Советско-сирийское военное сотрудничество

Советско-сирийское военное сотрудничество — помощь СССР правительству Сирии в строительстве национальных вооружённых сил и защите сирийского конституционного строя от посягательств со стороны государств, которые в Сирии считались вражескими, путём отправки в Сирию советских военных специалистов, поставок военной техники и вооружения, а также обучения сирийских курсантов в советских военных учебных заведениях. По настоятельной просьбе президента Хафеза аль-Асада в 1973 и 1983 годах, СССР увеличивал численность своего военного контингента Сирии, направляя туда регулярные части Советской Армии (716-й зрп в 1973 г.; 220-й и 231-й зрп в 1983 г.) чтобы оказать прямую военную помощь уже сформированным Вооружённым силам Сирии (ВС САР) в противостоянии израильско-американской силам, поддержанным объединённой британо-франко-итальянской группировкой НАТО.

Основные направления советско-сирийского военного сотрудничества

Основными направлениями военного сотрудничества СССР и Сирии являлись:

1. Поставки оружия и военной техники;
2. Командирование военных советников и специалистов для оказания помощи в подготовке штабов, войск, освоении, эксплуатации и ремонте поставляемого вооружения и техники;
3. Оказание помощи в подготовке военных кадров в советских военно-учебных заведениях и учебных центрах (всего около 9 тыс. человек), а также в сирийских военно-учебных заведениях;
4. Оказание помощи в создании различных объектов военного назначения;
5. Организация в Сирии лицензионного производства оружия и военной техники;
6. Ремонт сирийской военной техники в СССР и помощь в создании ремонтной базы Вооружённых сил Сирии.

На всех перечисленных направлениях деятельности были задействованы военнослужащие и гражданские служащие Вооружённых сил СССР и сотрудники некоторых других смежных организаций, выполнявших оборонные функции.

1950-е годы: Начало советско-сирийского сотрудничества

В докладе Директора ЦРУ А. У. Даллеса № 36.7-56 от 16 ноября 1956 года отмечалось, что Сирия, в силу своего географического расположения, имеет стратегическое значение в ближневосточной политике ведущих мировых держав. Прозападные круги Сирии, которые самоустранились от вопросов национальной безопасности страны^{[нужна атрибуция мнения]}, и были буквально «затмены» на фоне левых, радикально-националистических, антизападных политиков из сирийских военных кругов, которые и взяли в свои руки бразды правления Сирией. Соответственно стали восприниматься^[кем?] как агенты Запада и предатели арабского мира. Дальнейшее укрепление советских позиций в Сирии могло привести к распаду Организации Багдадского пакта с попаданием проамериканской Турции в глухую изоляцию, в связи с чем НАТО, а именно Британия и Франция посчитали нужным вмешаться. В докладе № 11-10-56 от 29 ноября 1956 года Даллес отмечал, что СССР в своих действиях относительно Сирии исходит из того, чтобы не допустить крупномасштабного конфликта.

В сентябре 1957 года Даллес докладывал высшему военно-политическому руководству США о возможностях его ведомства по организации войны в ближневосточном регионе, направленной на свержение просоветского сирийского режима Ш. аль-Куатли и замены его на более лояльного по отношению к Западу лидера. В своём специальном докладе № 11-9-57 от 24 сентября 1957 года он рассматривал варианты организации:

1. + + → Иракского вторжения в Сирию (самостоятельно, либо с участием Иордании и Ливана на стороне Ирака) и последующей ирако-сирийской войны;
2. + + + → Турецкого вторжения в Сирию (самостоятельно, либо с участием всех вышеперечисленных стран) и последующей турецко-сирийской войны;
3. + + → Оказания британской и американской помощи противнику Сирии, независимо от того, что это будет за противник;
4. + + + → Вступления в бой Вооружённых сил США против Сирии на стороне Турции, если СССР среагирует на турецкое вторжение в Сирию отправкой добровольческого контингента.

С первых страниц доклада сообщалось, что начинать коалиционные боевые действия против Сирии следует после организации провокации на границе с одной из вышеперечисленных арабских стран, чтобы создать таким образом casus belli, который сможет оправдать дальнейшее военное вмешательство западных стран. Возможность вовлечения Израиля в военный конфликт тогда даже не рассматривалась в принципе — молодое еврейское государство было ещё не в состоянии вести военные действия такого масштаба^{[нужна атрибуция мнения]}.

При этом особо отмечалось, что вовлечение СССР в конфликт гарантированно повлечёт за собой удары по американским сателлитам в регионе и потенциальную крупномасштабную войну со странами НАТО. По опыту Корейской войны делалось предположение, что советские добровольцы за штурвалами истребителей и бомбардировщиков будут сражаться даже с военным контингентом Организации объединённых наций, если в Совете безопасности ООН США удастся склонить чашу весов на свою сторону. При этом делался вывод, что СССР вероятнее всего перекроет поставки нефти в Западную Европу, и, таким образом, война для европейских партнёров США — Великобритании, Франции, Италии и Турции — быстро закончится. Кроме того, Даллес полагал, что при угрозе просоветскому сирийскому режиму СССР предпримет контрмеры по свержению дружественных США режимов Ирака, Иордании и Ливана, и, вероятно, эти меры возымеют успех.

Отмечалось также, что престижу СССР будет нанесён большой урон, если поддерживаемое им правительство Сирии будет свергнуто, и Н. С. Хрущёв пойдёт на решительные действия, чтобы не допустить такого развития событий — об этом свидетельствовало предупреждение, направленное Советским Союзом высшему турецкому руководству, чтобы те воздержались от каких-либо необдуманных шагов в сторону Сирии. Таким образом, уже в конце 1950-х годов вокруг Сирии складывались предпосылки к началу глобального военного конфликта. Сентябрьский доклад Даллеса заключал неутешительный вывод о том, что СССР будет в выигрышном положении вне зависимости от развития событий: во-первых, именно в Кремле будут решать, начинать ли глобальный военный конфликт или нет, а во-вторых, если руководство СССР решит не переносить конфликт на более высокий уровень, оно само инициирует переговорный процесс, в котором выступит стороной-миротворцем, что, опять же, будет на руку Москве, но отнюдь не Вашингтону(недоступная ссылка).

Советская военная и экономическая помощь Ираку и Сирии, 1954—1968 годы, по оценке ЦРУ

В июне 1956 года Сирию посетил Министр иностранных дел СССР Д. Т. Шепилов, который помимо политической и экономической помощи предложил также военную помощь Советского Союза молодому сирийскому государству. В ходе визита президента Шукри aль-Куатли в Москву в октябре 1956 года были проведены прямые двусторонние переговоры с Москвой о закупке советского оружия. Всего, с осени 1955 года по весну 1957 года, помимо экономических сделок о поставках промышленного оборудования и сельскохозяйственной техники, СССР заключил с Сирией ряд отдельных соглашений о поставках вооружений и боевой техники, самолётов и кораблей на общую сумму около $70 млн. По данным Центрального разведывательного управления США, переговоры с сирийцами вёл лично маршал Г. К. Жуков (именно общение с Жуковым, по мнению лейтенант-коммандера ВМФ США Ю. Абул-Энейна, было первым знакомством с советской военной доктриной Министра обороны Сирии Мустафы Тласа). Ввиду того, что поставляемая боевая техника требовала высококвалифицированных операторов, которыми Сирия не располагала, следом за техникой в страну выехала группа советских военных советников и специалистов, число которых, по данным ЦРУ, составляло около ста шестидесяти человек.

Группа российских исследователей из Института военной истории МО РФ подтверждает, что первые группы военных специалистов направлялись в Сирию, начиная с 1956 года в соответствии с постановлениями Совета Министров СССР № 1929 от 9 апреля 1956 года, № 6628 от 7 ноября 1956 года и № 157-84 от 12 февраля 1957 года. При этом, по данным ИВИМО, в 1956 году в Сирию, по линии Министерства обороны было откомандировано в общей сложности шестьдесят че­ловек, в том числе пять переводчиков. Израильский историк-советолог О. Эран (Институт национальной безопасности) сообщает о том, что первые поставки советской военной техники начали поступать в Сирию из Чехословакии. В Сирию стала прибывать бронетехника, артиллерия, средства противовоздушной обороны и стрелковое оружие. По сведениям Эрана, первую группу советских военных советников и специалистов, прибывшую в Сирию, вместе с поставленной военной техникой, возглавлял Т. Козловский. Несомненно, поставки Советским Союзом оружия существенно помогли укрепить стабильность в молодом сирийском государстве. Примечательно, что особого упора на коммерческой составляющей не делалось: боеприпасы к боевой технике и комплектующие детали отдельно не оплачивались, а включались в её стоимость, то есть, при том, что само оружие поставлялось дешевле себестоимости и в рассрочку, сопутствующая ему продукция советской военной промышленности, фактически, поставлялась даром.

С середины 1950-х годов по середину 1960-х годов около ⅓ от общей суммы советских военных поставок за рубеж приходилось на Сирию, Ирак и Афганистан — каждая из этих стран получила оружия на сумму свыше $200 млн. Помимо оружия, в Сирию (как и в Египет) из СССР в больших количествах поставляли нефтепродукты — своего нефтепрома там попросту ещё не было. Его предстояло создать советским инженерам. В этой связи Д. К. Саймс отмечает следующую взаимозависимость: вооружение Египта и Сирии быстро отразилось на нефтяной отрасли — произошёл резкий скачок цен на нефть.

В Сирии началось масштабное строительство объектов военного назначения, и одновременно с военными, в ещё больших масштабах, стремительно началось строительство объектов гражданской, промышленной и сельско-хозяйственной инфраструктуры.

Как отмечают в своём аналитическом исследовании посланник США при ОБСЕ Д. Т. Джонсон и руководитель вашингтонского отдела Human Rights Watch С. Д. Гуз, советско-сирийские договорённости 1956 г. можно считать однозначным стратегическим приобретением СССР.

1960-е годы: Укрепление советско-сирийских отношений

Первая арабо-израильская война подвела черту под буржуазно-националистическими режимами ближневосточных стран, и привела к образованию и становлению в Египте (1952) и Сирии (1956) радикально анти-империалистических режимов.

Соединённые Штаты разыгрывали свою карту и пытались через сирийско-израильское противостояние противостоять Советскому Союзу методом непрямых действий.

В 1960-е годы геополитическая диспозиция изменилась, и основным врагом Сирии стало окрепшее и стремительно набиравшее силу государство Израиль. Имея, на тот момент, сравнительно незначительную численность населения, Израиль сделал основную ставку на использование авиации, как главной ударной силы для нанесения ударов по авиационным и сухопутным группировкам арабских стран

Замдиректора ЦРУ Р. Л. Тейлор рапортовал высшему руководству США в докладе № 11-13-67 от 20 июля 1967 года, что СССР в своей арабской политике преследовал две цели одновременно: с одной стороны, вооружить как можно больше антиамериканских режимов в арабских странах, и, в то же самое время, не спровоцировать таким образом очередную арабо-израильскую войну. Оценивая шансы арабов и евреев на победу, Тейлор отмечал, что арабы, в случае поражения, снова придут к СССР с просьбами дать им такое оружие, которое надёжно защитило бы их от израильской агрессии, подразумевая ядерный щит. При этом Тейлор был убеждён, что СССР скорее всего откажет арабам в ядерном прикрытии, предоставив взамен что-либо из своих новейших разработок обычных (неядерных) вооружений, либо нарастив общее число зенитного, противотанкового и ракетно-бомбового вооружения в арсенале сирийских войск(недоступная ссылка).

В секретной сводке ЦРУ от 10 октября 1966 года, в которой рассматривалась целесообразность свержения сирийского правящего совета и правительства для замены на марионеточный, прозападный режим, среди прочего сообщалось, что всеми отраслями общественной жизни в Сирии правит армия, а тон в Сирийской Армии задавали антизападные радикалы, которые создали такой идеологический строй, который совмещал в себе коммунистическую доктрину и сирийский национализм. Уповать на переворот в такой среде было бы нецелесообразно, так как, решив только текущие цели, в перспективе к власти пришли бы такие же или ещё более ярые радикалы-антизападники. Попытки военных переворотов прозападно настроенными военными (как например попытка переворота в сентябре 1966 года, начальника сирийских войск спецназначения Салима Хартума) проваливались раз за разом, заговорщикам приходилось спешно бежать в другие страны-сателлиты США. СССР, в отличие от США, устраивало то, что антизападные радикалы были у власти, не устраивала лишь сопряжённая с радикализмом нестабильность политической верхушки и борьба за власть(недоступная ссылка).

С опаской на Западе относились к перспективе арабского единства. Пользовавшийся большой популярностью на всём Ближнем Востоке Президент Египта Г. А. Насер утверждал: «Мы, арабы — один народ». Его слова воспринимались среди арабов как призыв к действию, и уже в 1958 году Сирия инициировала создание вместе с Египтом Объединённой Арабской Республики, просуществовавшей до смерти Насера. После того как Сирия de facto вышла из состава Объединённой Арабской Республики в 1961 году, арабское единство, как отмечает С. Мансур, несколько поколебалось.

После внезапной смерти Г. А. Насера, с приходом в 1970 году к власти в Египте А. Садата, который вёл двойную игру с США и СССР одновременно, Сирия превратилась в главного советского союзника на Ближнем Востоке. Аарон Вильдавский пишет, что после предательской инициативы Садата на сближение с Израилем, инициированной им в 1977 году, у СССР появилась лишняя возможность упрочить отношения с Сирией. Тем не менее, как отмечает проф. Д. А. Рустов, СССР всё же стремился, помимо дружбы с Сирией и Ливией, к восстановлению отношений с Египтом, что в определённой степени удалось после расстрела А. Садата его подчинёнными 6 октября 1981 года.

В Центральном разведывательном управлении очень опасались воссоздания Объединённой Арабской Республики и прилагали все усилия к тому, чтобы не допустить объединения арабских государств, и, по возможности, удалить Сирию от советской политической орбиты. Проф. Дж. Р. Курт, пишет со свойственным ему воображением, что с 1967 года в Госдепе США «спали и видели», как бы отлучить Сирию от Советской «кормящей груди». Всячески играл на внутренних противоречиях своих соседей и Израиль: так, во время Гражданской войны в Иордании в 1970 году Израиль в очередной раз спутал сирийские карты, поддержав сирийских и ливанских христиан-маронитов и их политическую и боевую организацию. Вместе с тем, на фоне междоусобной войны не обощлось и без позитивных для СССР событий: так, в результате стратегического поражения в Иордании к власти в Сирии пришёл Хафез аль-Асад. Его приход к власти ознаменовал собой преобразование реальной политики в регионе, от арабского фанатизма к арабскому прагматизму. Примечательно, что сам Асад по национальности являлся алавитом. Исторически сложилось таким образом, что алавиты (составлявшие менее 12 % от населения страны) были правящей группой. С приходом к власти военной бюрократии, состоявшей почти полностью из алавитов, Сирия, — как описывает этот период в сирийской истории советник американского правительства А. М. Гарфинкль, — значительно преобразилась, в стране появилось образование и здравоохранение, диверсифицированная экономика и хоть какая-то промышленность. Армия помогала модернизировать и объединить страну, тем не менее в регионах Алеппо, Хомсе и Хаме, всё ещё были сильны сепаратистские настроения. Среди прочего, доминирование военных в политической сфере ознаменовало переход сирийской экономики от кустарного к промышленному производству.

Между тем, поставки советского вооружения не прекращались. В 1964—1973 годах практически всё военное имущество, получаемое Египтом, Сирией и Алжиром, было советским. С 1975 года эта цифра для Сирии составляла не менее 75 %. Точно так же не прекращались поставки западных вооружений в Израиль. Боевой состав израильской авиации непрерывно увеличивался за счёт поступления из США новых самолётов. С учётом подготовки лётного состава, а также небольшого удаления аэродромов базирования от основных объектов для ударов на территориях арабских стран, израильские самолёты могли совершать по четыре и более боевых вылетов в сутки. Учитывая уязвимость боевой авиации, базирующейся на ограниченном количестве аэродромов, командование ВВС Израиля систематически проводило мероприятия по повышению её живучести: строились аэродромы рассредоточения, укрытия для самолётов, проводились маскировочные работы и периодическое перебазирование авиации путём перелётов на малых высотах с одних аэродромов на другие. Оборудование аэродромов постоянного базирования позволяло израильской боевой авиации проводить полёты в любое время суток, в сложных метеоусловиях.

Авиационный парк Израиля непрерывно рос и пополнялся новой западной техникой вместо уничтоженной советскими зенитными ракетными комплексами: к началу боевых действий 5 июня 1967 г., Израиль имел в составе своих ВВС 254 боевых самолёта и около 60 учебно-тренировочных, которые также приняли участие в боевых действиях. По состоянию на 1 ноября 1970 г., Израиль имел 354 боевых самолёта. К началу боевых действий 6 октября 1973 г. их число увеличилось до 479 боевых самолётов (по израильским данным, к началу войны имелось 380—385 боевых самолётов).

1970-е годы

Кроме воздушной войны, на морском фронте также происходили определённые изменения: к 1970 году конфигурация и дислокация 5-й Средиземноморской эскадры ВМФ СССР уже представляла реальную угрозу 6-му флоту ВМФ США. 5-я опэск была способна на равных противостоять американо-израильским силам на море.

Таким образом, к началу 1970-х гг. на средиземноморском театре СССР:

1. Охватил южный фланг НАТО;
2. Создал на будущее оперативную базу с доступом в Восточную Африку;
3. Имел постоянную базу для доступа военно-морских кораблей в Индийский океан.

В 1970-е годы повсеместно шёл процесс разрядки напряжённости между странами соцлагеря во главе с СССР и капстранами во главе с США. В арабо-израильских отношениях ситуация оставалась традиционно напряжённой. Директору ЦРУ У. Колби была поставлена задача обобщить потенциальные угрозы и риски, с которыми могут столкнуться США и их сателлиты в случае, если они решат пойти на эскалацию конфликта. Собрав необходимые данные, Колби сообщал в своём докладе № 11/30-73 от 2 ноября 1973 года о военных возможностях СССР на Ближнем Востоке. В этот перечень входили следующие возможности:

1. Проводить военно-морские манёвры в гораздо более угрожающей форме, чем это делалось ранее (Советская военно-морская группировка в Средиземном море насчитывала 40 надводных кораблей, 20 подлодок, 9 амфибийных кораблей с десантом морпехоты на борту (8 из которых находились в Латакии во время войны 1973 года));
2. В целях устрашения направить на сирийско-израильский фронт военную истребительную авиацию;
3. Для ещё большего устрашения задействовать воздушно-десантные части и соединения (которые находились в повышенной степени боеготовности);
4. Выйти на ядерный уровень, и чтобы эти угрозы прозвучали внушающим образом, запустить несколько Р-11 с неядерными боеголовками (при этом Колби был уверен, что ядерным оружием СССР всерьёз бы не воспользовались и вряд ли пошли на ядерный конфликт);
5. Направить сухопутные войска в Сирию, чтобы отвести от Египта основной удар Израиля (неподтверждённые доклады о прибытии частей Бронетанковых войск СССР в Сирию основывались на информации о поставках не заводской техники, а находящейся на эксплуатации в войсках, на основании чего аналитики ЦРУ делали вывод, что либо: а) не хватает текущих производственных запасов для покрытия потерь Сирийской Армии в технике, и требуется восполнить этот некомплект за счёт линейных подразделений, либо; б) на сирийско-израильский фронт действительно прибывают советские бронетанковые части со своей собственной техникой).

На вооружении Армии обороны Израиля имелась современная техника и вооружение, хорошо подготовленные и обученные военные кадры. На вооружении израильских ВВС состояли самолёты французского и американского производства, части боевой авиации были полностью укомплектованы личным составом и материальной частью. На каждый самолёт имелось по 1,5-2 экипажа.

Потери обеих сторон в Войне судного дня были колоссальными, как в живой силе, так и в боевой технике. Уже на третий день боевых действий из СССР стала поступать новая техника для восполнения потерь.

Нагрузка на Военно-транспортную авиацию СССР и срочность перевозок заставляла использовать все имеющиеся воздушные маршруты и спешно задействовать другие, резервные. Так, посол США в Иране Р. М. Хелмс докладывал советнику президента США по национальной безопасности генерал-лейтенанту Б. Скоукрофту, что посол СССР В. Я. Ерофеев 11 октября 1973 года встречался с Шахом Ирана М. Р. Пехлеви и обсуждал с ним перспективы пролёта через иранское воздушное пространство самолётов советской ВТА. Шах был в курсе, для каких целей требовался этот коридор, и его ответ был коротким: «Нет». Тогда умудрённый опытом дипломат Ерофеев воспользовался старой уловкой, договорившись о пролёте самолёта «Аэрофлота» с запасными частями для самолётов этой авиакомпании в Сирии, на что Шах согласился. Свидетелем этой беседы был придворный министр А. Алам, которого Шах уполномочил доложить об услышанном американскому послу и передать эту информацию лично Госсекретарю Г. Киссинджеру и Президенту США Р. Никсону.

Примерно то же самое происходило и по другую сторону фронта, и 19 октября 1973 года Президент США Р. Никсон призвал Конгресс оказать Израилю военную помощь в размере $2,2 млрд, с целью пресечь «возникновение существенного дисбаланса в результате масштабного перевооружения Сирии и Египта, проводимого Советским Союзом». Вскоре после окончания военных действий, У. Колби докладывал высшему руководству США о том, что некоторые советские военные советники приняли личное участие в боевых действиях Войны судного дня.

Помощь из СССР продолжала поступать в колоссальных объёмах: в 1974 году Египет и Сирия получили от СССР военного имущества на сумму $4 млрд. С 1975 по 1979 год СССР поставил Сирии военного имущества на сумму $3,6 млрд, а страны Организации Варшавского договора ещё около $420 млн.

Проф. М. Т. Клэр отмечает, что многомиллиардные поставки Советским Союзом оружия в Сирию и другие страны вовсе не означали, что эти страны автоматически станут вассалами Кремля, — это очень хорошо понимали и в США, но военно-промышленное лобби убеждало американское руководство и общественность в необходимости производства и поставок вооружения в Израиль, Иорданию и другим сателлитам. Сирия напрямую зависела от советских военных поставок и, главное, от советской военной помощи в виде советников, специалистов и присутствия 5-й оперативной эскадры ВМФ СССР — по словам М. Хамеда, у Сирии просто не было альтернативы: ни одна страна в мире не могла поставлять оружие в таких объёмах, как это делал СССР. Колоссальные объёмы вооружений производились в СССР с запасом — с расчётом на то, чтобы оперативно восполнить возможные потери. Прибыли новые артиллерийские самоходные установки; новые войсковые зенитно-ракетные комплексы «Оса» для укомплектования смешанных бригад при общевойсковых дивизиях; самолёты МиГ-25 и МиГ-23МЛД с новыми бортовыми локаторами, способными сопровождать 4—6 целей и автоматически осуществлять по ним пуски ракет; новые ракеты и бомбы объёмного взрыва и боеприпасы повышенной мощности.

Особое внимание советские специалисты обращали на освоение сирийской сто­роной новой военной техники и оружия: танков Т-62, самолётов Су-7, МиГ-23 и МиГ-25, 130-мм артиллерийских систем, ракетных комплексов «Стрела» и более современных модификаций ПТУРСов. К концу 1970-х годов Вооружённые силы Сирии не только полностью восстановили боевую мощь, но и значительно выросли в количественном и особенно качественном отношении. Они резко повысили бое­вую выучку. Генерал-лейтенант М. Н. Терещенко положительно охарактеризовал степень боеготовности сирийских войск в то время, говоря о том, что благодаря помощи советских специалистов они научились вести современный бой.

Упор делался на подготовке операторов сложной техники, как например, противотанковых управляемых ракет. Следует отметить, что личный состав сирийских противотанковых подразделений набирали на добровольной основе, а не из состава призывников. Велась кропотливая совместная работа по формированию и подготовке ракетной бригады, оснащённой оперативно-тактическим ракетным комплексом Р-17. Учебный процесс длился семь месяцев и включал пять периодов, в течение которых отрабатывались действия боевых и контрольных групп. Проводились так­тико-специальные учения в присутствии президента республики и других официальных лиц. Цели поражались с высокой точностью, о чём с воодушевлением сообщала местная пресса.

Дальнейшие события не заставили себя ждать. Директор ЦРУ У. Колби предполагал сирийско-израильскую войну уже в течение 1975 года. По оценке ЦРУ, в распоряжении СССР были советники и зенитно-ракетный полк, оснащённый ЗРК «Куб» (дислоцированный под Дамаском; 5 зрбатр, 500 в/с), уже находившиеся там. В целом, аналитики ЦРУ не считали Сирийскую Армию серьёзной военной силой и предполагали её скорый разгром, в связи с чем им необходимо было предсказать потенциальную реакцию СССР. По их мнению СССР, опять же дипломатическими мерами, постарался бы принудить Израиль к прекращению огня и сесть за стол переговоров, в которых тон задавать будет СССР. Помимо дипканалов, у СССР были следующие возможности по оперативной переброске войск:

• Среднестатистический зенитный ракетный полк мог быть переброшен из СССР в Сирию, развёрнут и сможет участвовать в военных действиях не более чем через 48 часов после принятия решения о его переброске;
• В течение 72 часов в Сирию могла быть перебошена морским путём и приведена в полную боевую готовность истребительная авиационная дивизия (120 истребителей);
• В течение 48 часов в Сирию мог быть переброшен парашютно-десантный полк (1800 человек) из состава ВДВ СССР, или воздушно-десантная дивизия целиком (7400 человек) за 96 часов.

ЦРУ обращало особое внимание на то, что если советская разведка не подведёт, то переброска начнётся до начала активной фазы боевых действий и, таким образом, советские военные части и соединения подоспели бы вовремя к сирийско-израильскому фронту. При этом, по опыту шестидневной войны, учитывалось, что израильтяне будут пытаться сбить советские военно-транспортные самолёты и потопить советские транспортные корабли до их прибытия в Сирию.

У СССР не было планов относительно техники, поставляемой в Сирию, однако, было не исключено, что за рычаги уже поставленной техники тоже сядут советские военные. Даже победа Израиля была на руку СССР, так как это лишь ещё крепче привязало бы Сирию к СССР, и поражение Израиля также было на руку СССР, ибо лишь придало популярности в арабском мире. Применение Советским Союзом ядерного оружия и другого оружия массового поражения, даже в случае критического положения их сирийских союзников, представлялось аналитикам ЦРУ маловероятным.

Неспокойно, однако, было не только на сирийско-израильском фронте. К середине 1970-х годов на ближневосточной политической арене произошли кардинальные изменения, и Ирак снова вернулся в стан сирийских врагов. Как отмечает Б. Шехтерман, правящая партия Баас, как в Ираке, так и в Сирии, имела прочные и весьма продолжительные связи с СССР, что, естественно, очень не нравилось саудитам и их американским покровителям, которые старались посеять смуту в и без того неоднородном арабском стане. После длительной работы им удалось достичь значительных результатов на этом поприще: с 1970-х годов, к началу 1980-х годов, в свете напряжённости, приведшей в дальнейшем к Ирано-иракской войне, геополитическая ситуация на Ближнем Востоке существенно изменилась. Иракский режим С. Хусейна, который признал курдов как нацию, таким образом автоматически поставил Ирак против Сирии, Египта, Ирана и Турции.

В свете ирано-иракской войны возникала ось: Ливия — Сирия — Южный Йемен — Иран против Ирака — Иордании — Саудовской Аравии — Объединённых Арабских Эмиратов. При этом следует отметить, что конфронтация Ирака с Сирией и другими советскими союзниками, явившаяся успехом американо-израильских интриг, хоть и ставила СССР в затруднительное положение, но не означала автоматически конфронтации Ирака с СССР, так как он находился в советской орбите, причём в тот момент он стоял к Москве гораздо ближе, чем Иран.

Итак, с началом Ирано-иракской войны в арабском мире произошёл очередной раскол: Сирия, Ливия и ООП поддержали Иран, в то время как другие арабские страны — Ирак, что ещё более отдаляло утопическую перспективу создания «арабского единства», к которому так стремились в Москве для «борьбы с мировым империализмом». Таким образом, уже к июню 1982 года арабский мир был условно поделен уже не на два, а на три лагеря. Кроме того, из-за сирийско-иракской напряжённости, обострились и внутренние противоречия в Ливане. Против анти-иракской коалиции выступили мусульмане-шииты, — самая бедная и одновременно наиболее классово близкая Кремлю часть населения Ливана, которая была социальной базой для набора в ряды Ливанской компарии (ЛКП) и других левых групп — союзниц ООП, — Шиитские вооружённые отряды амаль отныне сражались против этих левых групп и коммунистов.

1980-е годы: Сирийско-советское сотрудничество на новом этапе

В октябре 1980 года между СССР и Сирией был заключен Договор, один из пунк­тов которого гласил: «Если третья сторона произведет вторжение на территорию Сирии, то Советский Союз будет вовлечен в события». В данном случае, под третьей стороной подразумевался Израиль. Дамаску было твёрдо обещано, что уже в ближайшем будущем Сирия сможет самостоятельно, без поддержки арабских стран, противостоять Израилю и даже, в случае необходимости, воевать с ним. Для этого, разумеется, требовались колоссальные поставки оружия и боевой техники в ближневосточную дружественную страну, при­чём поставок на льготных условиях: в Кремле рассчитывали, что Сирия в рамках двустороннего военного сотрудничества даст согласие на строительство военно-морской базы ВМФ СССР на её территории, в районе Латакии—Баниаса, которая смогла бы стать заменой ВМБ в Александрии. База пред­назначалась для 5-й Средиземноморской эскадры ВМФ СССР. Помимо морской базы планировался аэродром для дальней авиации. Взамен на предоставление СССР военно-морской и военно-воздушной базы сирийцы просили разместить на своей территории советские ракетно-зенитные комплексы с советскими солдатами.

В начале июля 1981 года в Латакии были проведены крупные совместные советско-сирийские военно-морские учения. В них были задействованы солидные надводные и подводные силы и средства из состава 5-й оперативной эскадры Черноморского флота, и на сухопутном театре из состава Вооружённых сил Сирии. Это были первые и единственные столь крупные манёвры, в которых совместно с войсками СССР участвовала армия стра­ны, не входящей в Организацию Варшавского Договора. Впервые был высажен большой морской десант — с этой целью привлекалась 810-я отдельная бригада морской пехоты Черноморского флота. В апреле того же года этим учениям предшествовали показательные дивизионные учения 3-й сирийской танковой дивизии, целью которых было ускоренное обучение командиров тактического звена. Успех был достигнут. После первого этапа учений английский военный атташе, наблюдавший за ними, стал распространять слухи, что за штурвалами самолётов, у артиллерийских орудий и ракетных установок, за рычагами танков сидят русские. Намёк, поданный западу в виде совместных советско-сирийских военно-морских манёвров с отработкой ударов по авианосным соединениям вероятного противника (в частности по дислоцированной на Крите авианесущей оперативно-тактической группе № 60.1: USS Independence—USS Little Rock—USS Belknap—USS Coontz—USS Sampson), явился, по мнению Джона Чипмана, вероятно, наиболее ясным сигналом, когда-либо переданным западу от советского ВМФ.

При этом, как отмечает профессор Б. Льюис, Сирия продолжала оставаться исламским государством, с сильным клерикальным влиянием. И всё же, после прихода к власти Х. Асада, государство взяло курс на более светский режим. Этот процесс не мог идти беспрепятственно, и, как отмечает профессор Д. Пайпс, определённая исламская оппозиция в Сирии всё же существовала, чем поспешили воспользоваться западные спецслужбы.

Уничтоженную в результате израильских авианалётов технику СССР заменил новейшими разработками. Т. Л. Фридман пишет, что среди новых типов вооружений, отправленных в Сирию в дополнение к уже поставленному взамен уничтоженного и вышедшего из строя, были ОТРК «Точка», ЗРК «Оса», ЗРК «Стрела-1» и, что самое главное — ЗРК С-200. При этом, как отмечает проф. Р. Э. Канет, Советский союз не просто заменил уничтоженную и вышедшую из строя технику, он прислал необходимое количество специалистов для того, чтобы было кому сесть за рычаги этой новейшей техники.

Израильские вооружённые силы, оккупировав южную часть страны, официально мотивировали своё присутствие в Ливане борьбой с палестинскими военизированными формированиями. Тем не менее, поставив себе более широкие цели, чем было официально заявлено, израильское руководство решило вообще искоренить Организацию освобождения Палестины с территории Ливана. Непрекращающиеся бомбардировки сделали своё дело: в середине августа ООП согласилась покинуть Бейрут. При посредничестве США было подписано соглашение об эвакуации боевиков ООП в ряд арабских стран, контроль за этим должны были осуществлять многонациональные силы. Решение США ввести свои войска в Ливан было связано с ростом жертв среди гражданского населения и международной оппозицией израильскому вторжению. Кроме Вооружённых сил США, в международной группировке в Ливане были задействованы Вооружённые силы Великобритании, Франции и Италии. На ливанское побережье была осуществлена высадка морских пехотинцев, часть сил американской группировки была введена в Западный Бейрут. Как и в случае вторжения на Гренаду, изначально вторжение в Ливан прошло в США без излишней огласки. А. Н. Чомский иронизирует по этому поводу, моделируя обратную ситуацию: если бы, скажем, кубинская армия вторглась на Коста-Рику, или в Гватемалу, захватив при этом столицу страны и попутно убив 11 американских военных советников, расстреляв посольство США, то реакция США была бы вполне определённой: лишь только кубинские силы показались на горизонте, Куба подверглась немедленной блокаде, а на Гавану посыпались бы американские бомбы. А может быть и на Москву… Бесцеремонно вторгаясь в Ливан, американское руководство, как обычно, рассчитывало на то, что Кремль не пойдёт на эскалацию конфликта. Кремль, к счастью для всего мира, действительно не пошёл на эскалацию конфликта.

23 октября 1983 года были взорваны казармы миротворцев в Бейруте

Ударную группировку Вооружённых сил США — Корпус морской пехоты — ввели в Ливан под предлогом «миротворческой» операции, для «обеспечения безопасности» палестинских беженцев. При этом, никто из высшего генералитета КМП США, не говоря уже о высшем руководстве страны, даже и не думал сообщать личному составу, в чём состоит суть их «миротворческой» миссии. Как отмечает начальник Командования учебного и разработки доктрин сухопутных войск США генерал армии У. Ю. Депуи, никто даже толком не понимал что это такое. Кроме того, если оставить саму суть понятия миротворчество и перенестись на более приземлённый, оперативный уровень, то и здесь факты говорили не в пользу «миротворцев»: никакого оперативного плана миротворческой деятельности не было и в помине, морпехи готовились действовать согласно своему основному боевому предназначению (захват и удержание плацдармов, уничтожение очагов сопротивления противника).

Как отмечалось в USA Today, бесславный итог американской оккупации Ливана был вполне предсказуем, и, ставший её кульминацией взрыв американских казарм в ливанской столице — Бейруте, не должен был никого удивить. Словом, это подействовало и, как отмечает проф. Военно-морской академии США К. Л. Саймондс, уже через четыре месяца американская воинская группировка была выведена из Ливана, оставив вдалеке от берега USS New Jersey и ряд других кораблей, артиллерия которых позволяла пусть и не прицельно, зато безнаказанно и методично обстреливать ливанское побережье, что вынудило ливанцев и палестинцев пойти на новые террористические акции и взорвать посольство США в Бейруте, убив 23 человека и ранив при этом американского посла, а позднее угнать американский авиалайнер.

Р. Рейган называл Группу советских военных советников и специалистов в Сирии рычагом «вражеского влияния», полагая, что любая инициатива исходит именно от них, а не от их сирийских подсоветных. Рейгановская администрация в Ливанских событиях, и в частности в присутствии в Ливане сирийских войск, — как убеждён проф. Университета Джорджа Вашингтона Р. Б. Рейх, — в упор не замечала существования Сирии как суверенного государства, считая что все процессы исходят напрямую от СССР. Необходимость в переоценке этой позиции показали события 23 октября 1983 года, после которых в США усилились антивоенные настроения, однако, Рейган по прежнему стоял на своём.

А. М. Гарфинкль считает, что если бы США, которые упорно не желали замечать объективных сирийских военных возможностей, дали объективную оценку сирийским возможностям с июня 1982 года по октябрь 1983 года, то, возможно, их (американского) поражения и не было бы. Но действия администрации Рейгана были традиционными — запугивание и бряцанье оружием, что, разумеется, лишь ещё более упрочняло советско-сирийские связи. В результате агрессивных действий Израиля и США в Ливане, советско-сирийская дружба лишь укрепилась, а престиж США в который раз пал. При этом провал рейгановской политики бряцанья оружием был очевиден не только в США, но и в СССР, о чём, с известной доли гордости, писали советские политические обозреватели.

Некоторые западные обозреватели уходили от традиционных обвинений СССР в экспансионистской политике так далеко, что проводили параллели между СССР и Третьим Рейхом. Но М. Д. Шульман отмечает, что сравнение это лишено всякой логики: в отличие от гитлеровской клики, советская партийная верхушка вовсе не искала войны, напротив — в Советском Союзе ещё очень свежи были воспоминания про кровопролитные годы Великой Отечественной, и к перспективе новой мировой войны относились крайне отрицательно, в отличие от Соединённых Штатов, которые не знали захватнической войны на собственной территории, в связи с чем милитаристские настроения там до определённого времени имели весьма благодатную почву.

Несмотря на успехи американской внешней политики в других регионах планеты (например, успешное вторжение американских войск на Гренаду), ближневосточная политика Р. Рейгана к 1984 году потерпела крах — американский сателлит, то есть Израиль, уже не мог ни «откатить», ни «сдержать» советского союзника, то есть Сирию. Рейгановская администрация подверглась разгромной критике в самих США. Последствия ошибок в ближневосточной политике, допущенных администрацией Рейгана, были столь значительны, что даже в течение трёх лет после вывода американских войск из Ливана политика президентской администрации была, по выражению проф. У. Ф. Лафибера, «скована параличом».

Ближний Восток, как убеждён Моррис Морли, стал наглядным примером ограниченных возможностей рейгановской администрации, а опора на военную силу, на которую традиционно полагалась американская внешняя политика в данном регионе, завела США в глухой тупик и дала просто катастрофический, прежде всего для самих США, результат: кого бы в данной ситуации ни поддержало американское руководство, результат всё равно был бы плачевен — или вывод войск, или поражение на дипломатическом фронте.

Тем временем, ближневосточная политика СССР отталкивалась, прежде всего, от того, чтобы ослабляя собственные позиции, не дать укрепиться в регионе западным концессиям, другими словами, не показать слабину и не прослыть «бумажным тигром». Это подкреплялось разного рода официальными заявлениями, в которых особый акцент делался на планах некоторых сил воспользоваться советскими уступками в свою пользу.

Оказывая военную помощь Сирии, СССР сам становился заложником ближневосточного узла: с одной стороны, зримо увеличивались советские военные возможности в регионе для поддержки своих региональных союзников, с другой, само увеличение этих возможностей ставило Москву в такое положение, при котором невозможно отказать в военной поддержке, если вдруг сирийские друзья «увязнут по уши» в войне, которую в Москве сочли бы совершенно не нужной — статус великой державы был на кону, и от СССР всегда ожидали прямого военного вмешательства и никак иначе.

Советская сторона, как сообщает проф. Академии ВВС США Ш. Форстер, исправно восполняла потери сирийских вооружённых сил в технике и вооружениях. Однако, видя тенденции к переходу в наступление, количество поставляемых наступательных вооружений стало сокращаться, и пропорция между наступательным и оборонительным вооружением сдвинулась в сторону обороны — поставлялись чисто оборонительные вооружения для противовоздушной и противотанковой обороны от потенциально возможного нового американо-израильского вторжения. Соответственно, в общем числе советского военного контингента возрос процент специалистов-зенитчиков по отношению к офицерам общевойскового профиля.

Конец 1980-х — начало 1990-х годов: Перестройка и последние годы существования СССР

Полковник ВВС США Джон О’Прэй отмечал в своей аналитической сводке, что поставки из СССР баллистических ракет Р-17 и оперативно-тактических ракетных комплексов 9К72 «Эльбрус», по общему мнению американских аналитиков, создавали угрозу американским войскам, дислоцированным в Турции и на Аравийском полуострове. США ещё с начала 1980-х годов постепенно «подстрекала» правящие круги своих западноевропейских сателлитов к потенциально возможному вооружённому конфликту с Сирией и Ливией, что, по мнению проф. Дж. Р. Курта, было зеркальным отражением положения дел на мировой арене в 1950-е годы, когда Европа «подстрекала» Америку к активным действиям, а не наоборот. Политика эта имела определённые результаты, и, как отмечает научный сотрудник Еврейского университета в Балтиморе Роберт Фридман, к 1986 году над Сирией нависла реальная угроза стать очередной целью в непрекращающейся войне США «против международного терроризма», и перед СССР встал вопрос о поддержке своего ближневосточного союзника. Однако, М. С. Горбачёв в рамках проводимой им политики «нового мышления», для создания в глазах капиталистического сообщества имиджа советского «миротворца», сократил объёмы военной помощи Сирии. Цифры стали уходить на убыль, вопреки заявлениям Министра иностранных дел СССР Э. А. Шеварднадзе в феврале 1989 года, о том, что Сирия является главным союзником СССР на Ближнем Востоке. Как писал на этот счёт сотрудник RAND Ф. Фукуяма: в то время, как Л. И. Брежнев продолжал поддерживать буржуазно-националистическую Сирию, с приходом Горбачёва, сначала медленно, в темпе улитки, Москва начала восстановление отношений с Израилем.

Апрель 1987 года ознаменовался переломным пунктом в советско-сирийских отношениях, когда в Москву прибыл президент Асад — на встрече с ним Горбачёв вполне ясно, хоть и немного уклончиво, дал понять свой план дальнейших действий: в частности, он сказал Асаду, что отсутствие каких-либо сношений государства Израиль с Советским Союзом не есть нормальное положение дел, «даже несмотря на неспровоцированную агрессию Израиля против арабов». Сообщение такого же содержания Горбачёв отослал в Ораганизацию освобождения Палестины Я. Арафату, параллельно направив делегацию высокого уровня в Тель-Авив. Но и при такой политике не обходилось без обострений. Так, в марте 1989 года вскоре после вывода советских войск из Афганистана разведывательная служба Израиля доложила своему руководству, что значительная часть советских военных — главным образом, артиллеристов, ракетчиков и зенитчиков — не вернулись на старые места несения службы. Израильские аналитики, совместно со своими американскими коллегами, решили, что советские войска из Афганистана переместились в Сирию — стали циркулировать слухи, что советские войска, на пару с сирийскими, выдвинулись в сторону Голанских высот. Израильское руководство забило тревогу и потребовало от американского правительства в срочном порядке доставить военную технику, купленную ими в рассрочку на трёхмиллионный долларовый кредит, выданный тем же американским правительством по согласованию с конгрессом. Свои требования израильтяне мотивировали угрозой, исходящей со стороны «советско-сирийских войск». США подчинились требованиям своего ближневосточного партнёра, и, отложив все остальные национальные вопросы, Госсекретарь направил в Гибралтар на скоростных транспортных кораблях SL-7 военное имущество, в спешном порядке изъятое со складов 49-й бронетанковой дивизии Национальной гвардии Техаса.

С 1987 года Горбачёв стал поставлять оружие только по себестоимости (до этого оно поставлялось по символическим ценам, в рассрочку), в результате чего поставки резко упали, а так как долг Сирии России и без того вырос до $10—12 млрд, Сирия вообще отказывалась признавать Россию правонаследницей СССР.

1990-е годы и далее: сотрудничество СССР (России) с Сирией на новом этапе

Развал СССР внёс свои коррективы в ближневосточную политику. Министр обороны США Л. Аспин-мл. докладывал в 1993 году, что с развалом СССР исчезло сразу несколько серьёзнейших препятствий осуществлению израильской политики на Ближнем Востоке.

Однако не все разделяли энтузиазм Министра обороны США. Проф. Университета Джорджа Вашингтона Р. Б. Рейх отмечал, что даже с развалом СССР его правонаследники, возможно, будут представлять угрозу американским интересам на Ближнем Востоке. Единственное, что Рейх не оспаривал, так это то, что стратегическая инициатива перешла в руки США, и на тот момент Рейху представлялось, что Россия и страны СНГ будут заняты борьбой за собственное выживание, а не ближневосточными проблемами. Таким образом, путь для США на Ближний Восток был открыт.

До развала Советского Союза в Сирию шли постоянные поставки вооружений и регулярно направлялись советники. Эти связи были разорваны после развала Советского Союза. Основным «яблоком раздора» между Россией и Сирией был большой долг, оставшийся ещё со времени поставок советских систем вооружения, который сирийцы отказывались признавать. Новый стимул российско-сирийским отношениям был дан в 2005 году, когда Кремль попросту списал 73 % от суммы старых долгов (на конец апреля 1987 года эта сумма составляла около $15 млрд). Тем не менее, постепенно Россия возвращается к ближневосточному курсу СССР. Появляются всё новые публикации о росте числа российских военных консультантов (советников) на Ближнем Востоке, в том числе и в Сирии, и слухи относительно их роли в техобслуживании, подготовке войск и обучению сирийцев методам ведения партизанских военных действий. Западные аналитические доклады сообщали, что к июню 2008 года в Сирии находилось большое количество российских военнослужащих, советников и специалистов по эксплуатации и ремонту — таким образом Москва нарастила свои возможности в Сирии и вернула status quo, существовавший при СССР. Бывший научный сотрудник при Академии наук СССР/России, а ныне советник американского правительства А. Немец называет текущую российскую поддержку Сирии оружием непрерывной и «вызывающей беспокойство».

Следует отметить, что нынешний Президент Сирии, а в ту пору ещё капитан, Башар аль-Асад обучался лётному делу по специальности пилота-истребителя на военной базе под городом Фрунзе (ныне Бишкек, Киргизия). На встрече с Президентом Российской Федерации Дмитрием Медведевым, президент Асад заявил, что решение важнейших проблем Средней Азии, Кавказа и Европы невозможно без России. Он также поддержал действия российских войск в Южной Осетии, отметив в интервью газете «Коммерсант», что «война, которую развязали в Грузии, это апогей попыток окружить и изолировать Россию». По его словам, приоритетное место в российско-сирийских отношения занимают вопросы военно-технического сотрудничества: «Закупка оружия (Дамаском) очень важна. Правда, время от времени возникают разные препятствия. Часто бюрократические, иногда происходят задержки по производственным причинам. Бывают и финансовые проблемы. Я считаю, что нам надо бы ускориться», — сказал он. Асад также заявил, что Россия не предлагала Сирии разместить на её территории ракетные комплексы «Искандер» в ответ на планы США по ПРО, но сирийские власти готовы были бы рассмотреть такое предложение. Сирийский лидер заверил, что Дамаск готов сотрудничать с Россией во всём, что может укрепить её безопасность.

В произведениях западной поп-культуры и современной российской литературы и кинематографа

Тема советско-сирийского сотрудничества отражена в западном кинематографе, в частности, в комедийном детективе «Голый пистолет». Поп-музыкант Сэмми Хагар, известный как «Красный рокер», почти одновременно выпустил песню и альбом под названием V.O.A. (Voice of America), в видео-клипе к которому Сэмми среди прочего похищает советские ядерные секреты, которые советские военные собирались передать исламским фундаменталистам в Дамаске при помощи своих пособников в ЦРУ. Также эта тема затрагивается в российском романе «Журналист».

См. также

• Группа советских военных специалистов в Сирии
• Российско-сирийские отношения
• Участие России в гражданской войне в Сирии

Ссылки

[docs.pravo.ru/document/view/20770463/19845095/ Договор «О дружбе и сотрудничестве между СССР и Сирийской Арабской Республикой» от 8 октября 1980 года]

Отрывок, характеризующий Советско-сирийское военное сотрудничество

Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно всё сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
– Voyons, chere princesse, – сказала m lle Bourienne, – encore un petit effort. [Ну, княжна, еще маленькое усилие.]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m'est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.


Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
– Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, – говорила маленькая княгиня, разумеется по французски, князю Василью, – это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chere Annette? [милую Аннет?]
– А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
– А наш чайный столик?
– О, да!
– Отчего вы никогда не бывали у Annette? – спросила маленькая княгиня у Анатоля. – А я знаю, знаю, – сказала она, подмигнув, – ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела. – О! – Она погрозила ему пальчиком. – Еще в Париже ваши проказы знаю!
– А он, Ипполит, тебе не говорил? – сказал князь Василий (обращаясь к сыну и схватив за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва успел удержать ее), – а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait a la porte? [выгнала его из дома?]
– Oh! C'est la perle des femmes, princesse! [Ах! это перл женщин, княжна!] – обратился он к княжне.
С своей стороны m lle Bourienne не упустила случая при слове Париж вступить тоже в общий разговор воспоминаний. Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с нею про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. «Очень недурна! – думал он, оглядывая ее, – очень недурна эта demoiselle de compagn. [компаньонка.] Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, – подумал он, – la petite est gentille». [малютка – мила.]
Старый князь неторопливо одевался в кабинете, хмурясь и обдумывая то, что ему делать. Приезд этих гостей сердил его. «Что мне князь Василий и его сынок? Князь Василий хвастунишка, пустой, ну и сын хорош должен быть», ворчал он про себя. Его сердило то, что приезд этих гостей поднимал в его душе нерешенный, постоянно заглушаемый вопрос, – вопрос, насчет которого старый князь всегда сам себя обманывал. Вопрос состоял в том, решится ли он когда либо расстаться с княжной Марьей и отдать ее мужу. Князь никогда прямо не решался задавать себе этот вопрос, зная вперед, что он ответил бы по справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей возможности его жизни. Жизнь без княжны Марьи князю Николаю Андреевичу, несмотря на то, что он, казалось, мало дорожил ею, была немыслима. «И к чему ей выходить замуж? – думал он, – наверно, быть несчастной. Вон Лиза за Андреем (лучше мужа теперь, кажется, трудно найти), а разве она довольна своей судьбой? И кто ее возьмет из любви? Дурна, неловка. Возьмут за связи, за богатство. И разве не живут в девках? Еще счастливее!» Так думал, одеваясь, князь Николай Андреевич, а вместе с тем всё откладываемый вопрос требовал немедленного решения. Князь Василий привез своего сына, очевидно, с намерением сделать предложение и, вероятно, нынче или завтра потребует прямого ответа. Имя, положение в свете приличное. «Что ж, я не прочь, – говорил сам себе князь, – но пусть он будет стоить ее. Вот это то мы и посмотрим».
– Это то мы и посмотрим, – проговорил он вслух. – Это то мы и посмотрим.
И он, как всегда, бодрыми шагами вошел в гостиную, быстро окинул глазами всех, заметил и перемену платья маленькой княгини, и ленточку Bourienne, и уродливую прическу княжны Марьи, и улыбки Bourienne и Анатоля, и одиночество своей княжны в общем разговоре. «Убралась, как дура! – подумал он, злобно взглянув на дочь. – Стыда нет: а он ее и знать не хочет!»
Он подошел к князю Василью.
– Ну, здравствуй, здравствуй; рад видеть.
– Для мила дружка семь верст не околица, – заговорил князь Василий, как всегда, быстро, самоуверенно и фамильярно. – Вот мой второй, прошу любить и жаловать.
Князь Николай Андреевич оглядел Анатоля. – Молодец, молодец! – сказал он, – ну, поди поцелуй, – и он подставил ему щеку.
Анатоль поцеловал старика и любопытно и совершенно спокойно смотрел на него, ожидая, скоро ли произойдет от него обещанное отцом чудацкое.
Князь Николай Андреевич сел на свое обычное место в угол дивана, подвинул к себе кресло для князя Василья, указал на него и стал расспрашивать о политических делах и новостях. Он слушал как будто со вниманием рассказ князя Василья, но беспрестанно взглядывал на княжну Марью.
– Так уж из Потсдама пишут? – повторил он последние слова князя Василья и вдруг, встав, подошел к дочери.
– Это ты для гостей так убралась, а? – сказал он. – Хороша, очень хороша. Ты при гостях причесана по новому, а я при гостях тебе говорю, что вперед не смей ты переодеваться без моего спроса.
– Это я, mon pиre, [батюшка,] виновата, – краснея, заступилась маленькая княгиня.
– Вам полная воля с, – сказал князь Николай Андреевич, расшаркиваясь перед невесткой, – а ей уродовать себя нечего – и так дурна.
И он опять сел на место, не обращая более внимания на до слез доведенную дочь.
– Напротив, эта прическа очень идет княжне, – сказал князь Василий.
– Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? – сказал князь Николай Андреевич, обращаясь к Анатолию, – поди сюда, поговорим, познакомимся.
«Вот когда начинается потеха», подумал Анатоль и с улыбкой подсел к старому князю.
– Ну, вот что: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не так, как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил. Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? – спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
– Нет, я перешел в армию, – отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
– А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
– Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? – обратился Анатоль со смехом к отцу.
– Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха ха ха! – засмеялся князь Николай Андреевич.
И Анатоль засмеялся еще громче. Вдруг князь Николай Андреевич нахмурился.
– Ну, ступай, – сказал он Анатолю.
Анатоль с улыбкой подошел опять к дамам.
– Ведь ты их там за границей воспитывал, князь Василий? А? – обратился старый князь к князю Василью.
– Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо лучше нашего.
– Да, нынче всё другое, всё по новому. Молодец малый! молодец! Ну, пойдем ко мне.
Он взял князя Василья под руку и повел в кабинет.
Князь Василий, оставшись один на один с князем, тотчас же объявил ему о своем желании и надеждах.
– Что ж ты думаешь, – сердито сказал старый князь, – что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! – проговорил он сердито. – Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои правила: всё открыто! Я завтра при тебе спрошу: хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. – Князь фыркнул.
– Пускай выходит, мне всё равно, – закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощаньи с сыном.
– Я вам прямо скажу, – сказал князь Василий тоном хитрого человека, убедившегося в ненужности хитрить перед проницательностью собеседника. – Вы ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый, прекрасный сын и родной.
– Ну, ну, хорошо, увидим.
Как оно всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского общества, при появлении Анатоля все три женщины в доме князя Николая Андреевича одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого времени. Сила мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во всех их, и как будто до сих пор происходившая во мраке, их жизнь вдруг осветилась новым, полным значения светом.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало всё ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась скрыть их.
«Но не слишком ли я холодна с ним? – думала княжна Марья. – Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. «La pauvre fille! Elle est diablement laide», [Бедная девушка, она дьявольски дурна собою,] думал про нее Анатоль.
M lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему , соблазнителю, эту историю. Теперь этот он , настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mere, и он женится на ней. Так складывалась в голове m lle Bourienne вся ее будущая история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но всё это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась, как можно больше, нравиться.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая свое положение, готовилась к привычному галопу кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем.
Несмотря на то, что Анатоль в женском обществе ставил себя обыкновенно в положение человека, которому надоедала беготня за ним женщин, он чувствовал тщеславное удовольствие, видя свое влияние на этих трех женщин. Кроме того он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам.
Общество после чаю перешло в диванную, и княжну попросили поиграть на клавикордах. Анатоль облокотился перед ней подле m lle Bourienne, и глаза его, смеясь и радуясь, смотрели на княжну Марью. Княжна Марья с мучительным и радостным волнением чувствовала на себе его взгляд. Любимая соната переносила ее в самый задушевно поэтический мир, а чувствуемый на себе взгляд придавал этому миру еще большую поэтичность. Взгляд же Анатоля, хотя и был устремлен на нее, относился не к ней, а к движениям ножки m lle Bourienne, которую он в это время трогал своею ногою под фортепиано. M lle Bourienne смотрела тоже на княжну, и в ее прекрасных глазах было тоже новое для княжны Марьи выражение испуганной радости и надежды.
«Как она меня любит! – думала княжна Марья. – Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?» думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя всё тот же взгляд, устремленный на себя.
Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке m lle Bourienne (это было неприлично, но он делал всё так уверенно и просто), и m lle Bourienne вспыхнула и испуганно взглянула на княжну.
«Quelle delicatesse» [Какая деликатность,] – подумала княжна. – Неужели Ame (так звали m lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне. – Она подошла к m lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
– Non, non, non! Quand votre pere m'ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.


Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.