Производство кофе в Бразилии

Производство кофе в Бразилии составляет приблизительно треть мирового. Бразилия в течение 150 лет являлась крупнейшим производителем кофе на Земле. В 2007 г. производство составило 2 249 010 тонн (36 070 000 мешков по 60 кг каждый). В 2009 году было произведено 2 368 000 тонн кофе или 2 440 000 тонн, по данным FAO. 80 % выращиваемого кофе составляет арабика. Исторически сложилось так, что хотя Бразилия и является крупнейшим мировым поставщиком кофейного сырья, но на международном рынке доминируют компании США, особенно Sara Lee и Kraft Foods. 75 % внутреннего рынка кофе в Бразилии контролируют всего четыре компании.

История

Ранний период

Первые кофейные кусты были посажены в Бразилии в 1727 году на территории нынешнего штата Пара. Бразильская легенда гласит, что кофе ввёз на территорию страны полковник Франсиску ди Мелу-Пальета (порт. Francisco de Melo Palheta) из французской колонии Гвиана, где должен был урегулировать пограничные споры. Цветущие кофейные кусты были даром влюблённой в него губернаторши.

Выращивание кофе даже для нужд внутреннего рынка стимулировало развитие рабовладения: до 1850 года в страну было ввезено не менее 1,5 миллионов рабов. Русский мореплаватель Ф. Ф. Беллинсгаузен, побывавший в Бразилии осенью 1819 года, писал, что на кофейных плантациях 1 раб ухаживал за 3000 деревьев, а одно дерево в среднем приносило 1 французский франк прибыли в год.

«Кофейная экономика»

Выход бразильского кофе на внешний рынок способствовал закладке новых плантаций. Для связи внутренних районов страны с побережьем требовались железные дороги, в первую очередь их строили вокруг столицы страны — Рио-де-Жанейро, в долинах Параибы и через прибрежные хребты Сан-Паулу. Первая железная дорога была проложена в 1854 году, в 1860 году в Бразилии было 223 километров железных дорог; к 1885 году их стало 6930 километров. Основное железнодорожное сообщение связывало Восточное нагорье Сан-Паулу с портом Сантус, что позволило расширять производство кофе.

К 1870 году благодаря борьбе с рабовладением и внешнеполитическому давлению, начался кризис кофейной индустрии, связанный с нехваткой рабочих рук. С 1880-х годов на плантациях Сан-Паулу стал преимущественно использоваться труд европейских иммигрантов. В 1880 г. в этом штате было произведено 1 200 тыс. мешков кофе (в стандартном мешке — 60 кг), что составляло 25 % общего производства в Бразилии. К 1902 году Сан-Паулу выращивал 60 % всего кофе Бразилии (производство увеличилось до 8 млн мешков). Между 1884 и 1890 гг. в штат Сан-Паулу въехало 201 тыс. иммигрантов, а между 1891 и 1900 гг. — 733 тыс. чел. Население города Сан-Паулу увеличилось с 1890 по 1900 г. с 70 000 до 240 тыс. человек. На 1891 год 63 % экспорта страны составлял кофе, что превышало 50 % мировой кофейной торговли.

Кризис 1906 г.

Кризис перепроизводства 1906 года принудил правительство обратиться к политике валоризации. Рекордный урожай и нераспроданные запасы привели к падению цен на кофе на мировом рынке ниже 7 центов за фунт. Правительство запретило вывоз кофе, экспорт был открыт только после того, как цена превысила указанную отметку. Тем не менее, политика валоризации спровоцировала закладку новых плантаций и расширение производства кофе, что делало дальнейшие кризисы неизбежными. Кофейное лобби Сан-Паулу в столице фактически вынуждало правительство поддерживать расширение производства кофе за счёт остальных секторов экономики (см.: Политика кофе с молоком).

1920-е — 1960-е гг.

Накануне Всемирного экономического кризиса 1929 г. бразильская кофейная индустрия занимала первое место в мире. Число кофейных деревьев достигало 3 млрд. Бразилия производила 80 % кофе в мире. Результатом экономического кризиса было катастрофическое падение цен на кофе на мировом рынке: 22½ цента за фунт в 1929 г., 8 центов за фунт в 1931 г., 5¾ цента за фунт в 1938 г. Правительство вновь было вынуждено обратиться к политике валоризации и насильственного сокращения производства: от посадок кофе отказываются в штате Параиба, к 1946 году число кофейных деревьев сократилось на треть и составило 2 млрд. Правительство неоднократно практиковало уничтожение излишков: с 1931 по 1943 гг. было сожжено или утоплено в море 77,8 млн мешков кофе. Тем не менее, к 1950-м гг. экономика Бразилии оставалась монокультурной, завися исключительно от кофе. Урожай 1949 года составил 55 % мировых сборов кофе, который по-прежнему составлял 40 % бразильского экспорта. Благодаря закладке новых плантаций производство кофе в 1960 г. возросло и составило 60 % бразильского экспорта, несмотря на правительственные программы индустриализации. Истощение почв на территории штата Сан-Паулу привело к переносу главного центра производства кофе на новые плантации штатов Минас-Жерайс, Парана, отчасти — Мату-Гросу-ду-Сул. С этого периода начинается непрестанное сокращение роли Бразилии в мировом балансе производства кофе: 43 % в 1965 г., 33 % в 1975 г.

Современное состояние

По состоянию на 1998 год кофейные плантации занимали 27 000 км², на них росло 6 млрд кофейных деревьев, 74 % — арабика и 26 % робуста. Более 56 % плантаций имеет площадь от 10 до 50 га, 28 % — свыше 50 га. Основные плантации расположены в штатах Сан-Паулу, Минас-Жерайс и Парана. Сбор кофе ведётся в сухой сезон с июня по сентябрь. В производстве кофе занято около 3,5 млн человек. Сильный ущерб индустрии нанесли заморозки 1975 (пострадали ½ всех посадок) и 1994 г, а также засуха 2001 года, что привело к росту цен на мировом рынке.

В 2009 году Бразилия поставила 32 % всего мирового кофе и 46 % всего сорта арабики. Экспорт Бразилии составил более 1,8 млн тонн.

Литература

• Jorge T. Almeida. [books.google.com/?id=0URLMk-U_soC Brazil in focus: economic, political and social issues]. — Nova Publishers, 2008. — ISBN 9781604561654.
• Brian Dicks. [books.google.com/?id=YMvWtOFb5rYC Brazil]. — Evans Brothers, 2005. — ISBN 9780237528041.
• Eakin, Marshall C. [books.google.com/?id=nFozTyIodkoC Brazil: The Once and Future Country]. — Palgrave Macmillan, 1998. — ISBN 9780312214456.
• Boris Fausto. [books.google.com/?id=HJdaM325m8IC A concise history of Brazil]. — Cambridge University Press, 1999. — ISBN 9780521565264.
• Gavin Fridell. [books.google.com/?id=TBrCVj_LTq0C Fair trade coffee: the prospects and pitfalls of market-driven social justice]. — University of Toronto Press, 2007. — ISBN 9780802092380.
• Paulo Furquim de Azevedo, Fabio M. M. Q. Ribas Chaddad, Elizabeth Farina. [books.google.com/?id=v7VsNCLhHSwC The food industry in Brazil and the United States: the effects of the FTAA on trade and investment]. — BID-INTAL, 2004. — ISBN 9789507381737.
• Robert M. Levine. [books.google.com/?id=Pi56Cw3yGfcC The history of Brazil]. — Palgrave Macmillan, 2003. — ISBN 9781403962553.
• Morganelli. [books.google.com/?id=h7jPZ_jUE8YC The Biography of Coffee]. — Crabtree Publishing Company, 2006. — ISBN 9780778724889.
• Nanno Mulder, Joaquim Oliveira-Martins. [books.google.com/?id=gnJYhKXDU0QC Trade and competitiveness in Argentina, Brazil and Chile: not as easy as A-B-C.]. — OECD Publishing, 2004. — ISBN 9789264108714.
• Jeff Neilson, Bill Pritchard. [books.google.com/?id=-sCWby8NT24C Value chain struggles: institutions and governance in the plantation districts of South India]. — Wiley-Blackwell, 2009. — ISBN 9781405173926.
• Ricardo M. Souza. [books.google.com/?id=wsX5i56JXI0C Plant-Parasitic Nematodes of Coffee]. — シュプリンガー・ジャパン株式会社, 2008. — ISBN 9781402087196.

Отрывок, характеризующий Производство кофе в Бразилии

– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо: