Николаевская церковь (Рим)

Православная церковь
Церковь святителя Николая Чудотворца Chiesa Ortodossa Russa di San Nicola Taumaturgo
Страна	Италия
Город	Рим, Via Palestro, 69/71
Конфессия	православие
Епархия	ставропигиальный приход Русской православной церкви
Тип здания	палаццо
Первое упоминание	1803 год
Состояние	здание сохранилось
Сайт	[www.romasannicola.it/ Официальный сайт]

Це́рковь святи́теля Никола́я Чудотво́рца — русский православный храм в Риме, самый старый из русских приходов в Италии.

Приход имеет ставропигиальный статус Русской православной церкви. Настоятель — протоиерей Вячеслав Бачин.

История

Первые церкви

Императорский указ «Об учреждении греко-российской церкви при Римской миссии» был подписан 6 (18) октября 1803 года. К весне 1804 года храм должен был готов. При этом предполагалось освятить церковь во имя апостолов Петра и Павла. Утварь предполагалось взять из упразднённой Захарьевской церкви в Санкт-Петербурге.

Однако внешнеполитическая ситуация позволила вернуться к вопросу устройства храма только через 20 лет.

В 1823 году был освящена однопрестольная домовая церковь святителя Николая Чудотворца, которая несколько раз менял местоположение:

• в 1823—1828 годах — на виа дель Корсо, 518. Устроена по проекту К. А. Тона.
• в 1828—1836 годах — в палаццо Одескальки (Palazzo Chigi-Odescalchi) на Piazza dei Santi Apostoli, 80
• в 1836—1845 годах — в палаццо Дориа-Памфили (Palazzo Doria Pamphilj)
• в 1845—1901 годах — в палаццо Джустиниани (Palazzo Giustiniani) на площади Сан-Луиджи-де-Франчези
• в 1901—1932 годах — в палаццо Менотти (Palazzo Menotti) на пьяцца Кавур. Церковь занимала три большие комнаты южной половины нижнего этажа. Помещение было рассчитано на 300 человек. В узкой комнате с восточной стороны была помещена ризница и церковная библиотека.

Римский храм относился к Санкт-Петербургской епархии, одновременно находился в ведении Министерства иностранных дел и являлся посольской церковью.

В 1867-1870 годах из-за обострения отношений с папским престолом Никольская посольская церковь не действовала, и на богослужения русские ездили в Неаполь.

В 1907 году настоятель храма, архимандрит Владимир (Путята), был хиротонисан во епископа Кронштадтского, викария Санкт-Петербургской епархии. Это была первая в истории Русской православной церкви попытка устройства епископской кафедры для Западной Европы: епископ Кронштадтский должен был заведовать всеми русскими православными заграничными церквами (кроме храмов в Константинополе и Афинах). Однако епархия через три года была упразднена.

Весной 1921 года при храме был основан самостоятельный приход. В его составе было около ста членов, в который входила и королева Эллинов Ольга Константиновна. «Попечительницей храма» стала княгиня М. П. Абамелек-Лазарева, которая выплачивала содержание настоятелю и части прихожан. Приходской совет возглавил бывший генеральный консул Г. П. Забелло. Королевским указом от 14 ноября 1929 года за приходом утверждён статус юридического лица.

В 1922—1927 годах храм находился в юрисдикции Управляющего русскими приходами в Западной Европе Русской православной церкви. В 1927 году приход перешёл в юрисдикцию Русской православной церкви за границей, оставаясь в непосредственном подчинении Председателю Архиерейского Синода.

Попытки строительства отдельного храма

В 1880 году вдова сотрудника посольства Елизавета Ковальская просила Святейший Синод разрешить построить за свой счёт храм на кладбище Святого Лаврентия (Верано). Однако проект храма не удовлетворял желаемому для России статусу. В результате разрешение не было дано.

Вновь вопрос о строительстве нового храма был поднят при архимандрите Клименте, который в 1898 году начал сбор средств, разрешённый в 1900 году императором Николаем II. Среди жертвователей были сам император, внёсший 10 тысяч рублей, великие князья Сергей Александрович и Михаил Николаевич, московские фабриканты и сибирские золотопромышленники. Общая сумма пожертвований составила 265.000 итальянских лир.

Храм предполагалось построить на участке в центре Рима, обещанном графом Л. А. Бобринским (Villa Malta). Тем не менее, новый настоятель архимандрит Владимир (Путята) не принял предложения графа. Кроме того, он не согласился с первоначальной кандидатурой строителя флорентийского храма, архитектора М. Т. Преображенского, и предложил своего кандидата, архитектора Н. Ю. Янга. Несмотря на споры, в 1906 году был образован Строительный комитет. Однако дело не продвигалось.

14 (27) мая 1913 года был утверждён проект нового храма, созданный В. А. Покровским. Осенью 1913 года император вновь разрешил сбор пожертвований по всей России, а летом 1914 года был открыт особый счёт в Санкт-Петербургской конторе Госбанка. Предполагалось, что строительство обойдётся в 450000 рублей. Здание было задумано в стиле владимиро-московского зодчества XV-XVI веков, и состояло из нижней — в цокольном этаже — однопрестольной церкви и трёхпрестольной верхней, к которой вела широкая лестница. Завершался храм куполом на высоком барабане.

Однако в 1915 году был сформирован новый состав Строительного комитета, который возглавил князь С. С. Абамелек-Лазарев. По предложению князя был вновь сменён архитектор. Им стал итальянец Винченцо Моральди. Экспертизу и критику проекта провёл архитектор В. А. Субботин, но проект был принят. Вскоре на имя российского посольства был приобретён участок на набережной Тибра, близ Lungotevere Arnaldo da Brescia. Однако дальнейшая ситуация в России не позволила продолжить строительство.

Современный храм

В 1931 году приход официально получил в наследство особняк М. А. Чернышевой («Палаццо Чернышев»), завещанный ею ещё в 1897 году. 10 апреля 1932 года в нём был освящён новый храм по проекту архитектора князя В. А. Волконского и инженера Ф. Поджи. Утварь и убранство были перенесены из старой церкви. Среди жертвователей на устройство храма были княгиня С. Н. Барятинская, княжна С. В. Гагарина, королева Италии Елена Савойская. Материальную поддержку оказывали посольства Сербии и Болгарии.

В период Второй мировой войны римский приход помогал «перемещённым лицам». В 1950-1960-х годах под опекой прихода были: беженский лагерь Latina и дом дальневосточных беженцев Villa Olanda под Турином.

В 1960-х годах храм был подчинён Женевской епархии РПЦЗ. В 1985 году храм перешёл в ведение Западноевропейского экзархата русских приходов Константинопольского патриархата.

В середине 1980-х годов община возросла за счёт так называемых «новоэмигрантов». Кроме русских, в состав прихода входят сербы, копты, болгары, румыны и православные итальянцы.

В октябре 2000 года после 15 лет пребывания в Константинопольском патриархате община снова вернулась в лоно Русской православной церкви, где получила статус ставропигиального прихода. Эта смена юрисдикции, не согласованная с архиепископом Сергием (Коноваловым), которому подчинялся приход, породила новый виток трений между Экзархатом и Русской Церковью и критику со стороны подконтрольных Константинополю СМИ. Вместе с Николаевским приходом в юрисдикцию РПЦ без отпускной грамоты был принят настоятель протоиерей Михаил Осоргин, что повлекло к его запрещению в священнослужении в Константинопольской Церкви.

В сентябре 2004 года в связи с постоянным пребыванием вне Италии протоиерей Михаил Осоргин был назначен почетным настоятелем прихода. Новым настоятелем стал епископ Егорьевский Марк (Головков), заместитель Председателя Отдела внешних церковных связей.

21 августа 2007 года настоятелем храма назначен архимандрит Павел (Фокин).

В июне 2009 года два клирика Николаевского прихода перешли в юрисдикцию Константинопольского патриархата без отпускной грамоты.

Архитектура, убранство

Храм находится в трёхэтажном особняке, который во время устройства церкви был значительно переделан. Церковь находится в правой половине первого этажа. Предполагалось устроить крестообразный в плане храм, но небольшое количество свободного места не позволило полностью воплотить замысел. Алтарная часть была пристроена со стороны двора. При переделке были убраны внутренние перегородки и сооружены арки.

Алтарная часть и предалтарные арки были выложены золотой мозаикой и зелёным мрамором.

Белый с позолотой одноярусный иконостас был сооружён в 1830-х годах по проекту К. А. Тона на средства посла при Папском Дворе князя Г. И. Гагарина. Иконостас в классическом стиле напоминает иконостас Казанского собора в Санкт-Петербурге. Иконостас увенчан четырёхконечным крестом. На фризе иконостаса находится надпись: «Благословен Грядый во Имя Господне».

Местные образа Спасителя и Божией Матери написал П. В. Басин, медальоны на меди в Царских вратах, диаметром около 35 см, — К. П. Брюллов, «Тайную вечерю» — И. И. Габерцеттель, святителя Николая Чудотворца (на правых диаконских дверях) — Ф. А. Бруни, и благоверного князя Александра Невского (на левых дверях) — А. Т. Марков. Все художники были пенсионерами Академии художеств. Они предложили написать образы в сентябре 1828 года посетившей Рим великой княгине Елене Павловне.

Справа находятся две иконы, ранее помещавшиеся в иконостасе — это дар великой княгини Елены Павловны — образы святой царицы Елены (академика И. Ксенофонтова) и святой великомученицы Екатерины (академика П. Плещанова).

Среди святынь храма:

• Иверская икона Божией Матери, написанная в 1901 году афонскими монахами в память императора Александра III (расположена у клироса),
• четыре иконы (мастерской художника М. Е. Малышева), написанные в Сергиевом Посаде в 1893 году: святителя Николая Чудотворца и святого Александра Невского (в правом отделении, в киотах) и два больших образа Спасителя и Божией Матери (у левой стены);
• изображение святителя Иоасафа Белгородского, написанное до его прославления;
• крест-мощевик, подаренный греческим королевичем Христофором Георгиевичем (находится в алтаре);
• малая икона святой княгини Ольги, написанная для храма греческой королевной Марией;
• образ Божией Матери «Вратарницы» («Портаитиссы»), написанная афонским монахом Виктором (Каравогеоргасом);
• 18 малых икон киевских святых, написанные в мастерской Л. К. Плахова;

На парадной лестнице, при входе в церковь, помещены памятные доски с именами устроителей храма: архимандрита Симеона (Нарбекова), княжны М. А. Чернышёвой и княгини С. Н. Барятинской.

Приход

Долгое время, до постройки греческой церкви, русский приход был единственным православным приходом в Риме. Соответственно, он окормлял всех православных, находившихся в городе.

В 1890-е годы по инициативе архимандрита Пимена (Благово) и посла А. Г. Влангали был устроен русский странноприимный дом святого Станислава. Впоследствии здание было передано в собственность польским католикам.

Погребения православных совершались на римском кладбище в Тестаччо

Настоятели храма

При открытии церкви был утверждён штат с одним священником и двумя «церковниками» (то есть псаломщиками). В 1867 году императором Александром II был утверждён новый штат в составе архимандрита-настоятеля, диакона и двух псаломщиков.

Традиционно, за исключением 40 лет в XX веке, настоятелями храма были монашествующие.

Настоятели храма
Даты	Настоятель
1803	священник Василий Иоаннович Иванов (номинально)
1827—1831	иеромонах Иринарх (Попов) (1790—1877)
1836 — 5 июня 1849	архимандрит Герасим (1790—1849)
1849—1852	архимандрит Феофан (Авсенев) (1812—1852)
1852—1855	архимандрит Иаков (Поспелов) (1818—1896)
2 (14) октября 1855 — 7 (19) мая 1860	архимандрит Софония (Сокольский) (1800—1877)
1860—1864	архимандрит Палладий (Кафаров) (1817—1878)
август 1864 — 13 (25) января 1866	архимандрит Порфирий (Попов) (1825—1866)
26 января (7 февраля) — 11 (23) мая 1866	архимандрит Гурий (Карпов) (1811—1882)
17 (29) ноября 1871 — 31 декабря 1877 (12 января 1878)	архимандрит Александр (Кульчицкий) (1823—1888)
1878—1880	архимандрит Николай[уточнить]
1880—1881	архимандрит Митрофан[уточнить]
февраль 1881 — ноябрь 1884	архимандрит Никон (Богоявленский) (1831—1893)
1884—1897	архимандрит Пимен (Благово) (1827—1897)
1897—1902	архимандрит Климент (Верниковский) (1863—1909)
1902—1911	архимандрит Владимир (Путята) (1869—1936 или 1941)
1912—1913	архимандрит Дионисий (Валединский) (1879—1960)
1913—1916	архимандрит Филипп (Гумилевский) (1877—1936)
1916—1963	архимандрит Симеон (Нарбеков) (1884—1969)
1949—1963	архимандрит Каллист (Подзолов) (1895—1964) (де факто)
1965—1984	протоиерей Виктор Ильенко (1894—1989)
1984—1985	протоиерей Михаил Маклаков (род. 1953)
25 ноября 1985 — февраль 1987	протоиерей Николай Петрович Чернокрак (род. 1951)
февраль 1987 — сентябрь 2004	протоиерей Михаил Георгиевич Осоргин (1929—2012)
сентябрь 2004 — 21 августа 2007	епископ Марк (Головков) (род. 1964)
21 августа 2007 — 30 мая 2011	архимандрит Павел (Фокин) (род. 1956)
30 мая 2011 — наст. время	протоиерей Вячеслав Александрович Бачин (род. 1965)

Ссылки

• [ricolor.org/europe/italia/mp/23/ Русская церковь в Риме]
• [www.artrz.ru/menu/1804649234/1805049227.html ЦЕРКОВЬ СВТ. НИКОЛАЯ ЧУДОТВОРЦА. Рим, Италия.] на сайте «Искусство и архитектура русского зарубежья»

Литература

• Антонов В. В., Кобак А. В. Русские храмы и обители в Европе. — СПб: «Лики России», 2005. — С. 144—146. — 3000 экз. — ISBN 5-87417-208-4.

Отрывок, характеризующий Николаевская церковь (Рим)

Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.