Ивашко, Владимир Антонович

Владимир Антонович Ивашко<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Исполняющий обязанности Генерального секретаря ЦК КПСС
24 августа — 6 ноября 1991 года
Предшественник:	Михаил Сергеевич Горбачёв (как Генеральный секретарь ЦК КПСС)
Преемник:	партия запрещена
Заместитель Генерального секретаря ЦК КПСС
11 июля 1990 года — 6 ноября 1991 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	партия запрещена
Первый Секретарь ЦК Коммунистической Партии Украинской ССР
28 сентября 1989 года — 22 июня 1990 года
Предшественник:	Владимир Васильевич Щербицкий
Преемник:	Станислав Иванович Гуренко
Председатель Верховного Совета Украинской ССР
4 июня — 9 июля 1990 года
Предшественник:	Шевченко, Валентина Семёновна как Председатель Президиума Верховного Совета УССР Костюк, Платон Григорьевич как Председатель Верховного Совета УССР
Преемник:	Плющ, Иван Степанович (и.о.); Леонид Макарович Кравчук
Первый секретарь Днепропетровского обкома КПСС
20 апреля 1987 года — 14 декабря 1988 года
Предшественник:	Бойко, Виктор Григорьевич
Преемник:	Задоя, Николай Кузьмич
Рождение:	28 октября 1932(1932-10-28) Полтава, Украинская ССР, СССР
Смерть:	13 ноября 1994(1994-11-13) (62 года) Москва, Россия
Партия:	КПУ ↔ КПСС
Учёная степень:	кандидат экономических наук
Учёное звание:	доцент
Награды:

Влади́мир Анто́нович Ива́шко (28 октября 1932, Полтава, — 13 ноября 1994, Москва) — советский партийный и государственный деятель, первый и единственный заместитель Генерального секретаря ЦК КПСС (1990—1991), исполняющий обязанности Генерального секретаря ЦК КПСС после отставки М. С. Горбачёва и до запрета партии.

Биография

Окончил Харьковский горный институт (ХГИ), кандидат экономических наук, доцент; работал ассистентом кафедры ХГИ, в 1962—1973 — преподавал в вузах.

Член КПСС с 1960 года.

С 1973 года — на партийной работе: заведующий отделом, секретарь Харьковского обкома Коммунистической партии Украинской ССР, секретарь ЦК КП УССР. В 1987 году стал первым секретарём Днепропетровского обкома КП УССР. В 1988 году вернулся в Киев, в ЦК КП УССР, был избран вторым секретарём ЦК КП УССР, в сентябре 1989 года — первым секретарём (вместо ушедшего в отставку В. В. Щербицкого).

Член ЦК КПСС в апреле 1989 — августе 1991 годов (кандидат с 1986). Член Политбюро ЦК КПСС (9 декабря 1989 — 23 августа 1991 годов).

На парламентских выборах в марте 1990 года баллотировался на пост депутата Верховной рады Украины от Дарницкого (№ 6) избирательного округа. Одержал победу в первом туре, не набрав, однако, более 50 % голосов. Был избран депутатом во втором туре (52,91 % голосов).

4 июня 1990 года стал председателем Верховного Совета УССР. Однако в июне 1990 года не был переизбран первым секретарём ЦК КПУ (его преемником стал С. И. Гуренко).

Избран председателем редакционной комиссии XXVIII съезда КПСС. Через две недели избран заместителем Генерального секретаря ЦК КПСС (эта должность была введена впервые), одновременно отказавшись от поста Председателя ВС УССР .

Август 1991

4 августа

4 августа 1991 года президент СССР и генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев отбыл на отдых в Крым. По партийной линии вместо себя он оставил секретаря ЦК Олега Шенина, поскольку Ивашко был болен и готовился к операции.

19 августа

Начало выступления ГКЧП застало Ивашко в подмосковном санатории в тридцати километрах от Москвы, где он находился уже более двух недель после операции. Узнав, что в Секретариате ЦК КПСС идут разговоры о созыве пленума 20 августа, Ивашко понял, что сам факт созыва пленума без Генерального секретаря означал бы своего рода «переворот» в партии, и не допустил его созыва.

19 августа 1991 года заседание Секретариата (в неполном составе) провёл Олег Шенин. Он же направил от имени Секретариата шифрограмму первым секретарям ЦК компартий союзных республик, рескомов, крайкомов и обкомов партии, в которой приказал им принять меры участия коммунистов в содействии ГКЧП. Подпись: «Секретариат ЦК КПСС». Текст шифрограммы на Секретариате не голосовался. Решение о её направлении фактически было принято одним Шениным. Позже Ивашко комментировал так: этот документ не должен был подписываться Секретариатом ЦК. По регламенту документы Секретариата ЦК имели право выходить в свет только после подписи одного из двух лиц: Горбачёва или Ивашко. Ни тот, ни другой его не подписывали. У Ивашко нет сомнений, что его намеренно держали в неведении.

20 августа

Ни 19, ни 20 августа никто из членов ГКЧП Ивашко не звонил. Не звонил им и он.

20 августа поздно вечером к Ивашко в санаторий приехал секретарь ЦК Александр Дзасохов, и они вместе решили выпустить в эфир короткое сообщение Секретариата о том, что заместитель Генерального секретаря ЦК КПСС В. А. Ивашко поставил вопрос о встрече с Генеральным секретарем ЦК КПСС М. С. Горбачёвым.

21 августа

Утром 21 августа, когда стало ясно, что ГКЧП потерпел крах (министр обороны СССР Язов принял решение о выводе войск из Москвы), в Москву приехал Ивашко. В здании ЦК он появился в 10 часов утра.

В присутствии секретарей ЦК Ивашко позвонил вице-президенту СССР Геннадию Янаеву. Это был их первый и единственный разговор. Ивашко объяснил Янаеву, что есть делегация в составе Е. С. Строева, А. С. Дзасохова и Ивашко, которой должна быть предоставлена возможность встречи с Горбачёвым и выделен самолёт для полёта в Крым. Янаев сказал, что ответить сразу не может, ему надо посоветоваться. Они сидели, ждали. Ни разрешения на полёт, ни самолёта им так и не дали, но часа через полтора-два позвонили и сказали: один человек может полететь, будет идти самолёт с представителями ГКЧП, этой возможностью можно воспользоваться.

Ивашко вылетел из Внуково на самолёте, где на борту были Язов, председатель Верховного Совета СССР Лукьянов и другие сторонники ГКЧП. Самолёт взлетел в 14:18 и приземлился в 16:08 в районе Фороса.

В 18:00 в Москве, в гостинице «Октябрьская», секретари ЦК провели пресс-конференцию по поводу заявления Секретариата ЦК КПСС в связи с действиями ГКЧП. В заявлении Секретариат выступил за срочное проведение Пленума с непременным участием Генерального секретаря, призвал проявлять выдержку и спокойствие, не допускать сбоев в трудовом ритме и особое внимание уделять завершению уборки урожая, подготовке к зиме. Текст заявления был ранее обсуждён всеми секретарями ЦК в кабинете Ивашко.

22 августа

В 02:00 22 августа Горбачёв на самолёте российской делегации возвратился в Москву. Вместе с ним на этом самолёте прилетел Ивашко.

В середине дня 22 августа В. А. Ивашко подписал заявление Секретариата ЦК КПСС, в которой вся ответственность за произошедшее возложена на отдельных членов ЦК КПСС, которые действовали «втайне от руководства партии». Говорится об участии ряда членов ЦК в действиях, связанных с попыткой государственного переворота. В заявлении также содержалось обращение в ЦКК КПСС с предложением рассмотреть вопрос об их ответственности.

Постановлением Секретариата ЦК КПСС от 22 августа 1991 рекомендации шифрограммы от 19 августа 1991 признаны недействительными. В тот же день был арестован секретарь ЦК Олег Шенин.

После обеда в ЦК на Старой площади состоялись отдельческие партсобрания. Звучали требования отставки Секретариата в полном составе.

После августа 1991 года

Осенью 1991 года года вслед за Горбачёвым Ивашко воспрепятствовал проведению Пленума ЦК КПСС, на чём настаивала большая группа членов ЦК.

17 октября в «Независимой газете» опубликовали интервью с В. А. Ивашко, где он комментировал события 19—21 августа.

В Конституционным суде с мая по ноябрь 1992 года рассматривалось «Дело КПСС», где одним из представителей стороны, отстаивающей интересы КПСС, был бывший заместитель Генерального секретаря ЦК КПСС В. А. Ивашко.

С 1992 года на пенсии.

Умер 13 ноября 1994 года в Москве. Похоронен в Харькове на втором кладбище.

Отрывок, характеризующий Ивашко, Владимир Антонович

– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.