Крестовоздвиженский собор (Женева)

Православный собор
Крестовоздвиженский собор Cathédrale de l'Exaltation de la Sainte Croix
Вид на храм с запада
Страна	Швейцария
Город	Женева, 9, rue Rodolphe Toepffer
Конфессия	православие
Епархия	Женевская и Западно-Европейская епархия РПЦЗ
Тип здания	Церковь
Архитектурный стиль	псевдорусский
Автор проекта	Давид Гримм
Строитель	Жан-Пьер Гильбо
Первое упоминание	1861 год
Строительство	1863—1866 годы годы
Статус	охраняется государством
Состояние	действующий
Сайт	[www.diocesedegeneve.net/ Официальный сайт]

Крестовоздви́женский собо́р (фр. Cathédrale de l'Exaltation de la Sainte Croix) — кафедральный собор Западно-Европейской епархии Русской православной церкви заграницей. Расположен в Женеве. Настоятель храма — архиепископ Михаил (Донсков).

История

Первая церковь

История женевского прихода ведёт от Крестовоздвиженского храма, устроенного первоначально в Берне, штат которого был высочайше утверждён указом от 24 декабря 1816 (5 января 1817) года. Первоначально он находился при резиденции российского посланника. С 1821 года церковь помещалась в замке Рейхенбах. Её постоянно посещала великая княгиня Анна Фёдоровна. Бернская церковь существовала до 1848 года, когда была закрыта по политическим обстоятельствам и вывезена во Франкфурт-на-Майне.

Открытие храма состоялось в ноябре 1854 года, но уже в Женеве в наёмном доме в вилле Жарглнан на Rue des Eaux Vives. Срок найма этого дома истекал в 1863 году. Для возобновления контракта был необходим капитальный ремонт, который владелец хотел сделать за счет России, либо сам, но при увеличении арендной платы.

Современный храм

Настоятель русской им­ператорской миссии в Швейцарии протоиерей Афанасий Петров озаботился идеей строительства полноценного русского православного храма в Женеве и стал искать на это средства.

В 1862 году женевский кантон безвозмездного передал участок земли в квартале Траншей, стоимостью до 100.000 франков, для строительства отдельной русской церкви. Место было даровано Российской миссии в Швейцарии на весь период, пока на нём будет стоять русский храм. Здесь до XV века находился монастырь святого Виктора, приором которого был «шильонский узник» Франсуа Бонивар.

Закладка храма состоялась 14 (26) сентября 1863 года в присутствии герцогов Сергея и Георгия Лейхтенбергских и принца Николая Ольденбургского. Строительство церкви велось по проекту Д. И. Гримма, активное участие принимала великая княгиня Мария Николаевна. Работами руководил Жан-Пьер Гильбо. Основным попечителем строительства был настоятель Женевской домовой церкви протоиерей Афанасий Петров. Постройка здания и его отделка обошлись в 280.000 франков. Среди жертвователей были Александр II; Мария Александровна; великие князья: Константин Николаевич, Михаил Николаевич с Ольгой Феодоровной; великие княгини: Елена Павловна и Мария Николаевна; королева Ольга Николаевна и Николай Максимилианович, герцог Лейхтенбергский; митрополит Киевский Арсений (Москвин).

В начале июля 1864 года Анафасий Петров получил через русского в Швейцарии посланника А. П. Озерова от Патриарха Иерусалим­ского Кирилла различные дары: св. предметы и деньги.

Освящение Крестовоздвиженской церкви состоялось 14 (26) сентября 1866 года в праздник Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня. Его совершили парижский протоиерей Иосиф Васильев, женевский Афанасий Петров, ниццкий Василий Прилежаев и веймарский священник Владимир Ладинский.

В храме был венчан М. А. Врубель с Н. И. Забелой, была крещена и отпета первая дочь Ф. М. и А. Г. Достоевских Софья (1868—1868).

К храму были приписаны Варваринская церковь в Веве и Пантелеймоновская в Давосе.

В конце XIX века в храме был выложен плиткой пол и заново позолочены купола. В 1916 году были значительно расширены все три нефа и добавлена над центральной папертью колокольня со звонницей из пяти колоколов, отлитых в Арау. Работы обошлись в 200.000 франков. Освящение обновлённого храма состоялось 12 (25) февраля 1917 года.

Во второй четверти XX века церковь перешла в юрисдикцию Русской православной церкви за границей. В 1950 году храм стал кафедральным собором викарного епископа Женевского, а в 1963 году — Западно-Европейской епархии.

В 1966 году и в 1980-е годы в соборе был произведён ремонт. В настоящее время храм также нуждается в реставрации.

В ночь на 15 октября 2012 года храм был подвергнут вандализму: несколько квадратных метров фасада собора были облиты красной краской, а на тротуаре оставлены надписи оскорбительного характера.

23 января 2016 года в соборе служил всенощное бдение Патриарх Московский и всея Руси Кирилл, митрополит Киевский и всея Украины Онуфрий (Березовский), митрополит Волоколамский Иларион (Алфеев), архиепископ Женевский и Западно-Европейский Михаил (Донсков), епископ Солнечногорский Сергий (Чашин). Это была первая Патриаршая служба в соборе за всю его историю.

К собору приписана Пантелеймоновская церковь при приходском доме отдыха в Лейзене. Существует братство святого Маврикия.

Архитектура, убранство

Храм занимает одно из самых высоких мест в Женеве. Построен в псевдорусском стиле из белого камня, добываемого в швейцарских горах. Главный четверик декорирован по стенам и углам пучками колонн и кокошниками, завершён зубчатым карнизом. Увенчан пятью золочёными куполами. Форма храма крестообразная: с востока полукругом выступает алтарь, в виде трех абсид с вызолоченными куполами.

На стенах северной и южной стороны сделаны из чистого серого мрамора кресты высотой 1,4 метра. С западной стороны устроена паперть в виде крытой арочной галереи, поддерживаемая шестью фигурными колоннами, над которой расположена одноярусная звонница, увенчанная позолоченной главкой. Над входными дверьми, в полукруге, изображены святые князья Владимир и Ольга; в северной части, над дверью, ведущей под церковь, изображён святой Александр Невский, с южной стороны — преподобный Сергий Радонежский.

Интерьер храма разделён шестью массивными столбами, состоящими из пучков связанных между собой колонок, на три части. Роспись церкви производил художник Джузеппе Бенцони. Стены церкви отделаны в византийском стиле с растительным орнаментом, геометрическими фигурами и монограммой Христа «ХР». Внутренние своды выкрашены небесно-голубой краской и покрыты золочёными звездами. В главном куполе находится образ Спасителя на золотом фоне, окруженный ниже серафимами; ниже, во фризе, — лики Евангелистов. Образы написаны профессором Джакомо Донати. В витражах верхнего и нижнего рядов окон изображены кресты в кругах.

Алтарь разделён на три части: собственно алтарь, диаконник (или ризница) справа, место для жертвенника слева. Стены алтарной части расписаны небольшими золотыми крестами в кругах по темно-зелёному цвету. На витражах окон изображены кресты из звезд на облаках, под которыми написано: «симъ побѣждай», под этою подписью — Чаша в сиянии. В алтаре находится икона молящегося Спасителя. За алтарём находится спуск по лестнице под церковь.

Пятиаркадный иконостас сделан из белого каррарского мрамора по проекту скульптора Б. Геннебергера. Иконы в иконостасе, кроме местных, выполнены художником Л. Рубио. Местные иконы принадлежат кисти Н. А. Кошелева. Царские врата, северная и южная двери сделаны из кипариса; резьба, выполненная Дюфо, украшена позолотой. На южной двери икона святой Елены с крестом. Правее — Богородица с Христом, дар афонского скита святого Андрея Первозванного. За клиросами, окружёнными бронзовой решеткой, стоят хоругви на кипарисовых древках.

В притворе находится мраморная доска в память освящения храма в 1866 году. В правом притворе расположено место погребения епископа Женевского Леонтия (Бартошевича) (1914—1956) и архиепископа Женевского и Западно-Европейского Антония (Бартошевича) (1910—1993).

Среди святынь:

• Напрестольный деревянный крест с частицей Животворящего древа Господня, пожертвованный иерусалимским патриархом Кириллом II.
• Ковчег, в котором находятся:
  • Образ великомученика Пантелеимона с частицей мощей;
  • Медальон с частицей мощей святителя Николая Чудотворца;
  • Икона преподобного Серафима Саровского с частью его одежды.

Обращают внимание на себя иконы:

• Спаса Нерукотворного XVI века;
• Пресвятой Богородицы «Скоропослушницы» и великомученика Пантелеймона, в мраморном обрамлении, пожертвованные русскими монахами из Афонских Андреевского скита и Пантелеймонова монастыря соответственно;
• Божией Матери Тихвинской начала XVII века в окладе;
• Божией Матери с житием и текстом акафиста XVIII века;
• список XVII века новгородского образа Пресвятой Богородицы «Знамение» в серебряном окладе.

Церковь окружена железной решёткой с позолоченными крестами; внутри ограды — зелёные насаждения.

Настоятели

Со времени основания русского православного прихода в Женеве его окормляли следующие клирики:

• протоиерей Арсений Судаков (ноябрь 1854—1856)
• протоиерей Афанасий Петров (1856—1883)
• протоиерей Димитрий Опоцкий (1883—1901)
• протоиерей Николай Апраксин (1901—1903)
• протоиерей Александр Смирнопуло (1903—1905)
• протоиерей Сергий Орлов (1905—1944)
• епископ Леонтий (Бартошевич) (1944—1956)
• архиепископ Антоний (Бартошевич) (1956—1993)
• епископ Амвросий (Кантакузен) (1993—2006)
• прхиепископ Михаил (Донсков) (С сентября 2006)

Литература

• Антонов В. В., Кобак А. В. Русские храмы и обители в Европе. — СПб: «Лики России», 2005. — С. 321—324. — 3000 экз. — ISBN 5-87417-208-4.

Ссылки

• [sobory.ru/article/index.html?object=12221 Народный каталог православной архитектуры]

Отрывок, характеризующий Крестовоздвиженский собор (Женева)

На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.