Ртуть (роман)

Ртуть
Quicksilver
Обложка первого американского издания
Жанр:	Исторический роман
Автор:	Нил Стивенсон
Язык оригинала:	английский
Дата первой публикации:	23 сентября 2003 года
Издательство:	William Morrowimprint
Следующее:	Смешенье

«Ртуть» (англ. Quicksilver) — исторический роман с элементами фантастики Нила Стивенсона, опубликованный в 2003 году. Является первым томом «Барочного цикла», остальные тома которого — «Смешенье» и «Система мира» — были изданы в 2004 году. Роман получил премию Артура Кларка и был номинирован на премию «Локус» в 2004 году. Книга разбита на три части: «Ртуть», «Король бродяг» и «Одалиска». В 2006 году каждая из них была выпущена отдельной книжкой в мягкой обложке, чтобы облегчить чтение 900-страничного произведения.

Действие книги в основном происходит в XVII веке в Англии, Франции и Объединённых провинциях, однако содержит отрывки, действие которых происходит в XVIII веке в Массачусетсе. Роман «Ртуть» написан в различных стилях повествования, например, в нём присутствуют театральные постановки и эпистолярный жанр, и содержит большое количество действующих лиц. В романе Стивенсон разместил события и исторические темы, важные для исторической науки, происходившие в тот период. Однако детали, такие как члены министерства КАБАЛЬ, исторического кабинета Карла II в Англии, были изменены, чтобы облегчить включение его вымышленных персонажей. В таком контексте Стивенсоном рассматриваются многие темы, которые пронизывают его другие работы, такие как теория познания и криптография.

Сюжет первой и третьей частей рассказывает о Даниеле Уотерхаузе, натурфилософе и друге молодого Исаака Ньютона, а также о его более поздних наблюдениях об английской политике и религии. Вторая книга посвящена бродяге Джеку Шафто («Король бродяг») и Элизе (бывшей пленнице турецкого гарема), тому, как они путешествуют через всю Европу, в конце концов приезжая в Голландию, где Элиза втягивается в торговлю и политику. Действие «Ртути» происходит в той же вымышленной вселенной, что и более ранний роман Стивенсона «Криптономикон», в котором потомки персонажей «Ртути» Шафто и Уотерхауза играют ключевую роль.

Сюжет

Ртуть

Первая часть романа представляет собой серию ретроспективных сцен из ранней жизни Даниеля Уотерхауза (датированных 1713 годом). Роман начинается приездом Еноха Роота в Бостон в октябре 1713 года, чтобы доставить письмо Даниелю Уотерхаузу. В письме Каролина, принцесса Бранденбург-Ансбахская, просит Даниеля вернуться в Лондон и помочь в примирении Исаака Ньютона и Готфрида Лейбница. После того, как Даниель решает вернуться и садится на голландский корабль, чтобы пересечь Атлантику, повествование возвращается к моменту, когда Даниель впервые встретил Ньютона. Далее роман описывает жизнь Даниеля между 1661 и 1673 годами.

Учась в Тринити-колледже, в Кембридже, Даниель становится товарищем Ньютона и заботится, чтобы тот не навредил своему здоровью во время экспериментов. Однако чума 1665 года заставляет их разделиться: Ньютон возвращается в семейное поместье, а Даниель в Лондон. Быстро устав от пуританских речей своего отца Дрейка Уотерхауза, он решает посетить преподобного Джона Уилкинса и Роберта Гука в поместье Джона Комстока. Там Даниель участвует во многих экспериментах, включая изучение уменьшения силы тяжести с изменением высоты, переливание крови между собаками и попытки Уилкинса создать философский язык. Однако в какой-то момент Даниель начинает чувствовать отвращение к этим опытам и посещает Ньютона во время его экспериментов с цветами и белым светом. Они пытаются вернуться в Кембридж, но из-за чумы опять вынуждены его покинуть. Даниель возвращается к отцу, но его приход на окраины Лондона совпадает со вторым днём Великого лондонского пожара. Дрейк, охваченный религиозным пылом, умирает на крыше своего дома, когда король взрывает его, чтобы предотвратить дальнейшее распространение огня. Вскоре после смерти Дрейка Ньютон и Даниель возвращаются в Кембридж, где начинают читать лекции.

Далее сюжет переносится в 1713 год на борт корабля, везущего Даниеля через Атлантику. Корабль подвергается нападению пирата Эдварда Тича (Чёрная Борода). Сюжет переносится в прошлое, когда Даниель и Ньютон приезжают в Лондон, где Исаак попадает под покровительство Луи Ангсли, графа Апнорского, а Даниель становится секретарём Королевского общества вместо Генри Ольденбурга, которого король сажает в Тауэр из-за активной международной переписки. Во время своего пребывания в Лондоне Дэниель встречает ряд важных действующих лиц того времени. Он становится одним из наиболее выдающихся членов Королевского общества и заводит дружбу с его членами, участвующими в придворной жизни и политике. К 1672 году Даниель и Ньютон становятся членами совета Тринити-колледжа, где они строят алхимическую лабораторию, которую посещают другие заметные алхимики, в том числе Джон Локк и Роберт Бойль. Даниель убеждает Ньютона представить свою работу по исчислению в Королевском обществе.

В 1673 году Лейбниц приезжает в Лондон, где его встречает Даниель и служит его сопровождающим по городу, знакомя с важными членами британского общества. Вскоре Роджер Комсток становится покровителем Даниеля и просит того спроектировать ему особняк. Роджер знакомит его с актрисой Тесс, которая становится его любовницей. В конце книги повествование переносится обратно в 1713 год, когда корабль Даниеля атакуют несколько пиратских кораблей. Благодаря тригонометрическим расчётам Даниеля его кораблю удаётся избежать боя с пиратами и отправиться через Атлантический океан.

Король бродяг

Вторая часть романа, «Король бродяг», повествует о путешествиях Джека Шафто по прозвищу «Куцый Хер». Она начинается с рассказа о детстве Джека в трущобах Лондона, о его первых работах, включая ту, где он вместе с братом повисал на ногах людей, приговорённых к повешению, чтобы ускорить их смерть. Далее сюжет переносится в 1683 год, когда Джек путешествует по Европе и принимает участие в осаде Вены. Во время атаки на турок он освобождает Элизу, рабыню из султанского гарема, которую собирались убить янычары. Он также заполучает турецкого боевого коня, которого называет Турок, шёлковые ткани и страусиные перья. Джек и Элиза вдвоём уходят из лагеря победоносной европейской армии и путешествуют через Богемию в Пфальц. Чтобы продать страусиные перья по более высокой цене, они решают попасть на весеннюю ярмарку в Лейпциге. Джек и Элиза проводят зиму рядом с горячими источниками. Весной они приезжают на ярмарку, одевшись как знатная дама и её телохранитель, где встречают доктора Лейбница. Быстро продав шёлковые ткани с помощью Лейбница, они соглашаются поехать на его серебряные рудники в Гарцских горах.

По приезде на рудники Джек решает сходить в местный городок и найти там аптеку. Возвращаясь обратно, он заблуждается в лесу и принимает участие в языческом ритуале и охоте на ведьм. Он успешно убегает от преследователей через пещеру, соединяющуюся с рудниками Лейбница. Элиза и Джек едут в Амстердам, где Элиза быстро втягивается в торговлю. Джек, оставив Элизу, уезжает в Париж, чтобы продать страусиные перья и Турка. В Париже он встречает старого знакомого Сент Джорджа, профессионального крысолова, который помогает ему найти жильё. Живя в Париже, он несколько раз доставляет банковские новости в Марсель и обратно. Однако, когда он пытается продать Турка, его схватывают. По счастливой случайности там оказывается бывший работодатель Джека, Джон Черчилль, который спасает его от немедленной смерти. С помощью Черчилля Джек убегает из заточения. Во время своего побега он выезжает на Турке на маскарад в имении д’Аркашона, а его вид оказывается таким же, как и костюм короля Луи. С помощью крыс Сент Джорджа он вырывается на волю, попутно разрушив бальный зал и отрубив руку Этьену д’Аркашону. В ходе своего побега он узнает, что загадочный аристократ, похитивший Элизу с матерью, является герцогом д’Аркашоном.

В то же время Элиза всё больше втягивается в политическую жизнь Амстердама, помогая Ноту Боллструду и герцогу Монмутскому манипулировать торгами. Это вызывает панику на бирже, что даёт ей возможность получить прибыль. Французский посол в Амстердаме уговаривает Элизу отправиться в Версаль и снабжать его информацией о королевском дворе. После недолгих размышлений и разрыва с Джеком она соглашается. По пути в Париж её перехватывает Вильгельм Оранский и заставляет стать двойным агентом. В то же время Джек вместе с русским торговцем мехами и английским владельцем бара отправляется на корабле за рабами, которых он собирается купить за раковины каури. По пути корабль захватывают берберские пираты, и Джек становится рабом на галере.

Одалиска

Сюжет романа возвращается к Даниелю Уотерхаузу, который в 1685 году становится придворным Карла II из-за своей должности секретаря Королевского общества. Он предупреждает Джеймса II, герцога Йоркского, о скорой кончине его брата, после чего становится советником Джеймса II. Он по-прежнему глубоко связан с английским двором, обеспечивая прохождение нескольких законопроектов, которые снижают ограничения на нонконформистов, несмотря на поклёп в его сторону со стороны французского двора. Между тем Элиза становится гувернанткой двоих детей в Версале. Она привлекает внимание короля и становится торговым агентом французской знати. С её помощью французский двор при поддержке короля Людовика создаёт несколько тенденций на рынке, благодаря которым она получает большую прибыль. Её активное участие во французской придворной жизни приносит ей дворянский титул графини де ля Зёр.

Даниель и Элиза встречаются во время визита Уотерхауза в Голландию, куда он доставляет письма поддержки английской знати Вильгельму Оранскому. Во время встречи в доме Кристиана Гюйгенса он понимает важность Элизы. Там же он встречает Николя Фатио. Вскоре после этого Элиза и Фатио спасают Вильгельма Оранского от похищения, организованного французами. После возвращения в Лондон Даниеля арестовывает судья Джордж Джеффрис и сажает его в Тауэр. С помощью брата Джека Шафто, Боба, ему удаётся сбежать из тюрьмы.

После короткого возвращения в Версаль Элиза присоединяется к Елизавете Шарлотте Пфальцской в её имении, незадолго до начала вторжения французской армии в Пфальц. Элиза сообщает Вильгельму Оранскому о передислокации французских войск от границы с Голландией в связи с нападением на Пфальц, что позволяет тому использовать войска, расположенные в Испанских Нидерландах. Во время своей поездки через Пфальц Элиза беременеет от криптографа короля Луи, однако, по слухам, отец ребёнка Этьен д’Аркашон. В то же время Вильгельм с освободившимися войсками вторгается в Англию и принимает участие в Славной революции. Джеймс покидает Лондон, и Даниель обнаруживает его в баре. Понимая, что правление династии Стюартов закончилось, Даниель возвращается в Лондон и мстит Джеффрису, помогая поймать его для суда и последующей казни. Хотя он планирует отправиться в Массачусетс, его здоровье резко ухудшается в этот период из-за камней в мочевом пузыре. Королевское общество, его друзья и члены семьи очень обеспокоены этим, поэтому заманивают его хитростью в Бедлам, где Роберт Гук проводит операцию по удалению камней.

Персонажи

Основные персонажи

• Енох Роот — загадочный алхимик, который впервые появляется в начале книги.
• Даниель Уотерхауз — сын знаменитого пуританина Дрейка Уотерхауза, сосед по комнате Исаака Ньютона, друг Готфрида Лейбница и член Королевского общества.
• «Куцый Хер» Джек Шафто — английский бродяга, известный как «Король бродяг». Спас Элизу из турецкого гарема и стал врагом герцога д’Аркашона.
• Элиза — уроженка острова Йглм, бывшая рабыня, которая становится французской придворной дамой, инвестором, а также шпионом Вильгельма III Оранского и Готфрида Лейбница. Позже получает титулы графиня де ля Зёр от Людовика XIV и герцогиня Йглмская от Вильгельма Оранского.

Исторические персонажи

• Роберт Бойль — английский натурфилософ
• Каролина Бранденбург-Ансбахская — дочь Элеоноры, принцессы Саксен-Эйзенахской
• Джон Черчилль — бывший работодатель Джека и британский политик
• Николас Фатио — швейцарский математик
• Судья Джеффрис — Верховный судья, а затем и Лорд-канцлер
• Роберт Гук — английский натурфилософ и биолог
• Христиан Гюйгенс — континентальный натурфилософ
• Готфрид Лейбниц — немецкий натурфилософ, создатель дифференциального и интегрального исчисления
• Людовик XIV — король Франции
• Исаак Ньютон — английский натурфилософ и алхимик
• Генри Ольденбург — член-учредитель и секретарь Лондонского королевского общества
• Бонавантюр Россиньол — французский криптограф
• Джеймс Скотт, 1-й герцог Монмут — незаконнорождённый сын Карла II
• Яков Стюарт — как герцог Йоркский и Яков II Стюарт, король Англии
• Эдвард Тич как Чёрная борода
• Джон Уилкинс — епископ Честерский, член-учредитель Лондонского королевского общества и сторонник религиозной толерантности в Британии
• Вильгельм III Английский как Вильгельм, принц Оранский

История создания

Во время написания Стивенсоном «Криптономикона» он читал книгу Джорджа Дайсона «Darwin Amongst the Machines». Эта книга породила в нём интерес к вычислительным машинам Готфрида Лейбница, вражде между Лейбницем и Ньютоном, работе Ньютона в королевском казначействе и вдохновила на написание книги об этом периоде. Первоначально он планировал включить её в «Криптономикон», но позже решил использовать эти материалы как основу нового романа «Ртуть» — первой книги «Барочного цикла». Чтобы не запутаться в большом количестве персонажей, Стивенсон использовал специальную систему записных книжек, куда он записывал сюжетные ходы и материалы, обнаруженные в процессе работы.

Историчность

В романе «Ртуть» Стивенсон поместил предков персонажей «Криптономикона» в эпоху Просвещения вместе с историческими личностями эпохи Реставрации и Просвещения. Среди персонажей присутствуют наиболее выдающиеся натурфилософы, математики и учёные, а также политики того времени. В интервью Стивенсон объяснял, что он намеренно поместил в роман как исторические, так и выдуманные личности, как подлинных представителей исторических классов, таких как бродяг в лице Джека и рабов в лице Элизы. При создании персонажей он изучил наиболее авторитетные труды о той эпохе.

Стивенсон хорошо изучил эпоху Просвещения. В ходе своих исследований он отметил исторические несоответствия в отношении персонажей того периода, который он рассматривал. Наиболее ярким из них было обожествление Ньютона, Лока и Бойля и их научных методов учёными эпохи Просвещения и Викторианской эпохи. Из своих исследований он сделал вывод, что Просвещение в основном «является противоречивой эпохой, поскольку, хотя она и привела к расцвету науки и политических свобод и многих других хороших вещей в том же духе, можно также утверждать, что она сыграла свою роль во французской революции и в некоторых негативных событиях того времени». Изображение запутанной и неопределённой эпохи развивается на протяжении всей книги.

Некоторые критики отмечают, что Стивенсон иногда заходит слишком далеко в попытках донести своё понимание этой эпохи, сильно вдаваясь в подробности и описывая множество мелких деталей. Ник Хастед, обозреватель ежедневной британской газеты Индепе́ндент, написал, что в его исследованиях «описание Лондона эпохи Реставрации кажется тяжёлым, а интеллектуальные дискурсы между Ньютоном и его современниками — чересчур сухими». Несмотря на тщательное описание эпохи, Стивенсон свободно обращается с фактами в изображении эпохи Просвещения. Как главные, так и второстепенные выдуманные персонажи становятся выдающимися членами общества, дают советы наиболее влиятельным людям той эпохи и влияют на все сферы общества: от политики до экономики и науки. Например, он заново заселяет Министерство КАБАЛЬ выдуманными персонажами.

Жанр

«Ртуть» написана в жанре исторической фантастики с элементами фэнтези и научной фантастики. Марк Сандерсон из Daily Telegraph и Стив Пул из The Guardian описывают «Ртуть» как роман плутовского жанра, распространённого в XVII и XVIII веках в Европе. Текст пронизывает юмор, как в ситуациях, так и в языке повествования, что имитирует плутовской стиль.

Повествование часто содержит длительные отступления. Эти отступления отслеживают множество событий и вопросов, связанных с историей, философией и научными проблемами. В качестве примера газета USA Today привела длину обсуждения ньютоновского интереса к природе гравитации. Автор использует как повествование от первого, так и от третьего лица, а также использует несколько методов написания, как знакомых современным читателям, так и популярных в начале Нового времени. Эти методы включают в себя письма, драму, криптографические сообщения, родословные и «более интересные сноски, чем во многих научных работах».

В романе Стивенсон часто использует построение предложений и правописания как в XVII веке. В основном это проявляется в использовании курсива и прописных букв. В романе встречаются как анахронизмы, так и адаптации современных понятий к той эпохе. Например, он использует выражение «canal rage» как аллюзию на современное понятие «road rage» (рус. агрессивное поведение на дороге). Стивенсон решил полностью не адаптировать язык того времени, вместо этого он позволил такому языку войти в его письменный, когда это было необходимо, часто обращаясь к современному английскому для идей, знакомых современным читателям. Стивенсон сказал: «Я никогда не пытался поддерживать иллюзию того, что я буду писать о том, что не оставило следов в 20-м или 21-м».

Главные темы

В 2003 году в интервью журналу Newsweek Стивенсон сказал, что верит в то, что «научная фантастика…это фантастика, где идеи играют важную роль». В «Ртути» важную роль играет эпоха Возрождения. Поместив читателя среди мира идей, которые изменяют ход науки, Стивенсон исследует развитие научного метода. Одна из тем, которую он исследует в «Ртути», — развитие математических наук, которые, в свою очередь, приводят к важным приложениям. Так, теория двоичного исчисления Лейбница стала основой компьютеров. Возвращаясь к своим киберпанковским корням, он обращает внимание на то, как информация и идеи распространяются в обществе. Для создания исторического фона в «Ртути» сплетены философия, дворцовые интриги, экономика, войны, чума и природные катастрофы конца XVII — начала XVIII века. С одной стороны, герои являются «носителями информации», в то же время персонажи используют различные технологии для сокрытия информации, наиболее известной из которых является криптография. Обозреватель USA Today Элизабет Вейс написала, что использование криптографии является «литературной визитной карточкой Стивенсона».

В «Ртути» присутствуют важность свободы мысли, разнообразие, необходимое для развития идей, и то, как новые идеи появляются. В начале XVII века исследования или новые идеи, такие как теория гравитации, могли принести дурную славу или даже наказания. Стивенсон также указывает, что исследования, особенно те, что проводились в Королевском обществе, привели в некоторых случаях к изменению взглядов. Как существовать во «времена дуализма» — ещё одна важная тема романа. Особенно это касается Даниеля Уотерхауза, который разрывается между «разум против веры, свобода против судьбы, материя против математики».

Частое упоминание в романе алхимии указывает на то, что ранние века переходят в новое время. Ньютон был алхимиком, и один из персонажей сравнивал финансовую систему и алхимию: «любой товар — шёлк, монеты, паи серебряных рудников — теряет свою грубую материальную форму и обретает истинную, как руды в алхимическом тигле становятся ртутью». Книга обращает внимание на период социальной и научной трансмутации, расширяясь на символизм названия романа, «Ртуть», потому что это период, в котором исследуются и устанавливаются «принципы преобразования». Торговля различными товарами — ещё одна тема, повторяющаяся в течение всей книги.

Отзывы и критика

В целом роман получил положительные отзывы. Однако некоторые обозреватели отметили слишком большой объём романа, в то время как другие положительно высказывались об этом. Пол Ботин из Slate Magazine в своём отзыве написал, что «Ртуть» предлагает понимание того, насколько передовой и сложной была наука в эпоху «алхимиков и изобретателей микроскопов», а также, что учёные того времени были «предвестниками учёных био- и нанотехнологий, которые, на сегодняшний день, считаются ИТ-вундеркиндами». Entertainment Weekly поставило «Ртути» оценку A−, написав, что книга «заставляет нас задуматься над концепциями и теориями, о которых вы первоначально думали, что никогда их не поймёте». Критики нашли параллель между подходом Стивенсона и эпизодом из книги, где описывалась попытка перевести «всё человеческое знание… в огромную энциклопедию, которая будет вроде машины, чтобы не только находить старое знание, но получать новое».

The Independent сделало акцент на сравнение романа с ранним романом Стивенсона «Криптономикон», отметив, что «роман обещает быть гораздо более впечатляющим, чем большинство так называемой серьёзной фантастики. Такого эрудированного, интеллектуально провокационного романа не было со времён „Имени Розы“». Патрик Несс считает, что «это не книга, это место, куда надо переместиться и растить детей». Его обзор фокусируется на сфере материального и юмора, присущего «Ртути». Марк Сандерсон назвал роман «удивительным достижением», сравнив «Ртуть» с романами Томаса Пинчона «Мэйсон и Диксон» и Лоуренса Норфолка «Словарь Ламприера». Несмотря на большое количество исторических описаний и невероятный объём, роман полон того, что Сандерсон назвал «больше секса и жестокости… чем в любом фильме Тарантино». Стивенсон балансирует между желанием отдать должное тому периоду и необходимостью развивать роман, который бы развлекал современных читателей. Обозреватель The Guardian Стивен Пул так прокомментировал «Ртуть»: «Большой фантастический кипящий котёл теорий о науке, деньгах, войн и многого другого, по очереди широко плутовской и микроскопически технический, несколько раз чересчур перегружен, а иногда слишком отрывочный, с недостатками, но бесспорно великолепный, „Ртуть“ — что-то вроде „Радуги земного тяготения“ периода Реставрации».

Полли Шульман из The New York Times нашла роман чрезвычайно сложным, но хорошим для чтения. Однако она отмечает, что сложные и громоздкие диалоги между персонажами отвлекают. Она считает, что получить полное удовлетворение от романа возможно только в контексте остальных романов «Барочного цикла», и сравнивает с работами Дороти Даннетт, Уильяма Гибсона, Брюса Стерлинга, назвав его «историей научной фантастики». Эдвард Ротстейн в своём обзоре отмечает, что масштаб романа порой вредит ему: «К сожалению, в этом беллетристическом котле иногда кажется, что пары ртути поглощают самого автора, как будто каждая деталь, которую он выучил на уроках, должна быть внесена в текст». Он считает роман «продолжением эксперимента», хотя исторический фон убедительный.

Деборе Фриделль из The New Republic роман не понравился. В своём отзыве она упоминает плохие писательские способности Стивенсона и отсутствие у него знаний литературных традиций, потому что «наибольшее влияние на работу Стивенсона оказали комиксы и мультики». Ей не понравились его использование анахронизмов и общий подход к исторической литературе.

Немецкое издание Frankfurter Allgemeiner в своём обзоре отмечает, что в исторический период, описанный в «Ртути», происходило зарождение науки, которое сопровождалось становлением английского языка как языка науки. Обзор также обращает внимание на принципы Лейбница, которые Стивенсон использовал для создания основы современной вычислительной техники.

Владимир Пузий из «Мира фантастики» назвал роман одним из лучших, прочитанных им за последние годы. Он отметил потрясающее мастерство автора в описании пейзажей, построении диалогов и изложении политических игр того времени, а также эрудицию Стивенсона. Отдельно он обращает внимание на загадки, раскиданные по всему роману. В заключении Пузий пишет: «„Ртуть“ — прежде всего увлекательная, мастерски написанная история становления европейской науки, история о живых людях, которые пытались сорвать яблоко с Древа Познания». Александр Гаррос из журнала «Эксперт» написал, что «Ртуть» описывает становление современной западной цивилизации, фокусируясь на одной из важных временных точек. В то же время он обращает внимание на единственного русского персонажа романа — громадного, высоченного, бородатого, неопрятного, неотёсанного старовера Евгения, отменно владеющего гарпуном, однако бесконечно далёкого от философских воззрений Лейбница или Спинозы.

Издания

Основываясь на успехе «Криптономикона», проданного тиражом более 300 000 экземпляров, первое издания «Ртути» вышло тиражом 250 000 экземпляров. За 5 месяцев до начала продаж в интернете прошла рекламная кампания книги. Первоначально роман был выпущен одной книгой, но в 2006 году издательство HarperCollins переиздало книгу тремя отдельными томами в мягкой обложке.

Оригинальные издания

• Neal Stephenson. Quicksilver. — US. — William Morrow, 23 сентября 2003. — 944 с. — ISBN 0-380-97742-7., твёрдый переплёт (первое издание)
• Neal Stephenson. Quicksilver. — UK. — Willian Heinemann, 2 октября 2003. — 927 с. — ISBN 0-434-00817-6., твёрдый переплёт
• Neal Stephenson. Quicksilver. — UK. — Willian Heinemann, 2003. — 927 с. — ISBN 0-434-00893-1., мягкий переплёт
• Neal Stephenson. Quicksilver. — US. — William Morrow, 1 июня 2004. — 968 с. — ISBN 0-06-059933-2., твёрдый переплёт (специальное издание)
• Neal Stephenson. Quicksilver. — US. — HarpeCollins Perennial, 21 сентября 2004. — 927 с. — ISBN 0-06-059308-3., издание для широкой публики
• Neal Stephenson. Quicksilver. — US. — HarperColllins, октябрь 2004. — ISBN 978-0-06-072161-9., CD, сокращённая аудиокнига, 22 часа 1 минута, озвученная Симоном Пребблем и Стайной Нильсон
• Neal Stephenson. Quicksilver. — US. — HarperColllins, ноябрь 2004. — ISBN 978-0-06-081804-3., MP3 выпуск сокращённого аудио CD
• Разделена на 3 тома в 2006 году:
  • Neal Stephenson. Quicksilver. — US. — HarpeCollins, январь 2006. — 480 с. — ISBN 978-0-06-083316-9., книга в бумажной обложке для массового рынка
  • Neal Stephenson. The King of the Vagabonds. — US. — HarpeCollins, февраль 2006. — 400 с. — ISBN 978-0-06-083317-6., книга в бумажной обложке для массового рынка
  • Neal Stephenson. Odalisque. — US. — HarpeCollins, март 2006. — 464 с. — ISBN 978-0-06-083318-3., книга в бумажной обложке для массового рынка

Русскоязычные издания

• Нил Стивенсон. Ртуть. — АСТ, 2007. — 928 с. — (Монохром). — 4000 экз. — ISBN 5-17-037490-9.
• Нил Стивенсон. Ртуть. — АСТ, 2007. — 928 с. — (под Дозоры). — 6000 экз. — ISBN 5-17-043149-X.
• Нил Стивенсон. Ртуть. — АСТ, 2011. — 928 с. — (Нил Стивенсон. Собрание сочинений). — 3000 экз. — ISBN 978-5-17-068240-9.

Премии и номинации

Год	Награда	Категория	Результат
2004	Премия Артура Кларка		Победа
2004	Локус	Лучший научно-фантастический роман	Номинация
2007	Мир фантастики, Итоги 2007	Лучшая необычная книга	Победа

Ссылки

• [www.complete-review.com/reviews/stephenn/qsilver.htm Quicksilver at Complete Review]; рецензии на книгу
• [www.fantlab.ru/work9786 Информация о романе] на сайте «Лаборатория Фантастики»

Отрывок, характеризующий Ртуть (роман)

Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.