Церковь равноапостольной княгини Ольги (Франтишкови-Лазне)
| Православная церковь | |
Церковь Святой равноапостольной княгини Ольги
Pravoslavný chrám svaté kněžny Olgy | |
| |
| Страна | Чехия |
| Город | Франтишкови-Лазне, Kollárova, 8/15 |
| Конфессия | православие |
| Епархия | Пражская епархия Православной Церкви Чешских земель и Словакии |
| Тип здания | Церковь |
| Архитектурный стиль | эклектика |
| Автор проекта | Густав Видерман |
| Строительство | 1881—1889 годы годы |
| Статус | действующий храм |
| Состояние | отличное |
Це́рковь Свято́й равноапо́стольной княги́ни О́льги — православная церковь во Франтишкови-Лазне (ранее — Франценсбад).
Храм относится к Хебскому пресвириату (благочинию) Пражской епархии Православной Церкви Чешских земель и Словакии. Настоятель — протоиерей Ян Кривка[1].
Содержание
История
В 1880 году во Франценсбаде для приезжих из России был устроен временный храм. Службы проходили в летний период. Храм располагался сначала в арендуемой части колоннады Зальцквелле, затем, с 1881 года, — в зале отеля «Гизела».
Современная церковь была сооружена по проекту Густава Видермана на добровольные пожертвования приезжающих для лечения русских.
Церковь была заложена Франценсбадским комитетом[2] в 1881 году без приглашения протоиерея В. С. Ладинского, который совершил чин закладки только 13 (25) июля 1888 года. Чин, по совету К. П. Победоносцева, был совершён в почти готовом здании без огласки, чтобы не раздражать католиков. Освящение храма было совершено 25 июня (7 июля) 1889 года.
Церковь и земля (около 13,66 ар) были приписаны на имя Комитета, который считал церковь и землю своей собственностью и в своих сборах не давал отчёта причту.
В 1899 году церковь церковь претерпела косметический ремонт, а в 1901 году была обнесена каменной оградой с железной решеткой.
В 1900 году храм, до этого находившийся в ведении Комитета, часто конфликтовавшего с духовенством, перешёл в ведение общины.
В 1880 по 1907 год церковь была приписана к Веймарскому храму, а с 1911 года - к Дрезденскому
Во время Первой мировой войны храм был закрыт.
В 1920-1930 годах храм находился в юрисдикции Управляющего русскими приходами в Западной Европе Русской православной церкви. Богослужения совершались только в летний период.
С переходом митрополита Евлогия (Георгиевского) в Константинопольский патриархат, в Западноевропейском экзархате русских приходов.
5 мая 1939 года приход со всем его имуществом был передан Берлинской и Германской епархии Русской православной церкви за границей и приписан к Мариенсбадскому храму[3].
Расквартированная во Фраценсбаде часть СС предполагала превратить здание Ольгинской церкви в свой склад. Этим планам помешало решительное противодействие бургомистра[4] и митрополита Серафима (Ляде).
В 1944 году во Франценсбаде проживало около 10-ти архиереев, которые часто служили в церкви.
Летом 1945 года богослужения в Ольгинской церкви были возобновлены. Храм перешёл в Западноевропейский Экзархат Русской православной церкви, а с 1946 года в Чехословацкий экзархат.
С получением автокефалии в 1951 году Чехословацкой православной церковью храм перешёл в её юрисдикцию.
Архитектура, убранство
Храм каменный с 30-метровой шатровой колокольней. Построен в «смешанном стиле»[5].
В плане квадратный на 300 человек. Перекрыт куполом с главкой.
Стены выложены из разноцветного кирпича, карнизы, колонки и наличники исполнены из светлого жёлтого песчаника.
Над порталом находятся иконы, писанные по золотому фону на мраморе, — Господь Вседержитель, Святые равноапостольные княгиня Ольга (справа) и князь Владимир (слева).
Интерьер храма расписан заново после Второй мировой войны.
Иконостас был перенесён из домового храма, в 1899 году он был реставрирован.
Церковный дом был возведён в 1907 году.
Напишите отзыв о статье "Церковь равноапостольной княгини Ольги (Франтишкови-Лазне)"
Примечания
- ↑ [www.pravoslavnacirkev.cz/schematismuscr.htm Приходы Пражской епархии]
- ↑ Комитет, основанный в 1870 году возглавляли три доктора иудейского вероисповедания. Один из членов Комитета, доктор Гамбургер, присвоил себе часть собранных средств, а впоследствии покончил жизнь самоубийством. Ещё в 1879 году для возведения храма Комитет по высокой цене приобрёл участок, принадлежавший его председателю — доктору Бошану. Здесь была сильно увлажнённая почва и свалка нечистот. Только благодаря энергичным протестам протоиерея Александра Лебедева этот участок был продан и приобретён другой, более удобный.
- ↑ [www.bogoslov.ru/text/302753.html Русская церковная эмиграция в Чехии]
- ↑ Одновременно и старосты храма.
- ↑ Предположительно, Г. Видерман при создании проекта взял за образец храм иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость», построенный в 1883—1885 годах в усадьбе Рукавишниковых в Грачёвке (Крюково) А. Л. Обером
Ссылки
- [sobory.ru/article/index.html?object=11354 Народный каталог православной архитектуры]
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Церковь равноапостольной княгини Ольги (Франтишкови-Лазне)
– Известно куда, к начальству идет.– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
