Угон самолёта «Ландсхут»

<tr><th colspan="2" style="text-align:center; background:lightblue;">Воздушное судно</th></tr><tr><th style="">Модель</th><td class="" style=""> Boeing 737-230QC </td></tr><tr><th style="">Имя самолёта</th><td class="" style=""> Landshut (Ландсхут) </td></tr><tr><th style="">Авиакомпания</th><td class="" style=""> Lufthansa </td></tr><tr><th style="">Пункт вылета</th><td class="" style=""> Пальма-де-Мальорка (Испания) </td></tr><tr><th style="">Пункт назначения</th><td class="" style=""> Франкфурт-на-Майне (ФРГ) </td></tr><tr><th style="">Рейс</th><td class="" style=""> LH-181 </td></tr><tr><th style="">Бортовой номер</th><td class="" style=""> D-ABCE </td></tr><tr><th style="">Дата выпуска</th><td class="" style=""> январь 1970 года </td></tr><tr><th style="">Пассажиры</th><td class="" style=""> 86 (включая 4 угонщиков) </td></tr><tr><th style="">Экипаж</th><td class="" style=""> 5 </td></tr><tr><th style="">Погибшие</th><td class="" style=""> 4 (КВС + 3 угонщика) </td></tr><tr><th style="">Раненые</th><td class="" style=""> 5 </td></tr><tr><th style="">Выживших</th><td class="" style=""> 91 </td></tr> </table>

Угон самолёта «Ландсхут» — один из эпизодов Немецкой осени, произошедший в четверг 13 октября 1977 года, когда террористы из Народного фронта освобождения Палестины захватили пассажирский самолёт Boeing 737-230QC «Landshut» немецкой авиакомпании Lufthansa, следовавший с Балеарских островов. Самолёт находился во власти угонщиков четверо с половиной суток, прежде чем 18 октября, уже в Сомали, был освобождён группой немецкого формирования спецназа при поддержке местных властей.

Самолёт

Boeing 737-230QC с регистрационным номером D-ABCE (заводской — 20254, серийный — 230) и именем Landshut (Ландсхут) свой первый полёт совершил 7 января 1970 года, а в авиакомпанию Lufthansa поступил 12 января. Был оборудован двумя двухконтурными (турбовентиляторными) двигателями Pratt & Whitney JT8D-9A. На момент захвата успел налетать около 6000 миль (9700 км).

Экипаж

Лётный экипаж (в кабине) состоял из двух пилотов:

• Командир воздушного судна — 37-летний Юрген Шуман (нем. Jürgen Schumann). До прихода в гражданскую авиацию служил в Люфтваффе лётчиком истребителя Lockheed F-104 Starfighter. Женат, двое детей.
• Второй пилот — 35-летний Юрген Фитор (нем. Jürgen Vietor). До прихода в гражданскую авиацию служил в авиации морского флота.

В салоне работали три стюардессы:

• 33-летняя Ханнелора Пиглер (нем. Hannelore Piegler). Старшая стюардесса.
• 28-летняя Анна-Мария Штарингер (нем. Anna-Maria Staringer)
• 23-летняя Габриела Дилльманн (нем. Gabriele Dillmann)

Хронология событий

Начало угона

13 октября борт D-ABCE выполнил пассажирский рейс из Франкфурта-на-Майне в Мальорку, который прошёл без отклонений. Далее предстоял обратный рейс — LH-181. В 13:00 GMT (11:00 местного времени) лайнер с 86 пассажирами и 5 членами экипажа поднялся в воздух и направился в сторону Германии. Полёт проходил на эшелоне 340 (34 000 фут (10 400 м)), а с момента вылета прошло 40 минут и на подходе был Марсель, когда в кабину вдруг ворвался вооружённый пистолетом мужчина, который объявил пилотам, что лайнер захвачен, после чего выгнал второго пилота Юргена Фитора в салон.

Всего захватчиков было четверо — двое мужчин и две женщины, которые называли себя Диверсанты мученицы Халимы, в честь действовавшей под этим псевдонимом немецкой террористки Бригитты Кульманн, убитой годом ранее в Уганде израильским спецназом при освобождении заложников с французского Airbus A300. Их лидер называл себя Командир мучеников Махмуд, в честь псевдонима другого убитого в Уганде террориста — Вильфрида Бёзе. На самом деле за этим псевдонимом скрывался 23-летний палестинец Зохайр Юсиф Акахе (Zohair Youssif Akache) из Народного фронта освобождения Палестины (НФОП). Остальные трое захватчиков использовали псевдонимы Сорайя Ансари, Риза Аббаси, Шаназ Голун, за которыми скрывались соответственно 22-летняя палестинка Сухайла Сайех (Suhaila Sayeh) и ливанцы 23-летняя Вабиль Харб (Wabil Harb) и 22-летний Хинд Аламе (Hind Alameh). Оружие на борт было пронесено в косметических наборах, а всего у террористов имелись два пистолета, 4 ручные гранаты и пластиковая бомба с зарядом весом полкилограмма.

Рим

Махмуд потребовал лететь на Кипр, но его убедили, что запаса топлива на борту недостаточно и требуется дозаправка. Повернув на восток, в 15:45 рейс 181 приземлился в аэропорту Фьюмичино города Рим. Здесь террористы выдвинули свои требования, которые были такими же, как и при похищении немецкого промышленника Ханса Мартина Шлайера фракцией Красной Армии (РАФ) пятью неделями ранее: освободить из немецких тюрем 10 террористов из РАФ, а также двух палестинских террористов из турецких тюрем и выкуп в 15 000 000 $. НФОП и РАФ действовали сообща.

Итальянскому министру внутренних дел Франческо Коссига позвонил его коллега из ФРГ Вернер Майхофер, который предложил расстрелять самолёту шины, чтобы террористы не смогли покинуть Рим. Однако итальянские власти после обсуждения спасовали, приняв решение не связываться с палестинцами, вместо этого дозаправив авиалайнер. Стоянка на земле продлилась пару часов, на протяжении которых Махмуд разрешил второму пилоту Фитору вернуться в кабину. Фитор взял на себя управление и по требованию захватчиков, не запрашивая разрешения у диспетчера, вырулил на полосу, а в 17:50 поднял машину в воздух.

Ларнака

В 20:28 «Ландсхут» приземлился на Кипре в Ларнакском аэропорту. Спустя час туда прибыл представитель от организации освобождения Палестины (ООП), который по радиосвязи стал убеждать лидера захватчиков отпустить заложников. Взбешённый таким предложением Махмуд начал в ответ кричать на арабском. Вскоре представитель ООП понял, что переговоры зашли в тупик, поэтому покинул аэропорт. Авиалайнер дозаправили, после чего командир Шуман запросил у диспетчера разрешения на полёт в Бейрут (Ливан), но ему ответили, что аэропорт Бейрута закрыт и заблокирован. Тогда экипаж передал, что если им там не дадут посадки, то они направятся в Дамаск (Сирия). В 22:50 самолёт вылетел из Ларнаки.

Манама

Уже в 23:01 рейс 181 подошёл к Бейруту, но тот действительно был закрыт, поэтому экипаж направился к Дамаску, к которому подошёл в 23:14, однако и тот оказался заблокирован. Отказались принимать захваченный самолёт также в Аммане (Иордания), Багдаде (Ирак) и Эль-Кувейте (Кувейт). Тогда был взят курс на Манаму (Бахрейн), по пути к которой экипаж узнал от пролетающего мимо самолёта компании Qantas, что и тот закрыт. Однако топлива на борту уже оставалось мало для ухода на другой аэродром, о чём было доложено бахрейнскому диспетчеру, но тот всё равно запретил посадку. Посадка ночью вне аэродрома на незнакомой местности могла закончиться катастрофой, поэтому, игнорируя команды диспетчера, командир Шуман включил систему автоматической посадки, и в 01:52, уже 14 октября, борт D-ABCE приземлился в бахрейнском аэропорту.

Сразу после посадки лайнер был оцеплен войсками, на что Махмуд потребовал по радиосвязи отвести армию и дозаправить самолёт, в противном случае будет убит второй пилот. Срок на отвод войск был установлен в пять минут и после переговоров с диспетчером его требования были выполнены. В 03:24 «Боинг» вылетел из Манамы.

Дубай

Следующей остановкой должен был быть Дубай (Объединённые Арабские Эмираты), однако там отказали в посадке, а так как к тому времени уже начало светать, то при пролёте над аэропортом было видно, что полоса заблокирована грузовыми и пожарными автомобилями. С самолёта предупредили, что запас топлива на борту небольшой, а потому рейс 181 в любом случае приземлится в Дубае. Тогда полоса была освобождена, а в 05:51 лайнер совершил нормальную посадку.

Захватчики потребовали принести на борт еду, воду, прессу, лекарства и убрать мусор. Передавая их указания, командир самолёта также зашифрованной фразой сообщил диспетчеру, что захватчиков четверо: два мужчины и две женщины. Позже при общении с прессой министр обороны ОАЭ Шейх Мохаммед неосмотрительно назвал число захватчиков, сказав, что данные получены от командира экипажа. Услышав об этом, вероятно, по радио, главарь террористов Махмуд пригрозил Юргену Шуману, что убьёт его.

На аэродроме самолёт простоял весь день и всю ночь, после чего уже в субботу захватчики стали требовать выполнения их требований, или дозаправить самолёт, в противном случае начнётся расстрел заложников. Но немецкие власти отказывались выполнять требования террористов, вместо этого намереваясь освободить самолёт, для чего в Дубай даже прибыла специальная группа GSG 9, которую возглавлял полковник Ульрих Вегенер. Ответственным по вопросам с рейсом 181 был министр Ханс-Юрген Вишневски, который запросил у властей ОАЭ разрешение на задействование немецкого спецназа, с чем те согласились. Но затем руководители специальных войск попросили дать время на дополнительную подготовку, что грозило затягиванием пребывания лайнера в аэропорту. В свою очередь, власти Объединённых Арабских Эмиратов приняли решение всё же пойти на уступки захватчикам, так как боялись, что за помощь с освобождением заложников, РАФ и НФОП в ответ могут провести серию терактов, что в относительно небольшой стране будет иметь большой резонанс.

После дозаправки, в 12:19 16 октября борт D-ABCE вылетел из Дубая, направившись в Маскат (Оман). Стоянка в Дубае продлилась более 54 часов.

Аден

Однако, как и в предыдущих случаях, Маскат отказался принимать захваченный борт. Также запретили посадку у себя Эль-Мукалла и Аден (Южный Йемен), но при подходе к последнему в условиях сумерек запас топлива был уже очень мал. Обе полосы при этом были заблокированы техникой, а руководство Аденского аэропорта отказывалось их освобождать. Не имея выбора, экипаж в сложившейся ситуации в 15:55 выполнил посадку прямо на песок между двух полос.

Йеменские власти потребовали у экипажа как можно быстрее вылететь из Адена, на что экипаж высказал озабоченность техническим состоянием машины после посадки на грунт. Шуман объяснил Махмуду, что требуется осмотр шасси и двигателей, после чего вышел из самолёта. Осмотр затянулся, а к лайнеру в это время подъехал грузовик с военными, так как на тот момент вопрос о продолжении полёта ещё был достаточно актуальным. Вышел и командующий йеменских ВВС генерал Ахмед Мансура, который, встав в 20 шагах от командира самолёта, похвалил его за успешную посадку. Шуман попросил его выполнить требования террористов и уже наконец прекратить этот затянувшийся рейс. Однако Мансура ответил, что власти запретили, чтобы пассажиры сходили с самолёта вместе с террористами. Побеседовав так несколько минут, Юрген Шуман сказал: Пойду вернусь. Я уверен, что они меня сейчас убьют. Его последние слова оказались пророческими. Едва он поднялся на борт, как взбешённый Махмуд, не давая ему объясниться, заставил встать на колени в проходе салона, после чего выстрелил в голову.

После дозаправки, в 02:02 17 октября самолёт пилотируемый вторым пилотом Юргеном Фитором вылетел из Адена и направился к последней остановке — Могадишо (Сомали).

Могадишо

На сей раз полёт прошёл на удивление гладко, а в 04:34 (06:34 местного времени) «Боинг» выполнил нормальную посадку в аэропорту Могадишо. После посадки второму пилоту было сказано, что он выполнил поистине титаническую, по сути, сверхчеловеческую работу, и что может покинуть самолёт, так как террористы больше никуда лететь не планировали. Однако Фитор отказался уходить, предпочтя остаться на борту вместе с пассажирами и стюардессами. Далее захватчики выбросили из самолёта на аэродром тело убитого командира и выдвинули ультиматум: до 16:00 местного времени (14:00 GMT) освободить из тюрем участников Фракции Красной Армии, в противном случае авиалайнер будет взорван. То, что «Ландсхут» будет уничтожен, уже было понятно, ведь раз он больше никуда не должен был лететь, то и надобности в нём не было. Все радиопереговоры с землёй от лица экипажа теперь осуществляла стюардесса Габриэла Дильманн. Её сыграла Надя Уль в немецком телефильме 2008 года «Могадишо».

Время ультиматума уже подходило к концу, когда террористы сообщили, что самолёт подготовлен к взрыву, а пассажирский салон облит спиртными напитками, то есть при взрыве все люди на борту также сгорят заживо, в чём будет виновато немецкое правительство. В ответ сомалийские представители передали, что представителей РАФ уже освободили и направляют в Сомали, но это потребует некоторое время. На это обрадованный такой новостью Махмуд согласился подождать, установив крайним сроком 02:30 18 октября.

Операция «Магический огонь»

Сомали была лояльной к Палестине и к тому же её руководство достаточно долго дружило с Советским Союзом, то есть с режимом, враждебным к Западу. Потому неслучайно, что последней своей остановкой арабские захватчики выбрали именно эту страну. Но они не знали, что уже длительное время немецкий канцлер Гельмут Шмидт вёл переговоры с сомалийским президентом Мохамедом Сиадом Барре об освобождении самолёта. Также в Могадишо уже прибыли министр Ханс-Юрген Вишневски и начальник группы GSG 9 Ульрих Вегенер. В то время из-за войны с Эфиопией отношения между Сомали и СССР оказались разорваны и теперь Барре надеялся получить поддержку у другого режима, а потому обратил внимание на Западную Европу. Сомалийское правительство решило помочь освободить немецких заложников. В обмен на содействие Сомали были обещаны поставки оружия. Правительство Сомали было дезинформировано относительно национальности захватчиков, и считало, что это один палестинец и три немца.

Сама группа GSG 9 состояла из 30 бойцов, которые прибыли из аэропорта Кёльн—Бонн. Согласно первоначальному плану, спецназовцы должны были сперва на самолёте прибыть в соседнюю страну — Джибути, а после получения одобрения от сомалийских властей на машинах добраться до Могадишо. Для полёта был задействован Boeing 707 авиакомпании Lufthansa, который утром 17 октября вылетел из Джидды (Саудовская Аравия), где совершал промежуточную посадку, и направился в сторону Джибути. Примечательно, что его вторым пилотом был Рюдигер фон Лутцау (нем. Rüdiger von Lutzau) — жених стюардессы Дилльманн с захваченного самолёта. Однако когда 707-й пролетал Эфиопию, немецкие и сомалийские власти уже сумели договориться, а потому самолёт с группой захвата был направлен прямо в Могадишо, где он и приземлился в 20:00 местного времени. Сразу после остановки спецназовцы с оборудованием быстро покинули борт, стараясь не быть обнаруженными. Хотя прибытие немецких спецназовцев в Сомали должно было быть тайным, однако уже в 17:00 новостные агентства начали сообщать, что в аэропорт направляется антитеррористическая группа. Как выяснилось позже, радиопереговоры немецкой стороны уже достаточно долго прослушивал израильский журналист Михаэль Гурдус (нем. Michael Gurdus, в настоящее время — руководитель государственной службы радиоперехвата Израиля). Когда канцлер Шмидт узнал об этом, то сказал, что Гурдус просто феерический мудак (нем. Riesenarschloch). На последующие события это не повлияло, так как захватчики в это время не слушали радио.

Далее началась подготовка к операции под кодовым названием «Огненная магия» (нем. Feuerzauber), на что ушло четыре часа, а её начало было назначено на 02:00 местного времени. 18 октября в назначенное время по радиосвязи Махмуду было передано, что самолёт с освобождёнными РАФ-овцами уже вылетел из Каира после дозаправки и скоро прибудет в Сомали. Также за несколько минут до этого сомалийские военные с целью диверсии разожгли в 65 ярдов (59 м) от самолёта костёр, который должен был отвлечь террористов. В это время под покровом ночи с задней стороны к «Боингу» подошли три группы спецназовцев GSG 9, одетые в чёрное и с покрашенными в чёрный цвет лицами и алюминиевыми лестницами. Первая группа, которую возглавил сам Ульрих Вегенер, подошла к передней левой двери, а две другие, которые возглавляли майор Дитер Фокс (нем. Dieter Fox) и сержант Йоахим Хюммер (нем. Joachim Huemmer), забрались на крылья и заняли позиции у аварийных выходов.

В 02:05 местного времени (00:05 GMT) бойцы ворвались внутрь и крикнули на немецком «Мы вас спасаем. Ложись.», после чего открыли огонь по арабским захватчикам. Затем были развёрнуты аварийные трапы и началась эвакуация заложников. В 02:12, спустя всего 7 минут после начала, начальник группы по рации объявил кодовое «Весна, весна», после чего канцлеру Шмидту была отправлена телеграмма, что все заложники на борту эвакуированы. Из террористов на месте были убиты оба ливанца и ранены оба палестинца, в том числе и сам Махмуд, однако позже Махмуд умер от полученных травм; выжила лишь 23-летняя Сухэйла Сейех. Также в ходе штурма один спецназовец получил ранение в шею, а одна из пассажирок была ранена в ногу, но никто не погиб.

Всего самолёт с пассажирами и экипажем находился в плену пять дней и ночей или 106 с небольшим часов.

Последствия

Командир судна Юрген Шуман был посмертно награждён орденом «За заслуги перед Федеративной Республикой Германия» 1-й степени. Этим же орденом был награждён и второй пилот Юрген Фитор, но в 2008 году последний вернул награду в знак протеста против освобождения после испытательного срока Кристиана Клара (нем. Christian Klar) — одного из террористов из Фракции Красной Армии, который принимал участие в похищении и убийстве Ганса Мартина Шлейера.

Дальнейшая судьба самолёта

Борт D-ABCE через несколько недель вернулся на пассажирские маршруты и эксплуатировался в авиакомпании Lufthansa ещё без малого семь лет, пока 5 сентября 1985 года не был продан американской авиакомпании Presidential Airways, где получил бортовой номер N302XV, а с 13 декабря 1987 года эксплуатировался уже в гондурасской TAN Airlines. С 28 сентября 1988 года под бортовым F-GFVJ эксплуатировался в INTERCARGO, а с 23 ноября 1990 года — в L'Aeropostale. С 24 февраля 1995 года уже под бортовым 9M-PMQ данный «Боинг» начал выполнять полёты в малайзийской Transmile Air Services, при этом с 4 апреля по 24 мая 1997 года сдавался в лизинг индонезийской Garuda Indonesia. 1 августа 2002 года самолёт приобрёл последний собственник — TAF Linhas Aéreas, при этом после перерегистрации бортовой номер самолёта сменился на PT-MTB. В 2008 году был отставлен от эксплуатации из-за серьёзных повреждений.

Культурные аспекты

• В 2008 году был выпущен фильм «Могадишо».
• В фильме «Комплекс Баадера — Майнхоф» (2008 год) угон самолёта упоминается в истории о «Фракции Красной Армии».

Ссылки

• [www.youtube.com/watch?t=6092&v=fAiQEqGIBns Mogadischu {Spielfilm 2008}] (нем.). YouTube. Проверено 29 июня 2015.

Рейс 181 Lufthansa
D-ABCE «Landshut» за два года до угона
Общие сведения
Дата	13 — 18 октября 1977 года
Характер	Террористический акт
Причина	Угон самолёта
Место	Угон Средиземное море, близ французского побережья Места посадок Фьюмичино, Рим (Италия) Ларнака (Кипр) Манама (Бахрейн) Дубай (ОАЭ) Аден</span>ruen (Южный Йемен) Могадишо</span>ruen (Сомали)

Отрывок, характеризующий Угон самолёта «Ландсхут»

«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.