Хогг, Джеймс Стивен

Джеймс Стивен Хогг англ. James Stephen Hogg
20-й губернатор Техаса
20 января 1891 — 15 января 1895
Вице-губернатор:	Джордж Пендлтон (1891–93) Мартин Крейн (1893–95)
Предшественник:	Лоуренс Салливан Росс
Преемник:	Чарльз Калберсон
Генеральный прокурор Техаса
1887 — 1891
Рождение:	24 марта 1851(1851-03-24) Чероки, Техас
Смерть:	3 марта 1906(1906-03-03) (54 года) Хьюстон
Партия:	демократическая

Джеймс Стивен «Большой Джим» Хогг (англ. James Stephen «Big Jim» Hogg; 24 марта 1851, Чероки, Техас — 3 марта 1906, Хьюстон) — американский политик, 20-й губернатор штата Техас, член демократической партии.

Биография

Ранние годы

Джеймс Хогг родился в округе Чероки, штат Техас. Его родители, Джозеф Льюис Хогг и Люсанда МакМат, переехали в Техас в конце 1836 года. Во время гражданской войны его отец служил бригадным генералом в армии конфедератов. Джозеф Хогг умер в 1862 году, а Люсанда в следующем году. Хогга и его двух братьев воспитала их старшая сестра Франсис. В семье было мало денег, поэтому Хогг после получения начального образования пошёл работать.

В 1866 году Хогг отправился в Тускалусу, чтобы получить образование. По возвращении в Техас он стал работать учеником в типографии газеты Rusk Chronicle. В 1867 году Хогг переехал из Восточного Техаса в Клиберн, где нашёл работу в Cleburne Chronicle. Вскоре после его прибытия здание, в котором размещалась Cleburne Chronicle, сгорело, и Хогг вернулся в Восточный Техас. На протяжении нескольких последующих лет он работал на ферме и изучал право. Позже он руководил Longview News и основал Quitman News.

Государственная служба

В 1873 году Хогг был назначен мировым судьёй в Куитмэне. В следующем году он женился на Саре Энн Стинсон. У них было четверо детей: Уилл (1875), Айма (1882), Майк (1885) и Том (1887). Айма была названа по имени героини поэмы «Судьба Марвин», написанной старшим братом Хогга, Томом, в 1873 году. Несмотря на то, что по легенде у Хогга также была дочь по имени Юра, это является неправдой.

В 1876 году Хогг потерпел поражение от Джона Гриффита на выборах в легислатуру Техаса. В 1878 году он вернулся на государственную службу, когда был избран прокурором округа Вуд. В 1880—1884 годах он был прокурором 7-го округа Техаса.

Хогг был одним из тех, кто смог убедить чернокожее население округа Смит проголосовать на всеобщих выборах за демократов, в результате чего округ стал оплотом Демократической партии. Хоггу рекомендовали баллотироваться в Конгресс США, но он отказался и продолжил заниматься юридической практикой в Тайлере.

Генеральный прокурор Техаса

В 1886 году Хогг был избран генеральным прокурором Техаса, предложив программу реформирования контроля за железными дорогами. В то время у штата были полномочия контролировать транспортную отрасль, но существующие законы либо не выполнялись, либо были неподходящими. Хогг внёс в легислатуру поправку к конституции, которой учреждалась Железнодорожная комиссия Техаса. В 1888 году Хогг подал в суд на железнодорожные компании, в частности, за попытку создать монополию. Хогг выиграл, победив в суде влиятельного железнодорожного магната Джея Гулда и создав себе имя на политической арене штата.

Хогг также пытался бороться со злоупотреблениями со стороны других крупных корпораций. Он взялся за страховые компании, вынудив некоторые из них покинуть штат, а другие заставил действовать в рамках закона. Под его руководством Техас стал вторым штатом, в котором было принято антимонопольное законодательство.

Губернатор Техаса

При поддержке фермеров, скотоводов и мелких торговцев Хогг выиграл выборы губернатора штата Техас в 1890 году. 3 апреля 1891 года подавляющее большинство членов легислатуры приняли законопроект о создании железнодорожной комиссии. Хогг назначил трёх членов комиссии, а сенатора Джона Рейгана, автора закона о торговле между штатами, — её председателем. Он также назначил своего старого друга, Билла Макдональда, капитаном техасских рейнджеров.

В 1892 году Хогг был переизбран на второй срок. Во время своего второго срока он одобрил три конституционные поправки. Хогг ветировал предложения предоставить банкам штата льготы и обеспечить малоимущих ветеранов армии КША пенсиями, но одобрил поправку, позволяющую общественности выбирать железнодорожную комиссию. По его настоянию был принят закон, позволивший железнодорожной комиссии устанавливать налог на основе справедливой стоимости и остановивший манипуляции железнодорожных компаний с акциями. В 1894 году Верховный суд подтвердил конституционность комиссии.

В апреле 1893 года был принят закон, требующий от объединений, выпустивших облигации, иметь план, как получить достаточно прибыли, чтобы заплатить по ним проценты. Последнее предвыборное обещание Хогг выполнил, когда был принят закон о земле, который, однако, имел множество лазеек.

В 1894 году штат Техас подал в суд на компанию Джона Рокфеллера Standard Oil и её дочернюю техасскую компанию Waters-Pierce Oil Company of Missouri. Хогг и генеральный прокурор утверждали, что компании занимались картельным сговором и другими вещами, запрещёнными принятым в Техасе в 1889 году антитрестовским законом. В результате проведённого расследования было предъявлено несколько обвинений, в том числе одно Рокфеллеру. Хогг требовал экстрадировать Рокфеллера из Нью-Йорка, но губернатор Нью-Йорка отказал, объяснив это тем, что Рокфеллер не бежал из Техаса. Рокфеллера никогда не судили, хотя другие сотрудники компании были признаны виновными.

Последние годы

В 1895 году закончился срок полномочий Хогга на посту губернатора, в том же году умерла его жена. Покинув пост не богатым человеком, Хогг, благодаря своим связям, начал участвовать в сделках с землёй и нефтью и накопил большое состояние.

В январе 1905 года, во время деловой поездки, в результате железнодорожной аварии Хогг был ранен. Он полностью так никогда и не выздоровел, и умер во сне 3 марта 1906 года. Он похоронен на кладбище Оквуд в Остине.

В его честь назван округ Джим-Хогг.

Литература

• Kenneth E. Hendrickson, Jr. The Chief of Executives of Texas: From Stephen F. Austin to John B. Connally, Jr.. — College Station, Texas: Texas A&M University Press, 1995. — ISBN 0-89096-641-9.
• Robert C. Cotner. James Stephen Hogg: A Biography. — University of Texas Press, 1959.

Ссылки

• [www.lrl.state.tx.us/legeLeaders/governors/govPage.cfm?governorID=19 Governor James Stephen Hogg] (HTML). Governors of Texas, 1846—present. Legislative Reference Library of Texas — www.lrl.state.tx.us. Проверено 20 июня 2012. [www.webcitation.org/6Axq5YZUH Архивировано из первоисточника 26 сентября 2012].
• [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GRid=6991 Jim Hogg] (англ.). Find a Grave. Проверено 21 июня 2012. [www.webcitation.org/6Axq671I0 Архивировано из первоисточника 26 сентября 2012].
• [texashistory.unt.edu/ark:/67531/metapth5861/ Message of Gov. J. S. Hogg to the twenty-third Legislature of Texas] (англ.). Portal to Texas History. Проверено 21 июня 2012. [www.webcitation.org/6Axq6vPIr Архивировано из первоисточника 26 сентября 2012].
• [texashistory.unt.edu/permalink/meta-pth-5862 Message of Governor James S. Hogg to the twenty-fourth legislature of Texas] (англ.). Portal to Texas History. Проверено 21 июня 2012. [www.webcitation.org/6Axq7YEWF Архивировано из первоисточника 26 сентября 2012].
• [texashistory.unt.edu/permalink/meta-pth-29400:1 Speeches and state papers of James Stephen Hogg, ex-governor of Texas, with a sketch of his life; ed. by C. W. Raines] (англ.). Portal to Texas History. Проверено 21 июня 2012. [www.webcitation.org/6Axq86mpX Архивировано из первоисточника 26 сентября 2012].

Отрывок, характеризующий Хогг, Джеймс Стивен

Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.