Диодор Тарсийский

Диодор Тарсийский
Рождение	неизвестно Антиохия
Смерть	390(0390) Тарс
Почитается	Ассирийская церковь Востока
В лике	святителя

Диодо́р Тарси́йский (греч. Διόδωρος ο Ταρσεύς)— христианский богослов IV века, святой Ассирийской церкви Востока и один из её «трех греческих учителей». Богословие Диодора, как и большинства теологов того времени, касается многих сторон христианской жизни. В частности, Диодор известен как реформатор монашества, апологет христианства, защищавший его от антихристианской политики Юлиана Отступника, и экзегет, написавший толкования почти на все книги Библии.

Биография

Диодор родился в знатной семье — видимо, языческих жрецов громовержца Зевса судя по его имени и обвинению лично знавшего его Юлиана Отступника в измене языческим богам, если бы не это обвинение, имя можно было объяснить тем, что стоики, в том числе, атеисты и христиане, называли Логос Зевсом — возможно, в пригороде Антиохии. Получив классическое философское образование в школе в Афинах (возможно, он учился вместе с Василием Великим, Григорием Богословом и Юлианом Отступником) он очень скоро после окончания образования принял монашество или вначале вступил в полумонашеское братство мирян, действовавшее по обычаю Церкви Востока, так как в Антиохии было много христианских беженцев из Ирана. Богословие Диодору преподавал Евсевий Эмесский. Во времена правления Юлиана Отступника Диодор пишет ряд сочинений и философских трактатов, направленных против попыток восстановления язычества в империи. Будучи последовательным защитником Никейского вероопределения, Диодор не подчинился арианскому епископу Леонтию и вместе со своим другом Флавианом (который станет позднее епископом Антиохии по рекомендации Диодора) поддерживал Православие вне антиохийских стен. Есть сведения, что именно в службах того времени в пригородах Антиохии появилось антифонное пение, позднее широко распространившееся в Церкви. В Антиохии Диодору покровительствовал патриарх Мелетий, вначале умеренный поздний полуарианин, противник и ариан, и крайностей поздних ариан, получивший затем решительную поддержку никейского крыла Церкви. В 361 году в Антиохии после низложения Мелетия были одновременно два арианских епископа и два никейских. Одним из никейских епископов стал низложенный арианами Мелетий, и он рукоположил Диодора в священники. Диодор был последовательным сторонником не только никейского единосущия, но и Мелетия, и активно занимался организационной деятельностью в Антиохии.

Так, во время своего священства Диодор основал монастырь и катехизационную школу близ Антиохии. Именно благодаря этой школе Диодор стал наставником как богослова и литургиста Феодора Мопсуестийского (спорного в своей христологии), так и несомненно православного блестящего проповедника святителя Иоанна Златоуста, будущего архиепископа Константинополя. Христология и экзегетика школы Диодора получат развитие и несколько трансформируются в Антиохийской школе богословия. Однако осужденный на Эфесском соборе 431 года Несторий доведёт до крайности христологическое богословие ученика Диодора Феодора Мопсуестийского.

В 372 году Диодор был изгнан императором-арианином Валентом и эмигрировал в Армению. Диодор возвращается из изгнания после смерти Валента в 378 году, и его друг Василий Великий, архиепископ Кесарийский, рукополагает Диодора в епископы. Как последовательный «никеец», Диодор становится епископом Тарса — родного города апостола Павла.

Богословие Диодора

В качестве епископа Тарса, Диодор продолжал активно выступать как против арианства, так и против аполлинаризма, отстаивая утверждение, что Иисус Христос был вполне Бог и вполне человек. Диодор играл ключевую роль в Поместном Антиохийском соборе 379 года, был одним из участников Второго Вселенского собора в Константинополе в 381 году. После смерти своего наставника Мелетия Диодор рекомендовал своего друга Флавиана в качестве его преемника.

Несмотря на то, что Второй Вселенский собор внёс Диодора в список отцов собора, а Феодосий I Великий назвал Диодора «борцом за веру», христология Диодора была впоследствии осуждена миафизитскими и халкидонитскими церквями, равно претендующими на преемство богословия Кирилла Александрийского. Это связано с тем, что для времён Феодосия было важно отстаивать никейское определение, в то время как впоследствии более остро стал вопрос о соотношении двух природ во Христе. Кирилл Александрийский крайне резко осуждал взгляды Диодора по этому поводу. Основываясь на евангельском образе Христа, практичный и трезвомыслящий противник аллегорий Диодор утверждал несмешение Божественной и человеческой природы. Специфику христологии Диодора теперь трудно восстановить, так как сохранившиеся его работы полностью слиты с текстом многочисленных комментаторов; по большей части, о ней можно судить из более поздних работ его учеников и сторонников антиохийской школы. Предположительно, Диодор считал, что Бог Слово вселился в отдельного человека Иисуса, Божество обитало в Христе не по существу, а ипостасно; не природно, а морально, так сказать, соприкоснувшись с человечеством. Свт. Кирилл Александрийский написал сочинения «Против Диодора и Феодора» (431—438) в 3 кн. (1-я была посвящена Диодору), сохранившееся во фрагментах, а также послания о них, извещающие императора и патриарха Константинопольского свт. Прокла. Сочинение свт. Кирилла против Диодора и Феодора встретило резкую критику со стороны блаженного Феодорита Кирского. В «Апологии в пользу Диодора и Феодора, поборников благочестия» он по пунктам разбирает доводы свт. Кирилла, настаивая на полной православности Диодора. Блж. Феодорит указывал на то, что свт. Кирилл неточно цитирует сочинения Диодора и не всегда использует подлинные его произведения, искажает его взгляды и перетолковывает их ради удобства полемики. В написанных вскоре после появления сочинения блж. Феодорита посланиях к Проклу и Иоанну Антиохийскому свт. Кирилл Александрийский высказал мысль о необходимости снисходительного отношения к умершим в мире и согласии с Церковью Диодору и Феодору. Вероятно, не без влияния свт. Кирилла новый указ императора прекращал споры о Феодоре, а вместе с ним и о Диодоре. В конечном счёте, через многие годы после своей смерти, Диодор стал восприниматься принявшими Эфесский собор как предтеча несторианства, хотя лично осуждён был только на Разбойничьем Эфесском соборе монофизитов во главе с племянником Кирилла Диоскором. Напротив, для Церкви Востока Диодор стал главным из греческих учителей и одним из главных учителей в целом, и она ошибочно считала, что Диодор Тарсийский осуждён западной церковью (православными и католиками), хотя поддерживавший богословский диалог с Церковью Востока и стремившийся к единству с ней император Юстиниан I и Пятый Вселенский Собор осудили только учение об апокатастасисе без упоминания Диодора Тарсийского и Григория Нисского. В частности, через Диодора, а не через разделявшего это мнение Григория Нисского, мнение об апокатастасисе (всеобщем спасении в конце времен) попало в труды Исаака Сирина.

Литература

• Диодор, епископ тарский // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Диодор Тарсийский

– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.