Вердье, Жан Антуан

Жан Антуан Вердье
Портрет работы Ж. А. Вердье
Дата рождения	2 мая 1767(1767-05-02)
Место рождения	Тулуза (ныне — департамент Верхняя Гаронна)
Дата смерти	30 мая 1839(1839-05-30) (72 года)
Место смерти	Макон (департамент Сона и Луара)
Принадлежность	Франция Франция
Род войск	пехота
Годы службы	1785 — 1815
Звание	дивизионный генерал
Командовал	пехотной дивизией (1807)
Сражения/войны	Сражение при Кастильоне Сражение при Арколе Битва у пирамид Кальдьеро (1805) Сражение при Гейльсберге Битва под Фридландом Сражение под Клястицами Первое сражение под Полоцком Второе сражение под Полоцком
Награды и премии

Жан Антуан Вердье (фр. Jean Antoine Verdier; 2 мая 1767, Тулуза — 30 мая 1839, Макон, департамент Сона и Луара) — французский дивизионный генерал (с 25 апреля 1800 года); граф Империи (с 19 марта 1808 года).

Начало карьеры. Сражения у Кастильоне и Арколе

Первый шаг на пути к генеральскому званию Жан Антуан сделал 18 февраля 1785 года, записавшись добровольцем в пехотный полк в Ла-Фер. Через два года примерной службы его произвели в капралы.

В 1792—1795 годах он сражался в армии Восточных Пиренеев, в рядах 2-го батальона волонтёров, сформированного в его родном департаменте. Храбрость тулузца привлекла внимание генерала Ожеро, который сделал Вердье своим адъютантом (в марте 1794 года) и, в дальнейшем, постоянно ему покровительствовал.

20 ноября 1794 года Жан Антуан, к тому времени уже ставший капитаном, совершил подвиг, который принёс ему широкую известность в армии и чин генерал-аджюдана. Во главе батальона стрелков он бросился на штурм испанского редута. Четырёхтысячный неприятельский отряд, защищавший укрепления, был разбит и в панике ретировался, оставив торжествующим победителям 80 орудий. Эта дерзкая атака позволила французам, ценой незначительных потерь, захватить Фигерас — стратегически важный пункт обороны испанцев.

В 1795—1797 годах Вердье участвовал в Итальянской кампании. Сначала он возглавлял первую бригаду в дивизии Ожеро (с марта 1795 года), а в декабре того же года будущий маршал Франции сделал его своим начальником штаба.

5 августа 1796 года Жан Антуан покрыл себя славой у Кастильоне. Командуя тремя батальонами гренадеров, он овладел господствующей высотой у Медолано (Монте-Меделано), с которой французская артиллерия под руководством Мармона смогла беспрепятственно вести фланкирующий огонь по основным силам австрийской армии Вурмзера. Прямо на поле боя Вердье был произведён в бригадные генералы.

15 ноября 1796 года его ранило пулей в бедро в сражении у Арколе, но он остался в строю и участвовал во всех последующих схватках с неприятелем, вплоть до подписания Леобенских прелиминарий. Так в марте 1797 года он не подвёл своего начальника, генерала Гиё, и блестяще справился с задачей по захвату форта Чиуза ди Плетц.

Поход в Египет и Сирию. Служба в Италии (1801—1806)

В апреле 1798 года Вердье возглавлял бригаду в дивизии Клебера, а в июле того же года, по прибытии в Северную Африку, его перевели к генералу Дюга. В ходе кампании в Египте и Сирии Жан Антуан доблестно отбивал атаки мамлюкской конницы в битве у Пирамид, проявил героизм в сражениях у Эль-Ариша, Шагаре и горы Табор, а также принял участие в осаде крепости Сен-Жан д’Акр (вновь в составе дивизии Клебера), при штурме которой получил штыковую рану. 1 ноября 1799 года, располагая всего тысячей солдат, Вердье разгромил 8-тысячный отряд янычар, высадившийся у Дамьетты. В этом бою турки потеряли 2000 человек убитыми, 800 пленными, 10 орудий и 32 стяга. Клебер наградил «Героя Дамьетты» почётной саблей. Всё тот же Клебер назначил Вердье комендантом Каира (20 марта 1800 года), а через месяц сделал его дивизионным генералом.

После капитуляции Каира в июне 1801 года Вердье попал в плен, но вскоре его освободили, и он отбыл в Цизальпинскую республику, под начало И. Мюрата. С 7 декабря 1803 года Жан Антуан Вердье командовал гарнизонными войсками в Этрурии. 11 сентября 1805 года его поставили во главе 1-й дивизии в Итальянской армии маршала Массены. После ранения, полученного при форсировании реки Адидже, генерала сняли с передовой и 5 ноября направили в Ливорно — заботиться о расквартированных там войсках.

С февраля 1806 года Вердье служил в армии Неаполя, в корпусе генерала Ренье. Жан Антуан лично водил в атаку свою дивизию при Кампотенезе, а в июле, под сильным натиском противника, эвакуировал Козенцу.

Гейльсберг и Фридланд. Два года в Испании (1808—1810)

В марте 1807 года Вердье был переведён в Великую армию, а с 5 мая по 11 сентября того же года он начальствовал над 2-й дивизией резервного корпуса маршала Ланна. За это время он принял участие в сражении при Гейльсберге и битве под Фридландом, в которой его дивизия, располагаясь в центре французской армии, с беспримерной храбростью отражала атаки русских войск генерала Беннигсена.

С 12 января 1808 года Вердье командовал резервными дивизиями в Орлеане и Бордо.

19 марта ему вверили 2-ю дивизию корпуса Бессьера и направили в Испанию. 5 июня Вердье одержал важную победу при Логроньо, а через десять дней он сменил генерала Савари на посту командующего войсками в Арагоне и Наварре.

С конца июня его солдаты безуспешно пытались подавить восстание братьев Палафокс, которые заперлись в Сарагосе и отказывались сложить оружие. Это вынудило Вердье начать осаду города (15 июля 1808 года). Байленская капитуляция генерала Дюпона не дала ему возможности расправиться с повстанцами, и, опасаясь окружения, Вердье снял блокаду со столицы Арагона. 8 ноября 1808 года он должен был получить в распоряжение 1-ю дивизию в корпусе маршала Сульта, но уже через неделю генералу нашли иное применение — его сделали командующим в провинции Бильбао.

28 марта 1809 года Вердье возглавил германскую дивизию корпуса Сен-Сира (вместо генерала Рея). До конца марта 1810 года Жан Антуан участвовал исключительно в боях местного значения. Самой успешной операцией в этот период стал захват Жероны. Крепость пала после 9-месяцев упорного сопротивления в декабре 1809 года.

В апреле 1810 года Вердье был отозван во Францию. С 24 мая по 25 декабря 1811 года он руководил третьей дивизией Рейнского обсервационного корпуса, размещённой в Утрехте, а затем 8-й пехотной дивизией Эльбского обсервационного корпуса, переименованного 15 февраля 1812 года во II-й корпус Великой армии, командование которым было возложено на маршала Удино.

Кампания в России. Битвы в Италии (1813—1814)

Якубово, Клястицы (30 июля — 1 августа 1812 года), Свольна, Полоцк (17 — 18 августа) — таковы основные вехи Русского похода для генерала Вердье. Во втором сражении под Полоцком (18 — 20 октября) он был тяжело ранен и отправлен на лечение во Францию.

Выздоровление затянулось до мая 1813 года. Возвратившись на службу, Вердье занял пост командира 4-й пехотной дивизии обсервационного корпуса Адидже. В сентябре 1813 года Е. Богарне доверил генералу корпус (состоял из дивизий Руйе и Грасьена) в своей Итальянской армии. 10 ноября 1813 года вражеская пуля пробила бедро Вердье в сражении при Ала, но он не покинул войска. В феврале 1814 года его корпус, в составе дивизий Кенеля, Фрессине и Паломбини, успешно противостоит австрийцам у Минчио и Боргетто.

Вердье увидел родину лишь 20 июня 1814 года. Его надежда получить новое назначение не оправдалась. Хотя Бурбоны оценили прошлые военные заслуги генерала Большим крестом ордена Почётного легиона (17 января 1815), однако подходящей должности для него не нашлось, и он оставался не у дел до самого возвращения Наполеона с Эльбы.

Сто дней. Отставка

Император вспомнил о Вердье в апреле 1815 года, передав ему в управление 8-й военный округ (с центром в Марселе). Второго июня он возвёл генерала в пэры Франции и в том же месяце назначил его командиром 17-й дивизии в 9-м (Ваврском) корпусе маршала Брюна.

При Второй Реставрации Вердье потерял свой пост и 4 сентября 1815 года был уволен из армии.

Жан Антуан Вердье ушёл из жизни 30 мая 1839 года. Кавалер Ордена Почётного легиона и Железной Короны, он был заметной фигурой среди французского генералитета времён Первой Империи.

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/bio_we/verde_zhan.html Статья о генерале Вердье в словаре К. А. Залесского].
• [www.napoleonic-officers.net/web/officers/V/verdier.html Биография Ж. А. Вердье (по Ж. Сису)]  (англ.).
• [www.asociacionlossitios.com/verdier.htm Ж. A. Вердье — биографическая справка]  (исп.).
• [dumaspere.com/pages/biblio/chapitre.php?lid=m3&cid=71 Воспоминания А. Дюма-отца о встрече с генералом Вердье]  (фр.).

Отрывок, характеризующий Вердье, Жан Антуан

– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.