Рижская киностудия
Рижская киностудия | |
| |
Основание | |
---|---|
Расположение | |
Ключевые фигуры |
председатель правления |
Отрасль | |
Продукция |
художественные и документальные фильмы |
Сайт |
[www.studio.lv/index.php?&4 Официальный сайт Рижской киностудии] |
Рижская киностудия (латыш. Rīgas Kinostudija) — латвийская киностудия художественных и документальных фильмов, акционерное общество.
Содержание
История
Основана в 1940 году, на базе существовавших ранее частных кинокомпаний. В 1948 году, после объединения двух производств была создана студия художественных и хронико-документальных фильмов, получившая в 1958 году название Рижская киностудия.
Павильоны студии были разбросаны по всему городу: в здании на улице Лачплесиса, позже занятом Театром юного зрителя, в бывшем кинотеатре «Пионер», Камерном зале филармонии и во дворце культуры «Зиемельблазма». Сама студия находилась на Школьной улице.
В 1954 Государственным проектным институтом кинематографической и полиграфической промышленности «Гипрокинополиграф» Комитета по кинематографии при Совете Министров СССР был создан проект комплекса зданий Рижской киностудии (архитекторы В. Воронов и А. Окунев). В две очереди 1961 и 1963 были сданы три съёмочных павильона площадью 950, 800, 140 м².[1] Все службы переехали на новое место, на улицу Шмерля, 3.
В советские годы студия снимала художественные ленты, начиная с процесса написания сценария, до запуска фильма в прокат. В 70-80-е годы XX столетия в год снималось от 10 до 15 фильмов (из них половина — полнометражные игровые картины), что обеспечивало работу примерно 1000 сотрудникам.
Членами художественного совета киностудии в разные годы были значимые латвийские театральные деятели, известные режиссёры и актёры: Алфред Амтманис-Бриедитис, Вия Артмане, Юрий Юровский, Эдуард Смильгис, Эльза Радзиня.
С 1965 года при киностудии работала Народная студия киноактёра, возглавляемая Ливией Акуратере. Студия давала возможность прошедшим творческий конкурс соискателям готовиться к поступлению в профильные учебные заведения.
В распоряжении киностудии находились хорошо оборудованные съёмочные павильоны, остающиеся до сегодняшнего дня самыми большими в Северной Европе.
На Рижской киностудии хранится коллекция документов, фотографий, эскизов костюмов, элементов декораций и технических приспособлений принадлежащая Рижскому киномузею.
С конца восьмидесятых годов кинопроизводство практически не ведётся. Студия зарабатывает деньги за счёт сданных в аренду помещений, прокат инвентаря, услуги специалистов. Находящимся на территории студии киноцентром выполняются административные функции.
В 2007 году на рассмотрении Кабинета министров находился отклонённый позднее законопроект, согласно которому 125 фильмов Рижской киностудии должны были быть переданы на приватизацию.
С 2008 года киностудия начала самостоятельно распространять свои фильмы за пределами Латвии.
Видземский районный суд Риги 13 июня 2013 года признал имущественные авторские права Министерства культуры Латвии на ряд фильмов снятых в советское время. Решение распространяется на 973 фильма, снятых на Рижской киностудии с 1 июня 1964 года по 14 мая 1993 года. Суд постановил взыскать с Рижской киностудии 29517 лат в пользу Министерства культуры. Суд признал неотъемлемые личные и имущественные права создателей этих фильмов. Данное решение может быть обжаловано в течение 20 дней с 27 июня 2013 года.
Руководители студии
- 1948—1964 — П. Янковскис
- 1964—1968 — Ф. Королькевич
- 1968—? — Х. Лепешко
- 1987—1990 — Р. Пик
Руководители сценарного отдела
- 1962—1967 — А. Григулис
- 1967—1972 — Я. Османис
- 1973—1976 — У. Нориетис
- 1976—1993 — О. Кубланов
Список фильмов Рижской киностудии
Название фильма / Оригинальное название — Режиссёр
1940—1949
1940
- Каугурское восстание / Kaugurieši — Волдемар Пуце
'1946'
- Сыновья / Dēli — Александр Иванов
1947
- Возвращение с победой / Mājup ar uzvaru — Александр Иванов
1949
- Райнис / Rainis — Юлий Райзман
1950—1959
1955
- Весенние заморозки / Salna pavasarī — Павел Арманд, Леонид Лейманис
1956
- Причины и следствия / Cēloņi un sekas— Варис Круминь
- За лебединой стаей облаков / Kā gulbji balti padebeši iet— Павел Арманд
- После шторма / Pēc vētras— Эдуард Пенцлин, Фёдор Кнорре
1957
- Наурис / Nauris— Леонид Лейманис
- Рита / Rita — Ада Неретниеце
- Сын рыбака / Zvejnieka dēls— Варис Круминьш
1958
- Чужая в посёлке / Svešiniece ciema — Ада Неретниеце
- Повесть о латышском стрелке / Latviešu strēlnieka stāsts — Павел Арманд
1959
- Голос — Варис Круминьш
- Признание ошибки — Александр Лейманис
- Илзе / Ilze— Роланд Калныньш
- Меч и роза / Šķēps un roze— Леонид Лейманис
- Эхо / Atbalss— Варис Круминьш
1960—1969
1960
- Твоё счастье / Tava laime — Ада Неретниеце
- На пороге бури / Vētra— Варис Круминьш, Роланд Калныньш
1961
- Верба серая цветёт (Спасибо за весну) / Kārkli pelēkie zied — Гунар Пиесис
- Чёртова дюжина / Velna ducis — Павел Арманд
- Белые колокольчики / Baltie zvaniņi— Ивар Краулитис
- Обманутые / Pieviltie— Ада Неретниеце, Марис Рудзитис
1962
- День без вечера / Diena bez vakara — Марис Рудзитис
- Моцарт и Сальери / Mocarts un Saljēri — Владимир Гориккер
1963
- Домик в дюнах / Mājiņa kāpās — Аркадий Кольцатый и Анатолий Маркелов.
- Иоланта / Jolanta — Владимир Гориккер
- Он жив / Viņš dzīvs — Ада Неретниеце
- Под землёй / Pazemē — Роланд Калныньш
- Магистраль (На трассе) / Uz trases Ростислав Горяев
1964
- Армия «Трясогузки» / Cielaviņas armija — Александр Лейманис
- Капитан Нуль / Kapteinis Nulle — Леонид Лейманис
- До осени далеко / Līdz rudenim vēl tālu — Алоиз Бренч
- Царская невеста / Cara līgava — Владимир Гориккер
1965
- Двое / Divi — Михаил Богин
- «Тобаго» меняет курс / Tobago maina kursu — Александр Лейманис
- Клятва Гиппократа / Hipokrāta zvērests — Ада Неретниеце
- Заговор послов / Sūtņu sazvērestība — Николай Розанцев
1966
- Ноктюрн / Noktirne — Ростислав Горяев
- Последний жулик / Pēdējais blēdis — Вадим Масс и Ян Эбнер
- Эдгар и Кристина / Purva bridējs — Леонид Лейманис
- Утро в тумане / Rīta migla — Имант Кренбергс
- «Циклон» начнётся ночью / «Ciklons» sāksies naktī — Ада Неретниеце
- День без числа / Diena bez datuma — Владимир Кочетов
- Часы капитана Энрико / Kapteiņa Enriko pulkstenis — Янис Стрейч и Эрик Лацис
- Я всё помню, Ричард (Камень и осколки) / Es visu atceros, Ričard! — Роланд Калныньш
1967
- Жаворонки прилетают первыми / Cīruļi atlido pirmie — Марис Рудзитис
- Когда дождь и ветер стучат в окно / Kad lietus un vēji sitas logā — Алоиз Бренч
- Армия «Трясогузки» снова в бою / Cielaviņas armija atkal cīnās — Александр Лейманис
- Дышите глубже (4 белые рубашки) / Elpojiet dziļi! — Роланд Калныньш
1968
- Утро долгого дня / Ilgās dienas rīts — Ада Неретниеце
- 24-25 не возвращается / 24-25 neatgriežas — Алоиз Бренч и Ростислав Горяев
- Времена землемеров / Mērnieku laiki — Волдемар Пуце
- За поворотом — поворот / Ceļazīmes — Ольгерт Дункерс
1969
- У богатой госпожи / Pie bagātās kundzes — Леонид Лейманис
- Мальчишки острова Ливов / Līvsalas zēni — Янис Стрейч и Эрик Лацис
- Тройная проверка / Trīskārtējā pārbaude — Алоиз Бренч
- Лучи в стекле / Stari stiklā — Имант Кренбергс
- Белые дюны / Baltās kāpas — Сергей Тарасов
1970—1979
1970
- Слуги дьявола / Vella kalpi — Александр Лейманис
- Стреляй вместо меня / Šauj manā vietā — Янис Стрейч
- Насыпь / Uzbērums — Эрик Лацис
- Клав, сын Мартина / Klāvs, Mārtiņa dēls — Ольгерт Дункерс
- Качели / Šūpoles — Ростислав Горяев
- Рыцарь королевы / Karalienes bruņinieks — Роланд Калныньш
- Республика Вороньей улицы / Vārnu ielas republika — Ада Неретниеце
1971
- Город под липами / Pilsēta zem liepām — Алоиз Бренч
- Тростниковый лес / Meldru mežs — Эрик Лацис
- В тени смерти / Nāves ēnā — Гунар Пиесис
- Наследники военной дороги / Kara ceļa mantinieki — Варис Круминьш
- Танец мотылька / Tauriņdeja — Ольгерт Дункерс
- Поженились старик со старухой / Apprecējās vecītis ar večiņu savu — Гарник Аразян
- Салатик / Salātiņš — Варис Брасла
1972
- Большой янтарь / Lielais dzintars — Алоиз Бренч
- Ель во ржи / Egle rudzu laukā — Имант Кренбергс
- Илга-Иволга / Vālodzīte — Янис Стрейч
- Капитан Джек / Kapteinis Džeks — Ада Неретниеце
- Петерс / Peterss — Сергей Тарасов
- Слуги дьявола на Чёртовой мельнице / Vella kalpi vella dzirnavās — Александр Лейманис
- Афера Цеплиса / Ceplis — Роланд Калныньш
1973
- Шах королеве бриллиантов / Šahs briljantu karalienei — Алоиз Бренч
- Прикосновение / Pieskāriens — Ростислав Горяев
- Олег и Айна / Oļegs un Aina — Александр Лейманис
- Цыплят по осени считают / Cāļus skaita rudenī — Ольгерт Дункер
- Подарок одинокой женщине / Dāvana vientuļai sievietei — Эрик Лацис
- Вей, ветерок! / Pūt, vējiņi! — Гунар Пиесис
- Ключи города / Pilsētas atslēgas — Имант Кренбергс
1974
- Свет в конце тоннеля / Gaisma tuneļa galā — Алоиз Бренч
- Не бойся, не отдам! / Dunduriņš — Болеслав Руж
- Нападение на тайную полицию / Uzbrukums slepenpolicijai — Ольгерт Дункерс
- Верный друг Санчо / Uzticamais draugs Sančo — Янис Стрейч
- Морские ворота / Jūras vārti — Сергей Тарасов
- Яблоко в реке / Ābols upē — Айвар Фрейманис
- Первое лето / Pirmā vasara — Ада Неретниеце
- Приморский климат / Piejūras klimats — Роланд Калныньш
1975
- Ключи от рая / Paradīzes atslēgas — Алоиз Бренч
- Лето мотоциклистов / Motociklu vasara — Улдис Браунс
- В клешнях чёрного рака / Melnā vēža spīlēs — Александр Лейманис
- Четыре весны / Četri pavasari — Роланд Калнынь
- Наперекор судьбе / Liktenim spītējot — Эрик Лацис
- Мой друг — человек несерьёзный / Mans draugs — nenopietns cilvēks — Янис Стрейч
- Стрелы Робин Гуда / Robina Huda bultas — Сергей Тарасов
- Поговори со мной / Parunā ar mani — Бирута Велдре
1976
- Соната над озером / Ezera sonāte — Гунар Цилинский, Варис Брасла
- В тени меча / Zobena ēnā — Имант Кренбергс
- Эта опасная дверь на балкон / Šīs bīstamās balkons durvis — Дзидра Ритенберга
- Семейная мелодрама / Ģimenes melodrāma — Борис Фрумин
- Быть лишним / Liekam būt — Алоиз Бренч
- Мастер / Meistars — Янис Стрейч
- Смерть под парусом / Nāve zem buras — Ада Неретниеце
1977
- Под опрокинутым месяцем / Zem apgāztā mēness — Эрик Лацис
- Мужчина в рассвете сил / Vīrietis labākajos gados — Ольгерт Дункерс
- Будьте моей тёщей! / Kļūstiet mana sievasmāte! — Карлис Марсонс
- Отблеск в воде / Atspulgs ūdenī — Андрис Розенбергс
- Подарки по телефону / Dāvanas pa telefonu — Алоиз Бренч
- И капли росы на рассвете / Un rasas lāses rītausmā — Петерис Крылов
- Паруса / Buras — Имантс Кренбергс
- Мальчуган / Puika — Айварс Фрейманис
1978
- Твой сын / Tavs dēls — Гунар Пиесис
- Потому, что я Айвар Лидак / Tāpēc, ka es esmu Aivars Līdaks — Бирута Велдре
- Мужские игры на свежем воздухе / Vīru spēles brīvā dabā — Роланд Калныньш, Гунар Пиесис
- Весенняя путёвка / Pavasara ceļazīme — Варис Брасла
- Ралли / Rallijs — Алоиз Бренч
- За стеклянной дверью / Aiz stikla durvīm — Ольгерт Дункерс
- Театр / Teātris — Янис Стрейч
- Семейный альбом / Ģimenes albums — Эрик Лацис
- Большая новогодняя ночь / Lielā Jaungada nakts — Ада Неретниеце
1979
- Открытая страна / Atklātā pasaule — Александр Лейманис
- Ночь без птиц / Nakts bez putniem — Гунар Цилинский
- Ранняя ржавчина / Agrā rūsa — Гунар Цилинский
- Три минуты лёта / Trīs minūšu lidojums — Дзидра Ритенберга
- Ждите «Джона Графтона» / Gaidiet «Džonu Graftonu» — Андрис Розенберг
- Незаконченный ужин / Nepabeigtās vakariņas — Янис Стрейч
- Удар / Sitiens — Рихард Пикс
- Виновный / Vainīgais — Арвид Криевс
- Встреча / Satikšanās — Олег Розенбергс
- Всё из-за этой шальной Паулины / Tās dullās Paulīnes dēļ — Вия Бейнерте (Рамане)
1980—1989
1980
- Пожелай мне нелётной погоды / Novēli man lidojumam nelabvēlīgu laiku — Варис Брасла
- Вечерний вариант / Vakara variants — Дзидра Ритенберга
- Жаворонки / Cīrulīši — Ольгерт Дункерс
- Лето было только день / Vasara bija tikai vienu dienu — Петерис Крыловс
- Испанский вариант / Spāņu variants — Эрик Лацис
- Три дня на размышление / Trīs dienas pārdomām — Роланд Калныньш
1981
- Не будь этой девчонки… / Ja nebūtu šī skuķa… — Рихард Пикс
- На грани веков / Laikmetu griežos — Гунар Пиесис
- Лимузин цвета белой ночи / Limuzīns jāņu nakts krāsā — Янис Стрейч
- Следствием установлено / Izmeklēšanā noskaidrots — Ада Неретниеце
- Помнить или забыть / Atcerēties vai aizmirst — Янис Стрейч
- Игра / Spēle — Арвид Криевс
- Долгая дорога в дюнах / Ilgais ceļš kāpās — Алоиз Бренч
1982
- Таран / Tarāns — Гунар Цилинский
- Голова Тереона / Tereona galva — Варис Брасла
- Личная жизнь Деда Мороза / Salavecīša personīgā dzīve — Андрис Розенбергс
- Блюз под дождём / Lietus blūzs — Ольгерт Дункерс
- Моя семья / Mana ģimene — Петерис Крыловс
- Самая длинная соломинка / Pats garākais salmiņš — Дзидра Ритенберга
- Краткое наставление в любви / Īsa pamācība mīlēšanā — Имант Кренберг
- Забытые вещи / Aizmirstās lietas — Вия Бейнерте (Рамане)
1983
- Чужие страсти / Svešās kaislības — Янис Стрейч
- Каменистый путь / Akmeņainais ceļš — Роланд Калныньш
- Оборотень Том / Vilkatis Toms — Эрик Лацис
- Мираж / Mirāža — Алоиз Бренч
- Погода на август / Laika prognoze augustam — Луция Лочмеле
- Сад с призраком / Dārzs ar spoku — Ольгерт Дункерс
- Три лимона для любимой / Trīs citorni mīlotajai — О. Розенбергс
- Выстрел в лесу / Šāviens mežā — Рихард Пикс
1984
- Нужна солистка / Vajadzīga soliste — Геннадий Земель
- Долг в любви / Parāds mīlestībā — Варис Брасла
- Когда сдают тормоза / Kad bremzes netur — Гунар Цилинский
- Малиновое вино / Aveņu vīns — Арвид Криевс
- Фронт в отчем доме / Fronte tēva pagalmā — Эрик Лацис
- Последний визит / Pēdējā vizīte — Ада Неретниеце
- Дверь, открытая для тебя / Durvis, kas tev atvērtas — Петерис Крыловс
- Мой друг Сократик / Mans draugs Sokrātiņš — Андрис Розенбергс
1985
- Чужой случай / Svešs gadījums — Дзидра Ритенберга
- Двойной капкан / Dubultslazds — Алоиз Бренч
- Матч состоится в любую погоду / Spēle notiks tik un tā — Роланд Калныньш
- Проделки сорванца / Emīla nedarbi — Варис Брасла
- Свидание на млечном пути / Tikšanās uz piena ceļa — Янис Стрейч
- Последняя индульгенция / Pēdējā indulgence — Ада Неретниеце
- Мальчик-с-пальчик / Sprīdītis — Гунар Пиесис
1986
- Двойник / Dubultnieks — Рихард Пикс
- В заросшую канаву легко падать / Aizaugušā grāvī viegli krist — Янис Стрейч
- Коронный номер / Kroņa numurs — Имант Кренбергс
- Объезд / Apbraucamais ceļš — Эрик Лацис
- Последний репортаж / Pēdējā reportāža — Дзидра Ритенберга
- Он, она и дети / Viņš, viņa un bērni — Олег Розенбергс и Ольгерт Дункерс
- Свечка, яркая как солнце / Saulessvece — Луция Лочмеле
- Страх / Bailes — Гунар Цилинский
1987
- Человек свиты / Svītas cilvēks — Андрис Розенберг
- Фотография с женщиной и диким кабаном / Fotogrāfija ar sievieti un mežakuili — Арвид Криев
- Если мы всё это перенесём / Ja mēs to visu pārcietīsim — Роланд Калныньш
- Стечение обстоятельств / Apstākļu sakritība — Вия Бейнерте (Рамане)
- Этот странный свет / Dīvainā mēnessgaisma — Гунар Цилинский
- Айя / Aija — Варис Брасла
- Легко ли быть молодым? / Vai viegli but jaunam?—Юрис Подниекс
1988
- Виктория / Viktorija — Ольгерт Дункер
- Всё нормально / Viss kārtībā — Олег Розенбергс
- Поворот сюжета / Sižeta pagrieziens — Петерис Крыловс
- Мель / Sēklis — Эрик Лацис
- Гадание на бараньей лопатке / Zīlēšana uz jēra lāpstiņas — Ада Неретниеце
- О любви говорить не будем / Par mīlestību pašreiz nerunāsim — Варис Брасла
- Чужой / Svešais — Луция Лочмеле
- Дом без выхода / Māja bez izejas — Дзидра Ритенберга
1989
- Песня, наводящая ужас / Carmen Horrendum — Янис Стрейч
- Латыши? / Latvieši? — Геннадий Земель
- Судьбинушка / Dzīvīte — Айвар Фрейманис
- Семья Зитаров / Zītaru dzimta — Алоиз Бренч
- Дни человека / Cilvēka dienas — J.Paškevičs
- Тапёр / Tapers — Роланд Калныньш
2000
2000
- Мистерия старой управы / Vecās pagastmājas mistērija — Янис Стрейч
Напишите отзыв о статье "Рижская киностудия"
Примечания
- ↑ Jānis Krastiņš, Ivars Strautmanis «Riga. The Completе Guide to Architecture»; Rīga, Projekts 2004. (англ.)
Литература
- Рига: Энциклопедия = Enciklopēdija «Rīga» / Гл. ред. П. П. Еран. — 1-е изд.. — Рига: Главная редакция энциклопедий, 1989. — С. 362-363. — 880 с. — 60 000 экз. — ISBN 5-89960-002-0.
Ссылки
- [www.studio.lv/index.php?&4 Официальный сайт киностудии]
- www.diena.lv/latvija/zinas/tiesa-atzist-km-autortiesibas-uz-padomju-laikos-uznemtajam-973-filmam-14012168
- rigaskinostudija.ru/o-kinostudii.html
Отрывок, характеризующий Рижская киностудия
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.
– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.
Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.
С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.
Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.
Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.