Стеллерова корова

† Стеллерова корова
Муляж стеллеровой коровы в Лондонском музее естествознания
Научная классификация
промежуточные ранги Домен:  Эукариоты Царство:  Животные Подцарство:  Эуметазои Без ранга:  Двусторонне-симметричные Без ранга:  Вторичноротые Тип:  Хордовые Подтип:  Позвоночные Инфратип:  Челюстноротые Надкласс:  Четвероногие Класс:  Млекопитающие Подкласс:  Звери Инфракласс:  Плацентарные Надотряд:  Афротерии Отряд:  Сирены Семейство:  Дюгоневые Подсемейство:  † Hydrodamalinae Род:  † Морские коровы Вид:  † Стеллерова корова
Международное научное название
Hydrodamalis gigas (Zimmermann, 1780)
Охранный статус
Исчезнувшие виды IUCN 3.1 Extinct: [www.iucnredlist.org/search ???]
Исчезнувший вид
Систематика на Викивидах Поиск изображений на Викискладе FW   [fossilworks.org/bridge.pl?action=taxonInfo&taxon_no= ???]

Морская корова, или сте́ллерова коро́ва, или также капу́стница (лат. Hydrodamalis gigas) — истребленное человеком млекопитающее отряда сирен. Открыта в 1741 году экспедицией Витуса Беринга. Название получила в честь натуралиста Георга Стеллера, врача экспедиции, на описаниях которого базируется значительная часть информации об этом животном.

Стеллерова корова обитала только у побережья Командорских островов, хотя современные палеонтологические данные говорят, что в доисторическую эпоху её ареал был заметно шире. Последовавшее вслед за открытием хищническое истребление ради вкусного мяса привело к полному исчезновению этого животного к 1768 году.

Стеллерова корова была очень крупных размеров. По длине и массе тела она, вероятно, превосходила всех остальных водных млекопитающих, кроме китообразных (достигая семи — восьми метров длины, пяти и более тонн веса) и своего ближайшего родственника и вероятного предка — гидродамалиса Куэста (длина тела более девяти метров при вероятной массе до десяти тонн). Капустница вела малоподвижный образ жизни, держась в основном близ берега; по-видимому, она не была способна нырять. Кормом стеллеровой корове служили исключительно морские водоросли, прежде всего морская капуста. Поведение данного животного отличалось медлительностью, апатичностью и отсутствием страха перед человеком. Эти факторы, облегчавшие добычу коров людьми, способствовали её быстрому исчезновению. Сыграла роль и невысокая общая численность коров на момент открытия — около двух тысяч.

Появляющиеся изредка сообщения о наблюдении морских коров в ряде районов Камчатского края не подтверждены. В музеях всего мира сохраняется значительное количество костных останков капустниц, в том числе несколько полных скелетов, а также кусков их кожи.

История открытия

Впервые люди увидели морских коров в ноябре 1741 года (если не считать гипотетических контактов с ними доисторических обитателей Азии и Северной Америки и/или более поздних аборигенных племён Сибири), когда судно командора Витуса Беринга «Святой Пётр», совершавшее экспедиционное плавание, потерпело крушение при попытке встать на якорь у острова, впоследствии названного именем Беринга.

Георг Стеллер, натуралист и врач экспедиции, был единственным специалистом с естественнонаучным образованием, кто лично видел и описал этот вид. После кораблекрушения он заметил с берега в море несколько больших продолговатых предметов, похожих издали на днища перевёрнутых лодок, и вскоре понял, что видел спины крупных водных животных. Однако первая корова была добыта людьми из этой экспедиции лишь в конце их десятимесячного пребывания на острове, за шесть недель до отплытия. Употребление в пищу мяса морских коров очень помогло путешественникам, поддержав их силы во время трудоёмкой постройки нового судна.

Большинство более поздних сообщений основывается на работе Стеллера «О зверях морских» (лат. De bestiis marinis), впервые изданной в 1751 году. Стеллер полагал, что имеет дело с ламантином (лат. Trichechus manatus), и в своих записках отождествил морскую корову с ним, утверждая, что это то самое животное, которое в испанских владениях в Америке называют «манат» (исп. manati). В качестве нового вида морскую корову описал известный немецкий зоолог Э. Циммерман в 1780 году. Ставшее общепризнанным биноминальное название Hydrodamalis gigas (родовое название буквально означает «водяная корова», видовое — «гигантская») виду дал шведский биолог А. Я. Ретциус в 1794 году.

Важный вклад в изучение морской коровы внёс американский зоолог норвежского происхождения, биограф Стеллера Леонард Штейнегер, проведший на Командорах исследования в 1882—1883 годах и собравший большое количество костей этого животного.

Облик и строение

Внешность и особенности строения

Внешность капустницы была характерной для всех сиреновых, за исключением того, что стеллерова корова намного превосходила своих сородичей по размеру. Тело животного было толстым и вальковатым. Голова была в сравнении с размерами тела очень небольшой, причём корова могла свободно двигать головой как в стороны, так и вверх-вниз. Конечности представляли собой сравнительно короткие закруглённые ласты с суставом посередине, оканчивавшиеся роговым наростом, который сравнивали с конским копытом. Тело оканчивалось широкой горизонтальной хвостовой лопастью с выемкой посередине.

Кожа стеллеровой коровы была голой, складчатой и чрезвычайно толстой и, по выражению Стеллера, напоминала кору старого дуба. Цвет её был от серо- до тёмно-коричневого, иногда с беловатыми пятнами и полосами. Один из немецких исследователей, изучавший сохранившийся кусок кожи стеллеровой коровы, установил, что по прочности и эластичности она близка к резине современных автомобильных покрышек. Возможно, такое свойство кожи было защитным приспособлением, спасавшим животное от ранений о камни в прибрежной зоне.

Ушные отверстия были настолько маленькими, что почти терялись среди складок кожи. Глаза были также очень небольшими, по описаниям очевидцев — не больше, чем у овцы. Мягкие и подвижные губы были покрыты вибриссами толщиной со стержень куриного пера. Верхняя губа была нераздвоенной. Зубов у стеллеровой коровы не было вовсе. Пищу капустница перетирала с помощью двух роговых пластин белого цвета (по одной на каждой челюсти). Шейных позвонков было, по разным данным, 6 или 7. Наличие у стеллеровой коровы выраженного полового диморфизма остаётся невыясненным. Однако самцы были, по-видимому, несколько крупнее самок.

Стеллерова корова практически не подавала звуковых сигналов. Она обычно лишь фыркала, выдыхая воздух, и только будучи раненой могла издавать громкие стонущие звуки. Видимо, это животное обладало хорошим слухом, о чём свидетельствует значительное развитие внутреннего уха. Впрочем, коровы почти никак не реагировали на шум подплывавших к ним лодок.

Размер

Стеллерова корова была очень крупным животным. Сам Стеллер, детально описавший самку коровы, оценивал длину её тела в 295 дюймов (около 7,5 м). Самая большая документально зафиксированная длина морской коровы составляет 7,88 м. У самки длиной 7,42 м окружность шеи и затылка составляла 204 см, окружность туловища на уровне плеч 3,67 м, наибольшая окружность туловища посредине в задней части брюха 6,22 м, длина хвоста от анального отверстия до хвостовых лопастей 192,5 см, окружность хвостового стебля в месте отхождения лопастей 143 см, расстояние между концами хвостовых лопастей 199 см. Высказывались предположения, что длина морских коров могла быть заметно большей, но некоторые учёные полагают, что 7,9 м были уже верхним пределом; тем не менее, называется и длина в 9—10 м. В обхвате самка, измеренная Стеллером, имела 22 фута (6,6 м).

Что касается массы тела, то она была весьма значительной — порядка нескольких тонн. В разных источниках приводятся варьирующие цифры: около 4 т, 4,5—5,9 т, до 10 т или от 5,4 до 11,2 т, то есть стеллерова корова могла быть даже тяжелее африканского слона. Вес самки, измеренной Стеллером, был около 3,5 т. В любом случае стеллерова корова по весу была, видимо, на первом месте среди всех млекопитающих, ведших водный образ жизни, за исключением китообразных (превосходя по среднему весу даже такого гиганта, как южный морской слон).

Особенности поведения

Бо́льшую часть времени стеллеровы коровы кормились, медленно плавая на мелководье, часто используя передние конечности для опоры на грунт. Они не ныряли, и их спины постоянно высовывались из воды. На спину коровам часто садились морские птицы, выклёвывавшие из складок кожи прикреплявшихся там ракообразных (китовых вшей). Коровы подходили так близко к берегу, что иногда до них можно было дотянуться руками. Обычно самка и самец держались вместе с детёнышем-сеголетком и молодым прошлого года, в целом же коровы обычно держались многочисленными стадами. В стаде молодняк находился в середине. Привязанность животных друг к другу была весьма сильной. Описано, как самец в течение трёх дней приплывал к убитой самке, лежавшей на берегу. Так же вёл себя и детёныш другой самки, забитой промышленниками. О размножении капустниц известно мало. Стеллер писал, что морские коровы моногамны, спаривание происходило, по-видимому, весной.

Стеллеровы коровы кормились исключительно морскими водорослями, в изобилии росшими в прибрежных водах, прежде всего морской капустой (отчего и произошло название «капустница»). Кормящиеся коровы, срывая водоросли, держали голову под водой. Через каждые 4—5 минут они поднимали голову за новой порцией воздуха, издавая при этом звук, несколько напоминавший лошадиное фырканье. В местах, где коровы кормились, волны выбрасывали на берег в большом количестве корни и стебли поедаемых ими водорослей, а также помёт, похожий на конский навоз. Во время отдыха коровы лежали на спине, медленно дрейфуя в тихих заливах. В целом поведение капустниц отличалось исключительной медлительностью и апатией. Зимой коровы сильно худели, так, что наблюдатель мог пересчитать их рёбра. Продолжительность жизни стеллеровой коровы, как и у её ближайшего родственника дюгоня, могла достигать девяноста лет. Естественные враги этого животного не описаны, но Стеллер говорил о случаях гибели коров подо льдом зимой. Он также говорил, что в шторм капустницы, если они не успевали отойти от берега, часто погибали от ударов о камни при сильном волнении.

Состояние поголовья на момент открытия

Подсчёты, сделанные в 1880-е годы Штейнегером, говорят, что поголовье стеллеровой коровы во всём их ареале на момент открытия этого вида едва ли превышало полторы тысячи особей. В 2006 году была проведена оценка всех факторов, которые могли привести к быстрому исчезновению коров. Результаты показали, что при первоначальной численности в полторы тысячи животных одной лишь хищнической добычи было более чем достаточно для истребления капустниц в течение двух-трёх десятилетий.

Согласно оценкам 2002—2004 годов, при существовавшей численности морских коров безопасной для их поголовья была бы лишь добыча не более семнадцати голов в год. Однако подсчитано, что промышленники вылавливали в среднем по сто двадцать три коровы ежегодно в период между 1743 и 1763 годами. Пик забоя коров пришёлся на 1754 год, когда было убито свыше пятисот голов. При первоначальном поголовье в полторы тысячи экземпляров такой темп добычи должен был привести к девяностапятипроцентному исчезновению коров к 1756 году. То, что последние коровы исчезли около 1768 года, говорит, видимо, о наличии ещё одной популяции у острова Медный; в этом случае общая численность могла быть около двух тысяч девятисот голов.

Ареал

Согласно некоторым исследованиям, ареал стеллеровой коровы значительно расширился в период пика последнего оледенения (около 20 тыс. лет назад), когда Северный Ледовитый океан был отделён от Тихого сушей, находившейся на месте современного Берингова пролива, — так называемой Берингией. Климат в северо-западной части Тихого океана был мягче современного, что позволило стеллеровой корове расселиться далеко на север вдоль побережья Азии. Ископаемые находки, относящиеся к позднему плейстоцену, подтверждают факт широкого распространения сиреновых в этой географической зоне. Обитание стеллеровой коровы в ограниченном ареале у Командорских островов относится уже к наступлению голоцена. Исследователи не исключают, что в других местах корова исчезла ещё в доисторическое время из-за преследования местными охотничьими племенами. Однако некоторые американские исследователи полагали, что ареал коровы мог сократиться и без участия первобытных охотников. По их мнению, стеллерова корова к моменту её открытия уже находилась на грани вымирания по естественным причинам.

Данные, приводимые специалистами Международного союза охраны природы (МСОП), утверждают, что стеллерова корова в XVIII веке, скорее всего, обитала также и у западных Алеутских островов, хотя советские источники более ранних лет указывали, что данные об обитании коров в местах за пределами их известного ареала основаны только на находках их трупов, выброшенных морем. В 1960—70-е годы отдельные кости стеллеровой коровы были найдены также в Японии и в Калифорнии. Единственная известная находка сравнительно полных скелетов капустницы за пределами её известного ареала была сделана в 1969 году на острове Амчитка (Алеутская гряда); возраст трёх найденных там скелетов оценивался в 125—130 тысяч лет. В 1971 году появилась информация о находке левого ребра морской коровы при раскопках эскимосского стойбища XVII века на Аляске в бассейне реки Ноатак. Был сделан вывод, что в позднем плейстоцене стеллерова корова была широко распространена у Алеутских островов и побережья Аляски, пока климат этого района был достаточно тёплым. Примечательно, что корова, скелет которой был найден на острове Амчитка, несмотря на молодой возраст, по размеру не уступала взрослым экземплярам с Командорских островов.

Экологические связи стеллеровой коровы

Значительной была роль стеллеровой коровы в экологическом балансе, прежде всего из-за поедания этим животным значительного количества водорослей. В местах, где морские коровы выедали водоросли, увеличивалась численность морских ежей, составляющих основу питания каланов. Не исключено, что благодаря снижению количества водорослей облегчалась и подводная охота на рыбу стеллерова баклана (поэтому возможно, что исчезновение стеллеровой коровы послужило косвенно одной из главных причин вымирания этой птицы). Отмечается, что доисторический ареал стеллеровой коровы совпадал с ареалом калана. В целом специалисты полагают, что экологическая взаимосвязь стеллеровой коровы и калана была значительной. Истребление промышленниками каланов у Командор могло стать дополнительным фактором вымирания капустниц.

Когда морские коровы исчезли, крупные водоросли образовали в прибрежной полосе Командорских островов сплошные заросли. Результатом этого стали застой прибрежных вод, их бурное «цветение» и так называемые красные приливы, названные из-за красного цвета воды вследствие интенсивного размножения одноклеточных водорослей-динофлагеллят. Токсины (некоторые из которых сильнее яда кураре), вырабатываемые отдельными видами динофлагеллят, могут накапливаться в организме моллюсков и других беспозвоночных животных, по трофической цепи доходя до рыб, каланов и морских птиц, и приводить к их гибели.

Родство с другими сиреновыми

Стеллерова корова — типичный представитель сиреновых. Её наиболее ранним известным предком являлась, по-видимому, дюгонеобразная миоценовая морская корова Dusisiren jordani, ископаемые останки которой описаны в Калифорнии. Изучение митохондриальных ДНК показало, что эволюционное расхождение морских коров и дюгоней произошло не позднее 22 млн лет назад. Непосредственным предком капустницы может считаться морская корова Hydrodamalis cuestae, обитавшая в позднем миоцене, около 5 млн лет назад.

Ближайшим современным родственником стеллеровой коровы является, скорее всего, дюгонь. Стеллерова корова причислена к одному с ним семейству дюгоневые, однако она выделяется в отдельный род Hydrodamalis.

Истребление

Забой стеллеровых коров людьми

Прибывавшие на Командорские острова промышленники, добывавшие там каланов, и исследователи охотились на стеллеровых коров ради их мяса. Забой капустниц был простым делом — эти вялые и малоподвижные, не способные нырять животные не могли уйти от преследовавших их на лодках людей. Загарпуненная корова, однако, часто проявляла такую ярость и силу, что охотники стремились отплыть от неё подальше. По словам Стеллера,

Эти ненасытные животные едят без перерыва и из-за исключительной жадности к еде держат голову всё время под водой, таким образом мало беспокоятся о своей жизни и безопасности, и на лодке можно плавать между ними и выбирать то, что нужно вытащить из моря.

Обычным способом ловли стеллеровых коров была добыча с помощью ручного гарпуна. Иногда их убивали и с применением огнестрельного оружия. Способ вылова стеллеровых коров весьма подробно был описан Стеллером:

Мы ловили их, пользуясь большим железным крюком, наконечник которого напоминал лапу якоря; другой его конец мы прикрепляли с помощью железного кольца к очень длинному и крепкому канату, который тащили с берега тридцать человек... Загарпунив морскую корову, моряки старались сразу же отплыть в сторону, чтобы раненое животное не опрокинуло или не разломало ударами мощного хвоста их лодку. После этого люди, оставшиеся на берегу, принимались натягивать канат и настойчиво тащить к берегу отчаянно сопротивлявшееся животное. Люди в лодке тем временем подгоняли животное с помощью другого каната и изнуряли его постоянными ударами, до тех пор, пока оно, выбившись из сил и совершенно неподвижное, не вытаскивалось на берег, где ему уже наносили удары штыками, ножами и другими орудиями. Иногда большие куски отрезались от живого животного и она, сопротивляясь, с такой силой била по земле хвостом и плавниками, что от тела даже отваливались куски кожи... Из ран, нанесённых в задней части туловища, кровь струилась ручьём. Когда раненое животное находилось под водой, кровь не фонтанировала, но стоило ему высунуть голову, чтобы схватить глоток воздуха, как поток крови возобновлялся с прежней силой...

При таком способе лова в руки людей попадала лишь часть коров, остальные погибали в море от ран — по некоторым подсчётам, охотники получали только одну из пяти загарпуненных капустниц.

С 1743 по 1763 год на Командорских островах зимовали несколько партий мехопромышленников общей численностью до пятидесяти человек. Все они охотились на морских коров ради мяса. К 1754 году морские коровы были полностью истреблены у Медного острова. Считается, что последнюю корову у острова Беринга убил промышленник по фамилии Попов в 1768 году. В том же году исследователь Мартин Зауэр сделал в своём журнале запись об их полном отсутствии у этого острова.

Существует информация, что один из членов экспедиции Беринга, некий Яковлев, утверждал, что в 1755 году руководство поселения на о. Беринга издало указ о запрете охоты на морских коров. Однако к тому моменту местная популяция была уже, очевидно, уничтожена почти вся.

Употребление в пищу

Основной целью охоты на стеллерову корову была добыча мяса. Один из участников экспедиции Беринга говорил, что от забитой коровы можно было получить до трёх тонн мяса. Известно, что мяса одной коровы хватило для пропитания тридцати трёх человек в течение месяца. Забитых коров употребляли не только зимовавшие партии, его также обычно брали с собой в качестве провизии отплывавшие суда. Мясо морских коров было, по отзывам пробовавших, превосходного вкуса. Стеллер писал:

Жир не маслянист, а жестковат, бел, как снег; если он полежит несколько дней на солнце, то становится приятно жёлтым, как лучшее голландское масло. Топлёный, он превосходит вкусом лучший говяжий жир; ...исключительно приятен запахом и весьма питателен, так что мы пили его чашками, не испытывая никакого отвращения. Хвост состоит почти исключительно из жира. Мясо детёнышей напоминает поросёнка, мясо взрослых — телятину; оно варится в течение получаса и при этом так разбухает, что увеличивается в объёме почти вдвое. Мясо старых животных не отличить от говядины... Насколько целебно оно для питания, мы вскоре испытали на себе, особенно те, кто пострадал от последствий цинги.

Внутренности стеллеровой коровы (сердце, печень, почки) не отличались хорошими вкусовыми качествами, были жёсткими и, как писал Стеллер, обычно выбрасывались. Вытопленный из подкожного сала жир шёл не только в пищу, но употреблялся также для освещения. Налитый в лампу, он горел без запаха и копоти. Прочная и толстая кожа капустниц шла на изготовление лодок.

Сохранившиеся скелеты и кости

Костные останки стеллеровых коров изучены достаточно полно. Их кости не являются редкостью, поскольку до настоящего времени попадаются людям на Командорских островах. В музеях всего мира находится значительное число костей и скелетов этого животного — согласно некоторым данным, такими экспонатами обладают пятьдесят девять мировых музеев. Сохраняются также несколько остатков шкуры морской коровы. Муляжи стеллеровой коровы, реконструированные с высокой степенью точности, имеются во многих музеях. Среди этого количества экспонатов есть несколько хорошо сохранившихся скелетов:

Бывший СССР

• Зоологический музей Московского университета — скелет, собранный в 1837 году.

• Зоологический музей Зоологического института РАН в Санкт-Петербурге — неполный скелет особи длиной 6,87 м (найден в 1855 году).

• Палеонтологический музей в Киеве — полный скелет (1879—1882 годы).

• Зоологический музей при Национальном научно-природоведческом музее НАН Украины в Киеве — полный скелет (1879—1882 годы).

• Хабаровский краеведческий музей — почти полный скелет одной особи, к которому добавлены несколько костей другого экземпляра (1897—1898 годы).

• Харьковский музей природы — полный составной скелет (1879—1882 годы, некоторые элементы добавлены в 1970-е годы).

• Зоологический музей имени Бенедикта Дыбовского во Львове — полный скелет (1879—1882 годы).

• Алеутский краеведческий музей в селе Никольском на острове Беринга — практически полный скелет детёныша (обнаружен в 1986 году).

• Иркутский областной краеведческий музей — два неполных скелета, в общем насчитывающие пятьдесят шесть костей (1879 год).

США

• Вашингтон, Национальный музей естественной истории — составной скелет. Собран в 1883 году Штейнегером.

• Калифорнийский университет в Беркли — почти полный скелет, составленный из костей нескольких особей (приобретён в 1904 году).

• Музей сравнительной зоологии (часть Гарвардского музея естественной истории при Гарвардском университете в штате Массачусетс — почти полный составной скелет (вероятно, из костей, собранных Штейнегером).

Европа

• Лондонский музей естествознания — полный скелет, составленный из костей двух особей (приобретён в 1882 году)

• Музей Эдинбурга — почти полный составной скелет (найден на о. Медный российским учёным Д. Ф. Синицыным, доставлен в Великобританию в 1897 году).

• Национальный музей естественной истории в Париже — два почти полных составных скелета (приобретены в 1898 году).

• Музей естествознания в Вене — почти полный составной скелет (1897 год).

• Шведский музей естественной истории в Стокгольме — неполный скелет (из костей, собранных в 1879 году экспедицией А. Норденшельда на барке «Вега»).

• Музей естественной истории при Хельсинкском университете — полный скелет молодой особи длиной 5,3 м, умершей по естественным причинам. Составлен из костей, собранных в 1861 году Главным правителем Российско-Американской Компании (фактически губернатором русской Аляски) И. В. Фуругельмом.

Возможность сохранности до наших дней

Стеллерова корова признана вымершей; статус её популяции согласно Международной красной книге — исчезнувший вид (англ. Extinct). Тем не менее, иногда встречается мнение, что ещё некоторое время после 1760-х годов морские коровы изредка попадались туземцам российского Дальнего Востока. Так, в 1834 году два русско-алеутских креола утверждали, что на побережье острова Беринга видели «тощее животное с конусообразным туловищем, маленькими передними конечностями, которое дышало ртом и не имело задних плавников». Подобные сообщения, по словам некоторых исследователей, в XIX веке были довольно часты.

Несколько свидетельств, оставшихся неподтверждёнными, относятся даже к XX столетию. В 1962 году члены команды советского китобойца якобы наблюдали в Анадырском заливе группу из шести животных, описание которых было похоже на облик стеллеровой коровы. В 1966 году заметка о наблюдении капустницы была опубликована в газете «Камчатский комсомолец». В 1976 году в редакцию журнала «Вокруг света» поступило письмо от камчатского метеоролога Ю. В. Коева, который говорил, что видел капустницу у мыса Лопатка:

Могу утверждать, что в августе 1976 года в районе мыса Лопатка видел стеллерову корову. Что мне позволяет сделать подобное заявление? Китов, косаток, тюленей, морских львов, котиков, каланов и моржей видел неоднократно. Это же животное не похоже ни на одно из вышеназванных. Длина около пяти метров. Плыло на мелководье очень медленно. Как бы перекатывалось наподобие волны. Сначала появлялась голова с характерным наростом, затем массивное тело и затем хвост. Да-да, что и привлекло моё внимание (кстати, есть свидетель). Потому что когда так плывут тюлень или морж, задние лапы у них прижаты друг к другу, и видно, что это ласты, а у этой был хвост наподобие китового. Такое впечатление,... что выныривала каждый раз животом вверх, медленно перекатывая своё тело. И хвост ставила наподобие китовой «бабочки», когда кит уходит в глубину...

Ни одно из названных наблюдений не было подтверждено. Однако некоторые энтузиасты и криптозоологи даже в настоящее время полагают вероятным существование небольшой популяции стеллеровых коров в отдалённых и труднодоступных районах Камчатского края. Среди любителей ведётся дискуссия о возможности клонирования капустницы с использованием биологического материала, полученного из сохранившихся образцов кожи и костей. Если бы стеллерова корова сохранилась до современной эпохи, то, как пишут многие зоологи, при своём безобидном нраве она могла бы стать первым морским домашним животным.

Стеллерова корова в культуре

Вероятно, наиболее известным случаем упоминания стеллеровой коровы в произведениях классической литературы является её образ в повести Редьярда Киплинга «Белый котик». В этом произведении главный герой, белый морской котик, встречается со стадом морских коров, которые уцелели в недоступном для людей заливе Берингова моря:

Создания и впрямь имели престранный вид и не похожи были ни на кита, ни на акулу, ни на моржа, ни на тюленя, ни на белуху, ни на нерпу, ни на ската, ни на спрута, ни на каракатицу. У них было веретенообразное туловище, футов двадцать или тридцать в длину, а вместо задних ластов — плоский хвост, ни дать ни взять лопата из мокрой кожи. Голова у них была самой нелепой формы, какую только можно вообразить, а когда они отрывались от еды, то начинали раскачиваться на хвосте, церемонно раскланиваясь на все стороны и помахивая передними ластами, как толстяк в ресторане, подзывающий официанта.

См. также

• Исчезнувшие виды (охранный статус)
• Животные, вымершие после 1500 года
• Стеллеров баклан
• Дронтовые

Литература

• Brandt J. F. [e-heritage.ru/ras/view/publication/general.html?id=46904685 Bemerkungen über die Verbreitung und Vertilgung der Rhytina] (Заметки о распространении и уничтожении стеллеровой коровы) // Mélanges biologiques tirés du Bulletin de l'Académie Impériale des Sciences de St.-Pétersbourg. St.-Ptb, 1863. T. 4. N 3. S. 259-268; То же Bulletin de l'Academie Imperiale des Sciences de St.-Pétersbourg, T. 5, C. 558-564.
• Brandt J. F. Quelques mots sur l’extermination de la Rhytina // Bull. Acad. sci. St.-Ptb. 1866. Т. 9. N 3. Col. 279-282.
• Brandt J. F. [e-heritage.ru/ras/view/publication/general.html?id=47463555 Einige Worte über die Gestalt des Hirns der Seekühe (Serenia)] (Несколько слов о состоянии мозга у морской коровы) // Mélanges Biologiques tirés du Bulletin de L'Académie Impériale des Sciences de St.-Pétersbourg. - St.-Pétersbourg, 1867. - T. 6, N 3. - C. 364-366. – (Bulletin de L`'Académie Impériale des Sciences de St.-Pétersbourg ; 1867. Т. 12, с. 269–270).
• Брандт Ф. Ф. [e-heritage.ru/ras/view/publication/general.html?id=46566452 Заметки о содержании второго и третьего отделов моих сообщений о морских коровах (Symbolae sirenologicae) и в особенности относительно Капустника Стеллера (Rhytina borealis S. Stelleri)] // Труды Первого съезда русских естествоиспытателей. Т. 2. СПб.: СПб. Унив., 1868. С. 211-215.

Ссылки

[www.calacademy.org/exhibits/science_under_sail/biodiversity.html Фотография фрагмента кожи стеллеровой коровы]

Отрывок, характеризующий Стеллерова корова

Высвободив ногу, он поднялся. «Где, с какой стороны была теперь та черта, которая так резко отделяла два войска?» – он спрашивал себя и не мог ответить. «Уже не дурное ли что нибудь случилось со мной? Бывают ли такие случаи, и что надо делать в таких случаях?» – спросил он сам себя вставая; и в это время почувствовал, что что то лишнее висит на его левой онемевшей руке. Кисть ее была, как чужая. Он оглядывал руку, тщетно отыскивая на ней кровь. «Ну, вот и люди, – подумал он радостно, увидав несколько человек, бежавших к нему. – Они мне помогут!» Впереди этих людей бежал один в странном кивере и в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Еще два и еще много бежало сзади. Один из них проговорил что то странное, нерусское. Между задними такими же людьми, в таких же киверах, стоял один русский гусар. Его держали за руки; позади его держали его лошадь.
«Верно, наш пленный… Да. Неужели и меня возьмут? Что это за люди?» всё думал Ростов, не веря своим глазам. «Неужели французы?» Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» – Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. «А может, – и убить!» Он более десяти секунд стоял, не двигаясь с места и не понимая своего положения. Передний француз с горбатым носом подбежал так близко, что уже видно было выражение его лица. И разгоряченная чуждая физиономия этого человека, который со штыком на перевес, сдерживая дыханье, легко подбегал к нему, испугала Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы. Не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост, бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом. Быстро перепрыгивая через межи, с тою стремительностью, с которою он бегал, играя в горелки, он летел по полю, изредка оборачивая свое бледное, доброе, молодое лицо, и холод ужаса пробегал по его спине. «Нет, лучше не смотреть», подумал он, но, подбежав к кустам, оглянулся еще раз. Французы отстали, и даже в ту минуту как он оглянулся, передний только что переменил рысь на шаг и, обернувшись, что то сильно кричал заднему товарищу. Ростов остановился. «Что нибудь не так, – подумал он, – не может быть, чтоб они хотели убить меня». А между тем левая рука его была так тяжела, как будто двухпудовая гиря была привешана к ней. Он не мог бежать дальше. Француз остановился тоже и прицелился. Ростов зажмурился и нагнулся. Одна, другая пуля пролетела, жужжа, мимо него. Он собрал последние силы, взял левую руку в правую и побежал до кустов. В кустах были русские стрелки.


Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу, выбегали из леса, и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами. Один солдат в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное слово: «отрезали!», и слово вместе с чувством страха сообщилось всей массе.
– Обошли! Отрезали! Пропали! – кричали голоса бегущих.
Полковой командир, в ту самую минуту как он услыхал стрельбу и крик сзади, понял, что случилось что нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог быть виновен перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста полковника и свою генеральскую важность, а главное – совершенно забыв про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпавших, но счастливо миновавших его пуль. Он желал одного: узнать, в чем дело, и помочь и исправить во что бы то ни стало ошибку, ежели она была с его стороны, и не быть виновным ему, двадцать два года служившему, ни в чем не замеченному, примерному офицеру.
Счастливо проскакав между французами, он подскакал к полю за лесом, через который бежали наши и, не слушаясь команды, спускались под гору. Наступила та минута нравственного колебания, которая решает участь сражений: послушают эти расстроенные толпы солдат голоса своего командира или, оглянувшись на него, побегут дальше. Несмотря на отчаянный крик прежде столь грозного для солдата голоса полкового командира, несмотря на разъяренное, багровое, на себя не похожее лицо полкового командира и маханье шпагой, солдаты всё бежали, разговаривали, стреляли в воздух и не слушали команды. Нравственное колебание, решающее участь сражений, очевидно, разрешалось в пользу страха.
Генерал закашлялся от крика и порохового дыма и остановился в отчаянии. Всё казалось потеряно, но в эту минуту французы, наступавшие на наших, вдруг, без видимой причины, побежали назад, скрылись из опушки леса, и в лесу показались русские стрелки. Это была рота Тимохина, которая одна в лесу удержалась в порядке и, засев в канаву у леса, неожиданно атаковала французов. Тимохин с таким отчаянным криком бросился на французов и с такою безумною и пьяною решительностью, с одною шпажкой, набежал на неприятеля, что французы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали. Долохов, бежавший рядом с Тимохиным, в упор убил одного француза и первый взял за воротник сдавшегося офицера. Бегущие возвратились, баталионы собрались, и французы, разделившие было на две части войска левого фланга, на мгновение были оттеснены. Резервные части успели соединиться, и беглецы остановились. Полковой командир стоял с майором Экономовым у моста, пропуская мимо себя отступающие роты, когда к нему подошел солдат, взял его за стремя и почти прислонился к нему. На солдате была синеватая, фабричного сукна шинель, ранца и кивера не было, голова была повязана, и через плечо была надета французская зарядная сумка. Он в руках держал офицерскую шпагу. Солдат был бледен, голубые глаза его нагло смотрели в лицо полковому командиру, а рот улыбался.Несмотря на то,что полковой командир был занят отданием приказания майору Экономову, он не мог не обратить внимания на этого солдата.
– Ваше превосходительство, вот два трофея, – сказал Долохов, указывая на французскую шпагу и сумку. – Мною взят в плен офицер. Я остановил роту. – Долохов тяжело дышал от усталости; он говорил с остановками. – Вся рота может свидетельствовать. Прошу запомнить, ваше превосходительство!
– Хорошо, хорошо, – сказал полковой командир и обратился к майору Экономову.
Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах кровь.
– Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство.

Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал: