Украинский экзархат

Украинский экзархат Русской Православной Церкви (укр. Український екзархат Руської Православної Церкви) — церковная административная единица Московского патриархата на территории Украинской ССР. Украинский экзархат был установлен патриархом Тихоном в 1921 году. Украинский экзархат существовал до 27 октября 1990 года, когда Архиерейский Собор Русской Православной Церкви, который проходил 25-27 октября, отменил его и создал самоуправляемую с правами широкой автономии Украинскую Православную Церковь.

История

Православная церковь на Украине (1918—1921)

7 января 1918 года в Киеве по благословению Патриарха Московского и Всея России Тихона был созван Всеукраинский церковный собор под председательством епископа Пимена (Пегова). Большинством голосов (150 против 60) была отвергнута идея автокефалии православной церкви на Украине.

С 2 января до 7 апреля 1918 года в Москве проходила вторая сессия Всероссийского поместного собора, где, в частности, принимается «Положение о временном Высшем Церковном Управлении Православной Церкви на Украине». Определение Всероссийского Собора по этому вопросу гласило, что отныне из епархий в пределах Украинского государства создается церковная область «с особыми преимуществами на началах автономии». По отношению к этой области в документах 1918 года употребляется термин «Православная Церковь на Украине» или «Украинская Церковь».

Автономия Украинской Церкви простирается на местные церковные дела: административные, миссионерские, благотворительные, монастырские, хозяйственные, судебные в подлежащих инстанциях, брачные, и не простирается на дела общецерковного значения. Высшим органом «церковной законодательной, правительственной и судебной власти» в пределах Украины отныне становился Украинский Церковный Собор, созываемый не реже одного раза в три года. В состав Собора входили все правящие и викарные архиереи Украины, а также представители клира и мирян. В период между Соборами исполнительным органом Собора являлся Священный Синод всех правящих епископов украинских епархий и Высший Церковный Совет. Постановления Всероссийских Церковных Соборов, а равно постановления и распоряжения Святейшего Патриарха имеют обязательную силу для всей Украинской Церкви. Святейший Патриарх может посылать своих представителей на Украинский Церковный Собор. Святейший Патриарх утверждает Митрополитов и правящих Архиереев Украинских епархий.

25 января 1918 в Киево-Печерской Лавре был зверски убит Митрополит Киевский и Галицкий Владимир (Богоявленский).

В мае 1918 г. на Киевскую кафедру был избран митрополит Антоний (Храповицкий). Однако уже в декабре 1918 г. был арестован по распоряжению правительства Петлюры. Осенью 1919 г. освобождённый митрополит Антоний вновь на короткое время прибыл в Киев, занятый тогда армией Деникина. Той же осенью ввиду успешного наступления Красной армии, он был вынужден оставить приделы своей митрополии. В ноября 1920 г. с остатками армии Врангеля митрополит Антоний окончательно покинул Россию и возглавил затем Высшее церковное управление за границей, сохраняя, однако, за собой титул Митрополита Киевского и Галицкого.

Создание экзархата, церковные расколы, гонения на Церковь (1921—1939)

Между тем, из-за агрессивных действий украинских националистов, поддерживаемых советской властью, нестроения в жизни Киевской митрополии с начала 1920-х годов стремительно нарастали. В таких условиях присутствие в Киеве канонического православного митрополита было необходимым. Причём требовался иерарх, имевший особый авторитет, который смог бы успокоить волнения среди православных Украины. Проблема, однако, заключалась в том, что, даже если бы кто-то из митрополитов желал и мог бы тогда занять Киевскую кафедру, Патриарх Тихон всё равно не имел права своей властью решить вопрос о назначении Киевского митрополита. Киевская митрополичья кафедра должна была замещаться путём выборов на Всеукраинском Соборе. Согласно «Определению Священного Собора Православной Российской Церкви по проекту Положения о временном Высшем управлении Православной Церкви на Украине 7 (20) Сентября 1918 года», Патриарху принадлежало право только утверждать Киевского митрополита.

Патриарх Тихон летом 1921 г. нашёл следующий выход из такой непростой ситуации: он послал в Киев в качестве своего Экзарха архиепископа Гродненского Михаила (Ермакова), возведя при этом его в сан митрополита с оставлением правящим архиереем Гродненской епархии с тем чтобы он возглавил православную иерархию на Украине; титул «митрополита Киевского и Галицкого» продолжал носить митрополит Антоний (Храповицкий) Сам митрополит Михаил по поводу своего назначения в Киев на допросе в ноябре 1925 г. пояснил: «Я был назначен патриархом не митрополитом, а временно управляющим Киевской митрополией и экзархом Украины».

В октябре того же года в Киеве состоялся собор проавтокефально-настроенного духовенства и мирян, которые были недовольны статусом экзархата. Было провозглашено создание неканонической Украинской автокефальной православной церкви (УАПЦ). В Софийском соборе женатый священник Василий Липковский был посвящён в архиереи возложением рук священников и даже мирян. Эта «хиротония», как и последующая иерархия УАПЦ этой формации не была признана нигде в православном мире. В эмиграции епископа этой юрисдикции Иоанна Теодоровича приняли после нового рукоположения, совершённого каноническим образом епископами. Позже был принят ряд «канонов УАПЦ», многие из которых полностью противоречили православному каноническому праву и даже вероучению. Организация получила название «липковцы» или «самосвяты». При содействии советской власти до середины 1920-х годов Украинской автокефальной православной церкви принадлежало 1/5 всех православных приходов на Украине.

В 1922 году при активном содействии властей возникает обновленческий раскол, повлекшее полную дезорганизацию церковного управления. Это движение распространяется и на территорию Украины. В 1923 году украинские обновленцы получают от обновленческого Высшего Церковного Управления в Москве автокефалию.

Зимой 1925-1926 года в Харькове находились Архиепископ Борис (Шипулин), Архиепископ Онуфрий (Гагалюк), Епископ Константин (Дьяков), Епископ Макарий (Кармазин), Епископ Стефан (Адриашенко) и Епископ Антоний (Панкеев), исполняющий обязанности секретаря. С ними в постоянном контакте были Епископ Василий (Зеленцов), Епископ Филарет (Линчевский), Епископ Сергий (Куминский), Архиепископ Аверкий (Кедров), Епископ Максим (Руберовский) и Епископ Леонтий (Матусевич). Эти архиереи в значительной мере влияли на церковную жизнь в Украине. В течение осени 1926 года обсуждался вопрос о необходимости тайно рукоположить новых епископов, как и в 1923 году. Как избрание, так и хиротония совершались конспиративно, без предварительного оповещения властей.

По мере арестов и высылок одних епископов их места занимали другие, каждый из которых окормлял определенный регион и те конспиративные группы, какие там были. Так, епископ Константин (Дьяков) ведал Харковщиной, Архиепископ Борис (Шипулин), Епископ Феодосий (Ващинский), Епископ Варлаам (Козуля) и священник из Ольгополя Поликарп Гулевич (впоследствии священномученик Порфирий, Епископ Симферополтский и Крымский) – Подолией, Епископ Макарий (Кармазин) и Епископ Антоний (Панкеев) – Днепропетровщиной, Епископ Дамаскин (Цедрик) и Епископ Стефан (Проценко) – Черниговский.

Параллельно распространяется волна репрессий против всех религий, достигшая апогея в 1937—1938 годах. Экзарх митрополит Константин (Дьяков) был забит на допросе следователями, только что отметившими 20-летие «великого октября».

К осени 1939 года на территории СССР насчитывалось всего около 100 действующих храмов и 4 «зарегистрированных» (то есть имевших право совершать богослужения) архиерея; в Украинской ССР (без Галиции и Волыни) не было ни одного епископа (кроме заштатного Димитрия (Абашидзе)).

В результате многочисленных церковных расколов, активно поддержанных советской властью, а затем и жестоких гонений 1930-х годов Церковь в Украине, как и на всей территории Советского Союза, оказалась на грани выживания. В этих условиях управление епархиями в пределах Украины было организовано на началах Экзархата, хотя вплоть до 1990 года нормативных документов, ясно оговаривающих каноническое наполнение этого термина, в Русской Православной Церкви не существовало.

Период Второй мировой войны (1939—1945)

После присоединения Западной Украины к СССР здесь обнаруживается ряд епископов автокефальной Польской православной церкви, глава которой, митрополит Варшавский Дионисий (Валединский), находился на оккупированной немцами территории «бывшей Польши». Московская Патриархия получает задание срочно организовать «воссоединение» с ней православного епископата. После этого создается Экзархат западных областей Белоруссии и Украины с центром в г. Луцке. Для епархий Западной Украины было даже рукоположено несколько епископов. В конце 1940 года экзархом в Луцк направляется митрополит Николай (Ярушевич). Через три недели после нападения Германии на СССР он был назначен на Киевскую кафедру — чисто номинально, поскольку в своем бегстве на восток опережает Красную Армию. Старейший из оставшихся на Западной Украине архиереев, архиепископ Волынский Алексий (Громадский), перешедший в 1940 году в юрисдикцию Русской православной церкви, взял на себя попечение о возрождении церковной жизни в масштабах всей Украины (в условиях её оккупации).

В 1941 году с началом продвижения немецких войск на территорию Украины активизируется деятельность и епископата Польской православной церкви. Предстоятель автокефальной православной церкви в бывшей Польше (так называлась Польская церковь после оккупации Польши Германией) митрополит Дионисий (Валединский) назначает архиепископа Волынского (бывшего викария Луцкого Поликарпа (Сикорского) «администратором Автокефальной православной церкви на освобождённых землях Украины» и благословляет ряд епископских хиротоний для Украины. Название «Украинская автокефальная православная церковь» для этой юрисдикции возникло, вероятно, позже для различения с автономной, изначально она считала себя частью автокефальной Польской православной церкви, состоявшей преимущественно из украинцев. В любом случае иерархия этой Церкви была канонической и она не признавала УАПЦ Липковского, хотя прежние священники-липковцы активно принимались через покаяние.

18 августа 1941 г. на оккупированных немцами землях на Украине создаётся Украинская Автономная Православная Церковь во главе с архиепископом Волынским Алексием (Громадским). Украинская Автономная Православная Церковь признавала каноническое подчинение Московской Патриархии. 25 ноября 1941 г. на очередном епископском совещании в Почаеве, архиепископ Алексий (Громадский) был избран экзархом Украины и возведен в митрополичий сан.

Таким образом, во время войны на территории Украины параллельно действовали автономная и автокефальная церковь. Постепенно немецкая администрация предпочла автономную церковь, поскольку автокефалисты поддерживали украинских националистов. Архиепископ Алексий (Громадский) был убит националистами во время нападения на немецкую колонну, что перечеркнуло переговоры об объединении двух юрисдикций.

В 1942 году советское руководство начинает пересматривать свою религиозную политику. Открывается несколько храмов, первые священники освобождаются из лагерей. Возобновляются епископские хиротонии. Особенно явно послабления власти по отношению к Церкви стали заметны в 1943 году, когда советская армия вела бои за территорию Украины, и проведение репрессий против духовенства и верующих могли настроить местное население против советской армии. Советское руководство предусмотрительно распорядилось о регистрации всех фактически действующих (то есть вновь открытых) храмов на территориях, освобождённых от оккупации. Часть епископов Украинской автономной православной церкви (Вениамин (Новицкий), Дамаскин (Малюта), Симон (Ивановский), Панкратий (Гладков)), были немедленно репрессированы.

Под нажимом советской власти начинается возвращение обновленцев и григорианцев в лоно Русской православной церкви. В частности, через покаяние был принят епископ Звенигородский Сергий (Ларин), впоследствии занимал ряд кафедр в Украинском экзархате. В 1944 году большинство иерархов Польской православной церкви (УАПЦ) покидают Украину, остаётся только митрополит Феофил (Булдовский), изъявивший желание перейти в Русскую православную церковь. Он был арестован советскими спецслужбами до воссоединения и вскоре скончался.

Послевоенное существование в Советском Союзе (1945—1990)

В 1945 году открыта Одесская духовная семинария.

22 октября 1945 года Мукачевско-Пряшевская епархия Сербской православной церкви переходит в состав Украинского экзархата (без Пряшева).

8-9 марта 1946 года На Львовском церковном соборе (псевдо-соборе с точки зрения греко-католиков) под давлением советской власти объявлено о воссоединении Греко-католической (униатской) церкви с Православной церковью. 5 апреля 1946 года униатское духовенство в Пряшеве также принимает решение о переходе в Православную церковь. В этом же году последние обновленческие приходы вернулись в Русскую православную церковь. На тот момент на территории СССР было 10 500 православных храмов.

В 1948 году Русской православной церковью было восстановлено евхаристическое общение и признана автокефалия Польской православной церкви (предоставленная Патриархом Константинопольским Григория VII в 1924-м году), однако лишь в пределах послевоенной Польши. В 1949 году закарпатские греко-католики под давлением советской власти тоже переходят в Украинский экзархат и уния прекращает легальное существование на территории Украины.

В 1958—1964 годах происходила новая волна притеснений Церкви, существенно сократилось количество приходов, монастырей, семинарий. В 1961 году была закрыта Киево-Печерская лавра под предлогом реставрации. На Украине из трех семинарий остается одна — в Одессе, но и та выселяется из центра города на окраину, без каких либо компенсаций.

18 июля 1961 года приняты изменения в Устав Русской православной церкви, согласно которым настоятель и клирики не могли участвовать в управлении приходом. Все её дела оказывались в руках старост.

14 мая 1966 экзархом Украины стал Филарет (Денисенко), руководивший Украинским экзархатом вплоть до его превращения в самоуправляемую Украинскую православную церковь.

С 1987 года политика властей по отношению к церкви начинает меняться. В 1988 году открыто духовное училище в Чернигове. В 1989 — духовная семинария в Киеве и восстановлена монашеская жизнь в Киево-Печерской лавре.

6-9 июня 1988 года на Поместном соборе в Москве канонизирован, среди прочих, преподобный Паисий Величковский, принят новый устав, подтверждающий статус Украинского экзархата и предоставивший ему право называться «Украинская православная церковь».

Архиерейский Собор Русской Православной Церкви, работавший в Москве 30-31 января 1990 года, принял «Положение об Экзархатах Московского Патриархата», которое было внесено в качестве отдельной главы в Устав об управлении Русской Православной Церкви. В силу этого «Положения» Украинский Экзархат получил второе официальное наименование: «Украинская Православная Церковь». Также был создан Синод Экзархата, которому была усвоена высшая «законодательная, исполнительная и судебная власть» в пределах Экзархата. Синод Экзархата получил право избирать и рекомендовать Священному Синоду Русской Православной Церкви кандидатуру Экзарха, а также правящих и викарных архиереев украинских епархий. Таким образом, был сделан важный шаг на пути восстановления самоуправления Украинской Православной Церкви.

Уже 10 июля 1990 года Синод Украинской Православной Церкви направил Святейшему Патриарху Алексию обращение, в котором содержалась просьба расширить права Украинской Церкви. В частности, предлагалось предоставить Синоду Украинской Православной Церкви право учреждать и упразднять епархии, назначать правящих и викарных архиереев в пределах Украины. Также предлагалось дать епископату Украинской Церкви право самостоятельно избирать своего Предстоятеля с последующим утверждением этого избрания Патриархом Московским и всея Руси.

25-27 октября 1990 года в Москве был созван Архиерейский Собор, на котором и было принято историческое Определение об Украинской Православной Церкви.

К настоящему времени документы 1990 года уже прошли процедуру окончательного утверждения. В 2000 году Юбилейный Архиерейский Собор Русской Православной Церкви принял новый Устав Русской Православной Церкви, в котором отражен особый статус Украинской Православной Церкви. Пункт 17 восьмой главы Устава гласит: «Украинская Православная Церковь является самоуправляемой с правами широкой автономии. В своей жизни и деятельности она руководствуется Томосом Патриарха Московского и всея Руси 1990 года и Уставом Украинской Православной Церкви, который утверждается её Предстоятелем и одобряется Патриархом Московским и всея Руси». Поместный Собор Русской Православной Церкви 2009 года утвердил все решения Архиерейских Соборов, принятые в период с 1990 по 2008 год.

Епископат

Епископат Украинского экзархата за время своего существования с 1921 в 1990 года насчитывает всего до 190 архиереев. Большинство из них служили, кроме собственно Украинского экзархата, также и в епархиях Русской православной церкви, а некоторые в Украинской автономной православной церкви. В период гонений на Церковь много архиереев пострадавших за веру, некоторые причислены к лику святых — священномученики Константин (Дьяков), Александр (Петровский), Фаддей (Успенский) и другие. Все епископы, которые были в составе епископат в экзархат в на 27 октября 1990 году, продолжили своё архиерейское служение уже в Украинской православной церкви, получившей в настоящее время самостоятельность и независимость в управлении. Это, в частности, такие архиереи как Владимир (Сабодан), Агафангел (Саввин), Ириней (Середний), Иоанникий (Кобзев), Лазарь, Никодим (Руснак).

Экзархи

1. Михаил (Ермаков) (июль 1921 — 30 марта 1929)
2. Константин (Дьяков) (1929 — 10 ноября 1937)

   Александр (Петровский) (осень 1937 — 28 июля 1938) временно управляющий, архиепископ Харьковский

3. Николай (Ярушевич) (28 июля 1941 — 28 января 1944)
4. Иоанн (Соколов) (12 февраля 1944 — 30 марта 1964)
5. Иоасаф (Лелюхин) (30 марта 1964 — 24 апреля 1966)

   Алипий (Хотовицкий) (25 апреля — 14 мая 1966) временно управляющий, архиепископ Винницкий

6. Филарет (Денисенко) (14 мая 1966 — 25/27 октября 1990) — далее УПЦ

Епархии

Епархии Украинского экзархата неоднократно меняли свои названия и границы протяжении существования этой церковной административной единицы. Впрочем, их число не превышало 20 ни в один период времени. Эти епархии, как и экзархат в целом, не были какими самостоятельными образованиями — они были прямыми наследниками соответствующих епархий Русской православной церкви. В 1918—1921 и на оккупированных немцами территориях в 1941—1944 годах также существовала Украинская автономная православная церковь Московского патриархата. В первом случае она предшествовала экзархату, созданный патриархом Тихоном на её основе в 1921 году. Во втором она была фактически тем же Украинским экзархатом, что в соответствии с исторических обстоятельств изменил свою административную структуру и статус.

При самостоятельных епархиях за всё время существования экзархата был основано более 60 викариатств. Большинство из них просуществовали недолго, преимущественно в 1920-х-1930-х годах.

Самостоятельные

1. Киевская (митрополия)
2. Винницкая
3. Волынская
4. Днепропетровская
5. Донецкая
6. Дрогобычская (1946—1959)
7. Житомирская
8. Ивано-Франковская
9. Измаильская (1945—1955)
10. Кировоградская
11. Львовская
12. Мукачевская
13. Одесская
14. Подольская
15. Полтавская
16. Ровенская (Острожская)
17. Симферопольская (Крымская)
18. Сумская
19. Тернопольская
20. Харьковская
21. Херсонская
22. Хмельницкая
23. Черниговская
24. Черновицкая

Ссылки

• [drevo.pravbeseda.ru/index.php?id=407 Епархии Русской Православной Церкви (Древо)]
• [drevo.pravbeseda.ru/index.php?id=12753 Украинский экзархат (Древо)]
• [www.ortho-rus.ru/titles/hronology.php?pag=2&sid=5pjnr002m36qq1i50jessefm45&sid=5pjnr002m36qq1i50jessefm45 Хронология Русской православной церкви]

Литература

• Іван Власовський. Нариси історії української православної церкви. 1956.
• [www.nbuv.gov.ua/Articles/kultnar/19996/knp_143.doc Катунин Ю.А. Хронология важнейших событий новейшей истории Русской православной церкви в Крыму, Украине и России (1917—1997 годы), часть первая].
• [www.sedmitza.ru/data/2009/12/08/1234930616/14_18.pdf Определение Священного Собора Православной Российской Церкви по проекту Положения о временном Высшем управлении Православной Церкви на Украине 7 (20) Сентября 1918 года. // Собрание определений и постановлений священного собора Православной Российской Церкви 1917-1918 гг. М., 1994. Вып. 4. C. 15-19.]
• [orthodox.org.ua/article/doklad-blazhenneishego-mitropolita-vladimira-na-ii-mezhdunarodnoi-nauchno-prakticheskoi-kon-0 Доклад Блаженнейшего Митрополита Киевского и всея Украины Владимира на II Международной научно-практической конференции «Духовное и светское образование: история взаимоотношений – современность – перспективы»]
• [pstgu.ru/download/1191231765.mazyrin.pdf Мазырин А., свящ.Вопрос о замещении Киевской кафедры в 1920-е годы // Вестник ПСТГУ. II: История. История Русской Православной Церкви. 2007. Вып. 2 (23). С. 58–67.]

Отрывок, характеризующий Украинский экзархат

Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.