Давид ди Донателло 2009
Поделись знанием:
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.
Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
| 54-я церемония вручения наград премии «Давид ди Донателло» | |||
| Общие сведения | |||
|---|---|---|---|
| Дата проведения | |||
| Место проведения | |||
| |||
54-я церемония вручения наград премии «Давид ди Донателло» состоялась 8 июня 2009 года, место проведения — Auditorium di Santa Cecilia.
Содержание
- 1 Победители и номинанты
- 1.1 Лучший фильм
- 1.2 Лучшая режиссура
- 1.3 Лучший дебют в режиссуре
- 1.4 Лучший сценарий
- 1.5 Лучший продюсер
- 1.6 Лучшая женская роль
- 1.7 Лучшая мужская роль
- 1.8 Лучшая женская роль второго плана
- 1.9 Лучшая мужская роль второго плана
- 1.10 Лучшая операторская работа
- 1.11 Лучшая музыка
- 1.12 Лучшая песня
- 1.13 Лучшая художественная постановка
- 1.14 Лучший костюм
- 1.15 Лучший визаж
- 1.16 Лучший парикмахер
- 1.17 Лучший монтаж
- 1.18 Лучший звук
- 1.19 Лучшие визуальные эффекты
- 1.20 Лучший документальный фильм
- 1.21 Лучший короткометражный фильм
- 1.22 Лучший европейский фильм
- 1.23 Лучший иностранный фильм
- 1.24 Premio David Giovani
- 1.25 David Speciali
- 2 Ссылки
Победители и номинанты
Лучший фильм
- Гоморра, режиссёр Маттео Гарроне
- Изумительный, режиссёр Паоло Соррентино
- Экс, режиссёр Фаусто Брицци
- Вся жизнь впереди, режиссёр Паоло Вирдзи
- Это выполнимо, режиссёр Джулио Манфредония
Лучшая режиссура
- Маттео Гарроне — Гоморра
- Пупи Авати — Папа Джованны
- Паоло Соррентино — Изумительный
- Фаусто Брицци — Экс
- Джулио Манфредония — Это выполнимо
Лучший дебют в режиссуре
- Джованни Ди Грегорио — Праздничный обед жарким летом
- Марко Амента — Мятежная сицилийка
- Умберто Риччионе Картени — Не такой, как... кто?
- Тони Д’Анджело — Ночь
- Марко Понтекорво — Клоун
Лучший сценарий
- Маурицио Брауччи, Уго Кити, Джованни Ди Грегорио, Маттео Гарроне, Массимо Гаудиозо и Роберто Савиано — Гоморра
- Паоло Соррентино — Изумительный
- Фаусто Брицци, Марко Мартани, Массимилиано Бруно — Экс
- Фабио Бонифаччи, Джулио Манфредония — Это выполнимо
- Франческо Бруни, Паоло Вирдзи — Вся жизнь впереди
Лучший продюсер
- Доменико Прокаччи — Гоморра
- Августо Аллегра, Изабелла Кокуцца, Джулиана Гамба, Артуро Палья — Парень с обложки
- Андреа Оккипинти, Никола Джулиано, Франческа Чима, Маурицио Копполеччия — Изумительный
- Маттео Гарроне — Праздничный обед жарким летом
- Анджело Риццоли — Это выполнимо
Лучшая женская роль
- Альба Рорвахер — Папа Джованны
- Донателла Финокьяро — Порядочные люди
- Клаудия Джерини — Не такой, как… кто?
- Валерия Голино — Джулия не ходит на свидания вечером
- Илариа Оккини — Чёрное море
Лучшая мужская роль
- Тони Сервилло — Изумительный
- Лука Арджентеро — Не такой, как… кто?
- Клаудио Бизио — Это выполнимо
- Валерио Мастандреа — Не думай об этом
- Сильвио Орландо — Папа Джованны
Лучшая женская роль второго плана
- Пьера Дельи Эспости — Изумительный
- Сабрина Ферилли — Вся жизнь впереди
- Мария Национале — Гоморра
- Микаела Рамаццотти — Вся жизнь впереди
- Карла Синьорис — Экс
Лучшая мужская роль второго плана
- Джузеппе Баттистон — Не думай об этом
- Клаудио Бизио — Экс
- Карло Буччироссо — Изумительный
- Лука Лионелло — Парень с обложки
- Филиппо Нигро — Не такой, как… кто?
Лучшая операторская работа
- Лука Бигацци — Изумительный
- Арнальдо Катинари — Демоны Санкт-Петербурга
- Марко Онорато — Гоморра
- Итало Петриччоне — Как велит Бог
- Витторио Стораро — Караваджо
Лучшая музыка
- Тео Теардо — Изумительный
- Бруно Дзамбрини — Экс
- Baustelle — Джулия не ходит на свидания вечером
- Паоло Буонвино — Итальянцы
- Альдо Ди Скальци и Альдо Ди Скальци — Это выполнимо
Лучшая песня
- Herculaneum, Роберт дель Найа и Нил Дэвидж — Гоморра
- Il cielo ha una porta sola, Бьяджо Антоначчи — Экс
- Piangi Roma, Baustelle feat. Валерия Голино — Джулия не ходит на свидания вечером
- Per fare a meno di te, Giorgia, Фабрицио Кампанелли — Только отец
- Senza farsi male, Кармен Консоли — Человек, который любит
Лучшая художественная постановка
- Франческо Фриджери — Демоны Санкт-Петербурга
- Джанкарло Базили — Бешеная кровь
- Паоло Бонфини — Гоморра
- Джантито Буркьелларо — Караваджо
- Лино Фиорито — Изумительный
Лучший костюм
- Элизабетта Монтальдо — Демоны Санкт-Петербурга
- Алессанда Кардини — Гоморра
- Марио Карлини и Франческо Кривеллини — Папа Джованны
- Даниэла Чианчио — Изумительный
- Лия Франческа Морандини — Караваджо
Лучший визаж
- Витторио Содано — Изумительный
- Алессандро Бертолацци — Караваджо
- Энрико Иакопони — Бешеная кровь
- Винченцо Мастрантонио — Две партии
- Луиджи Роккетти — Демоны Санкт-Петербурга
Лучший парикмахер
- Альдо Синьоретти — Изумительный
- Enzo Cera — Караваджо
- Maria Teresa Corridoni — Бешеная кровь
- Mirella Ginnoto — Демоны Санкт-Петербурга
- Ferdinando Merolla — Две партии
Лучший монтаж
- Марко Сполетини — Гоморра
- Эсмеральда Калабрия — Джулия не ходит на свидания вечером
- Лучана Пандолфелли — Экс
- Кристьяно Травальоли — Изумительный
- Чечилия Дзанузо — Это выполнимо
Лучший звук
- Маричетто Ломбардо — Гоморра
- Эмануэле Кекер — Изумительный
- Марко Фьюмара — Экс
- Гаэтано Чарито, Марко Грилло, Бруно Пуппаро — Итальянцы
- Бруно Пуппаро — Это выполнимо
Лучшие визуальные эффекты
- Nicola Sganca, Rodolfo Migliari для Vision — Изумительный
- EDI Effetti Digitali Italiani — Как велит Бог
- Frame by Frame — Демоны Санкт-Петербурга
- Giuseppe Squillaci — Итальянцы
- Proxima — Вся жизнь впереди
Лучший документальный фильм
- Rata nece biti (La guerra non ci sarà), режиссёр Даниэле Гальяноне
- 211: Anna, режиссёр Giovanna Massimetti и Паоло Сербандини
- Come un uomo sulla Terra, режиссёр Андрей Сегре, Dagmawi Yimer, в сотрудничестве с Риккардо Биадене
- Diario di un curato di montagna, режиссёр Stefano Saverioni
- Non tacere, режиссёр Фабио Гримальди
Лучший короткометражный фильм
- L’arbitro, режиссёр Паоло Зукка
- L’amore è un gioco, режиссёр Андреа Роветта
- Bisesto, режиссёр Джованни Эспозито и Франческо Приско
- Cicatrici, режиссёр Eros Achiardi
- La Madonna della frutta, режиссёр Паоло Ранди
Лучший европейский фильм
- Миллионер из трущоб, режиссёр Дэнни Бойл
- Класс, режиссёр Лоран Канте
- Лимонное дерево, режиссёр Эран Риклис
- Чтец, режиссёр Стивен Долдри
- Вальс с Баширом, режиссёр Ари Фольман
Лучший иностранный фильм
- Гран Торино, режиссёр Клинт Иствуд
- Харви Милк, режиссёр Гас Ван Сент
- Посетитель, режиссёр Томас МакКарти
- Рестлер, режиссёр Даррен Аронофски
- ВАЛЛ-И, режиссёр Эндрю Стэнтон
Premio David Giovani
- Это выполнимо, режиссёр Джулио Манфредония
- Экс, режиссёр Фаусто Брицци
- Клоун, режиссёр Марко Понтекорво
- Мятежная сицилийка, режиссёр Марко Амента
- Только отец, режиссёр Люка Лючини
David Speciali
Напишите отзыв о статье "Давид ди Донателло 2009"
Ссылки
- [www.daviddidonatello.it/ Сайт премии]
- [www.filmweb.pl/awards/David+di+Donatello/2009 Кинопремия Давид ди Донателло 2009 на сайте FilmWeb]
- [www.imdb.com/event/ev0000203/2009 Кинопремия Давид ди Донателло 2009 на сайте IMDB]
| ||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Давид ди Донателло 2009
Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.
Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
