Первое компьенское перемирие

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Компьенское перемирие 1918 года»)
Перейти к: навигация, поиск
Координаты: 49°25′39″ с. ш. 2°54′23″ в. д. / 49.4275° с. ш. 2.906389° в. д. / 49.4275; 2.906389 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=49.4275&mlon=2.906389&zoom=14 (O)] (Я)

Первое компьенское перемирие (Компьенское перемирие 1918 года) — соглашение о прекращении военных действий в Первой мировой войне, заключённое 11 ноября 1918 года между Антантой и Германией во французском регионе Пикардия недалеко от города Компьень. Окончательные итоги войны подвел Версальский мирный договор.





Обстоятельства

29 сентября 1918 года верховное командование германской армии проинформировало кайзера Вильгельма II и имперского канцлера графа Георга фон Гертлинга, находившихся в штаб-квартире в Спа (Бельгия), что военное положение Германии безнадежно. Генерал-квартирмейстер Эрих Людендорф, по-видимому, опасавшийся катастрофы, заявил, что он не гарантирует, что фронт удержится в следующие 24 часа и потребовал запросить у сил союзников немедленного прекращения огня. Кроме того, он посоветовал принять основные условия президента США Вудро Вильсона («Четырнадцать пунктов») и демократизировать имперское правительство, в надежде на лучшие условия мира. Это позволит сохранить лицо имперской армии и переложить ответственность за капитуляцию и её последствия непосредственно на демократические партии и парламент. 1 октября он сказал офицерам своего штаба: «Теперь они должны лечь в ту постель, которую они приготовили для нас».

3 октября вместо Георга фон Гертлинга новым канцлером был назначен либерал принц Максимилиан Баденский. Ему было поручено начать переговоры о перемирии.[1]

5 октября 1918 года Германия попросила Вильсона начать переговоры об условиях перемирия. Однако при последующем обмене сообщениями выяснилось, что вильсоновские указания «на отречение кайзера как важнейшее условие достижения мира не встретили понимания. Государственные деятели Рейха тогда ещё не были готовы рассматривать столь чудовищный для них вариант.»[2] В качестве предварительного условия переговоров Вильсон требовал вывода немецких войск со всех оккупированных территорий, прекращение подводной войны и отречение Кайзера, записав 23 октября: «Если правительство Соединённых Штатов должно договариваться с верховным командованием и монархической верхушкой Германии сейчас или, по всей вероятности, позднее ввиду международных обязательств Германской империи, оно должно требовать не мира, а капитуляции».[3]

Подписание произошло в 5 часов 10 минут утра 11 ноября в железнодорожном вагоне маршала Фердинанда Фоша в Компьенском лесу. Английский адмирал Росслин Уимисс (англ.) и командующий войсками Антанты маршал Фош приняли немецкую делегацию, возглавляемую генерал-майором Детлофом фон Винтерфельдтом. Перемирие вступило в силу в 11 часов утра. Был дан 101 залп — последние залпы Первой мировой войны.

Условия

Основные условия перемирия:

  • Прекращение военных действий в течение шести часов с момента подписания перемирия, то есть 11 ноября в 11 часов дня.
  • Немедленно начать и завершить в 15 дневный срок эвакуацию всех немецких войск из Франции, Бельгии, Люксембурга и Эльзаса-Лотарингии.
  • Вслед за этим в 17 дневный срок эвакуация всех немецких войск с территории на западном берегу Рейна плюс в радиусе 30 км от мостов на правом берегу Рейна в городах Майнц, Кобленц и Кельн с последующей оккупацией этих территорий войсками союзников и США.
  • Эвакуация всех немецких войск на восточном фронте на территорию Германии, на позиции по состоянию на 1 августа 1914 года, эвакуация должна была произойти, когда Антанта сочтёт, что на данных территориях есть подходящие условия.
  • Отказ от договора в Брест-Литовске с Россией и Бухарестского мирного договора с Румынией.
  • Морская блокада Германии флотом Великобритании остается в силе.
  • Интернирование всех подводных лодок и других современных кораблей военного флота Германии.
  • Сдача в хорошем состоянии 5000 орудий, 25000 пулеметов, 3000 мортир-миномётов, 1700 самолетов, 5000 локомотивов и 150000 вагонов.

Брест-Литовский договор

По условиям перемирия Германия должна была денонсировать Брест-Литовский договор с российским правительством большевиков. Германские войска должны были оставаться на территории России до прибытия войск Антанты, однако, по договорённости с германским командованием территории, с которых выводились германские войска, начала занимать Красная армия[4]. По другим сведениям, наступлению Красной армии на Украину предшествовала договорённость не с правительством Германии, а с солдатскими Советами отводимых с Украины германских частей.[5] С другой стороны, в Прибалтике развернулись серьёзные бои наскоро сформированной Эстонской национальной армии с сформированным из отставников Железным корпусом (Ландесвером) фон Гольца Эстонская освободительная война#Война с Ландесвером.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3797 дней] (см. статью Эстонская освободительная война) Только в некоторых пунктах (Севастополь, Одесса) германские войска были заменены войсками Антанты.

Празднование

День перемирия празднуется в следующих странах бывшей Антанты:

См. также

Напишите отзыв о статье "Первое компьенское перемирие"

Примечания

  1. Czernin, 1964.
  2. Czernin, 1964, p. 7.
  3. Czernin, 1964, p. 9.
  4. Горинов М. М., Горский А. А., Дайнес В. О. и др. История России с древности до наших дней: Пособие для поступающих в ВУЗы. / Под ред. М. Н. Зуева. — М.: Высшая школа, 1994.
  5. [militera.lib.ru/h/savchenko_va/index.html Савченко В. А. Двенадцать войн за Украину — Харьков: Фолио, 2006. — 415 с.] — [militera.lib.ru/h/savchenko_va/06.html Гл. 6. Вторая война большевиков против УНР (декабрь 1918 − октябрь 1919).]

Литература

  • Czernin Ferdinand. [books.google.co.uk/books?id=sNhmAAAAMAAJ Versailles, 1919]. — New York City: Putnam, 1964.

Ссылки


Отрывок, характеризующий Первое компьенское перемирие

Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.