностей и цыган, M124 не встречается в Восточной Европе.

Распространение индоевропейских языков ассоциируется с Y-хромосом гаплогруппой R1a1, которая отождествляется с ДНК-маркером M17. Кивисилд «полагает, что источником данной гаплогруппы является южная и западная Азия». Тогда как генографический проект Национального географического общества определил, что M17 появился «в регионе современной Украины или южной России». Генетик и антрополог Спенсер Уэллс утверждает, что «прародина ариев находится за пределами Индии. Мы действительно имеем генетические доказательства этого — явные генетические свидетельства от ДНК-маркера, который появился в южных степях России и Украины в период с 5000 до 10 000 лет назад. Впоследствии он распространился на восток и юг и проник в Индию через Центральную Азию». M17 «показывает, что в течение последних 10 000 лет произошёл массивный генетический наплыв из степей в Индию. Если сопоставить эти данные с археологическими свидетельствами, то старая гипотеза о вторжении степных народов (а не только их языка) становится похожей на правду».

Опубликованные в 2007 году исследования С. Шармы поддерживают индийское происхождение линии R1a1 среди брахманов. Автор указывает на широко распространённое присутствие R1a*, наследственной группы, произошедшей от R1a1, среди кашмирских брахманов и аборигенов индийского племени сахария. Сенгупта утверждает, что «миграции в период раннего голоцена из северо-западной Индии (включая долину реки Инд) передали R1a1-M17 хромосом как центральноазиатским, так и южноазиатским племенам».

О древней миграции населения с Y-гаплогруппой R1a1a (M17) из Южной Азии в Европу говорят исследования Питера Андерхилла, что косвенно подтверждает теорию об исходе предков части современных европейцев из Индии.

Критика

• Согласно принципу центра языкового притяжения, наиболее вероятная прародина языковой семьи должна находиться в ареале её наибольшего разнообразия. В Индии присутствует только одна ветвь индоевропейских языков, индоарийская, тогда как италийская, венетская, иллирийская, германская, балтийская, славянская, фракийская и греческая ветви расположены в Центральной и Восточной Европе. Теория о индийской прародине кажется маловероятной по причине того, что если принять, что прародина индоевропейцев располагалась в Индии, а не в регионе, находящимся вблизи центра наибольшего языкового разнообразия в Европе, то для этого потребовался бы ряд гораздо более длительных миграций.

• В индоарийских языках присутствуют следы влияния дравидийских языков и языков мунда, — влияние, которое не наблюдается во всех других индоевропейских ветвях. Если бы индоевропейская прародина располагалась в Индии, то индоевропейские языки должны были бы иметь следы влияния этих языковых семей.

• Для подтверждения теории миграции носителей праиндоевропейского языка из Индии необходимо принять гораздо более раннюю датировку «Ригведы», чем та, которая принята в научных кругах. Это необходимо для того, чтобы выделить достаточно долгий период времени, необходимый для завершения более длительных миграций.

Литература

• Alinei, Mario (2003), "Linguistic and interdisciplinary evidence for Indo-European, Uralic and Altaic indigenism in Eurasia", Quaderni di semantica Т. XXIV (2) .
• Blench, Roger & Spriggs, Matthew, eds. (1997), Archaeology and Language, vol. I: Theoretical and Methodological Orientations, London: Routledge .
• Bryant, Edwin (2001), The Quest for the Origins of Vedic Culture: The Indo-Aryan Migration Debate, Oxford University Press, ISBN 0195137779 .
• Cavalli-Sforza, Luigi Luca (2000), Genes, Peoples, and Languages, New York: North Point Press .
• Chaubey et al. (2007), "Peopling of South Asia: investigating the caste-tribe continuum in India", BioEssays Т. 29 (1): 91-100 .
• Diakonoff, Igor M. (1995), "Two Recent Studies of Indo-Iranian Origins", Journal of the American Oriental Society Т. 115 (3): 473-477 .
• Dyen, Isidore (1965), "A Lexostatistical Classification of the Austronesian Languages", International Journal of American Linguistics (suppl.) 31: 1–64
• Elst, Koenraad (1999), [voi.org/books/ait/ Update on the Aryan Invasion Debate], New Delhi: Aditya Prakashan, ISBN 81-86471-77-4, <voi.org/books/ait/> .
• Erdosy, George, ed. (1995), The Indo-Aryans of Ancient South Asia: Language, Material Culture and Ethnicity, Berlin/New York: Walter de Gruyter, ISBN 3110144476 .
• Handwerk, Brian (January 10, 2006), "[news.nationalgeographic.com/news/2006/01/0110_060110_india_genes_2.html India Acquired Language, Not Genes, From West, Study Says]", National Geographic, <news.nationalgeographic.com/news/2006/01/0110_060110_india_genes_2.html> .
• Hemphill, Brian E.; Lukacs, John R. & Kennedy, K.A.R. (1991), "Biological Adaptations and Affinities of the Bronze Age Harappans", in Meadow, Richard H., Harappa Excavations 1986–1990: A Multidisciplinary Approach to Third Millennium Urbanism, Madison, WI: Prehistory Press .
• Hemphill, Brian E. (1998), "Biological Affinities and Adaptations of Bronze Age Bactrians: III. An Initial Craniometric Assessment", American Journal of Physical Anthropology Т. 106: 329–348 .
• Kazanas, Nicholas (June, 2001). «[www.omilosmeleton.gr/pdf/rie.pdf A new date for the Rgveda]» (PDF) (special issue of Journal of Indian Council of Philosophical Research).
• Kazanas, N. (2002), "Indigenous Indo-Aryans and the Rigveda", Journal of Indo-European Studies Т. 30: 275-334 .
• Kazanas, N. (2003), "Final Reply", Journal of Indo-European Studies Т. 31: 187-240 .
• Kivisild et al. (2003), "[evolutsioon.ut.ee/publications/Kivisild2003b.pdf The Genetic Heritage of the Earliest Settlers Persists Both in Indian Tribal and Caste Populations]", Am. J. Hum. Genet. Т. 72: 313–332, <evolutsioon.ut.ee/publications/Kivisild2003b.pdf> .
• Kuz'mina, E. E. (1994), Откуда пришли индоарии? (Whence came the Indo-Aryans), Moscow: Российская академия наук (Russian Academy of Sciences) .
• Mallory, JP (1998), [books.google.com/books?id=rjFoAAAACAAJ A European Perspective on Indo-Europeans in Asia. In: The Bronze Age and Early Iron Age Peoples of Eastern and Central Asia] (Washingion DC: Institute for the Study of Man. ed.), ISBN 0941694631, <books.google.com/books?id=rjFoAAAACAAJ>
• Mallory, J. P. (2002), "Editor's Note", Journal of Indo-European Studies Т. 30: 274 .
• Mallory, J.P. (1989), In Search of the Indo-Europeans: Language, Archaeology, and Myth, London: Thames & Hudson, ISBN 0-500-27616-1 .
• Parpola, Asko (1998), "Aryan Languages, Archaeological Cultures, and Sinkiang: Where Did Proto-Iranian Come into Being and How Did It Spread?", written at Washington, D.C., in Mair, The Bronze Age and Early Iron Age Peoples of Eastern and Central Asia, Institute for the Study of Man
• Parpola, Asko (2005), "Study of the Indus script", Transactions of the 50th International Conference of Eastern Studies, Tokyo: The Tôhô Gakkai, сс. 28-66 .
• Sahoo et al. (2006), "[www.pnas.org/cgi/content/full/103/4/843 A prehistory of Indian Y chromosomes: Evaluating demic diffusion scenarios]", Proceedings of the National Academy of Sciences Т. 103 (4): 843-848, <www.pnas.org/cgi/content/full/103/4/843> .
• Sapir, Edward (1949), Mandelbaum, David G., ed., Selected Writings in Language, Culture, and Personality, University of California Press, 1985 .
• Talageri, Shrikant G. (2000), [www.voiceofdharma.com/books/rig/ The Rigveda: A Historical Analysis], New Delhi: Aditya Prakashan, ISBN 8177420100, <www.voiceofdharma.com/books/rig/> .
• Thomason, Sarah Grey & Kaufman, Terrence (1988), Language Contact, Creolization, and Genetic Linguistics, University of California Press (published 1991), ISBN 0-520-07893-4 .
• Tikkanen, Bertil (1999), "Archaeological-linguistic correlations in the formation of retroflex typologies and correlating areal features in South Asia", in Blench, Roger & Spriggs, Matthew, Archaeology and Language, vol. IV: Language Change and Cultural Transformation, London: Routledge, сс. 138–148 .
• Villar, Francisco (2000), Indoeuropeos y no indoeuropeos en la Hispania Prerromana, Ediciones Universidad de Salamanca, ISBN 84-7800-968-X .
• Wells et al. (2001), "The Eurasian Heartland: A continental perspective on Y-chromosome diversity", Proc Natl Acad Sci U S A Т. 98 (18): 10244–10249, 2001-08-28 .
• Wells, Spencer (2002), The Journey of Man: A Genetic Odyssey, Princeton University Press .
• Witzel, Michael (1999), "[www.ejvs.laurasianacademy.com/ejvs0501/ejvs0501article.pdf Substrate Languages in Old Indo-Aryan (Ṛgvedic, Middle and Late Vedic)]", Electronic Journal of Vedic Studies Т. 5 (1), <www.ejvs.laurasianacademy.com/ejvs0501/ejvs0501article.pdf> .
• Witzel, Michael (2000-02-17), [www.people.fas.harvard.edu/~witzel/IndusLang.pdf "The Languages of Harappa"], written at Madison, in Kenoyer, J., Proceedings of the conference on the Indus civilization .
• Witzel, Michael (2003), "Ein Fremdling im Rgveda", Journal of Indo-European Studies Т. 31 (1–2): 107–185 .

Ссылки

• Клостермайер К. [psylib.ukrweb.net/books/mullm01/txt11.htm Вопросы теории арийского вторжения и пересмотр истории Древней Индии]
• [www.svabhinava.org/AITvsOIT/ Web Index to AIT versus OIT debate]
• [web.archive.org/web/20080229134241/www.omilosmeleton.gr/english/documents/RVpH.pdf Rig-Veda is pre-Harappan] by Nicholas Kazanas
• [web.archive.org/web/20060918184741/www.omilosmeleton.gr/pdf/rdp.pdf The RV date — a postscript] by Nicholas Kazanas
• [koenraadelst.bharatvani.org/articles/aid/keaitlin1.html Linguistic aspects of the Aryan non-invasion theory] (Koenraad Elst)
• [protovedic.blogspot.com/ The Proto-Vedic Continuity Theory of Bharatiya (Indian) Languages] (S. Kalyanaraman and M. Kelkar)
• [voi.org/books/rig/index.htm The RigVeda — A Historical Analysis] by Shrikant Talageri
• [www.sacred-texts.com/hin/rigveda/index.htm The RigVeda Index] Ralph T.H. Griffith, Translator 1896
• [web.archive.org/web/20041229103236/www.geocities.com/ifihhome/articles/bbl001.html The Homeland of Indo-European Languages and Culture: Some Thoughts] by B.B. Lal
• [web.archive.org/web/20040514210125/www.geocities.com/ifihhome/articles/bbl002.html Why Perpetuate Myths ? — A Fresh Look at Ancient Indian History] by B.B. Lal
• [www.indiastar.com/ancient.htm Book Review] by C. J. S. Wallia
• [www.hindunet.org/hindu_history/ancient/aryan/aryan_agrawal.html Demise of the Aryan Invasion Theory] by Dr.Dinesh Agrawal
• [www.archaeologyonline.net/artifacts/aryan-invasion-history.html Aryan Invasion — History or Politics?] by Dr. N.S. Rajaram
• [gosai.com/writings/the-myth-of-the-aryan-invasion The myth of the aryan invasion] by Swami B.V. Giri
• [ www.academia.edu/17214310/_%D0%9F%D1%80%D0%BE%D0%B8%D1%81%D1%85%D0%BE%D0%B6%D0%B4%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D0%B5_%D0%B8%D0%BD%D0%B4%D0%BE%D0%B5%D0%B2%D1%80%D0%BE%D0%BF%D0%B5%D0%B9%D1%86%D0%B5%D0%B2_AIT_versus_OIT_%D0%B4%D0%B8%D1%81%D0%BA%D1%83%D1%81%D1%81%D0%B8%D1%8F_%D0%BD%D0%B0_%D0%93%D0%B5%D0%BD%D0%BE%D1%84%D0%BE%D0%BD%D0%B4.%D1%80%D1%84_%D1%81%D0%BE%D1%81%D1%82%D0%B0%D0%B2%D0%BB%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D0%B5_%D0%BA%D0%BE%D1%80%D1%80%D0%B5%D0%BA%D1%82%D1%83%D1%80%D0%B0_%D1%80%D0%B5%D0%B4%D0%B0%D0%BA%D1%82%D0%B8%D1%80%D0%BE%D0%B2%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D0%B5_%D0%BF%D1%80%D0%B5%D0%B4%D0%B8%D1%81%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D0%B5_%D1%81%D0%BD%D0%BE%D1%81%D0%BA%D0%B8_%D0%B8_%D0%BF%D1%80%D0%B8%D0%BB%D0%BE%D0%B6%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%8F_%D0%A1%D0%B5%D0%BC%D0%B5%D0%BD%D0%B5%D0%BD%D0%BA%D0%BE_%D0%90.%D0%90._]

Отрывок, характеризующий Теория исхода из Индии

– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.