Иларий Пиктавийский

Иларий Пиктавийский

«Хиротония св. Илария», миниатюра XIV века

Святой Иларий Пиктавийский (лат. Hilarius Pictaviensis, ок. 315—367) — епископ и учитель церкви, выдающийся западный теолог. За свою твердую позицию в борьбе с арианской ересью, отрицавшей божественность Христа, получил прозвище «Афанасий Запада».

По свидетельству св. Иеронима, родился в Пуатье (лат. Pictavium) во втором десятилетии IV в. Происходя из знатного рода, получил классическое образование и посвятил ранние годы жизни изучению философии. Стремление постичь смысл жизни побудило его обратиться к Новому Завету. По преданию, в тот момент, когда он читал пролог Евангелия от Иоанна, где излагалось учение о божественном Слове-Логосе, на него снизошел небесный свет, что подвигло его к крещению.

Около 350 Иларий был избран епископом его родного города, хотя он был к тому моменту уже женат и имел дочь Абру. Иларий не принял участия в Арелатском (353) и Медиоланском (355) соборах, подтвердивших низложение св. Афанасия Александрийского, однако активно занялся организацией оппозиции гальских епископов по отношению к Сатурнину, арианствующему епископу Арля, за что был сослан Констанцием в Малую Азию как политический смутьян.

В период ссылки (356—359) Иларий написал своё главное богословское сочинение, трактат «О Троице» (De Trinitate), посвященный доказательству божественности Сына. Интересно, что в другом важном сочинении, «О соборах» (De synodis), Иларий рассказывает о том, что лишь перед самой ссылкой он впервые познакомился с Никейским Символом веры. В трактате «О Троице» высказана мысль о том, что различие между правоверным и еретическим вероучением иногда может оказаться разным пониманием терминов, а не действительным разномыслием.

О либеральности его взглядов свидетельствует тот успех, которого Иларий достиг в установлении контактов с различными религиозными партиями на Востоке. В то же время Иларий осудил как «святотатство» декларацию крайних ариан, принявших т. н. 2-ю Сирмийскую формулу (357), согласно которой Сын «не подобен» Отцу. На Селевкийском соборе (359) он приветствовал победу умеренной партии во главе с епископом Василием Анкирским и одобрил принятие Антиохийского Символа веры, который мог стать гарантом правоверия Восточной церкви.

В начале 360 г. Иларий обратился к императору с просьбой разрешить ему встретиться в публичном диспуте с Сатурнином Арльским и принять участие в новом Константинопольском соборе («К Констанцию Августу», книга вторая), однако на обе просьбы получил отказ, после чего выступил с открытым обличением Констанция («Против Констанция Августа»). Тем не менее в 361 Иларию было дозволено возвратиться в Галлию, где он возобновил свою борьбу с Сатурнином, в результате чего последний был вновь осужден на Парижском соборе (361).

С этого момента арианство утратило свои позиции в Галлии, и Иларий попытался убедить императора Юлиана отправить в ссылку арианина Авксентия, епископа Медиоланского, однако, терпимо относившийся к арианам языческий император отказался это сделать. Иларий скончался, вероятно, 13 января 367 г. Папа Пий IX провозгласил его учителем церкви 13 мая 1851 г.

Переводы

• [hesychia.narod.ru/hilarius_homil_ps_130.htm Беседа на псалом 130]
• [www.ccel.org/ccel/schaff/npnf209.titlepage.html Английский перевод (Vol. IX)]
• Памятники средневековой латинской литературы IV-VII вв. М.: Наследие. 1998. С. 19-35.

Литература

• Орлов А. П. Тринитарные воззрения Илария Пиктавийского. Сергиев Посад, 1908.
• Орлов А. П. Христология Илария Пиктавийского в связи с обзором христологических учений II—IV вв. Сергиев Посад, 1909.

Отрывок, характеризующий Иларий Пиктавийский

– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.