Королевство Греция

История Греции

Доисторическая Греция (до XXX в. до н. э.)

Эгейская цивилизация (XXX—XII до н. э.)

Западноанатолийская цивилизация

Минойская цивилизация

Кикладская цивилизация

Элладская цивилизация

Микенская цивилизация

Древняя Греция (XI — 146 до н. э.)

Тёмные века (XI—IX вв. до н. э.)

Архаический период (VIII—VI вв. до н. э.)

Классический период (V—IV вв. до н. э.)

Эллинистический период (323 — 146 гг. до н. э.)

Греция в составе Римской державы

Римская Греция (146 до н. э. — 330 н. э.)

Средневековье и Новое время (330—1832)

Византийская империя (330—1453)

Герцогство Афинское (1204—1458)

Османская Греция (1458—1832)

Современная Греция (после 1821)

Война за независимость (1821—1832)

Монархия (1832—1924)

Республика (1924—1935)

Монархия (1935—1973)

Диктатура И. Метаксаса (1936—1941)

Оккупация (1941—1944)

Гражданская война (1944—1949)

Хунта (1967—1974)

Республика (после 1974)

Тематические статьи

Военная история

Греческие имена

Греческий язык

Греческая литература

Королевство Греция
греч. Βασίλειον τῆς Ἑλλάδος
←   ←   ←   ←   ←   ←   ← 1832 — 1973 →   →   →
Флаг Греции Герб Греции
Территориальные изменения Греческого королевства с 1824 по 1947 год
Столица	Афины
Язык(и)	греческий
Религия	Элладская православная церковь
Денежная единица	греческая драхма
Форма правления	Абсолютная монархия (1832—1843) Конституционная монархия (1843—1924, 1935—1974)
Династия	Виттельсбахи, Глюксбурги
Король Греции
- 1832 — 1862 (первый)	Оттон
- 1964 — 1973 (последний)	Константин II

К:Появились в 1832 годуК:Исчезли в 1973 году

Короле́вство Гре́ция (греч. Βασίλειον τῆς Ἑλλάδος (Василион Эллады, Королевство Греции)) — греческая монархия, основанная решением «великих держав» (Великобритания, Франция, Россия), которое закрепила Лондонская конференция 1832 года. Монархия в Греции была признана официально на международном уровне в Константинопольском соглашении 1832 года, кроме того Греции гарантировали полную безопасность и независимость от Османской империи. Таким образом возникло независимое греческое государство, заменившее Первую Греческую Республику, образованную в ходе национально-освободительной войны.

Первая монархия существовала до 1924 года, когда была провозглашена Вторая Греческая Республика. Монархия была восстановлена в 1935 году с возвращением на греческий престол династии Глюксбургов. С приходом военной хунты «чёрных полковников» монархия была ликвидирована, а последний греческий король Константин II был выслан из страны и лишён имущества и греческого гражданства.

Короли Греции

Приведены даты правления греческих монархов.

Династия Виттельсбахов

• Оттон Баварский: 6 февраля 1833 — 23 октября 1862

Династия Глюксбургов

• Георг I: 30 марта 1863 — 18 марта 1913
• Константин I: 18 марта 1913 — 11 июня 1917 года и 19 декабря 1920 — 27 сентября 1922
• Александр I: 11 июня 1917 — 25 октября 1920
• Георг II: 27 сентября 1922 — 25 марта 1924 и 3 ноября 1935 — 1 апреля 1947
• Павел I: 1 апреля 1947 — 6 марта 1964
• Константин II: 6 марта 1964 — 1 июня 1973

Независимость и король Оттон

После нескольких сухопутных и морских побед Греция была почти свободна до 1825 года, но Турция вызвала египетские войска под командованием Ибрагим-паши, который нанёс грекам несколько сильных поражений и взял Месолонгион в 1826 году. На помощь Греции в 1827 году пришли Россия, Англия и Франция, которые подписали Лондонскую конвенцию о посредничестве между сторонами, и послали к берегам Греции свои флоты, которые столкнулись с флотом Ибрагима-паши и уничтожили его в Наваринском сражении 20 октября 1827 года. Ибрагим-паша был вынужден вернуться в Египет, а Греция стала свободной.

Турция признала её независимость по Адрианопольскому мирному договору 1829 года, завершившим русско-турецкую войну. От остатков зависимости Греция была освобождена на Лондонской конференции 1832 года. Временным главой государства в 1828 году был назначен граф Иоанн Каподистрия, который считается первым Президентом Греции.

Таким образом, Греция как самостоятельное государство стало существовать с 1828 года. Каподистрия был убит из личной мести в 1831 году. «Большие государства» воспользовались этим и назначили в 1832 году королём Греции баварского принца Оттона (1833—1862) из династии Виттельсбахов. Политика правительства Оттона, не созывающего Народного собрания, фактически угнетала местное самоуправление, а также обложив страну налогами, вызвала революцию 1843 года, которая вынудила короля согласиться на конституцию 1844 года (парламент из двух палат, право голоса, обусловленное имущественным цензом). В период 1854—1857 годов во время Крымской кампании англо-французская эскадра заняла Пирей и обязала Грецию сохранять нейтралитет. Во внутренней политике правительство короля Оттона на протяжении 20 лет оказывало сопротивление введению конституционного строя, двигаясь к абсолютизму. Революция 1862 года свергла короля Оттона и баварскую династию с греческого престола.

Глюксбурги

См. также: Греция в Первой мировой войне, Национальный раскол и Гражданская война в Греции

Народное собрание 1863 года избрало королём Греции Георга I, сына наследника датского престола. Новый король явился не с пустыми руками: Англия добровольно уступила Греции Ионические острова, находившееся до этого под её протекторатом, как Ионическая республика. Конфликт с Турцией из-за восстания на Крите в 1866—1869 годах был улажен Парижской конференцией. Во время русско-турецкой войны 1877—1878 годов Греция, по совету Англии, сохранила нейтралитет. На Берлинском конгрессе было решено присоединить к Греции значительную часть Эпира и Фессалии, но действительно была присоединена лишь часть этой территории к югу от реки Саламврии и Арди: 13369 км² и около 300 тысяч жителей.

Присоединение Восточной Румелии к Болгарии показалось греческому правительству нарушением равновесия на Балканском полуострове и поводом для военных приготовлений с целью расширения своих границ в Фессалии и Македонии. Но объявление великими державами, которые считали необходимым сохранять порядок на Балканском полуострове с целью сохранения европейского мира, блокады греческих берегов, побудило Грецию отказаться от своих замыслов. Когда в 1889 году на острове Крит началось восстание, Греция сначала под давлением европейской дипломатии воздержалась от любого вмешательства, несмотря на сильное народное движение, поддерживаемое идеями панэллинизма, то есть объединение в одно государство всех греков Оттоманской империи.

Помимо влияния великих держав, активная политика встречала непреодолимую преграду в крайне расстроенном положении финансов. Накопленный государственный долг около 700 млн греческих драхм ложился тяжёлым бременем на невысокие налоговые силы двухмиллионного населения страны. В 1893 году по предложению главы кабинета министров Харилаоса Трикуписа палата постановила сократить сумму выплачиваемых иностранным кредиторам процентов до 30 % обязательных платежей.

В 1896 году новое восстание на Крите вызвало в Греции сильное национальное движение. Правительство на этот раз дало втянуть себя в войну с Турцией, которая закончилась полным поражением греков. Благодаря вмешательству великих держав, Греция была спасена от территориальных потерь, но обязалась уплатить Турции военную контрибуцию в 4 млн турецких лир и ещё 100 тысяч лир частным лицам. Греция также должна была признать установления финансовой контрольной комиссии из представителей великих держав. С назначением международной финансовой комиссии государственное хозяйство было в некоторой степени упорядочено: дефициты исчезли, и проценты по государственным долгам начали выплачиваться вовремя. С 1899 года был проведён ряд реформ: налоговой системы, суда, администрации и школ. Борьба политических партий, которые группировались вокруг крупнейших политический деятелей — Теодороса Делиянниса и Харилаоса Трикуписа нередко выливалась в народные волнения, вызывавшие частые смены правительства.

С 1901 года усилилось стремление использовать волнения в Македонии в пользу идеям панэллинизма, но слабые греческие элементы в Македонии встречали отпор со стороны македонских славян, тяготевших к Болгарии.

10 июня 1905 года был издан новый избирательный закон, по которому число депутатов было уменьшено с 235 до 176, а также было введено всеобщее избирательное право для мужчин.

Революция 1905—1907 годов в России вызвала подъём национально-освободительного движения в Греции. Росло недовольство населения нерешительностью властей воспользоваться результатами Младотурецкой революции и присоединить Крит. В 1909 году группа молодых офицеров, так называемая, «Военная лига», захватила власть и в 1910 году передала пост премьер-министра лидеру критских либеральных националистов Элефтериосу Венизелосу. С ним во главе Греция создала мощный союз с Болгарией, Черногорией и Сербией. Это позволило ей присоединить в результате Балканских войн 1912—1913 годов Крит, Эпир, южную Македонию и часть Западной Фракии. Площадь Греции увеличилась с 65 тысяч км² до 110 тысяч, а население — соответственно с 2,7 млн до 4,4 млн человек.

В 1913 году король Георг I был убит, и престол занял его сын, Константин I, который уже успел завоевать славу среди греков своими победами в ходе Балканских войн в Эпире и Македонии. Однако с началом Первой мировой войны Константин принял единоличное решение не воевать против Германии, о чём заверил кайзера Германии Вильгельма II. Между тем премьер-министр Элефтериос Венизелос избрал политику нейтралитета, благосклонного к Антанте. Таким образом, возникло противостояние двух полярно противоположных политиков. В конце концов решение союзников открыть в Греции Балканский фронт заставило Венизелоса выступить против политики короля. Кроме того, в 1916 году Венизелос сформировал в Салониках проантантовское правительство. Через полгода страны Антанты вынудили Константина I отречься от престола в пользу своего сына Александра, после чего Греция официально объявила войну Германии 29 июня 1917 года, а Венизелос вернулся в Афины в качестве действующего премьер-министра. По результатам войны Греция вновь расширила свою территорию, присоединив Восточную Фракию, Галлиполи, острова Имброс (Гекчеада), Тенедос (Бозджаада) и округ Смирна (Измир) в Анатолии.

Несмотря на геополитические успехи, Греция была экономически истощена войной, большинство греков бедствовали, поэтому на новых выборах либеральная партия Венизелоса не получила поддержки. К власти вернулся король Константин I, так как Александр умер накануне выборов. Новое правительство проводило слишком агрессивную политику в Анатолии, развязав новую греко-турецкую войну против Мустафы Кемаля Ататюрка. После поражения в войне Греция потеряла Смирну, Имброс, Тенедос и Восточную Фракию в пользу Турции.

В результате произошёл масштабный обмен населением, который в истории получил название Малоазиатская катастрофа: из ставшей турецкой Анатолии переселилось 1,4 млн греков.

Разочарованные греки вторично сбросили с престола Константина I, новым королём стал сын последнего, Георг II, также на пост премьер-министра вернулся Элефтериос Венизелос. Однако на этот раз политическую ситуацию в стране усложнили республиканцы, отколовшиеся от либеральной партии Венизелоса. В 1923 году они заставили Георга II добровольно оставить престол и Венизелосу установить республику.

Вторая Греческая Республика

Когда 25 марта 1924 года была провозглашена Вторая Греческая Республика, это решение было почти единодушно поддержано плебисцитом в апреле 1924 года. Следующее десятилетие (1925—1935 годы) было периодом крайней политической нестабильности в Греции, и вызвало глубокий экономический кризис. В октябре 1935 года состоялся очередной государственный переворот, который вернул к власти короля Георга II, однако стабилизировать обстановку так и не удалось.

Восстановление монархии

По инициативе Компартии Греции ещё в 1934 году был создан Народный фронт в составе Коммунистической партии Греции, левых профсоюзов, отдельных социалистических групп, Аграрной партии. После расстрела бастующих в Салониках 9 мая 1936 года было опубликовано воззвание ЦК КПГ и парламентской фракции Народного фронта, в котором осуждались преступные действия правительства и содержался призыв к народу и армии подняться на борьбу. Однако 4 августа 1936 года генерал Иоаннис Метаксас осуществил фашистский переворот и установил режим диктатуры, распустил все политические партии, арестовал их лидеров. За первые 3 месяца после прихода к власти Метаксаса были сосланы на пустынные острова свыше 1000 антифашистов. Во внешней политике правительство Метаксаса проводил курс на сближение с Германией.

Под руководством Метаксаса Греция вступила во Вторую мировую войну. На оккупированной территории развернулось широкое Движение Сопротивления. Однако скоро отношения между многими партизанскими группировками настолько обострились, что в 1943 году после Афинской всеобщей забастовки в Греции вспыхнула Гражданская война. В 1944 году Греция была освобождена от нацистов.

Однако раскол в обществе всё дальше углублялся. Плебисцит 1946 года вновь вернул на престол Георга II, что только усилило противостояние в гражданской войне. Коммунисты реорганизовались в Демократическую армию Греции, а рост партизанского движения побудил антикоммунистов ко всё более жёстким действиям. В 1947 году по предложению президента США Гарри Трумэна была утверждена программа помощи Турции и Греции. После разрыва в 1948 году с Югославией и СССР партизаны постепенно потеряли свою боеспособность, а в 1949 году гражданская война завершилась.

Между тем 1 апреля 1947 года королём Греции был провозглашён Павел I, сын короля Константина I и брат короля Георга II. Его попытки налаживания международных отношений Греции повлияли положительно на развитие экономики. Павел I был первым председателем Греческого государства, кто нанёс официальный визит правителю Турции. Однако из-за попытки Греции вернуть остров Кипр отношения с Британией, относившейся до того момента вполне благосклонно, несколько усложнились. Наконец в 1960 году Кипр был провозглашён независимой республикой.

Несмотря на позитивные тенденции, в Греции ширилась приверженность республиканства, а король Павел и его жена королева Фредерика постоянно критиковались за вмешательство в политику, частые зарубежные поездки и слишком дорогое содержание семьи монархов. В конце 50-х годов состояние здоровья короля критически ухудшилось, а в 1964 году ему был прооперирован рак желудка. Через неделю после операции 6 марта 1964 года он умер.

В тот же день следующим королём Греции стал сын Павла I — Константин II. Политические взгляды Константина II характеризовались ярко выраженным антикоммунизмом. В целом период правления Константина пришёлся на очень сложный период в послевоенной истории Греции. В то время как соседние страны Европы, в частности Италия, бурно развивались, Греция продолжала оставаться на месте. В ноябре 1963 года к власти пришло правительство во главе с Георгиосом Папандреу. На этом фоне часто вспыхивали протесты студентов, рабочие забастовки. Такие народные настроения очень беспокоили короля и Королевский двор. Они начали готовиться к контрнаступлению. 15 июля 1965 года Константин II совершил «дворцовый переворот»: отстранил Г. Папандреу от поста премьер-министра и назначил на его место деятеля правого направления Г. Афанасиадиса-Новаса. Этот шаг короля был антиконституционным и направлен против рабочего и демократического движения. Это вызвало новую волну народного недовольства, уже через два месяца было сформировано новое правительство Стефаноса Стефанопулоса. Однако и он оказался не в состоянии обеспечить стабильность в государстве. В 1967 году после прихода к власти «чёрных полковников» король уехал в Великобританию. После свержения самой хунты новое правительство на основании референдума провозгласило Третью Греческую Республику.

См. также

• Государства Европы в 1914 году

Отрывок, характеризующий Королевство Греция

Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.