Памятник Петру I (Москва)

Зураб Церетели

В ознаменование 300-летия российского флота. 1997

бронза, нержавеющая сталь, медь, позолота. Высота 98 м

искусственный остров у разделения Москва-реки и Водоотводного канала.

К:Скульптуры 1997 года

Па́мятник Петру́ I (официальное название — Памятник «В ознаменование 300-летия российского флота») работы Зураба Церетели был воздвигнут в 1997 году по заказу Правительства Москвы на искусственном острове, насыпанном у разделения Москвы-реки и Водоотводного канала. Один из самых высоких в России памятников. Общая высота памятника 98 метров, высота фигуры Петра 18 м.

Описание

Памятник Петру в техническом плане представляет собой уникальное инженерное сооружение. Несущий каркас монумента выполнен из нержавеющей стали, на него навешены бронзовые детали облицовки. Отдельно друг от друга собирались образующая пьедестал нижняя часть памятника, корабль и фигура Петра; последние в готовом виде монтировались на пьедестал. Ванты корабля выполнены из нержавеющей стали. Каждый из них сплетён из нескольких тросов и закреплён таким образом, что полностью исключена их подвижность. Паруса имеют внутри пространственный металлический каркас (для уменьшения веса), они изготовлены из меди методом выколотки.

Для памятника использовалась бронза самого высокого качества; она предварительно подвергалась пескоструйной обработке, затем патинировалась и покрывалась специальным воском и лаком, защищающим от воздействия неблагоприятных погодных явлений. Свиток, который держит в руке Пётр I, позолочен, также позолочены Андреевские кресты на флагах, конструктивно сделанных как флюгеры. Внутри имеется лестница, предусмотренная для наблюдения за состоянием памятника. Образующий искусственный остров железобетонный фундамент, на котором покоится памятник, обрамлён фонтанами, создающими эффект рассекающего воду корабля.

Создание и монтаж

По публикациям российских СМИ, данный памятник является переработанной и видоизменённой статуей Колумба, которую Церетели безуспешно предлагал купить США, Испании и странам Латинской Америки в 1991—1992 году, к 500-летию открытия европейцами Американского континента. Эти слухи пытаются опровергать.

По данным из неофициальных источников, стоимость возведения гигантского бронзового царя — 15-20 млн. долл. Установка памятника по официальным данным стоила 100 миллиардов неденоминированных рублей, то есть 100 миллионов деноминированных, или ровно 16,5 миллиона долларов по курсу 1997 года.

На проектирование и строительство царя ушёл неполный год. В аэродинамической трубе Института механики МГУ были проведены продувки макета памятника, созданного сотрудниками Института (ныне в музее истории МГУ), что позволило существенно улучшить аэродинамические характеристики монумента.

Работы по монтажу проводили 120 монтажников 1-го МСМУ АО «Стальмонтаж» под руководством ведущего геодезиста Валерия Маханова и ведущего бригадира Владимира Максимова.

Независимая общественная комиссия, оценивавшая художественные качества памятника в 1997 году, за несколько месяцев до его открытия, указывала (см. публикацию в журнале «Столица» одного из её членов), что «Пётр I», официально объявленный властями и Зурабом Церетели подарком морякам к 300-летию Российского Флота, таковым фактически не является. «Прежде всего потому, что праздник прошёл аж в октябре прошлого года. Во-вторых, ещё в 1995 году моряки за подписью врио Главнокомандующего ВМФ адмирала Селиванова просили Российское правительство и лично Виктора Черномырдина установить в честь праздника в Москве совершенно другой памятник. Его эскиз сделал народный художник академик Лев Кербель. (…) Памятник планировали открыть в сентябре 1996 года напротив Третьяковки, для чего сделали новый пешеходный мост через Водоотводный канал и украсили там набережную. (…) Однако все вопросы с этим памятником Москва взялась решить самостоятельно, без помощи России, о чём правительству Родины было сообщено специальным письмом. И вот приблизительно весной 1996 года в 300-летней истории Российского Флота впервые появилась фамилия Церетели. Решениями столичного правительства и бывшего главного архитектора города Леонида Вавакина вдруг были созданы специальные комиссии, которые осмотрели проекты Кербеля и Церетели и признали, что задумки Зураба Константиновича неповторимо прекрасны». [mosday.ru/photos/66_32.jpg Памятник Петру работы Кербеля] «выселили» в Измайлово. Городской комитет по празднованию 300-летия Флота по рекомендации Правительства Москвы съездил в мастерскую Церетели и ознакомился с проектом памятника. Члены праздничного комитета попросили власти «рекомендовать 3. Церетели внести в проект следующие изменения: — изобразить статую Петра I в традиционной форме российского военного моряка начала 18 века; — установить (разместить) внутри монумента бюсты выдающихся флотоводцев; — убрать орла с бушприта»… и т. п., что выполнено не было.

Памятник был открыт 5 сентября 1997 года в рамках масштабного празднования 850-летия Москвы, до этого, 3 и 4 сентября соответственно, Лужков и Ельцин открыли территорию вокруг восстановленного Храма Христа Спасителя и реконструированный Столешников переулок с храмом возле будущего отеля «Marriott Аврора».

Элемент композиции — статуя Петра I	Более пропорциональная по соотношению человеческая фигура/корабль трактовка аналогичного сюжета: «Пётр I на ботике» (Модель работы М. М. Антокольского, 1891-96 гг.) Скульптурная композиция была заказана Антокольскому президентом Академии Художеств вел. кн. Владимиром Александровичем к 200-летию Российского Военно-морского флота и экспонировалась на Всемирной выставке в Париже в 1900 году	Картина русского художника Алексея Кившенко «Петр Первый управляет парусным ботиком» (1864) демонстрирует реалистические пропорции между фигурой человека и кораблем.

Критика

Памятник вызвал практически единодушное отторжение в кругах общественности и архитекторов в связи с его внешним видом и отсутствием ценности для города. В 1997 году журнал «Столица» и его главный редактор Сергей Мостовщиков провели серию публикаций против памятника, а также акцию по сбору подписей против установки памятника. Мероприятие проводилось под лозунгом «Вас здесь не стояло», а графическим символом акции было сопоставление композиции Церетели с творением Остапа Бендера «Сеятель облигаций государственного займа» из фильма «Двенадцать стульев». Журнал вышел с вложенной внутрь наклейкой — перечёркнутый памятник Петру и лозунг — и предложением писать в журнал письма с поддержкой, которых было получено около 5 тыс. Как писал журнал «Столица», анализируя письма читателей, «гигантские размеры памятника и неудачно выбранное для него место — основные причины недовольства москвичей».

16 мая 1997 года общественная комиссия, созданная мэром Москвы из-за большого общественного резонанса в связи с появлением памятника, ознакомилась с результатами социологических опросов, проведённых в городе фондом «Общественное мнение» и ВЦИОМом — половине опрошенных москвичей памятник не нравился. Изучив результаты, комиссия провела своё собственное голосование: 13 её членов проголосовали «за» то, чтобы оставить памятник на этом месте, 3 проголосовали «против». О том, что решение будет положительным для Церетели, критики памятника писали заранее.

Депутат Мосгордумы, председатель комиссии по перспективному развитию и градостроительству Михаил Москвин-Тарханов рассказывает о т. н. «эффекте/феномене Церетели», связанном с этим памятником: в рамках большого социологического опроса, который был заказан независимым структурам, москвичей попросили высказать своё отношение к градостроительной политике в Москве. «15 % отнеслись отрицательно, 30 % положительно, а 40 % — так-сяк. Важный момент: тем 40 %, которым что-то нравилось, а что-то не нравилось, больше всего не нравился Пётр Первый. И, когда мы пересчитали итоги с учётом этого обстоятельства, вклад Петра Первого в отрицательный имидж градостроительной политики достиг 30 %. Я это назвал „эффект Церетели“ — как с помощью одного сооружения можно изменить настроение в десятимиллионном городе».

Однако в 2014 году архитектурный критик Григорий Ревзин в своем мемуаре, посвящённом этому памятнику, анализируя протестные акции, сомневается в их «спонтанности»: «заполнить Москву наклейками и плакатами „вас здесь не стояло“ — это такой рекламный бюджет, который надо согласовать, утвердить и получить — он сам не образуется. Сотни публикаций против Петра, конечно, могли и сами собой производиться — и в какой-то момент и производились, но всё же скорее кто-то вначале запустил процесс. (…) И уважаемый мною Марат Гельман, кстати, который придумывал впечатляющие акции против Петра, — он, конечно, утверждал ценности современного искусства, но одновременно ведь он тогда уже работал и как политтехнолог». По его мнению, это была запланированная антилужковская манипуляция, связанная с политикой, а не с эстетикой: «Вы вспомните время: Ельцин победил на выборах благодаря ситуативному союзу разных сил, демократов с бизнесменами, топ-менеджеров с артистами, интеллигентов с ворами в законе и т. д. (…) Эта история про ужасную тра-та-та бандуру, которая встала вопреки тра-та-та, — она выставляла Лужкова дикарём и самодуром (он таким и был, на мой взгляд; но тут вопрос, как представить). А задача остановить Лужкова на пути в президенты была чуть не главной все последующие четыре года. (…) Ни до, ни после этого, никогда на всём протяжении истории России, не было случая такого всенародного внимания к искусству ваяния. (…) В этой моей частной памяти Пётр Первый — это случай, когда я лично оказался объектом психологической манипуляции». Памятник вошёл в список самых уродливых строений мира, заняв в нём десятое место. Рейтинг был составлен по итогам голосования на сайте «Виртуальный турист» (2008). (Первое место заняло здание городского Совета в Бостоне, похожее на противоядерный бункер из серого бетона; второе — башня Монпарнас в Париже).

6 июля 1997 года группа «Реввоенсовет» пыталась взорвать памятник. По их словам, взрывчатка была уже заложена, но подрыв был отменён в связи с возможными жертвами среди прохожих и разрушениями. По другой версии взрыв был предотвращён из-за звонка анонима. С тех пор доступ публики к памятнику был закрыт. Мосгорсуд 19 апреля 2002 года вынес приговор пятерым членам «Реввоенсовета»: подсудимые Владимир Белашев, Сергей Максименко, Валерий Скляр, Владимир Радченко и Юрий Внучков были признаны виновными в терроризме. Им вменялись в вину подрыв в апреле 1997 года памятника Николаю II в посёлке Тайнинское (скульптор В. Клыков, взорван 1 апреля 1997), а также минирование памятника Петру и газораспределительного узла в Подмосковье.

Как пишут «Известия», один из проектов, представленных на ежегодной выставке «Арх Москва», даже предлагал «одеть» памятник в стеклянный кожух, чтобы его не видеть. Речь идёт о 2007 годе, когда на выставке был представлен проект Бориса Бернаскони, который предлагал встроить памятник Петру I в небоскрёб, который стал бы для творения Зураба Церетели музеем, а для москвичей — смотровой площадкой и местом проведения досуга.

Также в 2007 году в Музее актуального искусства ART4.RU устроили акцию, собрав почти 100 тыс. руб. пожертвований на демонтаж произведений Церетели — перед входом в экспозицию установили пластиковый ящик с соответствующей надписью: «Сбор средств на снос памятников, поставленных повсеместно Зурабом Церетели». По словам директора музея Генри Ясаса за несколько дней пожертвований собралось больше, чем было заплачено за билеты. Некоторое время спустя по просьбе Василия Церетели, внука скульптора и директора Московского музея современного искусства, фамилию из объявления убрали, оставив текст «на снос памятников, уродующих город».

После отставки Лужкова

28 сентября 2010 года, в день снятия Юрия Лужкова с должности мэра Москвы, галерист Марат Гельман, и прежде критиковавший скульптуру, высказал предложение о сносе памятника. 4 октября 2010 года и. о. мэра Москвы Владимир Ресин на совещании в администрации предложил подумать о переносе памятника в другое место. Глава комиссии Мосгордумы по перспективному развитию и градостроительству Михаил Москвин-Тарханов заявил, что перенос монумента может обойтись городскому бюджету в 1 млрд рублей, и он сомневается, что подобные деньги в бюджете обнаружатся. Гельман заявил, что перенос памятника Петру I работы Зураба Церетели можно осуществить не на бюджетные, а на спонсорские средства, которые он обещал изыскать.

Представитель движения «Архнадзор» Наталья Самовер предупредила, что перемещение памятника может оказаться популистским шагом. «Перенести памятник и сказать, что все проблемы с обликом Москвы сняты, — это очередная попытка манипулирования общественным мнением». О намерении принять у себя памятник основателю российского флота заявили отдельные представители власти и группы жителей следующих городов: Азов (группа жителей), Тирасполь, Петрозаводск (председатель городского совета), Воронеж (опрос агентства «Воронеж-Медиа»), Иваново, Орёл, Архангельск, Переславль-Залесский, Камышин, Ижевск, Бердянск.

Интересно, что Санкт-Петербург от «московского Петра I» отказался: в городе уже [www.rian.ru/photolents/20090104/158346280_14.html есть один] авторства Церетели (высота 12,65 метра), недалеко от гостиницы «Прибалтийская» на Васильевском острове, куда его после определённой борьбы удалось «выселить» (открыт 25 сентября 2006 года) городским властям из самого центра города — от Манежа, где он был установлен в марте 2005 года.

28 июля 2011 года префект Центрального административного округа (ЦАО) Москвы Сергей Байдаков заявил на пресс-конференции: «Пётр I как стоял, так и будет стоять. Я вообще считаю, что всё должно быть, как создали наши предки».

В культуре

Как пишет «Новая Газета»: «…ни один из московских памятников последних лет не выполнил главной задачи городского монумента: не вошёл в легенду, в „культурный текст“ столицы. (Кроме Петра Церетели, вероятно. Этот — вошёл, и какой поступью!)».

Московский памятник Петру воспринимается как своего рода аналог петербургскому памятнику Петру («Медный всадник»), также являющемуся символическим литературным объектом.

В сборнике юмористических рассказов Михаила Веллера «Легенды Арбата» один из рассказов — «Гулливер» — своего рода биография Церетели. Он описывает долгий творческий путь памятника, который изначально был замыслен как памятник Гулливеру, от берегов Англии до берегов Москвы-реки.

Злые языки утверждают, что и за бронзу, и за изготовление уникума платил город, причем по баснословным ценам. Потому что половина отпущенной суммы сразу возвращалась в карман отпускающего, э-э, высокопоставленного чиновника (в форме пресловутого «отката»). Но мы не будем верить грязным слухам и пустым наветам. (...)

И был отлит корабельный врач Лэмюэль Гулливер ростом с небоскреб, и Колосс Родосский только в прыжке дотянулся бы поцеловать его в пупок, а динозавр работает мелким домашним животным типа кошки. Гигантские бронзовые листы, подобные парусам галеонов, башенный кран поднимал в крепеж на каркас, почти равный Эйфелевой башне. И ничтожные лилипуты карабкались по его телу и снизу задирали головы, потрясенные гигантом из неведомой страны настоящих людей.

В песне Юрия Шевчука «Интервью» c альбома «Мир номер ноль» группы «ДДТ» памятник фигурирует как «Гулливер-Пётр в лилипутской лодке».

В романе Олега Дивова «Лучший экипаж Солнечной», действие которого разворачивается в пост-ядерном мире, памятник Петру I и Храм Христа Спасителя — одно из немногих сооружений, уцелевших в Москве. Причём мутанты считают памятник изображением некого языческого бога и поклоняются ему, совершая паломничества по высохшему руслу реки, которое считают специальной дорогой, а обгоревший Храм Христа Спасителя («Чёрную церковь») — специальным культовым сооружением, возведённым при идоле для свершения обрядов. Описание статуи Петра таково:

«Непомерных размеров статуя глядела прямо в экран на собравшихся в рубке астронавтов. Злое некрасивое лицо с маленькими глазками и закрученными усами поражало мастерски переданной скульптором параноидальной жаждой власти. Единственная рука гиганта сжимала архаичного вида штурвал. Ногами чудовище попирало крошечный морской кораблик».

В фильме Михаила Местецкого «Тряпичный союз» герои планируют подрыв памятника из эстетических соображений.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден
• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Вид с Москвы-реки

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Вид сбоку

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Вид из Парка искусств

См. также

• Список самых высоких статуй мира

Ссылки

• [photofile.ru/users/shakko/95059827/97261813/#mainImageLink Модели памятников Колумбу и Петру рядом в экспозиции музея Церетели (фото)]
• [www.popmech.ru/article/10265-u-tsarya-v-golove Памятник Петру I изнутри]
• [www.youtube.com/watch?v=kKBPh23GveU Передача Галилео о памятнике Петру I]

Отрывок, характеризующий Памятник Петру I (Москва)

Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.