Бакаджикский Спасский монастырь
| Монастырь | ||
Бакаджикский Спасский монастырь
Бакаджишки манастир "Св. Спас" | ||
| Страна | Болгария | |
| Местоположение | село Чарган, община Тунджа, Ямболская область | |
| Конфессия | православие | |
| Епархия | Сливенская | |
Бакаджикский Спасский монастырь (болг. Бакаджишки манастир "Св. Спас") — мужской монастырь Сливенской епархии Болгарской православной церкви, расположенный на горе Бакаджик, близ села Чарган (община Тунджа, Ямболская область) в 10 км от города Ямбол[1].
История
После окончания русско-турецкой войны 1877—1878 годов, приведшей к освобождению части Болгарии от многовекового турецкого ига, русская армия ещё два года оставалась в стране[2]. В начале 1879 года генерал-лейтенант Михаил Скобелев обсуждал с жителями Ямбола идею построить храм в память о русских воинах. Решено было, что она будет воздвигнута, на северной стороне возвышенности Бакаджик. Было выбрано то место, где во время Апрельского восстания 1876 года располагался старый византийский монастырь Святого Спаса. Рассказывают, что генерал Скобелев лично избрал Бакаджик в качестве места будущего храма[3].
Строительство было начато весной 1879 года силами 30-й пехотной дивизии. Средства на строительство поступали от пожертвований из России и Болгарии. В числе жертвователей были мать генерала Скобелева — Ольга Николаевна Полтавцева-Скобелева и его сестра — княгиня Белосельская. Местное население, довольно бедное, помогало в основном свои трудом. В праздник Вознесения Господня люди привозили, кто что мог взять — шерсть, пшеницу, коноп, шкуры и разыгрывали товар на аукционе, а средства от их продажи жертвовали на строительство[3].
12 мая того же года протоиерей Алексий Кузнецов, благочинный 30-й пехотной дивизии, вместе с её командиром генералом Шнитниковым заложил у села Чарган, в 13 верстах от города Ямболь, каменную церковь во имя святого благоверного великого князя Александра Невского в память о спасении Императора Александра II при покушении на него Д. В. Каракозова 2 апреля того же года. На закладке присутствовало и болгарское духовенство[2], но не сослужило из-за греко-болгарской схизмы.
Церковь во имя святого Александра Невского была задумана и построена с размерами 16,70 м в длину и 5,20 м в ширину. В ней, по старому обычаю, было сделано и женское отделение, как делали во время турецкого ига[3].
После вывода российских частей, генерал Скобелев-младший подарил строящемуся храму евангелие и выгравированный крест, а строительство было завершено из ямбольцами при финансовой помощи болгар и русских. Иконостас был создан русскими моназами, а хоругви и иконы перенесены из Киево-Печерской лавры[1].
При церкви-памятнике на 200 человек без колокольни был открыт мужской монастырь во имя Святого Спаса, который числился в составе Херсонской епархии, но как и прочие зарубежные приходы управлялся Санкт-Петербургским митрополитом[2]. Настоятелем монастыря стал бывший полковник иеромонах Парфений (Павлов)[4].
Монастырь владел полями, скотом и пасекой и большим виноградником. На территории стояли два двухэтажных дома для братии и хозяйственные постройки[2].
Неподалеку от монастыря, на горе Бакаджик, стояла деревянная Вознесенская часовня, очень почитаемая окрестными жителями. На Вознесение к ней стекались тысячи паломников, благодаря пожертвованиям которых монастырь и мог существовать[2].
В 1900 году после смерти иеромонаха Парфения (Павлова) настоятелем был назначен иеромонах Ювеналий (Загорулько)[3][4].
В 1902 году на русские деньги, вместо деревянного, было выстроено каменное здание часовни, освящённое 30 августа того же года митрополитом Сливенским Гервасием (Георгиевым). Одновременно в монастыре возведена каменная гостиница[2].
После вступления Болгарии в октябре 1915 году в Первую мировую войну на стороне Германии и Австро-Венгрии монастырь становится жертвой русофоба Васила Радославова, который назвал его «гнездом русского шпионажа»[3]. Иеромонах Ювеналий, очень уважаемый местным населением, был интернирован в городе Котел, где в 1916 году скончался. Основное имущество монастыря оказалось опечатано, а управлять обителью назначили болгарского иеромонаха Кассиана[4].
В 1919 году в монастырь вернулся псаломщик Ювеналия, который взялся вести хозяйство, пришедшее в упадок, так как болгары конфисковали часть угодий и претендовали на доходы от часовни[2].
В монастыре какое-то время, начиная с 1921 года, в монастыре жил митрополит Херсонский и Одесский Платон (Рождественский), который вскоре был назначен управляющим Северо-Американской и Алеутской епархией. В обители нашли приют также некоторые монахи разоренного Григорие-Бизюковского монастыря в его епархии. В Ямболе обосновалось военное училище Войска Донского и появились два русских воинских кладбища, на одном из которых в 1921 был воздвигнут памятник погребённым-эмигрантам, которым была передана Александро-Невская церковь[2].
В начале 1930-х годы в обители Святого Спаса имелось два храма и 12 насельников. Настоятелем был архимандрит Сергий (Соболев)[4].
В 1934 году обитель переходит в юрисдикцию Болгарской православной церкви[3].
В 1938 году по просьбе архиепископа Серафима (Соболева) Священный Синод Болгарской православной церкви оказал материальную помощь русскому монастырю Святого Спаса[4].
По состоянию на 2014 год монахов в монастыре не было. Монастырское имущество поддерживал один болгарский священник и его супруга[1].
Напишите отзыв о статье "Бакаджикский Спасский монастырь"
Примечания
- ↑ 1 2 3 [www.bulgariamonasteries.com/bakadjishki_manastir.html Бакаджишки манастир "Св. Спас" - манастирите в България]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 [www.artrz.ru/menu/1804649234/1805316530.html АЛЕКСАНДРО-НЕВСКИЙ МУЖСКОЙ МОНАСТЫРЬ. Ямболь, Болгария] на сайте «Искусство и архитектура Русского Зарубежья», 14.03.2014
- ↑ 1 2 3 4 5 6 [dveri.bg/component/com_content/Itemid,100658/catid,120/id,4169/view,article/ Ямболски манастир прототип на храма «Св. Александър Невски»] // dveri.bg, 24 апреля 2007
- ↑ 1 2 3 4 5 М. В. Шкаровский [pstgu.ru/download/1227891221.shkarovsky.pdf 28 Русские приходские общины в Болгарии] // Вестник ПСТГУ II: История. История Русской Православной Церкви. 2008. Вып. II:2(27). С. 28-62
Ссылки
- mitropolia.sliven.net/index.php?page=bakadjik.manastir.xml
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Бакаджикский Спасский монастырь
Да здравствует сей храбрый король!и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
