Флинн, Эррол

Эррол Флинн
Errol Flynn
Имя при рождении:	Эррол Лесли Томсон Флинн
Дата рождения:	20 июня 1909(1909-06-20)
Место рождения:	Хобарт, Австралия
Дата смерти:	14 октября 1959(1959-10-14) (50 лет)
Место смерти:	Ванкувер, Канада
Гражданство:	Австралия Австралия США США
Профессия:	актёр
Карьера:	1932—1959

Э́ррол Ле́сли То́мсон Флинн (англ. Errol Leslie Thomson Flynn; 20 июня 1909, Хобарт, Австралия — 14 октября 1959, Ванкувер, Канада) — голливудский актёр австралийского происхождения, кинозвезда и секс-символ 1930-х и 1940-х годов.

Прославился в амплуа отважных героев и благородных разбойников. Наибольшую известность получил благодаря фильмам «Одиссея капитана Блада» (1935), «Приключения Робин Гуда» (1938), «Додж-сити» (1939), «Дорога на Санта-Фе» (1940), «Морской ястреб» (1940), «Они умерли на своих постах» (1941), «Джентльмен Джим» (1942), «Цель — Бирма» (1945).

Биография

Эррол Флинн родился 20 июня 1909 года в Хобарте на австралийском острове Тасмания, в семье морского биолога Теодора Флинна и его жены Лили Мэри Янг. Сменил несколько частных школ в Австралии и Англии, откуда его отчисляли за неуспеваемость, а из школы в Сиднее — ещё и за связь с дочерью школьной прачки.

В возрасте 15 лет Флинн устроился клерком в Сиднейскую судоходную компанию, а спустя год отправился в Новую Гвинею, где некоторое время работал в полиции и менеджером на табачной плантации, нанимал аборигенов на золотодобывающие прииски и писал для газет статьи о местных событиях.

Приехав в Австралию в 1929 году, Флинн купил яхту под названием «Сирокко» и вместе с тремя друзьями вернулся на её борту в Новую Гвинею, преодолев расстояние в 3000 миль. История этого путешествия, которое заняло семь месяцев, впоследствии легла в основу его книги под названием Beam Ends (была опубликована в 1937 году). В 1930 году он познакомился с неким доктором Германом Эрбеном, изучавшим тропические болезни. Наняв Флинна, Эрбен на борту его яхты спустился по реке Сепик и снял документальный фильм об этом малоисследованном в те времена регионе.

Начало карьеры

В 1933 году Флинн вернулся в Австралию, где после того как его фотографии попали к одному кинопродюсеру, получил предложение сняться в роли мятежника Флетчера Кристиана в полудокументальном фильме об истории острова Питкэрн «Путём „Баунти“». Так состоялся его дебют в кино. Почувствовав интерес к новому ремеслу, Флинн в том же году уехал в Великобританию и на протяжении полутора лет с успехом играл на сцене театров в Лондоне и Нортгемптоне. Вскоре его заметили представители кинокомпании Teddington Studios, заокеанского филиала Warner Bros., которые сочли, что внешность молодого актёра понравится публике — Флинн был очень красив и хорошо сложен — и предложили ему контракт, а после успешного появления в драме 1934 года «Убийство в Монте-Карло» Флинна пригласили в Голливуд.

Примерно в то же время он встретил французскую актрису Лили Дамиту. Она была старше его на четыре года и ранее состояла в браке с режиссёром Майклом Кёртицом, в фильмах которого Флинн впоследствии часто снимался. Между Эрролом и Лили начался роман, и в мае 1935 года они поженились.

Первыми голливудскими работами Флинна в 1935 году стали второстепенные роли с недельным гонораром в 150 долларов в комедии «Не ставь на блондинок» и экранизации детективного романа Эрла Стэнли Гарднера «Дело о любопытной новобрачной», а затем последовала роль, которая обеспечила молниеносный взлёт карьеры Флинна и определила его актёрское амплуа — роль благородного пирата Питера Блада в высокобюджетном приключенческом фильме «Одиссея капитана Блада» по мотивам одноимённого романа Рафаэля Сабатини.

Колоритная роль бравого капитана досталась Флинну по воле случая. Первоначально она предназначалась Роберту Донату, у которого уже был опыт участия в костюмированных фильмах — в 1934 году он сыграл Эдмона Дантеса в фильме «Граф Монте-Кристо», — но после того как Донат неожиданно отказался от участия в фильме, руководство Warner Bros. решило рискнуть и заменило его на неизвестного американскому зрителю Флинна. В паре с ним появилась другая начинающая актриса, будущая звезда Оливия де Хэвилленд. В итоге картина снискала шумное признание публики и в 1936 году была номинирована на получение премии «Оскар» в пяти категориях.

Признание и слава

В последующие пять лет карьера Флинна достигла поистине головокружительных высот. Наибольшую популярность актёру принесли приключенческие, исторические и военные фильмы, где его героями становились самоотверженные и благородные смельчаки, галантные по отношению к дамам и беспощадные к врагу. Такими были его герои — павший в неравном бою майор Джеффри Викерс в картине «Атака лёгкой кавалерии» (1936), благородный разбойник Робин Гуд в удостоенном трёх «Оскаров» фильме «Приключения Робин Гуда» (1938), отважный капитан Кортни, отдавший жизнь ради друга, в драме «Утренний патруль» (1938), шериф Уэйд Хаттон, борец за справедливость в вестерне «Додж-сити» (1939). К тому времени его гонорар вырос и составлял 2500 долларов в неделю.

Кроме этого, Флинн попробовал свои силы в нескольких драмах — «Зелёный свет» (1937), «Новый рассвет» (1937), «Сёстры» (1938) — и комедиях — «Совершенные экземпляры» (1937), «Четверо — это банда» (1938). Но несмотря на проявленный Флинном талант комика, публика — и в особенности её прекрасная половина — с гораздо бо́льшим восторгом приняла его приключенческие картины. Женщины не могли устоять перед образом его романтического героя с насмешливо прищуренными серыми глазами, за внешней бесшабашностью которого скрывалась ранимая и благородная душа.

Герман Эрбен

В 1937 году Флинн вместе со своим старым приятелем Германом Эрбеном отправился в путешествие по Испании. В стране в то время шла Гражданская война, но тем не менее друзья провели в окрестностях Мадрида и Барселоны март и апрель. Эрбен — несмотря на то, что он был евреем, — работал на нацистов и в Испании собирал для них информацию о немецких диссидентах, эмигрировавших после прихода Гитлера к власти. Дружба Флинна с германским шпионом послужила впоследствии поводом для обвинения самого Флинна в симпатии нацистам.

Звезда Warner Bros.

К началу 40-х Флинн стал одним из ведущих актёров Warner Bros., а фильмы с его участием неизменно приносили кинокомпании огромные прибыли. Он продолжал работать строго в рамках своего амплуа — в 1939 году он снялся с Бетт Дэвис в костюмированном фильме «Частная жизнь Елизаветы и Эссекса», мелодраме о любви королевы Англии Елизаветы I и её фаворита Роберта Деверо, 2-го графа Эссекса. Во время съёмок он попал в автомобильную аварию, и продюсерам пришлось значительно перестроить график актёра, чтобы дать ему время на выздоровление. В 1940 году последовали вестерн «Вирджиния-сити» (в паре с Мириам Хопкинс), приключенческая мелодрама, получившая четыре номинации на премию «Оскар», «Морской ястреб», где Флинн сыграл капера Джеффри Торпа, и очередной дуэт с Оливией де Хэвилленд — вестерн «Дорога на Санта-Фе».

Весной 1941 года Флинн стал отцом — 31 мая Лили Дамита родила ему сына, которого назвали Шон. В том же году список его работ пополнила детективная комедия «Шаги в темноте», военная драма «Пикирующий бомбардировщик» (удостоенная номинации на «Оскар» за операторскую работу) и военная мелодрама «Они умерли на своих постах» — восьмой и последний дуэт Флинна и Оливии де Хэвилленд, где актёр исполнил роль знаменитого бригадного генерала кавалерии времён Гражданской войны в США Джорджа Армстронга Кастера.

Скандал

В 1942 году кинокомпания Warner Bros. выпустила две новые картины с Флинном — военную драму «Отчаянное путешествие» и фильм «Джентльмен Джим», в котором актёр предстал в роли легендарного боксёра-тяжеловеса Джеймса Корбетта, завоевавшего в 1892 году титул чемпиона мира. Однако не только эти две премьеры привлекли внимание публики к Флинну. В апреле актёр развёлся с Лили, которая ушла от него вместе с сыном ещё в конце прошлого года, а в октябре две несовершеннолетние девушки — 17-летняя Бетти Хансен и 16-летняя Пегги Саттерли — обвинили актёра в изнасиловании.

По словам Бетти Хансен, которая приехала в Голливуд из Небраски с целью пробиться в актрисы, её знакомство с Флинном произошло на вечеринке, после чего они уединились, и Флинн попросил её раздеться. Хотя на вопрос, случилось ли это с её согласия, Бетти ответила утвердительно, связь с несовершеннолетней по законам Калифорнии считалась преступлением, и в том случае, если бы актёра признали виновным, ему грозило бы 30 лет тюрьмы. Вторая девушка, танцовщица ночного клуба Пегги Саттерли, заявила, что в начале августа отправилась с Флинном на его яхте в морскую прогулку до острова Санта-Каталина, и во время поездки он дважды склонял её к близости. Пегги даже предоставила фотографии, на которых были запечатлены Флинн и она сама на борту яхты.

Оба обвинения актёр отрицал. Слушание дела состоялось в феврале 1943 года в суде Лос-Анджелеса. В числе знакомых Флинна, которых вызвали дать свидетельские показания, был режиссёр Рауль Уолш, в девяти картинах которого снялся актёр. В итоге это скандальное дело закончилось для него благополучно — 9 февраля десять из двенадцати присяжных признали его невиновным, и Флинн был оправдан. В тот же период Флинн познакомился с Норой Эддингтон, 19-летней дочерью главы департамента шерифа Лос-Анджелеса, которая подрабатывала в суде во время слушания его дела, продавая сигары и конфеты. Между ними начался роман, и в августе 1943 года они поженились в Акапулько.

Обвинение в изнасиловании не только не разрушило карьеру Флинна, наоборот — он стал ещё более популярен у публики, в особенности у дам. Поклонницы приходили к зданию суда за автографами и, пока шло разбирательство, прислали ему более 16-ти тысяч писем, в которых выражали свою поддержку. Стало расхожим выражение In like Flynn, что значило быть популярным у женщин как Флинн или вести себя в стиле Флинна.

Продолжение карьеры

Так как в то время шла Вторая мировая война, Флинн собирался уйти в армию, однако из-за проблем со здоровьем (у актёра было слабое сердце) его признали негодным к службе. Он начал много пить и вести ещё более разгульный образ жизни, чем прежде. Отношения с юной женой, которая была младше Флинна на пятнадцать лет, тоже не складывались. Прожив с Флинном год, Нора собиралась подать на развод, но, родив 10 января 1945 года дочь Дейдру, передумала и, вернувшись из Мехико, где жила на последних месяцах беременности, переехала в дом супруга. В марте 1947 года у них родилась вторая дочь, Рори.

Несмотря на сумбурную личную жизнь, карьера Флинна продолжала процветать, а его гонорар вырос до 200 тысяч долларов в год. Пока в Европе шли сражения, большинство его картин были на военную тематику. В 1943 году Флинн снялся в драме о противостоянии нацистам в Норвегии под названием «Край тьмы» и шпионском фильме «Северная погоня». Затем последовали мелодрама «Сомнительная слава», события которой были перенесены в оккупированную Францию, вестерн «Сан-Антонио», где Флинн вновь выступил в роли поборника справедливости ковбоя Клэя Хардина, и военная драма «Цель — Бирма», получившая в 1945 году три номинации на премию «Оскар». В этом фильме Флинн исполнил роль отважного капитана Нельсона, возглавившего взвод американских солдат в Бирме.

Его партнёршами по-прежнему становились самые красивые актрисы того времени — Барбара Стэнвик в мистическом фильме «Волк-одиночка» (1947), Ида Люпино в драме «Никогда не покидай меня» (1947), Энн Шеридан в вестерне «Серебряная река» (1948), Грир Гарсон в мелодраме по одноимённому роману Голсуорси «Сага о Форсайтах» (1949).

В 1946 году Флинн купил новую яхту под названием «Зака» и около 1947 года совершил на ней круиз на Ямайку. Ему настолько понравилась эта страна, что он приобрёл там обширные владения, и в тот же период купил дом в Бостоне за 33 тысячи долларов.

Закат славы

В начале 50-х слава Флинна постепенно начала угасать. Ему было уже за сорок, и он заметно постарел — давали о себе знать увлечение алкоголем и бурная ночная жизнь, которую вёл актёр. В 1948 году Флинн снялся в роли легендарного покорителя женских сердец в приключенческой мелодраме «Похождения дона Жуана», и этот фильм стал одной из последних удачных работ актёра.

Со временем его отношения с женой окончательно испортились. В июле 1948 года Нора развелась с Флинном и уже через год вышла замуж за певца и актёра Дика Хаймеса. В 1950 году таблоиды писали о романе Флинна с 19-летней румынской княгиней Ириной Гика, которая работала манекенщицей в Париже. Он даже собирался взять её в жены (несмотря на то, что Гика была замужем), но по каким-то причинам передумал и 23 октября 1950 года женился на 24-летней актрисе Патриции Уаймор, своей партнёрше в вестерне «Скалистая гора». В том же году Флинн обратился в суд с намерением добиться сокращения размера алиментов, которые с 1942 года выплачивал своей первой жене Лили Дамите, — ежегодно она получала от Флинна 18 тысяч долларов плюс 5,2 тысяч на содержание сына Шона.

В 1952 году по совместному решению студия Warner Bros. и Флинн расторгли его контракт. Актёр уехал в Великобританию и вложил полмиллиона долларов в картину «Повесть о Вильгельме Телле», однако из-за недобросовестности его финансовых партнёров производство фильма было остановлено, и это едва не привело Флинна к банкротству. В 1953 году финансовое положение актёра ещё более ухудшилось. Выяснилось, что его менеджер Альберт Блюм проводил махинации с его счетами и налогами, в результате чего Служба внутренних доходов США взыскала с Флинна более 800 тысяч долларов. Чтобы расплатиться, Флинн был вынужден продать всю свою собственность за исключением яхты, на борту которой и жил в течение некоторого времени вместе с семьёй.

В тот период вышло несколько картин Флинна, снятых в Европе. В 1953 и 1955 годах постаревший плейбой работал в Великобритании, снявшись соответственно в историческом фильме «Хозяин Баллантрэ» и в музыкальной мелодраме «Королевская рапсодия» (в этом фильме вместе с Флинном играла его жена), а в 1954 вышла в прокат его итальянская картина «Скрещенные мечи», где актёр составил дуэт с Джиной Лоллобриджидой. В 1953 году, пока шли съёмки в Италии, Патриция родила Флинну дочь, которую назвали Арнелла Рома.

Последние годы и смерть

В середине 50-х Флинн много путешествовал — среди его маршрутов были Северная Африка, Рим, Мехико, Париж, Монте-Карло и Барселона — и проводил время на Ямайке, где росла его дочь. Время от времени он возвращался в Голливуд. Среди его работ тех лет было несколько относительно успешных картин — «И восходит солнце» (1957) по одноимённому роману Хемингуэя (Флинн сыграл жениха Брет, Майкла Кэмпбелла), «Слишком много, слишком скоро» (1958), где Флинн исполнил роль знаменитого актёра Джона Берримора, и «Корни неба» (1958), экранизация одноимённого романа Ромена Гари, удостоенного в 1956 году Гонкуровской премии. В 1957 году Флинн запустил в Великобритании телесериал «Театр Эррола Флинна». Всего вышло 26 получасовых эпизодов с романтическими названиями вроде «Мадемуазель Фифи», «Тысяча ночей дона Жуана», «Дуэль», «Жена царя» и др., а в съёмках принимали участие как сам Флинн, его жена и сын Шон, так и другие известные актёры — например, Кристофер Ли и Полетт Годдар.

В 1957 году Флинн, которому на тот момент было 48 лет, завёл роман с 15-летней старлеткой Беверли Аадленд. Юная фигуристая блондинка, которая в 13 лет завоевала титул Маленькая Мисс Америка, настолько увлекла его, что он даже собирался бросить Патрицию и сочетаться с Беверли браком. В 1959 году Флинн и его протеже снялись вместе в фильме «Кубинские мятежницы», драме о революции на Кубе. Эта картина стала последним фильмом Флинна. В октябре 1959 года в сопровождении Беверли он отправился в Канаду, чтобы уладить дело о продаже яхты, но 14 октября скоропостижно скончался в Ванкувере от сердечного приступа. Беверли настаивала, чтобы его похоронили на Ямайке, однако Патриция Уаймор распорядилась телом супруга по своему усмотрению, и Флинн был похоронен в мемориальном парке Форест-Лаун в Лос-Анджелесе.

Ссылки

• [www.errolflynn.net/ Errolflynn.net]  (англ.)
• [flynn.cernstharth.com Peter’s E.F. Club]
• Биография и фильмография актёра на [tcmdb.com/TCMDB/participant/participant.jsp?spid=63336&apid=48996 Tcmdb.com]  (англ.)
• Биография актёра на [www.glbtq.com/arts/flynn_e.html Glbtq.com]  (англ.)
• Эпизоды из фильмов Флинна на [youtube.com/results?search_query=Errol+Flynn&search=Search Youtube.com]
• [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GRid=349 Фотография могилы актёра]

Отрывок, характеризующий Флинн, Эррол

– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.