Хазарский протекторат над Херсоном

Хаза́рский протектора́т — эпизод в истории византийского Херсона, когда в начале VIII века город в течение нескольких лет находился в составе Хазарского каганата. Протекторат был установлен по просьбе самих горожан и местных властей, которые опасались репрессий, после того как в Константинополе в 705 году произошёл дворцовый переворот и к власти вернулся император Юстиниан II, крайне враждебно настроенный к жителям Крыма.

В городе при сохранении местного самоуправления появился назначенный хазарским каганом наместник. Из источников не ясно, в какой именно момент и как это произошло. Известно только, что задействованные хазарами военные силы были незначительными и византийско-хазарские отношения первое время оставались мирными. В 710—711 годах Юстиниан отправил против Херсона три карательные экспедиции, первая из которых вернула императору контроль над городом и взяла в плен хазарского чиновника. Две другие, как сообщают византийские хронисты, были отправлены, чтобы полностью разрушить Херсон, Боспор и остальные крымские города. Их жители, узнав о грозящей опасности, тоже обратились к хазарам за защитой. Военные действия были остановлены подошедшей хазарской армией, после чего хазары вмешались в византийскую политику и сыграли определяющую роль в утверждении нового императора.

Предыстория

В начале средних веков Херсон (так с IV века н. э. стал называться Херсонес) был отдалённым провинциальным городом Византийской империи. Утратив значительную часть прежнего античного процветания, он, тем не менее, продолжал оставаться крупным городским центром и главным византийским форпостом в Крыму. Мощные крепостные стены и удачное приморское расположение уберегли его от нашествий варваров. За всё время Великого переселения народов, когда в Крым последовательно вторгались сменявшие друг друга племена готов, гуннов, тюркютов, оногуров, хазар, а после них венгров и печенегов, Херсон ни разу не был завоёван, хотя, порой, его обитатели, по выражению одного из источников, «чувствовали себя скорее жителями тюрьмы, чем города, из которого не смели выходить». Впрочем, периоды острой конфронтации являлись исключением, а в норме отношения херсонитов с варварской периферией были мирными, поскольку соседствующие с городом кочевники всегда нуждались в местной ремесленной продукции и византийских предметах роскоши, а городские жители — в сельскохозяйственных товарах. В Юго-Западном Крыму и на Керченском полуострове существовали и другие области с христианским византинизированным населением: портовые города Боспор и Сугдея, в горах — архонства или клима́ты Готии. У них были политические и церковные связи, как с Херсоном, так и с общеимперской администрацией, но непосредственная власть варваров здесь всегда ощущалась намного сильнее, гораздо большей была и доля пришлого населения.

С хазарами Византийская империя впервые тесно соприкоснулась во время своей войны против Сасанидского Ирана, в 626—630 годах. Хазары тогда оказали византийцам ценную военную помощь, общими усилиями сокрушив Иран и завоевав Закавказье. После того как в середине VII века Хазарский каганат окончательно обособился от Западно-Тюркского каганата и стал самостоятельным государством, хазарско-византийское сближение стало ещё более насущным, поскольку теперь вместо Ирана их новым общим врагом стал только что возникший Арабский халифат (с 661 года с центром в Сирии и столицей в Дамаске). Хазары не имели общих границ с владениями Византии, пока в 660-е годы они не подчинили себе булгар и утвердились в степях Приазовья и Северного Причерноморья, после чего им открылся путь для экспансии в Крым. Произошедшие события являются первыми и самыми ранними в письменных источниках достоверными известиями о присутствии хазар на полуострове.

В 695 году в Византии был свергнут правивший уже 10 лет император Юстиниан II. Придя к власти в 16-летнем возрасте, он проявил себя как энергичный, но при этом крайне властный, вспыльчивый и жестокий человек, «беспощадный к действительным и мнимым врагам». Крайнюю степень раздражения у населения вызвали введённые им новые налоги, которыми были обложены не только рядовые жители, но и вся знать, а также беззаконные методы, которыми эти налоги взыскивались.

Юстиниан между тем старался о построении дворцов и построил так называемую столовую Юстинианову и стены около дворца. <…> При сем в должность генерала-счетчика определил он какого-то аббата Феодота, который прежде жил в отшельничестве в теснинах Фракийских. Этот бедовый и слишком жестокий человек, требуя отчетов, налогов и взысканий, вешал на веревках и соломою подкуривал многих правителей государственных, людей знаменитых, не только должностных, но и частных жителей градских, и все это без вины, понапрасну, и без всякого предлога. Сверх того градоначальник по царскому повелению заключал в темницы весьма многих и заставлял томиться их там целые годы. Все это увеличило в народе ненависть к царю.

Поводом к восстанию стал слух о том, что Юстиниан собирается устроить в Константинополе ночное избиение народа и покарать патриарха. Переворот возглавил военачальник Леонтий, который:

Вошедши, отворил темницы, освободил многих заключенных благороднейших людей, от шести и до восьми лет томившихся в оковах, большею частью воинов, и вооруживши их вышел на площадь, восклицая: все христиане к святой Софии; и пославши по всем частям города, приказал восклицать те же слова.

Заручившись поддержкой патриарха, Леонтий арестовал Юстиниана. Утром следующего он вывел свергнутого императора на ипподром перед толпой, но, несмотря на призывы к расправе, великодушно пощадил. Юстиниану отрезали язык и нос (за что он получил прозвище Ринотмет — «безносый») и отправили в ссылку в Херсон.

Сам Леонтий, ставленник городской аристократии, продержался на императорском троне недолго. Его короткое правление было заполнено лихорадочной борьбой против внешних врагов. Спустя два года (697) арабы захватили византийскую Африку и «из собственного войска поставили там начальников». Отправленная на следующий год против арабов морская экспедиция сначала действовала удачно, но в итоге принуждена была отступить и, боясь наказания, подняла мятеж. Войска двинулись на столицу и провозгласили новым императором военачальника Апсимара. Апсимар тоже отрезал Леонтию нос и заточил в тюрьму, а сам стал править под именем Тиверия III.

Заговор против Юстиниана

События начались около 704 года. Узнав о свержении Леонтия, Юстиниан начал открыто заявлять о своём намерении вернуться к власти, часто выступая с речами перед народом. Жителям Херсона такая перспектива пришлась не по нраву. Опасаясь гнева имперских властей, они сообщили о происходящем в Константинополь и собрались либо убить Юстиниана, либо связанным отослать в столицу. Юстиниан бежал из города и укрылся в горной крепости Дорос (предположительно, совр. Мангуп) в Готии. Находясь там, он стал искать встречи с каганом Хазарии Ибузиром Гляваном. Встреча состоялась. Каган с почётом принял экс-императора, «став ему другом», и отдал за него замуж свою сестру. Хазарское имя принцессы неизвестно, при крещении её нарекли Феодорой — в честь знаменитой супруги императорского тёзки — Юстиниана I.

С разрешения кагана Юстиниан переправился через Керченский пролив и поселился в Фанагории. Здесь при нём постоянно находились двое высокопоставленных чиновников: личный представитель кагана Папац (возможно, был наместником Фанагории) и правитель Боспора Валгиц. Когда Тиверию стало известно о случившемся, он отправил к Ибузиру Глявану собственное посольство или даже серию посольств. Обещая щедрую плату, он уговаривал кагана выдать Юстиниана или, в крайнем случае, просто прислать его голову. Каган, вероятно, склонился к тому, что просьба имеет смысл. Он отправил к Юстиниану стражу под предлогом охраны от заговоров, а на самом деле для фактического ареста. И велел Папацу и Валгицу быть готовыми убить экс-императора по первому приказу. Однако через слугу кагана о заговоре стало известно Феодоре, и она рассказала обо всём мужу. Следует отметить, что из нарисованной источниками картины истинное отношение кагана к императору выглядит не ясным. Феофан и Никифор (единственные основные информаторы о событиях) представляют дело так, что Юстиниана действительно собирались убить. Но по некоторым дальнейшим деталям в их рассказе можно предполагать, что отношения двух правителей остались дружественными, а из другого источника известно, что каган уже после триумфального воцарения Юстиниана посещал Константинополь и получил щедрую πάκτα — дань. Не исключено, такую точку зрения высказал С. Б. Сорочан, что каган только формально стремился выполнить данное Тиверию обещание, а сам, специально устроив побег, ждал дальнейшего развития событий. Как бы то ни было, вовремя предупреждённый Юстиниан, предпринял энергичные меры для своего спасения. Он пригласил Папаца для беседы с глазу на глаз и задушил его струной. Затем таким же образом убил Валгица. После этого он отослал жену к её брату в Хазарию, что можно в равной степени трактовать и как жест оскорблённого, и как заботу о её безопасности, а сам тайно бежал из Фанагории. На рыбацкой лодке он добрался до гавани Символа (Балаклава) неподалёку от Херсона. Там он тайно связался с небольшой группой сторонников, которые у него имелись в городе, и вместе с ними поплыл на корабле к устью Дуная. Оттуда он обратился за союзом и помощью к правителю Дунайской Болгарии — хану Тервелу, пообещав ему много благ и руку своей дочери. Тервел с готовностью откликнулся на предложение и во главе своей армии вместе с Юстинианом отправился к Константинополю. Простояв под городскими стенами три дня, Юстиниан ночью в сопровождении небольшого отряда вошёл в город по подземному водопроводу и на этом всё закончилось. Обоих своих предшественников, Тиверия и Леонтия, Юстиниан казнил, сперва проволочив их по ипподрому и потоптав ногами. Булгар же, которые разбили палатки прямо у Влахернского дворца, он, как и обещал, щедро наградил. Тервел был наделён титулом цезаря — следующим после императорского по значимости, что стало первым в истории Византии случаем, когда такой должности удостоился иностранец. Юстиниан подарил ему императорские одежды, усадил рядом с собой на трон и приказал народу воздать такие же почести, как себе. Правда, второе из обещаний, данных Тервелу, вероятно, осталось невыполненным. О его женитьбе на дочери Юстиниана не упоминает ни один источник.

Совершив необходимые казни всех своих врагов, Юстиниан отправил большой военный флот в Хазарию, чтобы вернуть свою жену. Флот по дороге попал в бурю и частично потонул. Возможно, Юстиниан сомневался, что каган отдаст сестру добровольно, но тот никаких препятствий чинить не стал и вежливо сказал императору:

«О неразумный, неужели тебе было недостаточно двух или трех кораблей, чтобы забрать свою жену и не погубить [при этом] столько людей? Или ты считаешь, что и ее возьмешь в сражении? Знай, у тебя родился сын, пошли [за ними] и возьми их».

В 706 году Феодора и её сын, названный Тиверием, были благополучно доставлены в Константинополь. Юстиниан присвоил им титулы августы и августа и официально короновал своими соправителями. Вероятно, тогда же или несколько позже столицу посетил и сам каган. Его чествование происходило в златоглавой Базилике, позади Милия (предположительно, это Цистерна Базилика). Там же были воздвигнуты статуи Юстиниана и Феодоры, причем Юстиниан изображался коленопреклонённым.

Появление хазар в Херсоне

В какой-то момент времени между бегством Юстиниана и прибытием в город первой византийской экспедиции в 710 или 711 году (о её дате см. ниже) в Херсоне появилась хазарская администрация. В источниках нет никаких подробностей относительно времени и конкретных обстоятельств. Ясно только, что её ещё не было в то время, когда Юстиниан жил в городе, иначе ему не пришлось бы специально искать с хазарами контактов. Ничего не сообщается и о наличии в городе какой-либо хазарской армии. Феофан и Никифор просто констатируют, что наряду с протевонами (букв. «первенствующими», так называли членов городского Совета из наиболее знатных и богатых горожан) и протополитом (букв. «первым гражданином», главой города, избиравшимся из состава протевонов) в число властей входил тудун, находившийся здесь «от лица кагана».

...А Тудуна — архонта Херсона, бывшего там от лица хагана, и Зоила, первого гражданина по роду и племени, также и сорок других знатных мужей, протевонов Херсона...

Оба автора называют его «архонтом» — это широкий термин, который в византийских источниках применялся в качестве стандартного для варварских вождей любого ранга, как государей и наместников, так и просто для представителей знати. В Тюркских каганатах «тудунами» назывались представители кагана, направлявшиеся в подчинённые иноэтничные области. Их функции заключались в надзоре за местными правителями и сбором налогов. Титул, как считается, был заимствован тюрками из китайского «tu`t`ung» — «начальник гражданской администрации». Дополнительная характеристика, которую дал Феофан, поясняя статус тудуна — «от лица» (греч. έκ προσώπου / «эк просопу») в точности соответствует смыслу должности и, возможно, как полагают многие исследователи, является буквальным переводом. Точно такое же выражение Феофан употребляет по отношению к хазарскому представителю в Фанагории, который, таким образом, тоже мог быть тудуном. Конкретно для Хазарии тудуны засвидетельствованы источниками ещё дважды: они упоминаются в хазарском войске во время пребывания хазар в Кавказской Албании в 628 году (как знатные вельможи, посланные правителем с определённым поручением) и в эпиграфической надписи на обломке каменной плиты из Бахчисарайского музея. В этой надписи, которая, как предполагается, происходит из Горного Крыма и относится к VIII—IX вв, сообщается о строительстве храма в правление некоего кагана (имя почти не читается из-за повреждения) и тудуна (его имя может быть прочитано как Из или Изу).

Важный аспект, который никак не освящается имеющимися источниками, касается того, где в этот период в Хазарии находилась ставка кагана и, соответственно, где с ним встречался Юстиниан. Ясно только, что это было не в Крыму (и не в Фанагории). Позднейший центр Хазарии (в IX—X вв.) находился в низовьях Волги. До того, в те периоды, когда хазары вели войны с арабами в Закавказье в середине VII и 1-й трети VIII века, в восточных источниках в качестве района, где находился их правитель, не очень отчётливо, но вероятно выступает Дагестан. Однако период конца VII века и первых лет VIII века, в который происходили события с Юстинианом, в этом отношении является лакуной — одним из периодов, когда в восточных источниках о хазарах нет известий. В связи с этим не исключено, как гипотетически полагает ряд исследователей, что каганская ставка в этот момент переместилась дальше от Кавказа и ближе к Крыму.

Первая экспедиция Юстиниана

Спустя пять лет после своего воцарения Юстиниан, который, по выражению Павла Диакона, «после того как вновь захватил власть, часто вытирал рукой текущие сопли и почти столь же часто приказывал убить кого-нибудь», вспомнил о Херсоне. Как пишет Никифор:

Юстиниан, удерживая в памяти донос херсонитов на него Апсимару, собрал множество различных кораблей, посадил на них своих мужей числом до ста тысяч, обученных из стратиотских каталогов, а кроме того из крестьян, ремесленников, из совета синклита и димов города; во главе этого флота он поставил некоего патрикия Стефана, по прозвищу Асмикт [т.е. «свиреппый»], и послал его с приказом истребить мечом весь народ в Херсоне, Босфоре и других архонтствах, а своего дорифора Илью, отправляющегося вместе со Стефаном, поставить архонтом Херсона, а также оставить там изгнанником Вардана, родом армянина.

Относительно даты существует неясность. У Феофана рассказ обо всех трёх экспедициях помещён под 711/712 годом и отмечено, что первая экспедиция завершилась в октябре. Как и в предыдущем случае твёрдо известна лишь дата финального события — гибель Юстиниана 11 декабря 711 года. Плавание между Константинополем и Херсоном в одну сторону занимало 10-11 дней, поэтому не исключено, что все события действительно могли развивались очень быстро и уложиться в один год. Более вероятным, однако, в литературе признаётся вариант, что первая экспедиция имела место в предыдущем, то есть 710 году.

Армянин Вардан, которого упоминает Никифор, был одним из сановников, который при Апсимаре Тиверии домогался императорской власти, за что был арестован и находился в заключении на острове Кефалония. Зачем Юстиниан решил изменить ему место ссылки, в источниках не говорится.

Единственным мотивом, который двигал Юстинианом, Феофан и Никифор называют безрассудную месть. Вполне возможно и даже вероятно, что величина войска и поголовный масштаб репрессий ими преувеличен. Как отмечают современные историки, первый поход против Херсона при всей его жестокости был частью общей государственной политики, которую последовательно проводил Юстиниан и которая была направлена на замену самостоятельных муниципальных властей присылаемыми из центра чиновниками. Такая же экспедиция одновременно с Херсоном была направлена в Равенну. Впрочем, хронисты и её объясняли мотивами мести (уроженцы Равенны участвовали в свержении Юстиниана), а тамошнюю знать ожидали такие же изуверские способы расправы.

Экспедиция заняла город без сопротивления. Хазарский тудун, протополит Зоил и ещё 40 протевонов вместе с семьями были арестованы и в цепях отосланы в Константинополь. Семерых других протевонов сожгли, привязанными на деревянных вертелах. Ещё двадцать первенствующих из других крымских городов были привязаны к лодке, которую наполнили камнями и затопили в море. Отосланные в столицу херсонские чиновники, вероятно, должны были служить заложниками. Зачем туда был отослан хазарский представитель, можно только догадываться, но для самого Юстиниана этого шаг впоследствии стал роковым.

Как утверждают хронисты, Стефан Асмикт не точно исполнил приказ императора: он убил только взрослых жителей Херсона, пощадив детей. Когда Юстиниану стало об этом известно, он пришёл в ярость и отправил Стефану приказ немедленно вернуться в Константинополь, несмотря на то, что уже было начало октября — опасное время для навигации. Возвращаясь, флот попал в бурю, разбрасавшую тела его пассажиров от «Амастриды до Гераклеи» и 73 тысячи из отправленных 100 тысяч человек погибли.

Вторая экспедиция Юстиниана

Ничуть не смутившись случившимся, Юстиниан приказал немедленно снаряжать новый флот, крича, что «распашет и сровняет с землёй все вплоть до стен». Тогда, как пишет Никифор:

Архонты же тех областей, проведав о такой молве, как могли укрепились, а [кроме того] направили послов к хазарам, чтобы они прислали войско для их охраны и спасли тех из них, кто остался в живых.

Горожане решили объявить новым императором изгнанника Вардана. Только что назначенный архонтом Илья тоже перешёл на сторону восставших. В Константинополе у него осталась семья. Как пишут хронисты, Юстиниан, когда узнал об измене, собственноручно казнил его детей прямо на глазах матери, а её «заставил выйти замуж за своего повара».

Если верно предположение о завершении первой экспедиции в конце предыдущего года, то вторая экспедиция и связанные с ней события должны были начаться весной, во 2-й половине марта — апреле, с открытием навигационного сезона.

Юстиниан решил вернуть обратно в Херсон тудуна и Зоила, и направить послов, которые должны были бы «оправдаться перед каганом». О том, насколько серьёзное значение он придавал данной миссии, говорит тот факт, что послами были отправлены министр финансов (логофет геникон) Георгий и глава столицы (эпарх Константинополя) Иоанн. Военный отряд на этот раз был небольшим, насчитывая всего 300 стратиотов из малоазийской фемы Фракисий под командованием турмарха Христофора. Однако к тому времени, когда экспедиция достигла Херсона, восстание в городе было свершившимся делом. Поблизости уже находилось и хазарское войско, более значительное, чем прибывший отряд. Жители впустили в город только Георгия и Иоанна и тут же их убили. Остальных солдат вместе с тудуном и Зоилом они передали хазарам, и те отправились с ними к кагану.

Не известно, как бы могли развиваться события, в случае успешного путешествия, но к несчастью для византийцев тудун во время дороги умер. Хазары, у которых по языческому обычаю похороны знатных лиц полагалось сопровождать человеческими жертвоприношениями, устроили тризну и на ней перебили весь греческий отряд.

Третья экспедиция Юстиниана

Взбешённый Юстиниан снарядил новый большой флот, на этот раз не только с людьми, но и с осадной техникой. Вручив командование патрикию Мавру Вессу, он приказал полностью разрушить Херсон, а жителей безжалостно уничтожить, и о ходе операции постоянно отправлять ему донесения. Прибыв на место, Мавр начал обстрел, успев разрушить две крепостные башни — Кентенарисий и Сиагр, расположенные со стороны моря. Но в этот момент к городу подошла хазарская армия. Дальнейшее хронисты описывают одной короткой фразой:

Но тут пришли хазары, и наступило перемирие

— Феофан

Но когда [на ромеев] внезапно напало войско хазар, город был спасён

— Никифор

После этого события, а может быть и ещё до него, Вардан покинул Херсон и бежал к хазарскому кагану. Патрикий Мавр, не зная как ему в таких условиях продолжать осаду и боясь вернуться в Константинополь, решил присоединиться к херсонитам. Все присягнули Вардану, провозгласив его новым императором под именем Филиппика. К кагану было отправлено посольство, просившее вернуть беглеца. Каган потребовал от византийской армии дать клятву в безопасности Вардану, а в качестве её обеспечения уплатить выкуп из расчёта по 1 номисме (золотой монете) с каждого воина. Нужная сумма у горожан Херсона нашлась, и Вардан был отпущен. Вместе с флотом патрикия Мавра он отправился в Константинополь.

Юстиниан, тем временем, не получая известий от флота, сам вышел из города и оказался на малоазийском побережье Босфора в тот момент, когда на его глазах корабли подплыли к беззащитной столице. Вардан свободно вошёл в город. Первым делом он приказал убить малолетнего августа Тиверия. Мальчик был найден в церкви Влахернской Богоматери, где его спрятала бабушка, императрица Анастасия, тщетно умолявшая убийц пощадить невиновного ребёнка. Тиверия вывели на улицу и зарезали. Судьба Феодоры неизвестна.

Войска, получив от нового императора гарантии безопасности, покинули Юстиниана. Илья, бывший архонт Херсона, явился к императору и отрубил ему голову. Голова по приказу Вардана была отправлена в Равенну, где её насадили на копьё и пронесли по улицам к большой радости местного населения.

Итоги и последующие события

Вардан Филиппик, который, по словам Феофана, «по разговорам его» «почитался учёным и умным, а по делам, так жил неприлично царю и недостойно, в глазах всех казался ничтожным», был свергнут военными в 713 году. Новым императором был объявлен его секретарь Артемий (Анастасий II), тоже свергнутый спустя два года. Очередным и тоже несамостоятельным императором стал Феодосий III. Период смут закончился с приходом к власти Льва III Исавра (717—741). Основанная им династия правила Византией более 80 лет, мятежи против её представителей случались, но не было ни одного удачного.

Отношения Византии и Хазарии ещё более сблизились. Война с сирийскими Омейядами угрожала столицам обоих государств. Арабо-византийские сражения в Малой Азии и арабо-хазарские в Закавказье шли одновременно, не позволяя арабам сосредоточить все силы на одном участке. Для Византии самой критической точкой противостояния стала 13-месячная осада Константинополя в 717—718 годах. От падения империю спасли необычайно суровая зима, военная помощь булгар, снова оказанная ханом Тервелом, и экспедиция хазар в Закавказье. Самым впечатляющим хазарским достижением стало наступление 730 года, достигнувшее Диярбакыра и предместий Мосула. На фоне этого успеха в 732 году византийско-хазарский союз достиг своей вершины. Лев III женил своего сына Константина (будущего императора Константина V) на дочери кагана Вирхора принцессе Чичак, в крещении названной Ириной. Их сын, Лев IV по прозвищу Хазар, впоследствии стал византийским императором (775—780). Среди прочего он продолжил традицию и своих сводных братьев, которые участвовали против него в заговоре, сослал в Херсон.

Херсон вернулся в состав Византии. После произошедших событий в нём была учреждена должность архонта — верховного чиновника, подотчётного центральной власти. Архонтами (иногда их могло быть несколько) назначались местные жители, однако они имели статус государственных чиновников: были включены в официальные списки византийских должностей и пользовались печатью византийского образца. За VIII — 1-ю пол. IX веков сохранилось более 80 таких печатей. В 841 году Херсон вместе с остальными крымскими территориями был преобразован в фему — стандартную административную единицу империи. Об отношениях Херсона и Хазарии источники в основном упоминают в контексте миссионерских дел с христианскими общинами на территории каганата. Хазары подходили к городу ещё дважды, в период вражды с Византией: в 820 и 939 годах. В обоих случаях это были неудачные осады.

Оценки в источниках

Происходившие события известны по двум основным источникам, которые отражают точку зрения центральных византийских кругов и враждебно настроены к Юстиниану II. Это «Хронография» Феофана Исповедника (810—814 гг.) и «Бревиарий» («Краткая история») константинопольского патриарха Никифора (770—780-е гг.). Обе хроники пересказывают общий источник и дают очень близкое описание, дополняя друг друга в отдельных деталях. Бо́льшее количество деталей, связанных с хазарами, сохранил Феофан. Для Феофана характерна и более образная манера изложения, доходящая иногда до «оттенка неосознанной пародии». Авторы демонстрируют нейтральное отношение к каганату: на всём протяжении повествования хазары ни разу не определены как враги и их действия не называются захватническими. Ещё одним ценным источником является анонимное византийское произведение «Краткие исторические заметки» (греч. Παραστάσεις σύντομοι χρονικαί) (датируется в пределах от начала VIII до IX века). Это сборник историй и анекдотов о различных достопримечательностях Константинополя. В 37-й новелле, рассказывающей о златоглавой Базилике, приводится имя хазарского кагана (который только в связи с вмешательством в византийскую политику и остался в истории), а также упоминается, что он и правитель Болгарии Тервел бывали в Константинополе и получили большую награду. Сходный вариант рассказа о Базилике, не упоминающий хазарского кагана, но более подробно описывающий награду, полученную Тервелем, сохранился ещё в нескольких более поздних византийских источниках, в том числе в знаменитом словаре Су́да X века.

Источников, отражающих херсонскую и хазарскую версию событий, нет. О том, как сами хазары воспринимали произошедший эпизод, до некоторой степени можно судить по письму, написанному в середине X века хазарским правителем Иосифом, в котором он, перечисляя свои крымские владения (к тому времени уже давно сугубо номинальные), называет 11 городов — практически все крупные поселения полуострова, но не претендует на Херсон.

Источники из более удалённых от места событий регионов, рисуют картину с различного рода неточностями. Так Павел Диакон, автор «Истории лангобардов», ничего не знал о хазарах и Херсоне, в его представлении Юстиниан находился в ссылке где-то в Причерноморье («в Понте»), а организатором повторного свержения был один Вардан Филиппик. По контрасту армянский автор Гевонд, не понаслышке знакомый с военной мощью хазар, наоборот, преувеличил их роль, изобразив Тервела полководцем хазарского кагана. Из историков Халифата наиболее подробное и, в целом, точное описание оставил ал-Мас’уди. Среди прочего он дал отсутствующее у византийских авторов разъяснение, что Истинианус ар-харам («безносый») сохранил способность говорить, несмотря на то, что ему перерезали уздечку под языком. По ал-Мас’уди, Юстиниан был сослан «на какой-то полуостров», затем бежал, оказался у царя хазар, женился там, рассчитывал на хазарскую помощь, но не получил её и вернулся к власти с помощью «царя бурджан Тарфале».

Оценки в историографии

В историографии в связи с херсонскими событиями дебатируется несколько вопросов. Самый общий из них касается территориальной принадлежности Крыма в VIII веке. Согласно традиционной точке зрения, за исключением Херсона практически весь остальной Крым входил в состав Хазарского каганата и после урегулирования херсонского инцидента владения обеих стран вернулись к статус-кво. А. И. Айбабин, один из современных исследователей, разделяющих данный взгляд, формулирует его так:

Сообщения Феофана и Никифора о событиях, последовавших за ссылкой в Херсон в 695г. лишённого трона Юстиниана, дают основания говорить о захвате хазарами почти всего Крыма. <…> Хазары признавали принадлежность Херсона империи, но установили свой протекторат над остальным Крымом и не желали мириться с присутствием крупных византийских войск даже в Херсоне.

Аналогичную оценку дают А. Ю. Виноградов и А. В. Комар

Государственная принадлежность любой территории и любого населения, прежде всего, определяется конечным адресатом налогов, верховным сюзереном, которым для Сугдеи и Боспора VIII в. однозначно являлся хазарский каган, осуществлявший налогообложение через посредничество локальных наместников-тудунов. Ни единого, даже косвенного факта подчинения Боспора и Сугдеи в это время византийскому императору или византийским государственным чиновникам в нашем распоряжении пока нет.

Ряд современных исследователей придерживаются иной точки зрения, считая, что тезис о господстве хазар в значительной степени является мифом и Крым всегда оставался частью Византийской империи. С. Б. Сорочан предложил рассматривать византийско-хазарские отношения в Крыму как кондоминат — совместное владение с особым статусом, аналогичным тому, который был у Кипра (в тот период разделённого пополам между Византией и Халифатом) и некоторых других пограничных византийских владений. Основные черты кондомината заключались в присутствии на одной территории властей двух государств, равном разделе ими доходов от торговли и налогов и демилитаризованной зоне — запрете держать крупные военные силы. С этим выводом согласились В. Е. Науменко, высказавший в его пользу ряд дополнительных аргументов на примере Боспора, и затем ряд других историков, с оговоркой, вслед за самим автором, что прямых сведений о существовании византийско-хазарских соглашений в отношении Крыма в источниках нет.

Таким образом, анализ имеющихся в нашем распоряжении источников по истории Таврики конца VII — середины VIII вв. показывает, что для указанного периода времени нет оснований говорить об установлении хазарского господства или даже «протектората» на полуострове в это время. Наиболее важные приморские центры (Херсон, Боспор, Сугдея) продолжают сохранять провиэантийскую политическую, идеологическую и торгово-экономическую ориентацию, а горные области Крымской Готии — традиционный «союзный» статус по отношению к империи. <…> Военно-политический союз Византии и хазар поддерживался в Северном Причерноморье не только обычными инъекциями имперского золота и богатых даров кочевнической знати, иногда династийными браками, но и введением при Юстиниане II в Херсоне и на Боспоре режима кондоминатного управления, который заключался в демилитаризированности и совместных доходах от торгово-таможенных операций в пределах округов.

Наконец Ю. М. Могаричев предлагает ещё более скептическую трактовку, в рамках которой о достоверном присутствии хазарской администрации в крымских городах вообще нельзя говорить. По мнению исследователя, «единственный хазарский чиновник, который в это время фиксируется в Крыму — это херсонский тудун».

Херсон, Боспор и Климаты несомненно выступают в истории с Юстинианом II, как местности подчиненные Византии. Ссылка Юстиниана в Херсон, участие «херсонитов, босфориан и остальных климатов» в заговоре против него, желание последнего истребить весь народ «в Херсоне, Босфоре и других архонствах», провозглашение императором Вардана Филиппика «херсонитами и жителями других крепостей» указывает, что как местным населением, так и византийскими авторами эти местности однозначно воспринимались, как ромейские, а не хазарские или со статусом двойного подчинения. <…> Вся политика каганата, по отношению к Крыму сводилась, в основном, к возможности получения дани. Если же хазары, не по своей воле, оказывались втянутыми во внутривизантийские конфликты на территории полуострова, то и здесь претензии хазар были, в большей степени, материальными, а не территориальными или политическими.

Сторонники каждой из точек зрения по-разному трактуют статус трёх упоминаемых в связи с хазарами чиновников (Папаца, Валгица и Тудуна).

Папац, единственный, кто в источниках прямо назван хазарином, однако Феофан и Никифор дают ему разную характеристику. По Феофану это представитель «от лица кагана» в Фанагории, по Никифору — доверенное лицо кагана при Юстиниане, то есть, возможно, присланный из Хазарии сановник, который прежде в Фанагории не находился.

О хазарской принадлежности Валгица ни Феофан, ни Никифор прямо не говорят. Он назван «архонтом Боспора» и мог быть местным зависимым правителем. С. Б. Сорочан и В. Е. Науменко считают, что он подчинялся Византии . Ю. М. Могаричев считает его хазарским наместником не в самом городе Боспоре (современной Керчи), а на Тамани, поскольку название «Боспор» могло применяться как к городу, так и к области по обоим берегам Керченского пролива и во время происходивших событий Валгиц находился в Фанагории. Гипотеза строится на том, что у Никифора Боспор именуется «скифским» и это может быть калькой традиционного названия «Боспор Киммерийский», обозначавшего Керченский пролив. В пользу хазарской принадлежности Валгица существует дополнительный аргумент. Его имя сопоставляется с хазарским титулом, который в сходной форме — «бул-ш-ци» известен в этом же регионе для X века (в частности, такой титул носил хазарский наместник Таматархи и полководец Песах, осаждавший Херсон в 939 году). Что означал этот титул, остаётся неясным. Предложены различные варианты его этимологии из тюркских языков: «начальник города», «правитель» или «хранитель печати».

Трактовка Тудуна как хазарского наместника тоже иногда оспаривается в историографии, однако в настоящее время эта точка зрения не имеет сторонников. Византийскими авторами слово «Тудун» воспринималось как личное имя. О подчинённости чиновника хазарскому кагану прямо говорит Феофан, но у Никифора эта подробность опущена. В греческом написании слова встречаются разночтения. В одной из двух рукописей сочинения Никифора (т. н. ватиканский список) и иногда у Феофана оно имеет форму «Тондун» (греч. τονδουνον, вместо основного τουδουνον). И. А. Баранов предложил считать данную форму первичной и дал трактовку Тондуну как тюрку, который находился в Херсоне на византийской службе в должности архонта.

Большой разброс мнений наблюдается вокруг вопроса об общем влиянии, оказанном хазарами на внутривизантийскую политику. Для трудов хазароведов традиционна апологическая оценка. Как написал британский историк Д. М. Данлоп, автор первого обобщающего труда по хазарcкой истории:

В ходе этих событий мы видим, что хазарский хакан играл значительную — если не доминирующую — роль в Крыму. Покинув Юстиниана, он, вероятнее всего, сделал его падение неизбежным. Филиппик Вардан едва ли мог преуспеть без поддержки хакана. Не будет преувеличением сказать, что в этот момент хакан мог дать нового правителя Греческой империи. <…> Через несколько лет после этого они [хазары] уже были готовы предпринять наступление на ислам.

Его советский коллега М. И. Артамонов высказался в чуть более осторожных, но схожих выражениях:

Во всех этих событиях роль хазар была, по-видимому, более значительной, чем это указано хронистами. Подчинение Херсона хазарам произошло без нажима со стороны последних и было результатом доброй воли самих херсонцев, продиктованной опасениями мести со стороны Юстиниана. Заговор Вардана, нашедший благоприятную почву для развития среди возмущённых жестокой расправой херсонцев, мог созреть только при содействии хазар.

Оба автора считали, что истинной причиной экспедиций Юстиниана была попытка отвоевать Крым у хазар. Напротив, в трудах византинистов обычно подчёркивается, что инициатива свержения Юстиниана исходила от местного византийского населения, а роль хазар сводилась к наёмничеству. По мнению И. С. Чичурова:

Д. Данлоп видит в свержении Юстиниана II и провозглашении императором Вардана свидетельство господства хазар в Крыму и их влияния на развитие событий внутри империи, что, очевидно, следует считать преувеличением: византийских императоров свергают, по свидетельству Феофана, и провозглашают ромеи — херсониты, жители других крымских крепостей и присланные Юстинианом II воины. Для столь высокой оценки хазарского вмешательства нет, как нам кажется, веских оснований.

Литература

Источники

• [www.vostlit.info/Texts/rus2/Feofan/text10.phtml?id=11677 Летопись византийца Феофана от Диоклетиана до Царей Михаила и сына его Феофилакта / Пер. В. И. Оболенского]. — М., 1884.
• [www.vostlit.info/Texts/rus2/Feofan_2/frametext1.htm Феофан. Хронография / пер. И. С. Чичурова // Чичуров И. С. Византийские исторические сочинения: «Хронография» Феофана, «Бревиарий» Никифора. Тексты, перевод, комментарий.]. — М., 1980.
• [www.vostlit.info/Texts/rus/Nikifor_2/frametext1.htm Патриарх Никифор. Бревиарий / пер. И. С. Чичурова // Чичуров И. С. Византийские исторические сочинения: «Хронография» Феофана, «Бревиарий» Никифора. Тексты, перевод, комментарий.]. — М., 1980.
• Theodor Preger. [bvbm1.bib-bvb.de/view/action/singleViewer.do?dvs=1456856103848~264&locale=ru_RU&VIEWER_URL=/view/action/singleViewer.do?&DELIVERY_RULE_ID=35&frameId=1&usePid1=true&usePid2=true Anonymi Byzantini Παραστάσεις σύντομοι χρονικαί.]. — München, 1898.

Исследования

• Айбабин А. И. Этническая история ранневизантийского Крыма. — Симферополь, 1999.
• Артамонов М. И. История хазар. — Л., 1962.
• Баранов И. А. Таврика в эпоху раннего средневековья (салтово-маяцкая культура). — К, 1990.
• Бешевлиев В. [www.vremennik.biz/en/node/51704 К вопросу о награде, полученной Тервелем от Юстиниана II в 705 г.] // Византийский временник. — 1959. — Вып. 16(41).
• Бородин О. Р. Равеннский экзархат. Византийцы в Италии. — СПб., 2001.
• Виноградов А. Ю., Комар А. В. Институт тудуна и хазары в юго-западном Крыму VIII — начала IХ в. в контексте новых данных эпиграфики // Сугдейский сборник. — Киев—Судак, 2005. — Вып. 2.
• Данлоп Д. М. История хазар-иудеев = The History of the Jewish Khazars / пер. с англ. Л. А. Игоревского. — М, 2016 (1954).
• Каждан А. П. История византийской литературы (650—850 гг.). — СПб, 2002.
• Калинина Т. М. Сведения ал-Масуди и других восточных писателей о пребывании Юстиниана II у хазар и болгар // Калинина Т. М. Проблемы истории Хазарии (по данным восточных источников). — М, 2015.
• Кулаковский Ю. А. История Византии: (602–717). — Киев, 1915. — Т. 3.
• Могаричев Ю. М. [annales.info/hazar/small/bosp_arh.htm К вопросу о хазарах в Крыму в начале VIII в.] // Хазары. Khazars. — Иерусалим—М., 2005.
• Науменко В. Е. Таврика в контексте византийско-хазарских отношений: опыт первых контактов // Хазарский альманах. — Киев-Харьков, 2004. — Вып. 3.
• Новосельцев А. П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. — М., 1990.
• Романчук А. И. [elar.urfu.ru/handle/10995/3392 Исследования Херсонеса-Херсона. Раскопки. Гипотезы. Проблемы. Т. 2: Византийский город]. — Тюмень, 2008.
• Семёнов И. Г. [dspace.univer.kharkov.ua/bitstream/123456789/4499/2/sorochan.pdf Хазарско-византийские политические отношения во 2-й пол. VII- нач. VIII вв.] // Византийский временник. — М, 2012. — Вып. 71(96).
• Сорочан С. Б. [dspace.univer.kharkov.ua/bitstream/123456789/4499/2/sorochan.pdf Византия и хазары в Таврике — господство или кондоминимум?] // Україна в Центрально-східній Європі. — 2007. — Вып. 7.
• Сорочан С. Б. [dspace.univer.kharkov.ua/bitstream/123456789/9384/2/sorochan.pdf Византийский Херсон в письме Анастасия Библиотекаря] // Хазарский альманах. — Киев-Харьков, 2013. — Вып. 11.
• Сюзюмов М. Я. [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000048/st005.shtml Социально-политическая борьба и внешнее положение империи в конце VII — начале VIII в.] // История Византии. Том 2 / под ред. С. Д. Сказкина. — М, 1967.
• Храпунов Н. И. [elar.urfu.ru/bitstream/10995/31441/1/adsv-42-09.pdf К вопросу о роли городской общины в управлении византийским Херсоном в VIII–XI вв. ] // Античная древность и средние века. — Екатеринбург, 2014. — Вып. 42.
• Vachkova V. [gtbyzance.com/articles/The_Bulgarian_Theme_in_Constantinople_Monuments.pdf The Bulgarian Theme in Constantinople’s Monuments (A new approach in the study of Bulgarian and Byzantine cultural memory)] // Palaebulgarica. — 2008. — Вып. 4.

Отрывок, характеризующий Хазарский протекторат над Херсоном

– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.


Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта.
Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.
Ожидания Кутузова сбылись как относительно того, что предложения капитуляции, ни к чему не обязывающие, могли дать время пройти некоторой части обозов, так и относительно того, что ошибка Мюрата должна была открыться очень скоро. Как только Бонапарте, находившийся в Шенбрунне, в 25 верстах от Голлабруна, получил донесение Мюрата и проект перемирия и капитуляции, он увидел обман и написал следующее письмо к Мюрату:
Au prince Murat. Schoenbrunn, 25 brumaire en 1805 a huit heures du matin.
«II m'est impossible de trouver des termes pour vous exprimer mon mecontentement. Vous ne commandez que mon avant garde et vous n'avez pas le droit de faire d'armistice sans mon ordre. Vous me faites perdre le fruit d'une campagne. Rompez l'armistice sur le champ et Mariechez a l'ennemi. Vous lui ferez declarer,que le general qui a signe cette capitulation, n'avait pas le droit de le faire, qu'il n'y a que l'Empereur de Russie qui ait ce droit.
«Toutes les fois cependant que l'Empereur de Russie ratifierait la dite convention, je la ratifierai; mais ce n'est qu'une ruse.Mariechez, detruisez l'armee russe… vous etes en position de prendre son bagage et son artiller.
«L'aide de camp de l'Empereur de Russie est un… Les officiers ne sont rien quand ils n'ont pas de pouvoirs: celui ci n'en avait point… Les Autrichiens se sont laisse jouer pour le passage du pont de Vienne, vous vous laissez jouer par un aide de camp de l'Empereur. Napoleon».
[Принцу Мюрату. Шенбрюнн, 25 брюмера 1805 г. 8 часов утра.
Я не могу найти слов чтоб выразить вам мое неудовольствие. Вы командуете только моим авангардом и не имеете права делать перемирие без моего приказания. Вы заставляете меня потерять плоды целой кампании. Немедленно разорвите перемирие и идите против неприятеля. Вы объявите ему, что генерал, подписавший эту капитуляцию, не имел на это права, и никто не имеет, исключая лишь российского императора.
Впрочем, если российский император согласится на упомянутое условие, я тоже соглашусь; но это не что иное, как хитрость. Идите, уничтожьте русскую армию… Вы можете взять ее обозы и ее артиллерию.
Генерал адъютант российского императора обманщик… Офицеры ничего не значат, когда не имеют власти полномочия; он также не имеет его… Австрийцы дали себя обмануть при переходе венского моста, а вы даете себя обмануть адъютантам императора.
Наполеон.]
Адъютант Бонапарте во всю прыть лошади скакал с этим грозным письмом к Мюрату. Сам Бонапарте, не доверяя своим генералам, со всею гвардией двигался к полю сражения, боясь упустить готовую жертву, а 4.000 ный отряд Багратиона, весело раскладывая костры, сушился, обогревался, варил в первый раз после трех дней кашу, и никто из людей отряда не знал и не думал о том, что предстояло ему.


В четвертом часу вечера князь Андрей, настояв на своей просьбе у Кутузова, приехал в Грунт и явился к Багратиону.
Адъютант Бонапарте еще не приехал в отряд Мюрата, и сражение еще не начиналось. В отряде Багратиона ничего не знали об общем ходе дел, говорили о мире, но не верили в его возможность. Говорили о сражении и тоже не верили и в близость сражения. Багратион, зная Болконского за любимого и доверенного адъютанта, принял его с особенным начальническим отличием и снисхождением, объяснил ему, что, вероятно, нынче или завтра будет сражение, и предоставил ему полную свободу находиться при нем во время сражения или в ариергарде наблюдать за порядком отступления, «что тоже было очень важно».
– Впрочем, нынче, вероятно, дела не будет, – сказал Багратион, как бы успокоивая князя Андрея.
«Ежели это один из обыкновенных штабных франтиков, посылаемых для получения крестика, то он и в ариергарде получит награду, а ежели хочет со мной быть, пускай… пригодится, коли храбрый офицер», подумал Багратион. Князь Андрей ничего не ответив, попросил позволения князя объехать позицию и узнать расположение войск с тем, чтобы в случае поручения знать, куда ехать. Дежурный офицер отряда, мужчина красивый, щеголевато одетый и с алмазным перстнем на указательном пальце, дурно, но охотно говоривший по французски, вызвался проводить князя Андрея.
Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего то как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.
– Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, – сказал штаб офицер, указывая на этих людей. – Распускают командиры. А вот здесь, – он указал на раскинутую палатку маркитанта, – собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.
– Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, – сказал князь Андрей, который не успел еще поесть.
– Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба соли.
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели.
– Ну, что ж это, господа, – сказал штаб офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. – Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс капитан, – обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
– Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? – продолжал штаб офицер, – вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, – прибавил он начальнически.
Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб офицера.
– Солдаты говорят: разумшись ловчее, – сказал капитан Тушин, улыбаясь и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон.
Но еще он не договорил, как почувствовал, что шутка его не принята и не вышла. Он смутился.
– Извольте отправляться, – сказал штаб офицер, стараясь удержать серьезность.
Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное.
Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.
– Voila l'agrement des camps, monsieur le prince, [Вот удовольствие лагеря, князь,] – сказал дежурный штаб офицер.
Они выехали на противоположную гору. С этой горы уже видны были французы. Князь Андрей остановился и начал рассматривать.
– Вот тут наша батарея стоит, – сказал штаб офицер, указывая на самый высокий пункт, – того самого чудака, что без сапог сидел; оттуда всё видно: поедемте, князь.
– Покорно благодарю, я теперь один проеду, – сказал князь Андрей, желая избавиться от штаб офицера, – не беспокойтесь, пожалуйста.
Штаб офицер отстал, и князь Андрей поехал один.
Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил:
– Солдату позорно красть, солдат должен быть честен, благороден и храбр; а коли у своего брата украл, так в нем чести нет; это мерзавец. Еще, еще!
И всё слышались гибкие удары и отчаянный, но притворный крик.
– Еще, еще, – приговаривал майор.
Молодой офицер, с выражением недоумения и страдания в лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта.
Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так близко, что могли видеть лица друг друга и переговариваться между собой. Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для них неприятелей.
С раннего утра, несмотря на запрещение подходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшие в цепи, как люди, показывающие что нибудь редкое, уж не смотрели на французов, а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей остановился рассматривать французов.
– Глянь ка, глянь, – говорил один солдат товарищу, указывая на русского мушкатера солдата, который с офицером подошел к цепи и что то часто и горячо говорил с французским гренадером. – Вишь, лопочет как ловко! Аж хранцуз то за ним не поспевает. Ну ка ты, Сидоров!
– Погоди, послушай. Ишь, ловко! – отвечал Сидоров, считавшийся мастером говорить по французски.
Солдат, на которого указывали смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместе с своим ротным, пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк.
– Ну, еще, еще! – подстрекал ротный командир, нагибаясь вперед и стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова. – Пожалуйста, почаще. Что он?
Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались, а били французов.
– Здесь велят прогнать вас и прогоним, – говорил Долохов.
– Только старайтесь, чтобы вас не забрали со всеми вашими казаками, – сказал гренадер француз.
Зрители и слушатели французы засмеялись.
– Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали (on vous fera danser [вас заставят плясать]), – сказал Долохов.
– Qu'est ce qu'il chante? [Что он там поет?] – сказал один француз.
– De l'histoire ancienne, [Древняя история,] – сказал другой, догадавшись, что дело шло о прежних войнах. – L'Empereur va lui faire voir a votre Souvara, comme aux autres… [Император покажет вашему Сувара, как и другим…]
– Бонапарте… – начал было Долохов, но француз перебил его.
– Нет Бонапарте. Есть император! Sacre nom… [Чорт возьми…] – сердито крикнул он.
– Чорт его дери вашего императора!
И Долохов по русски, грубо, по солдатски обругался и, вскинув ружье, отошел прочь.
– Пойдемте, Иван Лукич, – сказал он ротному.
– Вот так по хранцузски, – заговорили солдаты в цепи. – Ну ка ты, Сидоров!
Сидоров подмигнул и, обращаясь к французам, начал часто, часто лепетать непонятные слова:
– Кари, мала, тафа, сафи, мутер, каска, – лопотал он, стараясь придавать выразительные интонации своему голосу.
– Го, го, го! ха ха, ха, ха! Ух! Ух! – раздался между солдатами грохот такого здорового и веселого хохота, невольно через цепь сообщившегося и французам, что после этого нужно было, казалось, разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем по домам.
Но ружья остались заряжены, бойницы в домах и укреплениях так же грозно смотрели вперед и так же, как прежде, остались друг против друга обращенные, снятые с передков пушки.


Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, князь Андрей поднялся на ту батарею, с которой, по словам штаб офицера, всё поле было видно. Здесь он слез с лошади и остановился у крайнего из четырех снятых с передков орудий. Впереди орудий ходил часовой артиллерист, вытянувшийся было перед офицером, но по сделанному ему знаку возобновивший свое равномерное, скучливое хождение. Сзади орудий стояли передки, еще сзади коновязь и костры артиллеристов. Налево, недалеко от крайнего орудия, был новый плетеный шалашик, из которого слышались оживленные офицерские голоса.
Действительно, с батареи открывался вид почти всего расположения русских войск и большей части неприятеля. Прямо против батареи, на горизонте противоположного бугра, виднелась деревня Шенграбен; левее и правее можно было различить в трех местах, среди дыма их костров, массы французских войск, которых, очевидно, большая часть находилась в самой деревне и за горою. Левее деревни, в дыму, казалось что то похожее на батарею, но простым глазом нельзя было рассмотреть хорошенько. Правый фланг наш располагался на довольно крутом возвышении, которое господствовало над позицией французов. По нем расположена была наша пехота, и на самом краю видны были драгуны. В центре, где и находилась та батарея Тушина, с которой рассматривал позицию князь Андрей, был самый отлогий и прямой спуск и подъем к ручью, отделявшему нас от Шенграбена. Налево войска наши примыкали к лесу, где дымились костры нашей, рубившей дрова, пехоты. Линия французов была шире нашей, и ясно было, что французы легко могли обойти нас с обеих сторон. Сзади нашей позиции был крутой и глубокий овраг, по которому трудно было отступать артиллерии и коннице. Князь Андрей, облокотясь на пушку и достав бумажник, начертил для себя план расположения войск. В двух местах он карандашом поставил заметки, намереваясь сообщить их Багратиону. Он предполагал, во первых, сосредоточить всю артиллерию в центре и, во вторых, кавалерию перевести назад, на ту сторону оврага. Князь Андрей, постоянно находясь при главнокомандующем, следя за движениями масс и общими распоряжениями и постоянно занимаясь историческими описаниями сражений, и в этом предстоящем деле невольно соображал будущий ход военных действий только в общих чертах. Ему представлялись лишь следующего рода крупные случайности: «Ежели неприятель поведет атаку на правый фланг, – говорил он сам себе, – Киевский гренадерский и Подольский егерский должны будут удерживать свою позицию до тех пор, пока резервы центра не подойдут к ним. В этом случае драгуны могут ударить во фланг и опрокинуть их. В случае же атаки на центр, мы выставляем на этом возвышении центральную батарею и под ее прикрытием стягиваем левый фланг и отступаем до оврага эшелонами», рассуждал он сам с собою…
Всё время, что он был на батарее у орудия, он, как это часто бывает, не переставая, слышал звуки голосов офицеров, говоривших в балагане, но не понимал ни одного слова из того, что они говорили. Вдруг звук голосов из балагана поразил его таким задушевным тоном, что он невольно стал прислушиваться.
– Нет, голубчик, – говорил приятный и как будто знакомый князю Андрею голос, – я говорю, что коли бы возможно было знать, что будет после смерти, тогда бы и смерти из нас никто не боялся. Так то, голубчик.
Другой, более молодой голос перебил его:
– Да бойся, не бойся, всё равно, – не минуешь.
– А всё боишься! Эх вы, ученые люди, – сказал третий мужественный голос, перебивая обоих. – То то вы, артиллеристы, и учены очень оттого, что всё с собой свезти можно, и водочки и закусочки.
И владелец мужественного голоса, видимо, пехотный офицер, засмеялся.
– А всё боишься, – продолжал первый знакомый голос. – Боишься неизвестности, вот чего. Как там ни говори, что душа на небо пойдет… ведь это мы знаем, что неба нет, a сфера одна.
Опять мужественный голос перебил артиллериста.
– Ну, угостите же травником то вашим, Тушин, – сказал он.
«А, это тот самый капитан, который без сапог стоял у маркитанта», подумал князь Андрей, с удовольствием признавая приятный философствовавший голос.
– Травничку можно, – сказал Тушин, – а всё таки будущую жизнь постигнуть…
Он не договорил. В это время в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и слышнее, слышнее и быстрее, и ядро, как будто не договорив всего, что нужно было, с нечеловеческою силой взрывая брызги, шлепнулось в землю недалеко от балагана. Земля как будто ахнула от страшного удара.
В то же мгновение из балагана выскочил прежде всех маленький Тушин с закушенною на бок трубочкой; доброе, умное лицо его было несколько бледно. За ним вышел владетель мужественного голоса, молодцоватый пехотный офицер, и побежал к своей роте, на бегу застегиваясь.


Князь Андрей верхом остановился на батарее, глядя на дым орудия, из которого вылетело ядро. Глаза его разбегались по обширному пространству. Он видел только, что прежде неподвижные массы французов заколыхались, и что налево действительно была батарея. На ней еще не разошелся дымок. Французские два конные, вероятно, адъютанта, проскакали по горе. Под гору, вероятно, для усиления цепи, двигалась явственно видневшаяся небольшая колонна неприятеля. Еще дым первого выстрела не рассеялся, как показался другой дымок и выстрел. Сраженье началось. Князь Андрей повернул лошадь и поскакал назад в Грунт отыскивать князя Багратиона. Сзади себя он слышал, как канонада становилась чаще и громче. Видно, наши начинали отвечать. Внизу, в том месте, где проезжали парламентеры, послышались ружейные выстрелы.
Лемарруа (Le Marierois) с грозным письмом Бонапарта только что прискакал к Мюрату, и пристыженный Мюрат, желая загладить свою ошибку, тотчас же двинул свои войска на центр и в обход обоих флангов, надеясь еще до вечера и до прибытия императора раздавить ничтожный, стоявший перед ним, отряд.
«Началось! Вот оно!» думал князь Андрей, чувствуя, как кровь чаще начинала приливать к его сердцу. «Но где же? Как же выразится мой Тулон?» думал он.
Проезжая между тех же рот, которые ели кашу и пили водку четверть часа тому назад, он везде видел одни и те же быстрые движения строившихся и разбиравших ружья солдат, и на всех лицах узнавал он то чувство оживления, которое было в его сердце. «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» говорило лицо каждого солдата и офицера.
Не доехав еще до строившегося укрепления, он увидел в вечернем свете пасмурного осеннего дня подвигавшихся ему навстречу верховых. Передовой, в бурке и картузе со смушками, ехал на белой лошади. Это был князь Багратион. Князь Андрей остановился, ожидая его. Князь Багратион приостановил свою лошадь и, узнав князя Андрея, кивнул ему головой. Он продолжал смотреть вперед в то время, как князь Андрей говорил ему то, что он видел.
Выражение: «началось! вот оно!» было даже и на крепком карем лице князя Багратиона с полузакрытыми, мутными, как будто невыспавшимися глазами. Князь Андрей с беспокойным любопытством вглядывался в это неподвижное лицо, и ему хотелось знать, думает ли и чувствует, и что думает, что чувствует этот человек в эту минуту? «Есть ли вообще что нибудь там, за этим неподвижным лицом?» спрашивал себя князь Андрей, глядя на него. Князь Багратион наклонил голову, в знак согласия на слова князя Андрея, и сказал: «Хорошо», с таким выражением, как будто всё то, что происходило и что ему сообщали, было именно то, что он уже предвидел. Князь Андрей, запихавшись от быстроты езды, говорил быстро. Князь Багратион произносил слова с своим восточным акцентом особенно медленно, как бы внушая, что торопиться некуда. Он тронул, однако, рысью свою лошадь по направлению к батарее Тушина. Князь Андрей вместе с свитой поехал за ним. За князем Багратионом ехали: свитский офицер, личный адъютант князя, Жерков, ординарец, дежурный штаб офицер на энглизированной красивой лошади и статский чиновник, аудитор, который из любопытства попросился ехать в сражение. Аудитор, полный мужчина с полным лицом, с наивною улыбкой радости оглядывался вокруг, трясясь на своей лошади, представляя странный вид в своей камлотовой шинели на фурштатском седле среди гусар, казаков и адъютантов.
– Вот хочет сраженье посмотреть, – сказал Жерков Болконскому, указывая на аудитора, – да под ложечкой уж заболело.
– Ну, полно вам, – проговорил аудитор с сияющею, наивною и вместе хитрою улыбкой, как будто ему лестно было, что он составлял предмет шуток Жеркова, и как будто он нарочно старался казаться глупее, чем он был в самом деле.
– Tres drole, mon monsieur prince, [Очень забавно, мой господин князь,] – сказал дежурный штаб офицер. (Он помнил, что по французски как то особенно говорится титул князь, и никак не мог наладить.)
В это время они все уже подъезжали к батарее Тушина, и впереди их ударилось ядро.
– Что ж это упало? – наивно улыбаясь, спросил аудитор.
– Лепешки французские, – сказал Жерков.
– Этим то бьют, значит? – спросил аудитор. – Страсть то какая!
И он, казалось, распускался весь от удовольствия. Едва он договорил, как опять раздался неожиданно страшный свист, вдруг прекратившийся ударом во что то жидкое, и ш ш ш шлеп – казак, ехавший несколько правее и сзади аудитора, с лошадью рухнулся на землю. Жерков и дежурный штаб офицер пригнулись к седлам и прочь поворотили лошадей. Аудитор остановился против казака, со внимательным любопытством рассматривая его. Казак был мертв, лошадь еще билась.
Князь Багратион, прищурившись, оглянулся и, увидав причину происшедшего замешательства, равнодушно отвернулся, как будто говоря: стоит ли глупостями заниматься! Он остановил лошадь, с приемом хорошего ездока, несколько перегнулся и выправил зацепившуюся за бурку шпагу. Шпага была старинная, не такая, какие носились теперь. Князь Андрей вспомнил рассказ о том, как Суворов в Италии подарил свою шпагу Багратиону, и ему в эту минуту особенно приятно было это воспоминание. Они подъехали к той самой батарее, у которой стоял Болконский, когда рассматривал поле сражения.
– Чья рота? – спросил князь Багратион у фейерверкера, стоявшего у ящиков.
Он спрашивал: чья рота? а в сущности он спрашивал: уж не робеете ли вы тут? И фейерверкер понял это.
– Капитана Тушина, ваше превосходительство, – вытягиваясь, закричал веселым голосом рыжий, с покрытым веснушками лицом, фейерверкер.
– Так, так, – проговорил Багратион, что то соображая, и мимо передков проехал к крайнему орудию.
В то время как он подъезжал, из орудия этого, оглушая его и свиту, зазвенел выстрел, и в дыму, вдруг окружившем орудие, видны были артиллеристы, подхватившие пушку и, торопливо напрягаясь, накатывавшие ее на прежнее место. Широкоплечий, огромный солдат 1 й с банником, широко расставив ноги, отскочил к колесу. 2 й трясущейся рукой клал заряд в дуло. Небольшой сутуловатый человек, офицер Тушин, спотыкнувшись на хобот, выбежал вперед, не замечая генерала и выглядывая из под маленькой ручки.
– Еще две линии прибавь, как раз так будет, – закричал он тоненьким голоском, которому он старался придать молодцоватость, не шедшую к его фигуре. – Второе! – пропищал он. – Круши, Медведев!
Багратион окликнул офицера, и Тушин, робким и неловким движением, совсем не так, как салютуют военные, а так, как благословляют священники, приложив три пальца к козырьку, подошел к генералу. Хотя орудия Тушина были назначены для того, чтоб обстреливать лощину, он стрелял брандскугелями по видневшейся впереди деревне Шенграбен, перед которой выдвигались большие массы французов.
Никто не приказывал Тушину, куда и чем стрелять, и он, посоветовавшись с своим фельдфебелем Захарченком, к которому имел большое уважение, решил, что хорошо было бы зажечь деревню. «Хорошо!» сказал Багратион на доклад офицера и стал оглядывать всё открывавшееся перед ним поле сражения, как бы что то соображая. С правой стороны ближе всего подошли французы. Пониже высоты, на которой стоял Киевский полк, в лощине речки слышалась хватающая за душу перекатная трескотня ружей, и гораздо правее, за драгунами, свитский офицер указывал князю на обходившую наш фланг колонну французов. Налево горизонт ограничивался близким лесом. Князь Багратион приказал двум баталионам из центра итти на подкрепление направо. Свитский офицер осмелился заметить князю, что по уходе этих баталионов орудия останутся без прикрытия. Князь Багратион обернулся к свитскому офицеру и тусклыми глазами посмотрел на него молча. Князю Андрею казалось, что замечание свитского офицера было справедливо и что действительно сказать было нечего. Но в это время прискакал адъютант от полкового командира, бывшего в лощине, с известием, что огромные массы французов шли низом, что полк расстроен и отступает к киевским гренадерам. Князь Багратион наклонил голову в знак согласия и одобрения. Шагом поехал он направо и послал адъютанта к драгунам с приказанием атаковать французов. Но посланный туда адъютант приехал через полчаса с известием, что драгунский полковой командир уже отступил за овраг, ибо против него был направлен сильный огонь, и он понапрасну терял людей и потому спешил стрелков в лес.
– Хорошо! – сказал Багратион.
В то время как он отъезжал от батареи, налево тоже послышались выстрелы в лесу, и так как было слишком далеко до левого фланга, чтобы успеть самому приехать во время, князь Багратион послал туда Жеркова сказать старшему генералу, тому самому, который представлял полк Кутузову в Браунау, чтобы он отступил сколь можно поспешнее за овраг, потому что правый фланг, вероятно, не в силах будет долго удерживать неприятеля. Про Тушина же и баталион, прикрывавший его, было забыто. Князь Андрей тщательно прислушивался к разговорам князя Багратиона с начальниками и к отдаваемым им приказаниям и к удивлению замечал, что приказаний никаких отдаваемо не было, а что князь Багратион только старался делать вид, что всё, что делалось по необходимости, случайности и воле частных начальников, что всё это делалось хоть не по его приказанию, но согласно с его намерениями. Благодаря такту, который выказывал князь Багратион, князь Андрей замечал, что, несмотря на эту случайность событий и независимость их от воли начальника, присутствие его сделало чрезвычайно много. Начальники, с расстроенными лицами подъезжавшие к князю Багратиону, становились спокойны, солдаты и офицеры весело приветствовали его и становились оживленнее в его присутствии и, видимо, щеголяли перед ним своею храбростию.


Князь Багратион, выехав на самый высокий пункт нашего правого фланга, стал спускаться книзу, где слышалась перекатная стрельба и ничего не видно было от порохового дыма. Чем ближе они спускались к лощине, тем менее им становилось видно, но тем чувствительнее становилась близость самого настоящего поля сражения. Им стали встречаться раненые. Одного с окровавленной головой, без шапки, тащили двое солдат под руки. Он хрипел и плевал. Пуля попала, видно, в рот или в горло. Другой, встретившийся им, бодро шел один, без ружья, громко охая и махая от свежей боли рукою, из которой кровь лилась, как из стклянки, на его шинель. Лицо его казалось больше испуганным, чем страдающим. Он минуту тому назад был ранен. Переехав дорогу, они стали круто спускаться и на спуске увидали несколько человек, которые лежали; им встретилась толпа солдат, в числе которых были и не раненые. Солдаты шли в гору, тяжело дыша, и, несмотря на вид генерала, громко разговаривали и махали руками. Впереди, в дыму, уже были видны ряды серых шинелей, и офицер, увидав Багратиона, с криком побежал за солдатами, шедшими толпой, требуя, чтоб они воротились. Багратион подъехал к рядам, по которым то там, то здесь быстро щелкали выстрелы, заглушая говор и командные крики. Весь воздух пропитан был пороховым дымом. Лица солдат все были закопчены порохом и оживлены. Иные забивали шомполами, другие посыпали на полки, доставали заряды из сумок, третьи стреляли. Но в кого они стреляли, этого не было видно от порохового дыма, не уносимого ветром. Довольно часто слышались приятные звуки жужжанья и свистения. «Что это такое? – думал князь Андрей, подъезжая к этой толпе солдат. – Это не может быть атака, потому что они не двигаются; не может быть карре: они не так стоят».
Худощавый, слабый на вид старичок, полковой командир, с приятною улыбкой, с веками, которые больше чем наполовину закрывали его старческие глаза, придавая ему кроткий вид, подъехал к князю Багратиону и принял его, как хозяин дорогого гостя. Он доложил князю Багратиону, что против его полка была конная атака французов, но что, хотя атака эта отбита, полк потерял больше половины людей. Полковой командир сказал, что атака была отбита, придумав это военное название тому, что происходило в его полку; но он действительно сам не знал, что происходило в эти полчаса во вверенных ему войсках, и не мог с достоверностью сказать, была ли отбита атака или полк его был разбит атакой. В начале действий он знал только то, что по всему его полку стали летать ядра и гранаты и бить людей, что потом кто то закричал: «конница», и наши стали стрелять. И стреляли до сих пор уже не в конницу, которая скрылась, а в пеших французов, которые показались в лощине и стреляли по нашим. Князь Багратион наклонил голову в знак того, что всё это было совершенно так, как он желал и предполагал. Обратившись к адъютанту, он приказал ему привести с горы два баталиона 6 го егерского, мимо которых они сейчас проехали. Князя Андрея поразила в эту минуту перемена, происшедшая в лице князя Багратиона. Лицо его выражало ту сосредоточенную и счастливую решимость, которая бывает у человека, готового в жаркий день броситься в воду и берущего последний разбег. Не было ни невыспавшихся тусклых глаз, ни притворно глубокомысленного вида: круглые, твердые, ястребиные глаза восторженно и несколько презрительно смотрели вперед, очевидно, ни на чем не останавливаясь, хотя в его движениях оставалась прежняя медленность и размеренность.