Давид Гоцман

Давид Маркович Гоцман
Владимир Машков в роли Давида Гоцмана
Создатель	Олег Компасов (автор идеи) Алексей Поярков (автор сценария) Сергей Урсуляк (режиссёр) Виктор Файтельберг-Бланк (помощь автору при создании образа)
Число эпизодов	14
Информация
Прозвище	Да́ва
Возраст	41 год (на момент показанных событий)
Дата рождения	10 июня 1905
Род занятий	борьба с бандитизмом
Звание	подполковник
Семья
Супруг(а)	Елена Брунер (вымышленное имя (псевдоним) Нора)
Дети	Миша Карасёв (усыновлён)

Давид Маркович Гоцман — главный герой телесериала «Ликвидация», сотрудник милиции, начальник отдела по борьбе с бандитизмом Одесского уголовного розыска. Воплощён на экране актёром театра и кино Владимиром Машковым. За воплощённый им образ Давида Гоцмана Владимир Машков был удостоен российской национальной премии «Золотой орёл» в номинации за лучшую мужскую роль на телевидении; стал обладателем «Золотого Дюка» за вклад в культурную жизнь Одессы в рамках Первого одесского международного кинофестиваля, а также звания «Почётный гражданин Одессы» от одесских муниципальных властей.

Краткое описание персонажа

Боевой офицер, фронтовик, разведчик. После тяжёлого ранения, в течение продолжительного времени, около года, лечился в госпитале. До начала Великой Отечественной войны, биография Д. М. Гоцмана содержит некие «белые пятна», относительно его предыдущего рода занятий, отношений с криминальным миром и законопослушности в целом. Однако, на момент событий, описываемых в фильме, он убеждённый борец с преступностью. Склонен к вредным привычкам. Курит. Выпивает (в хорошей компании).

Создание кинематографического образа. От идеи до воплощения

Творческий директор студии «Дед Мороз» Олег Компасов, в 2004 году в Одессе снимал свой очередной сериал. И разъезжая по разным районам города, внезапно понял, что город с послевоенной поры совсем не изменился, и родилась идея снять в Одессе что-нибудь послевоенное — новое «Место встречи изменить нельзя» с трюками и перестрелками Джона Ву. По приезде в Москву, среди книг своей матери Компасов нашёл трёхтомник Виктора Файтельберг-Бланка «Бандитская Одесса». Это нехудожественное произведение — по сути являющееся изложением сюжетов, найденных Файтельберг-Бланком в архивах Одесского уголовного розыска, куда у автора был доступ: среди которых была история про то, как после Войны, в 1946 году, маршалы Георгий Жуков и Константин Рокоссовский были очень популярными среди фронтовиков, и Сталин, опасаясь что за ними пойдёт армия, от греха подальше, направил Рокоссовского в Польшу, а Жукова — командовать Одесским военным округом, что для Маршала Победы было весьма унизительным, сродни ссылке. В Одессе маршала встретил разгул преступности, с которой он сразу же решил бороться. Была разработана операция «Карнавал», в которой участвовали самые опытные офицеры, как мужчины, так и женщины. Их переодели в трофейную одежду для провокации преступников на нападение. В результате больше половины преступников были истреблены. В сериале было решено обыграть приезд Жукова и работу оперативника Давида Гоцмана, которого и играл Владимир Машков. На следующий год Компасов опять поехал в Одессу — снимать фильм. Там он встретился с Файтельберг-Бланком, который сильно помог в работе над фильмом. Сценаристу Алексею Пояркову для полноты ощущения местного колорита пришлось даже несколько месяцев жить в Одессе: он ездил в трамваях, стоял в очередях. Отыскали даже секретаршу Жукова.

Успех фильма «Ликивидация» Олег Компасов объясняет тем, что до «Ликвидации» опер никогда не был евреем, более того, опер выпивает, у него несчастная любовь, и он не стреляет в воров, а договаривается с ними. Так же как новым в своё время стал сериал «Семнадцать мгновений весны», ведь до этого никогда ещё в советском кино так не показывали немцев: как они пьют, как себя ведут, в какие кафе ходят, как шутят. До этого они были сплошь дураками, а стали интеллигентными, жестокими, умными. И вот, пожалуйста, даже несмотря на количество ляпов — бешеный успех.

Писатели Аркадий Вайнер и Эдуард Кузнецов отмечают что Владимир Машков колоритно выделялся даже на фоне знаменитостей из числа персонажей сериала. Конечно, выражаясь по-одесски, за его успех в картине говорило многое: главная роль, богатая драматургия, многоцветный образ. Но всё это не само шло в руки. Машкову немало пришлось потрудиться, чтобы стать похожим на одессита. Он почти целый год жил в Одессе, общался с теми, кто мог ему помочь погрузиться в послевоенную эпоху (от работников одесской милиции до «авторитетов» воровского мира). В чём-то его собственная судьба перекликалась с судьбами героев с «крутыми» биографиями. Он неплохо знал обычаи криминальной жизни, что помогло ему достоверно воссоздать образ главного героя в картине «Вор». Воплотиться в одесского прототипа Гоцмана — Давида Михайловича (Менделевича) Курлянда (сироты, детдомовца, замначальника одесского УГРО) — было для него проблемой не столько трудной, сколько увлекательной, на основании чего у Вайнера и Кузнецова есть все основания считать, что Машков в этой роли останется в памяти не как очередной «мент», а как привлекательный человек — одессит Давид Маркович.

По словам самого Владимира Машкова, создать образ борца с преступностью ему помогли его собственные: бандитское детство, криминальная юность, уличные драки до первой крови… И перемена в персонаже, когда тот подался на патрульно-постовую службу, имела место в юности самого Машкова: до девятого класса он был хроническим двоечником. Потом, по его собственному признанию, понял, что знание — сила и в результате школу окончил почти хорошо. Машков и другие российские актёры, принимавшие участие в съёмках, брали уроки у местного лингвиста, который ставил им одесский акцент. Для придания достоверности своей игре и для того, чтобы лучше понять своего персонажа, войти в образ, Владимир Машков специально общался с взаправдашними одесскими «авторитетами» на пенсии. У них он обучался специальному жаргону. Один из них, когда-то зарабатывавший деньги в игорных притонах, даже обучал актера игре в карты. По слухам, Машкову, для того чтобы создать реалистичный образ подтянутого розыскника в послевоенное время, удалось похудеть на 20 кг. Съёмки проходили во многих живописных местах Одессы и актёр, подстриженный по военной моде 40-х годов, появляясь на улицах, вызывал к себе повышенный интерес не только у женской половины города. Машков фотографировался со всеми желающими и никому не отказывал в автографе. При этом выглядел счастливым. Актриса Светлана Крючкова, игравшая в сериале роль тёти Песи, рассказывала в интервью газете «Труд», что весь долгий съемочный период «Ликвидации» с первого и до последнего дня актёр перевоплотился в своего персонажа и был Гоцманом, а не Володей Машковым. На это сам Машков поведал следующее:

И Давид Гоцман, и мой герой в «Кандагаре» — не вымышленные персонажи, у них есть прототипы. Да и обе истории для меня правдоподобные <…> Что же касается моего принципа в работе над ролью, то каждый раз передо мной стоит одна задача — справиться с самим собой. Разумеется, я примерял себя и к Гоцману, и к пилоту в «Кандагаре», но практически никогда не получал ответа, как бы поступил я, смог бы оказаться на такой же высоте и, самое главное, остаться человеком. Но в этом незнании главная интрига моей жизни и профессии.

Тем временем Машков в восприятии одесситов стал ассоциироваться с сыгранным им персонажем, даже после ряда других ролей в крупнобюджетных художественных фильмах. Та же слава закрепилась за ним и среди актёрского сообщества. Так, даже несмотря на каждодневные многочасовые усилия гримёров при работе над фильмом «Распутин», где Машков играет царя Николая II, над актёром всё равно подтрунивали, что он теперь «Гоцман на троне».

Обзоры журналистов и рецензии кинокритиков

«Голос Украины», официальное издание Верховной рады Украины, отметил актёрскую игру Владимира Машкова не иначе как блестящей. Журнал «Russian Town», называет игру Машкова идеальной. Режиссёр, как отмечается в журнале, выбрал на роль героя, вершащего правосудие, харизматичного человека. По мнению кинообозревателя газеты «Сегодня» Людмилы Воронковой, Владимир Машков в роли грозы всех бандитов, начальника Одесского УГРО, создаёт впечатление, что только начальник угрозыска Гоцман и маршал Жуков могут спасти город от происков немецкого шпиона «Академика» и безжалостной банды «Степных волков». 42-летний актёр в свободной рубахе, заправленной в милицейские галифе, и явно великоватых сапогах выглядел не просто стройным, а суперстройным, деловито щёлкая семечки.

Популярная одесская писательница Светлана Мартынчик пишет в своих дневниках, что самый кайф от просмотра сериала состоит в том, что Одесса, ставшая местом действия фильма, конечно же, совершенно не настоящая. Это Одесса из пространства анекдотов и баек про Одессу, причём анекдотов и баек, которые рассказывают уроженцы других мест, побывавшие в Одессе примерно дважды, на юморине, скажем, в семьдесят пятом, и потом ещё, пару лет спустя, в санатории, в Аркадии где-нибудь. Не зря почти все персонажи почти всегда интонационно фальшивят, как фальшивят все, или почти все жители России, пытаясь воспроизвести одесскую речь. Иногда у них получается правильно — наверное, случайно, но все это не очень важно, честно говоря, вернее даже совсем не важно, потому что дикая, скрежещущая фальшь — это, как оказалось, даже и хорошо. Там, в этой насквозь фальшивой Одессе-из-анекдотов совершенно живые люди живут свою живую жизнь. Жизнь переполняет их, это видно по глазам, по мимике, по пластике, это просто все время видно, живую жизнь не утаишь. То есть актерская игра, по мнению Мартынчик, обстоит на каком-то запредельном уровне, и не в одном Машкове — который натуральный гений — дело. Ну и Гоцман — олицетворение милосердия как обратной стороны личной силы. О…енный персонаж. Мартынчик признаётся, что тако́го в русском кинематографе вот так навскидку и не припомнит. Не говоря за всю Одессу, одессит Стас Юлевич пишет в «Литературной газете», что многим жителям этого славного города многосерийный художественный телефильм про Давида Гоцмана и операцию «Маскарад» определённо лёг на душу, и картина определённо произвела на черноморском берегу подобие небольшого фурора: «…И вот дёрнула же меня нелёгкая пересмотреть кино Сергея Урсуляка! Захотелось, понимаешь ты, снова насладиться глубоко несериальной игрой Владимира Машкова. Не станем говорить за такие смешные мелочи, как показ в 1946 году „Подвига разведчика“, вышедшего на экраны годом позже. Куда важнее, что интерьеры коммуналок не кажутся искусственно состаренными декорациями, а галифе Гоцмана — свежепошитыми аккурат накануне съёмок какой-нибудь китайской артелью на Малой Арнаутской». И хоть список всех нестыковок и несообразностей можно продолжать очень долго, тот же Гоцман совершенно справедливо замечал про то, что не стоит «тянуть кота за все подробности», — резюмирует Юлевич.

Машков, как считает сценарист и режиссёр Олег Погодин, в последнее время очень скрыто работает, ему тяжело показывать уязвимость. Гоцман в «Ликвидации» — лучшая, по мнению Погодина, роль Машкова на сегодняшний день — это закрытый персонаж. Он всё больше скрипит зубами, играет желваками и тумаки раздаёт направо и налево. Машков и боль бы сыграл, но эта была бы боль раненого зверя — говорит Погодин.

Алекс Экслер остался недоволен развязкой, в которой Гоцман, в обнимку с «Академиком», бросился со второго этажа военной прокуратуры, чтобы таким образом убить своего врага. Экслер напоминает, что с высоты не так давно падали юный Фандорин с Безруковым, неужели нельзя было, чтобы Гоцман как-то по-другому нейтрализовал своего противника? У историков и критиков, — продолжает Экслер, — есть более серьёзные претензии к фильму. Мол, и послевоенные одесские дворы были не такими, и одесский говор совершенно не такой был, и должность замначальника УГРО Давида Гоцмана кабинетная, а не шерифская, чтобы с собой носить по два пистолета и гранату. По мнению Экслера, слишком бьёт по ушам одесский говор — там он как-то не к месту. Кроме того, Машков, по словам Экслера, утомил зрителя своей манерой хмурить брови и думать, что он мачо. Неужели по-другому сыграть нельзя было, потоньше? — вопрошает Экслер. Ну и резанула не просто до предела фальшивая, а просто какая-то по-цирковому буффонадная сцена визита Гоцмана на застолье к одесским криминальным авторитетам. Совершенно непонятно, зачем это так было снято — смотрелось просто как фарс, — завершает Экслер своё впечатление о главном герое сериала.

Журналист Феликс Кохрит, лично знавший Давида Курлянда — основного исторического прототипа персонажа, отмечает что подполковник Давид Гоцман — начальник отдела по борьбе с бандитизмом Одесского уголовного розыска, уж никак не мог входить в высокие кабинеты, на совещания к маршалу Жукова, и гоняться за бандитами по окраинам в одном и том же обмундировании: галифе, сапогах, потёртом пиджаке и кепке. Да и вряд ли его прототип носил за поясом «наган» и ТТ, нож за голенищем сапога и «лимонку» в кармане. Да и не жили офицеры милиции такого ранга в трущобных дворах на Ближних Мельницах, не умывались под дворовым краном. Тем не менее, на вопрос о том, достоверно ли сыграл Владимир Машков Давида Гоцмана, Кохрит отвечает, что роль у него получилась.

Гоцман и Жеглов

См. также: Глеб Жеглов

Телеобозреватель газеты «Коммерсантъ» Арина Бородина отмечает что «Ликвидация» Сергея Урсуляка в значительной мере наследует знаменитому телесериалу Станислава Говорухина «Место встречи изменить нельзя» и изобилует заимствованиями, цитатами и отсылками к одному из самых любимых народом телехитов. Одесский колорит, который безусловно, присутствует в сериале. В городе орудуют банды и недобитые немецкие шпионы. С ними сражается местный угрозыск во главе с обаятельным Давидом Гоцманом — его, по словам Бородиной, очень ярко сыграл Владимир Машков. Правда, по части сочного языка одесситов есть некоторый перебор. Актёры стараются, но выученных ими фразочек порой многовато, и это даже мешает понять, о чём именно говорят герои. Чувствуется и заимствование из уже известных зрителю киноисторий, главная из которых «Место встречи изменить нельзя». Любопытная деталь: в анонсах «Ликвидации» канал «Россия» даже использовал кадры из легендарного телефильма Станислава Говорухина «Место встречи изменить нельзя»: дескать, вот это было раньше, а потом на смену муровцам Жеглову и Шарапову пришли герои одесского угрозыска из «Ликвидации». И конкуренты с «Первого канала» в долгу не остались. Они свою шпильку в премьеру «Ликвидации» таки вставили. На «Первом» за день до премьеры «Ликвидации» в режиме нон-стоп начиная с 10:40 утра поставили все пять серий «Места встречи…». И получалось, что канал «Россия» своими анонсами невольно отсылал и к показу «Места встречи…» на «Первом канале». Тем не менее, треть зрителей каждый вечер замирала у телеэкрана, чтобы узнать, чем закончится противостояние банды во главе с немецким шпионом по кличке «Академик» и одесского угрозыска во главе с Давидом Гоцманом, которого замечательно сыграл Владимир Машков, — заключает Бородина. Сериал «Ликвидация», несмотря на всё своё превосходство над другими современными проектами российского телевидения, слишком напоминает «Место встречи изменить нельзя». И фактурой, и типажами. А в итоге герой Машкова Давид Гоцман смотрится как талантливая, но всё же копия Глеба Жеглова в исполнении Высоцкого, — такой вердикт сериалу выносит телекритик «Новых известий» Сергей Варшавчик.

Несмотря на то, что создатели сериала приезжали в музей истории органов внутренних дел Одесской области и встречались с Исаем Григорьевичем Бондаревым, полковником милиции, который был участником событий, отраженных в фильмах «Место встречи изменить нельзя» и «Ликвидация», картина получилась не совсем достоверной. «Зато удачно Машков подобран на роль главного героя. Он даже внешне схож с Курляндом Давидом Михайловичем, сотрудником уголовного розыска, прототипом Гоцмана», — отмечает И. Г. Бондарев. Для оперативного состава эти фильмы культовые и герои в них — реальные, которые существовали в жизни. По характеру, по духу Жеглов (Высоцкий) и Гоцман (Машков) до мозга костей преданы своему делу, — говорит начальник уголовного розыска г. Протвино, подполковник милиции В. Е. Пучков.

Российский кинообозреватель, один из сопредседателей Общероссийской общественной организации «Журналисты России» Дмитрий Терехов, говоря о скрытой идеологической начинке фильма, отмечает, что в первую очередь сразу бросается в глаза главный образ фильма — несгибаемого заместителя начальника угрозыска подполковника Гоцмана Давида Марковича, чьё имя, отчество и фамилию в фильме совершенно сознательно постоянно (и весьма навязчиво) повторяют по пятнадцать раз в каждой серии. Это, разумеется, не случайно. Это идеологический заказ авторам. Ведь за последние 15 лет, как отмечает Терехов, зритель привык намертво связывать фамилии типа Гоцман, Коцман, Фридман, Шмульман и Абрамович с понятием «кровопийцы-олигархи», «залоговые аукционы», «чубайсовская приватизация», «дефолт», «продажная журналистика», «шакалящие у иностранных посольств диссиденты и несогласные» и прочими аналогичными реалиями, в первую очередь, ельцинской эпохи. Да и сейчас, эта связка ещё не вполне ушла в прошлое. Вот именно для того, чтобы разрушить эти устойчивые ассоциации, Машков, по словам Терехова, и создал образ несгибаемого борца с преступностью, подполковника Гоцмана. Зрителю, так сказать преподают ненавязчивый урок толерантности… Особенно интересно, по мнению Терехова, что Гоцман на протяжении фильма не боится спорить с абсолютным авторитетом тех лет и (как сказали бы теперь) «харизматической личностью» — маршалом Жуковым, и даже на некоторое время попадает за это в тюрьму НКВД. Этот штрих тоже не случаен, — обращает внимание Терехов, — это явный намёк на действующего Президента России и «героическое» оппонирование ему из либерального и демократического лагеря. Но ещё интересней, по мнению Терехова, сама суть конфликта Гоцмана с Жуковым и привезёнными им с собой военными контрразведчиками, а также и конфликта фильмов «Ликвидация» и «Место встречи изменить нельзя». Здесь речь идёт о принципиальных идеологических позициях. Напомним, что в фильме «Место встречи изменить нельзя» ключевой конфликт между двумя ключевыми персонажами Жегловым и Шараповым был выражен фразой Высоцкого: «Вор должен сидеть в тюрьме!!! И неважно, как я его туда определю!». И хотя авторы «Места встречи…» видимо разделяли более позицию Шарапова, но, помимо их воли, в сознании зрителя более ярко засела именно ключевая фраза Жеглова. И это, по словам Терехова, не случайно, ибо эта фраза более всего соответствует глубинным архетипам русского народа. Ведь испокон веку на Руси известно, что, если что-либо делается несправедливо, то будь оно трижды по закону, но всё равно неправильно, а если всем известно, что человек — преступник, то его надо сажать, даже если доказательств недостаточно. Вот именно этот глубинный архетип и надеются сломать (или, как минимум, поколебать) авторы «Ликвидации». Здесь как раз противопоставляется, как они считают, «тупиковая» позиция Жукова и… немцев (а такую связку прямо даёт Гоцман на совещании у Жукова) и правильная (как они считают) позиция самого Давида Марковича. Жуков руководит волевы́м методом: если угрозыск не может справиться с преступностью, то нужно разом арестовать всех воров «в законе» (бандитских «авторитетов»), а если их всё-таки пришлось выпустить под давлением «народных» волнений, то в дело пускаются специалисты военной разведки, которые начинают «мочить в сортире» воров и бандюганов или, выражаясь современным языком, заниматься «внесудебными расправами». Соответственно, Гоцман мягко, но упорно отстаивает противоположную точку зрения: воров можно сажать то́лько по закону. С этой позицией охотно соглашаются и сами воры «в законе» в сцене мнимого расстрела перед тем, как их отпустить: выражая их мнение, сосед Гоцмана вор «дядя Ёшта» (актёр Виктор Соловьёв) прямо так и говорит — если по закону, то можно… Вот, оказывается, кто заложил у нас основы так называемого «правового государства», которое в полной мере расцвело при Ельцине, — иронически заключает Терехов.

Образ еврея-боевика, или мифология легального еврейского нацизма

Давид Гоцман и его друг Фима — два самых заметных персонажа фильма — евреи. По этому поводу написал заметку известный российский еврейский писатель и кинокритик Сергей Кузнецов: во-первых, они — нерелигиозные евреи, то есть евреи, по большому счету оторванные от еврейских корней. Вероятно, это соответствует правде: люди, жившие в 1946-м в Одессе, были советскими людьми — не очень религиозными. Они не ходили в синагогу, не говорили о религии, не воспринимали себя в контексте религиозной еврейской традиции. Во-вторых, это советские евреи, которые идентифицируют себя не как евреи, а как советские люди, жители некоего города: москвичи, ленинградцы, в данном случае — одесситы. И, наконец, в-третьих: это не страдательные фигуры. Даже погибший Фима погиб не жертвенно — героически. То же самое относится к Давиду Гоцману — герой без страха и упрёка, почти Высоцкий из «Места встречи», он всюду занимает позицию очень жёсткую, мужественную и победоносную. Правда в фильме есть один эпизод, в котором косвенно затрагивается Холокост. Гоцман сидит в ресторане с помощником военного прокурора майором Кречетовым, и тот говорит, что в коллаборационизме можно обвинить и самого Гоцмана. Гоцман в ответ: «Мне штаны снять?» Собственно, только в этом эпизоде еврейство Гоцмана и обсуждается — именно в связи с Холокостом и именно как часть традиции: Гоцман обрезан. Примечательно по мнению Кузнецова и то, что довод Гоцмана тут же поставлен под сомнение. Кречетов отвечает: раз ты еврей, немцы не стали бы с тобой сотрудничать? Но немцы были прагматиками, они бы сотрудничали и с евреями. И Гоцман соглашается с ним: да, тут ты прав, немцы были прагматиками. И это, наверное, самый радикальный жест «Ликвидации» — куда радикальнее, чем главный герой-еврей. Однако, во всём остальном мире, по словам Кузнецова — это нормальное явление, и отношение к евреям давно строится не вокруг Холокоста (хотя о нём, конечно, говорят и снимают фильмы), а вокруг государства Израиль и его политики. В России, поскольку Холокост замалчивался многие годы — как замалчивался и Израиль, — процесс сильно отстает. И, собственно, впервые в русском масскульте зритель видит образ еврея, совпадающий со стереотипом еврея израильского. Молодой, красивый, деятельный, нежадный, интересующийся женщинами — настоящий патриот, да ещё и «силовик». Типичный Моссад, — иронизирует Кузнецов. Такой образ современного еврея создаётся в мире уже лет тридцать-сорок — его можно любить или не любить, но он рисуется не на основе книжек Исаака Зингера и представлений о довоенном местечке. И то, что Гоцман и Фима говорят по-русски с характерными оборотами и шутками, не мешает главному герою быть не местечковым, а именно израильским евреем. Просто его Израиль — это Советский Союз 1946 года. Страна, созданная евреями, страна, в которой они смогли делать карьеру и за которую воевали. «Ликвидация», — продолжает Кузнецов, — это пример смены архетипа еврея в русском масскульте. Еврей-страдалец, жертва Холокоста, превратился в красавца-мужчину из спецслужб. Волна, во второй половине прошлого века поднявшаяся на Западе, наконец-то дошла до России — не только до зрителей, готовых это принять, но и до творцов, готовых снять кино, где главный герой будет евреем, но не тем стереотипным евреем, которого показывали предыдущие сто лет русской кинематографии. Таким образом, ответ на вопрос: каким должен быть позитивный образ еврея в современной массовой культуре? — становится, по мнению Кузнецова, очевиднее. Еврей в масскульте должен быть не очень евреем — скорее всечеловеком. Он не должен быть страдательной фигурой, и из всех еврейских стереотипов можно обыгрывать «еврей умен, хитер и говорит на смешном русском». Не следует говорить об иудаизме, не следует говорить о Холокосте. Следует взять лучшее и позитивное у модели еврея-израильтянина. Успех такой модели, успех фильма «Ликвидация», показывают, что массового антисемитизма нет — просто людям не нравятся негативные стереотипы. Более того, эту нелюбовь разделяют и ассимилированные евреи. Стереотипы жертв и местечковых страдальцев стоят между ними и культурой их народа. Если надо, чтобы они чувствовали себя евреями, им нужно видеть другой образ еврея. Рассказ о вечно страдающем, плачущем и хныкающем еврее всем надоел. И надоел рассказ о том, как все погибли и какая страшная катастрофа случилась шестьдесят лет назад, и образ Гоцмана здесь как нельзя кстати, — заключает Кузнецов.

Продолжая тему, известный российский еврейский публицист Олег Юрьев отмечает что евреи, благодаря современному кинематографу, становятся существами легендарными — как и что было, как они там в действительности выглядели, никому уже, в сущности, не известно. Да и неинтересно. Ситуацию, по мнению Юрьева, можно условно сравнить с изображением русских дворян в послевоенной советской кинематографии, и их статусом в средне- и позднесоветской культуре — статусом практически сказочных птиц, каких-то щебечущих по-французски Симургов. На примере одной из серий «Войны и мира» Сергея Бондарчука Юрьев сравнивает: какой из Машкова биндюжник, такой из Тихонова князь — несмотря на всю их обоих нечеловеческую красоту. При этом нельзя говорить, что в Советском Союзе 60-х, 70-х, 80-х годов не имелось потомков этих кинодворян — да сколько угодно, и уж всяко не меньше, чем в нынешней России потомков этих телеевреев. Но всё же, но всё же… а возможно, и потому именно: решение привлечь «невиноватых» артистов и принципиально отказаться от накатанного «одесского языка» — языка Бубы Касторского и Михаила Водяного, — Юрьев полагает принципиально правильным и п(д)оказывающим удивительное чувство времени — не того, прошлого, а нынешнего, будущего. По словам Юрьева, чтобы изобразить «за Одессу» в известном опереточно-анекдотическом стиле, не нужно быть профессиональным артистом — на это способен практически любой житель бывшего СССР (после двух рюмок). Профессиональный артист Машков, губами голливудского шерифа мучительно вставляющий «шо» и «тудою» в московско-нормативные по мелодике и звукоизвлечению реплики, представляет собою трогательное и героическое зрелище, к которому скоро привыкаешь и с которым охотно смиряешься, понимая, что легче всего ему было бы сделать «Беню Крика». На еврея он, конечно, похож. А кто не похож? — вопрошает Юрьев, — все похожи! Или евреи на всех похожи. Но, конечно же, не на одесского, а на какого-то… сибирского. Что, впрочем, в стилистике «Ликвидации» совершенно неважно: не Гоцман должен быть похож на еврея, а евреи на Гоцмана, — подытоживает Юрьев.

По мнению известного блогера и кинообозревателя Антона Носика, с этюдом на тему «очень русский актёр играет очень одесского еврея» режиссёр малость перестарался. По мнению Носика, Машков в роли знакового еврея после «Олигарха» и «Папы» не удивляет. Но тут тебе и Бабель, и Штирлиц в одном флаконе с доктором Хаусом, и «Местом встречи», и Таривердиевым, цитируемым почти дословно, — такую характеристику Давиду Гоцману в исполнении Владимира Машкова даёт Носик.

Знатоки Одессы отмечают множество несовпадений и проколов, — отмечает одесситка Мария Галина. И знаменитая фраза «Беспределу — ша!» — тоже несуществующий конструкт. Гоцман мог бы сказать «Беспределу — генук!», то есть «достаточно», «хватит», «всё». А «ша» — это восклицание, означающее «тише, успокойся!». Хотя, как ни странно, все вышесказанное не отменяет того, что сам по себе фильм симпатичный. Приятно, по словам Галиной, уже то, что массовый кинематограф перестал рассматривать еврея исключительно как комического, или напротив, глубоко трагичного, жертвенного персонажа, что он признал право за людьми чуднó разговаривать, непривычно себя вести — и при этом заниматься общегосударственным делом, например бандитов ловить. Ещё лет десять назад это было невозможно. Мало кто знает, что Дубровский (Николай Караченцов), герой телефильма «Д. Д. Д.» (Досье Детектива Дубровского), на самом деле, согласно литературному источнику — романам Льва Гурского, Яша Штерн, еврейство которого в тексте так или иначе обыгрывалось. А в фильме предпочли эту деталь убрать. В «Ликвидации» же еврейство главного персонажа не воспринимается как экзотика, не является причиной конфликта, трагедии или комедии. И сам Гоцман, как убеждена Галина, получился вполне правдоподобным — в рамках заданных ему обстоятельств, разумеется. Ну и не считая одесского жаргона.

Аутентичность одесского говора

К.ф.н., доцент культурологии и философии Уральской академии государственной службы Леонид Чернов считает, что главный герой фильма «Ликвидация» Давид Маркович Гоцман так запомнился российским телезрителям благодаря своему языку. Создатели фильма, по мнению Чернова, сумели, если и не воссоздать аутентичную атмосферу послевоенной Одессы, то во всяком случае создать особенную языковую атмосферу того времени.

Как отмечает Инна Кабанен (Хельсинкский университет), главный герой сериала «Ликвидация» — начальник отдела по борьбе с бандитизмом Одесского уголовного розыска Давид Маркович Гоцман, после выхода фильма стал новым национальным героем. Однако «Ликвидация» вызвала неоднозначную реакцию как публики и критиков, так и специалистов по одессистике. Но что делает одесский язык «Ликвидации» не реальностью? — вопрошает Кабанен. — Во-первых, интонация. Одесский язык интонационно очень богатый, и именно интонация может радикально изменить значение той или иной фразы, того или иного слова, сделать простую фразу одесской. Одесскому языку присуща своеобразная восходяще-нисходящая интонация, характерная для идиша и для русского языка евреев. Отличительной чертой такой интонации является определённая «певучесть» а также, можно сказать, интеррогативность даже в неинтеррогативных фразах. В диалогах актёров «Ликвидации» восходяще-нисходящая интонация отсутствует. хотя некоторые из них и пытаются её передать. Утрируя, одесские герои фильма «перекидываются одесскими фразами» но произнесёнными по-русски, в крайнем случае, с украинскими интонационными нюансами. Ещё одна деталь, на которую можно обратить внимание, — это часто звучащее слово шо. В одесском языке данное слово произносится как шё, то есть более мягко, чем упомянутое шо, которое хоть и встречается в Одессе, но, в основном, среди носителей украинского языка. К тому же в диалогах фильма иногда проскальзывает вовсе чуждое одесскому языку слово чё (например, во фразе Гоцмана в адрес Фимы: «Да чё ты дёргаешься»). Тот же самый феномен шокания, вместо шёкания, можно наблюдать и в других крылатых фразах, изрекаемых Гоцманом.

Признанный по итогам Международной книжной выставки «Зеленая волна» (1997) самым читаемым писателем Украины, одессит Валерий Смирнов, возмущённый таким лже-одесским говором главного героя, пишет по этому поводу, что это москвичам или киевлянам с их родным шо можно «впарить» постоянно шокающего мало того, что одессита, так ещё и с графой. Необычайная мягкость при произношении, непередаваемый на бумаге звук по-змеиному шипящих букв, отсутствии фрикативного г, никогда не переходящий в твёрдый знак мягкий знак после шипящих букв, к тому же употребляющийся, вопреки правилам русского языка, в суффиксах и сочетаниях типа «нч» и «шк»… Ведь тот Давид Гоцман родился во времена, за которые писал автор «Одесских рассказов» Аркадий Аверченко, мечтавший в виде благодарности за гостеприимство подарить одесситам в вечное пользование неведомую им букву «ы». С одесским акцентом или надо родиться, или бесполезно пытаться его имитировать, третьего не дано. Так и что можно взять с того Давида Гоцмана, кроме анализов? — вопрошает Смирнов. К тому же в Одессе Давидов принято именовать не Да́вами, а До́дами. Гоцману говорят: «Иди кидайся головой в навоз», а он в ответ ведёт себя так, будто его зовут не До́диком, а Ша́ей, и даже элементарно не доказывает собеседнику, что тому сильно жмут пломбы в зубах. Да сказать такое одесситу, — возмущается Смирнов, — всё равно, что брякнуть в его присутствии, сто раз пардон, «ОдЭсса». А в той «Ликвидации» это чёрное слово произносит не кто-нибудь, а сам Утёсов, после чего покидает родной Город почему-то не то, что весь из себя живой, но и с уцелевшими гландами, без предварительно натянутого на тухес гла́за. Если вы не знаете слова «тухес», обратитесь за разъяснением к маршалу Жукову из того кино. У того турка Гоцмана всю дорогу дел по гланды, но при этом он чертит ребром ладони почему-то по горлу, а не ниже пояса, и головой в навоз не кидается. Наверное, только потому, что фраза за навоз впервые прозвучала в Одессе лет через двадцать после того, как из органов массово поуходили безродных космополитов гоцманов. И, как каждый шмокнутый, заместитель начальника уголовного розыска подполковник Гоцман оказался сильно военным. В одесском смысле слова. Гарантирует: «Гепну в морду», хотя «гепнуться» означает «упасть». Гоцман-Поцман уже в первой серии «Ликвидации» упадает до сильного цафлерства, и заставляет своих подчиненных заниматься такими делами, рядом с которыми мелко плавали маркиз де Сад и гестапо. А как же иначе, если Гоцман, с прямо-таки гицельским блеском на шнифте, приказывает: «Крути ему антона на нос»? Та до такого зверства святая инквизиция и та не догадалась. Дался Гоцману этот неведомый даже самому Бабелю термин «антон». «Но если быть откровенным до таки самого не обтертого об затылок конца, Гоцман мало того, что Поцман, так ещё и на всю голову. Клянусь здоровьем детей моих соседей!», — расставляет точки над «i» Смирнов. В этом со Смирновым полностью солидарен Анатолий Вассерман, ставя Машкова в роли одессита Гоцмана в конец списка тех, с кого следовало бы начинать ознакомление с разговорной речью Одессы.

Исторические прототипы

Относительно личности, послужившей прототипом для создания образа Давида Гоцмана, среди краеведов Одессы до сих пор нет единого мнения. Когда «Ликвидация» была ещё в планах, в Одессу приехали актеры, которые должны были играть в этом фильме. Владимир Машков с коллегами сразу же отправился в Музей милиции, чтобы ознакомиться с «делом» Давида Курлянда. Есть даже расписка, что они взяли на изучение папку с воспоминаниями для работы над фильмом. Многие одесситы полагают, что прототипом Гоцмана стал не только Давид Курлянд — черты этого телегероя позаимствованы также и у других асов одесской послевоенной «уголовки». По словам пенсионеров НКВД, служивших в 40-х годах, образ Давида Гоцмана, которого сыграл Владимир Машков, скорее всего собирательный. Среди предполагаемых прототипов собирательного кинематографического образа — Артём Кузьменко, дослужившийся до генерал-майора. Вот только с одесскими бандитами он боролся не после, а до Великой Отечественной войны. А послевоенный порядок наводил уже на Житомирщине. Хотя старожилы полагают, что именно его хватку «освоил» Гоцман. В то же время некоторые одесситы заявляют, что своими действиями и «нюхом» центральный персонаж фильма похож на Виктора Павлова, который с апреля 1944 г. был начальником первого периферийного отделения по борьбе с бандитизмом Управления комиссариата внутренних дел Одесской области. Именно он прославился разоблачением банды, также как и в фильме «Ликвидация» состоявшей из дезертиров Советской Армии, купивших оружие у фашистов. И воевали они не против советских войск, но и не за немцев, а против всех — за «красивую жизнь». Ветераны милиции утверждают, что таким бесшабашным и храбрым, как Гоцман, мог быть только оперативник Франк или сотрудник специального отряда по борьбе с бандитизмом Янкель Шлемович Флиг. Вот таким многоликим получился телегерой, — заключает обозреватель «Новой газеты» Людмила Воронкова. В послевоенные годы громкие преступления раскрывала целая команда профессионалов одесского УГРО. Собирательный образ такого профессионала и воплощён в главном герое сериала Давиде Гоцмане, роль которого блестяще сыграл актёр Владимир Машков, — отмечает заместитель председателя Всемирного клуба одесситов Аркадий Креймер.

Давид Курлянд

Из всех исторических прототипов, имя «Давид» носил только Давид Курлянд (1913—1993), на то время заместитель начальника уголовного розыска, и при создании образа главного героя и написании сценария сериала «Ликвидация», его личное дело изучали Поярков и Урсуляк. Именно при нём была уничтожена банда, действия которой легли в основу фильма «Ликвидация». Многие качества этого человека можно найти в герое Машкова — Гоцмане. Скромен, полностью отдан работе, практически не думает о себе. В личном деле имеются два ходатайства его коллег по службе о получении разрешения на прописку в его коммунальной двухкомнатной квартире в 33 метра² внучки с мужем, которая там родилась и проживала в своё время 12 лет, а сейчас могла бы оказывать помощь ветерану, и о выделении материальной помощи уже 77-летнему полковнику запаса для лечения жены (1990 г.). Так что гроза бандитов немного для себя наработал. В Одессе живёт его пожилой сын Анатолий Курлянд, а также двоюродный внук и двоюродная правнучка. Остальные его родственники сегодня живут в Америке и в Израиле. Сын оперативника так высказался о воплощении Машковым его отца:

Образ замначальника уголовного розыска Одессы полностью исказили. Машков не похож на отца, который был ещё добрее. А вот внешностью вроде похож. Жаль, что во время съемок со мной не советовались. Это разочарование сказалось даже на моем здоровье. Я же сердечник… Но приятно, что об отце сняли фильм. Он заслужил, отдав работе в органах. Все его уважали и боялись, бандиты в том числе. Отец ушел на пенсию в 63 года. Был награждён орденом Красной звезды.

Виктор Павлов

Виктор Павлов, с апреля 1944 года возглавлял отдел по борьбе с бандитизмом УНКВД Одесской области. О том, как он боролся с бандитизмом в Ингушетии, не только легенды ходят, но имеются также и публикации в журналах. Именно он ликвидировал деятельность банды, члены которой, одетые в полувоенную форму, вооруженные, на машине марки «Додж» нападали на колхозников по Овидиопольской трассе, ехавших на рынок. Бандиты избивали крестьян, отнимали у них продукты, вещи, деньги, грузили на свою машину, потерпевших укладывали на землю, а если кто поднимал хоть голову — стреляли на месте. Такие же налеты они совершали и на других дорогах — при выезде на Березовку, Тирасполь, Николаев. Павлову удалось выяснить, что главарь бандитов по кличке «Батя», блондин высокого роста, средних лет, умеющий виртуозно водить автомобиль, судимый ещё до войны, и приговорённый к высшей мере наказания. В его банде были дезертиры, бывшие полицаи. Оружие приобретали ещё у немцев. Воевали не против «наших» за немцев, а против всех за «красивую жизнь» (герой Пореченкова «Академик» говорит примерно так: «Ты думаешь, я немцев люблю? Я ва́с ненавижу!») Эта вооруженная банда из 16 человек была обезврежена и все приговорены к высшей мере наказания (смертная казнь тогда ещё не была отменена). Вспоминает Василий Давиденко:

Виктор Павлов хорошо себя показал в борьбе против банды из 16 человек, которая нападала на колхозников. Орудовали она, как правило, на Овидиопольском шоссе. Именно Павлов вычислил главаря по кличке «Батя».

Янкель Флиг

Израильский журналист Леонид Левин установил, что после обсуждения прототипа сериала «Ликвидация» на Совете ветеранов войны и одесской милиции было решено, что таким «безбашенным» и смелым человеком как Гоцман мог быть, в первую очередь Янкель Флиг (1920—2006). Левин отыскал сына храброго ветерана, и вот что он поведал ему. По окончании школы в 1938 году Я. Ш. Флиг поступил в Одесское пехотное училище, однако, в связи с начавшейся войной, обучение в училище было приостановлено — курсанты были брошены на защиту Одессы. Несмотря на ситуацию, сложившуюся на фронте, училище было эвакуировано в город Уральск. Получив звание лейтенанта, Янкель (Яков) Флиг попал в дивизию, сражавшуюся под Москвой. Лейтенант Флиг был назначен командиром взвода конной разведки полка, где отличился практически сразу. Огнём противника была уничтожена значительная часть конной тяги орудий. Перед командиром конной разведки была поставлена задача увести лошадей у немцев. Задача была блестяще выполнена. Через некоторое время, в ходе одного из боев, Яков получил первое ранение в голову и был эвакуирован в госпиталь. После выписки из госпиталя вернулся в свою дивизию и был назначен командиром роты автоматчиков. Командиров с боевым опытом требовалось все больше, и лейтенанта Флига направляют на известные в те годы офицерские курсы «Выстрел», в Солнечногорске. По окончании курсов, одновременно с присвоением звания «старший лейтенант», Янкель Флиг отправляется на Белорусский фронт и назначается командиром 2-го стрелкового батальона в 1093-м стрелковом полку 324-й дивизии. Линия фронта постепенно приближалась к Восточной Пруссии, и в ходе штурма города-крепости Осовца, начавшегося в ночь на 13 августа 1944 года, старший лейтенант Флиг получил очередное, но уже тяжёлое ранение, и был вновь эвакуирован в госпиталь. После шести полученных во время войны ранений и через полгода лечения в госпитале Яков Флиг был признан инвалидом войны. Тем не менее, он добился того, чтобы его перевели для дальнейшей службы во внутренние войска. Служил помощником начальника разведки 386-го стрелкового полка внутренних войск НКВД, вскоре был назначен комендантом румынского города Рымникул-Сирет. После завершения Войны, в сентябре 1945 года Яков Флиг возвращается в Одессу. Однако никого из близких и родных ему людей в живых уже не было — все они во время оккупации попали в гетто и были уничтожены. В феврале 1946 года по состоянию здоровья старший лейтенант Флиг был уволен из армии, однако фронтовой опыт боевого офицера пригодился и в мирной жизни. В послевоенные годы в Одессе ожила одна из самых острых проблем — бандитизм. Милиция собственными силами не могла справиться с разгулом криминала. Было принято решение о создании специального отряда по борьбе с бандитизмом, состоявшего из демобилизованных военнослужащих. В отряде была создана конная группа, командовать которой был приглашён Яков Флиг, одновременно назначенный заместителем командира отряда. Вскоре бандиты на себе почувствовали боевую выучку фронтовиков. На фронтовой шинели и казачьей кубанке Якова тоже появились новые дыры от пуль. К моменту выхода в запас Я. Ш. Флиг заочно закончил кооперативный техникум и начал работать инженером по транспорту в управлении торговли. В 1991 году Флиг с семьей репатриировались в Израиль. Обосновавшись в г. Беэр-Шеве, не привыкший жить без дела, Янкель Шлемович до конца дней своих активно работал в Совете инвалидов войны с нацизмом.За штурм города-крепости Осовец награждён орденом Алексанра Невского.

Артём Кузьменко и оперативник Франк

Некоторые старожилы Одессы предполагают, что были и другие «гоцманы»: Артём Кузьменко, заместитель начальника Управления НКВД по Одесской области, оперативник Франк. Отчество «Маркович» было у Артёма Кузьменко, заместителя начальника Управления НКВД по Одесской области, а вот с фамилией Гоцман одесситы не вспомнили никого. Однако, по решительности, ухваткам и умению знать и разговаривать с одесскими бандитами вспоминали оперативника по фамилии Франк. Возможно, его черты характера и поведения легли в основу образа Гоцмана..

Давид Гоцман

Известный в Одессе писатель-детективист, автор «Большого полутолкового словаря одесского языка» Валерий Смирнов убежден в обратном:

Да знал я Давида Гоцмана! Когда я был маленьким, он приходил к нам домой к моему отцу, они были приятелями. Когда вырос, то узнал от отца, что он уехал в Канаду и там последние годы свой жизни провел! И вообще его жену звали не Норой, как в фильме, а Ривой.

Тем не менее, родственников Давида Гоцмана, о котором рассказывал Смирнов, отыскать не удалось.

Реакция властей после показа сериала

Экс-глава МВД Украины Юрий Луценко, после просмотра сериала «Ликвидация», принял решение установить в Одессе памятник Гоцману. Приехав с визитом в Одессу, министр заявил, что перед зданием Одесской областной милиции необходимо поставить памятник Давиду Гоцману. Сериал шел на Украине и пользовался успехом у одесситов. Поэтому идея поставить памятник вызвала искреннюю поддержку. Но тут возникла проблема: какое лицо должно быть у памятника — Владимира Машкова или Давида Курлянда?. Над памятником трудился киевский скульптор Александр Токарев, который категорически утверждает: в своей работе старательно уходил от какого бы то ни было сходства с киношным подполковником Давидом Гоцманом и вообще с сериалом. «Памятник Гоцману» открыли в День милиции 11 декабря 2008 г., у здания ГУ МВД Украины в Одесской области на улице Еврейской, 12. Бронзовую фигуру в погонах подполковника, с лицом реального Давида Курлянда, в городе окрестили памятником Давиду Гоцману. Церемония открытия проходила под мелодии из «Ликвидации».

Источники

Премия «Золотой орёл» за лучшую мужскую роль на телевидении (2008)
Предыдущая призовая роль (2007): Олег Иванович Марусев Ан. Краско (фильм «Частный заказ»)	Давид Гоцман Вл. Машков (телесериал «Ликвидация»)	Следующая призовая роль (2009): Алёша Карамазов Ал. Голубев (телесериал «Братья Карамазовы»)

Отрывок, характеризующий Давид Гоцман

– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
– Mais on dit qu'il est aveugle, mon prince? [Но говорят, он слеп?] – сказал он, напоминая князю Василью его же слова.
– Allez donc, il y voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте.] – сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с покашливанием, которым он разрешал все трудности. – Allez, il y voit assez, – повторил он. – И чему я рад, – продолжал он, – это то, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем, – власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, – заключил он с победоносной улыбкой.
– Дай бог, дай бог, – сказала Анна Павловна. L'homme de beaucoup de merite, еще новичок в придворном обществе, желая польстить Анне Павловне, выгораживая ее прежнее мнение из этого суждения, сказал.
– Говорят, что государь неохотно передал эту власть Кутузову. On dit qu'il rougit comme une demoiselle a laquelle on lirait Joconde, en lui disant: «Le souverain et la patrie vous decernent cet honneur». [Говорят, что он покраснел, как барышня, которой бы прочли Жоконду, в то время как говорил ему: «Государь и отечество награждают вас этой честью».]
– Peut etre que la c?ur n'etait pas de la partie, [Может быть, сердце не вполне участвовало,] – сказала Анна Павловна.
– О нет, нет, – горячо заступился князь Василий. Теперь уже он не мог никому уступить Кутузова. По мнению князя Василья, не только Кутузов был сам хорош, но и все обожали его. – Нет, это не может быть, потому что государь так умел прежде ценить его, – сказал он.
– Дай бог только, чтобы князь Кутузов, – сказала Анпа Павловна, – взял действительную власть и не позволял бы никому вставлять себе палки в колеса – des batons dans les roues.
Князь Василий тотчас понял, кто был этот никому. Он шепотом сказал:
– Я верно знаю, что Кутузов, как непременное условие, выговорил, чтобы наследник цесаревич не был при армии: Vous savez ce qu'il a dit a l'Empereur? [Вы знаете, что он сказал государю?] – И князь Василий повторил слова, будто бы сказанные Кутузовым государю: «Я не могу наказать его, ежели он сделает дурно, и наградить, ежели он сделает хорошо». О! это умнейший человек, князь Кутузов, et quel caractere. Oh je le connais de longue date. [и какой характер. О, я его давно знаю.]
– Говорят даже, – сказал l'homme de beaucoup de merite, не имевший еще придворного такта, – что светлейший непременным условием поставил, чтобы сам государь не приезжал к армии.
Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.


В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева Займища; но выходило, что по бесчисленному столкновению обстоятельств до Бородина, в ста двадцати верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.