Центральное кладбище (Вена)

Кладбище
Центральное кладбище Zentralfriedhof
Собор св. Карла Борромео и президентская усыпальница (на переднем плане)
Страна	Австрия
Местонахождение	Зиммеринг, Вена
Дата основания	1874
План Центрального кладбища

Венское центральное кладбище (нем. Wiener Zentralfriedhof) — кладбище в венском районе Зиммеринг. Открыто в 1874 году и имеет площадь почти 2,5 км² и около трёх миллионов могил, что делает его одним из крупнейших кладбищ в Европе.

Расположение и транспорт

Расположение кладбища не соответствует его названию. Оно находится в южной части города, в районе Зиммеринг, который еще застраивается, а первоначально вообще находился за городской чертой.

Оно остаётся крупнейшим кладбищем в Вене и продолжает играть центральную роль, так как затраты на погребение здесь значительно ниже, чем на других кладбищах.

Зиммерлингская главная улица, важная магистраль района, ведёт прямо к Центральному кладбищу и тем самым вносит существенный вклад в его доступность.

Хотя кладбище расположено между интенсивными улицами и скоростной железной дорогой, оно остается единственным сооружением и обширной территорией, которая не тронута существенным транспортным шумом. Единственное, что наносит вред кладбищенскому покою — это воздушный коридор, расположенный над Центральным кладбищем, который ведёт к расположенному в юго-восточной Вене Венскому международному аэропорту.

Транспорт на кладбище

Центральное кладбище из-за своего размера имеет большие по протяжённости дороги. По всем основным из них ежедневно осуществляется автомобильное сообщение. Максимальная разрешённая скорость здесь составляет 20 км/ч, что предусмотрено правилами уличного движения. Только 1 ноября (Собор всех святых) въезд не возможен, так как в этот день существует большой риск крупного транспортного затора. Лица имеющие свидетельство об инвалидности имеют право (начиная с 2001 года) организованно приезжать на праздник.

Для доставки людей, не имеющих собственного автомобиля, на кладбище с 1971 года используется специальный автобус. Он ежедневно каждые полчаса повторяет свой маршрут по кольцевой дороге, проходящей через большую часть кладбища, и только на праздник всех святых он не курсирует.

Ежегодно около 60 тысяч приезжих пользуются транспортом, который предоставляет частное автобусное предприятие Dr. Richard. Начиная со 2 ноября 2004 года, предприятие получает дотации от города Вены от 34 тысяч евро в год, с тех пор как оно вступило в транспортную организацию Восточный регион (нем. Verkehrsverbund Ost-Region (VOR)). Для проезда посетителю нужно приобрести проездной билет VOR, кроме того можно оплатить на месте.

Транспортная линия кладбища изначально называлась 11 линия (нем. Linie 11), но с введением поезда, для избежания путаницы в названиях с VOR-Linie 11, кольцевая дорога кладбища была переименована в 106 линию (нем. Linie 106).

Трамвай № 71

Ко входу в Центральное кладбище от площади Шварценбергплац курсирует традиционный трамвай № 71 (нем. Straßenbahnlinie 71). Он составляет неотъемлемую часть многочисленных анекдотов или песен о последнем пути жителей Вены. Так, на похоронах можно услышать обиходное: «Он сел на 71-й» (нем. Er hat den 71er genommen).

В 1901 году ведущая к Центральному кладбищу «Зиммерлингская лошадиная дорога» заменена на электрический трамвай, который с 1907 года имеет номер линии «71». В 1918 году впервые линия 71-го отделилась от уличной дороги. В это время часто ходил ночной транспорт с трупами для захоронения на Центральное кладбище, погибших от испанки, и из-за их большого числа лошадей часто не хватало. В 1942 Венский трамвай приобрел более 3 собственных машин для транспортировки трупов. После окончания войны от этого вида транспортировки умерших окончательно отказались.

Сегодня 71-й так же часто используется для передвижения, так как служит прямым подъездным путём к Центральному кладбищу. Поблизости заднего входа на кладбище находится станция венского S-Bahn’а, которая называется Wien Zentralfriedhof, линия S7. Посетители кладбища ею пользуются сравнительно редко. Линия U3 венского метрополитена оканчивается почти в 2 км от кладбища (продление ранее не планировалось), этот «последний метр» восполняет 71-й вместе с трамвайным маршрутом № 6, который доезжает с 2000 года до третьих ворот. К празднику всех святых, когда 300 тысяч посетителей начинают штурмовать Центральное кладбище, интервалы движения на 71 линии сильно сокращаются. В этот день сообщение, вплоть до открытия станции метро Зиммерлинг в 2000 году, называлось 35 линией праздника всех святых (нем. Allerheiligen-Linie 35).

Президентский склеп и государственные погребения

В церкви св. Карла Борромео находится президентский склеп, где, начиная с 1951 года, с почестями хоронят австрийских президентов Второй республики. По состоянию на июнь 2007 года здесь захоронены:

Имя	Годы жизни	Годы пребывания в должности
Карл Реннер	1870-1950	1945-1950
Теодор Кёрнер	1873-1957	1951-1957
Адольф Шерф	1890-1965	1957-1965
Франц Йонас	1899-1974	1965-1974
Рудольф Кирхшлегер	1915-2000	1974-1986
Томас Клестиль	1932-2004	1992-2004
Курт Вальдхайм	1918-2007	1986-1992

Очень низкое строение склепа, сооружённого в 1951 году, не даёт ему роскошного внешнего вида, что обосновано тем, что заданный архитектором размер склепа не должен портить вид церкви св. Карла. Склеп сохранял первоначальный облик только до 1950 года, когда умер Карл Реннер, то был сооружён каменный саркофаг с его именем в центре. Имена же остальных президентов добавляли на памятную доску. Супруги президентов так же могут быть захоронены в склепе, но для это требуется согласие президентской канцелярии. Здесь были захоронены Хильда Шерф (ум. 1956), Алоизия Реннер (ум. 1963), Маргарита Йонас (ум. 1976) и Херма Кирхшлегер (ум. 2009); президент Кёрнер не был женат.

Государственные погребения организуются и оплачиваются Австрийской Республикой и предусмотрены для президентов, канцлеров, а также президентов национального совета. Есть случаи, когда выделялось место для персон, до смерти занимавших так же некоторые должности.

До сих пор государственную могилу получили президенты Карл Реннер, Теодор Кёрнер, Адольф Шерф, Франц Йонас и Томас Клестиль. Рудольф Кирхшлегер и Курт Вальдхайм получили государственную могилу, и, кроме того, согласно завещанию, было так же публичное установление гроба для прощания в Хофбурге.

Так же государственные могилы получили канцлеры Леопольд Фигль, Юлиус Рааб, Альфонс Горбах, Бруно Крайский и Фред Зиновац. Йозеф Клаус напротив в завещании указал, чтобы его похоронили в узком семейном кругу.

Последний президент времен национал-социалистического периода, Вильгельм Миклас, умерший в 1956 году, был похоронен на Дёблингском кладбище.

Почётные и почётные посвящённые могилы

В 1885 году, с первыми захоронениями на этом месте, увеличивалась привлекательность кладбища для погребения знаменитых умерших. Сегодня одним из чаще всего посещаемых туристами памятников является надгробие Вольфганга Моцарта, хотя это всего лишь памятник, так как захоронен Моцарт был на кладбище Святого Марка. В настоящий момент на Центральном кладбище более 350 почётных могил и более 600 почётных посвящённых могил.

Почётные могилы (некоторые)

Имя	Годы жизни	Род деятельности
Людвиг Анценгрубер	1839-1889	Писатель
Людвиг ван Бетховен	1770-1827	Композитор
Юлиус Биттер	1874-1936	Композитор
Людвиг Больцман	1844-1906	Математик и физик
Иоганнес Брамс	1833-1897	Композитор
Леопольд Фигль	1902-1965	Политик
Кристоф Виллибальд Глюк	1714-1787	Композитор
Генрих Гольпейн	1814-1888	Художник
Теофил Эдвард Хансен	1813-1891	Архитектор (построил Рингштрассе)
Карл фон Газенауер	1833-1894	Архитектор
Йозеф Хоффман	1870-1956	Архитектор и дизайнер
Курд Юргенс	1915-1982	Писатель
Бруно Крайский	1911-1990	Политик
Дьёрдь Лигети	1923-2006	Композитор
Адольф Лоос	1870-1933	Архитектор
Иоганн Нестрой	1801-1862	Писатель и драматург
Эдуард ван дер Нюлль	1812-1868	Архитектор (Венская государственная опера)
Юлиус Рааб	1891-1964	Политик
Антонио Сальери	1750-1825	Композитор
Фридрих фон Шмидт	1825-1891	Архитектор (Венская ратуша)
Арнольд Шёнберг	1874-1951	Композитор, основатель Додекафонии
Франц Шуберт	1797-1828	Композитор
Роберт Штольц	1880-1975	Композитор
Иоганн Штраус (отец)	1804-1849	Композитор
Иоганн Штраус (сын)	1825-1899	Композитор
Франц фон Зуппе	1819-1895	Композитор
Франц Верфель	1890-1945	Писатель
Хуго Вольф	1860-1903	Композитор
Фриц Вотруба	1907-1975	Скульптор
Кристиан Грипенкерль	1839-1912	Художник
Джо Завинул	1932-2007	Джазовый клавишник и композитор

Почётные посвященные могилы (некоторые)

Имя	Годы жизни	Род деятельности
Виктор Адлер	1852-1918	Политик
Жан Амери	1912-1978	Писатель
Falco (Йоханн Хёльцель)	1957-1998	Музыкант
Александр Жирарди	1850-1918	Актер
Людвиг Кёхель	1800-1877	Музыковед, автор каталога Кёхеля
Карл Краус	1874-1936	Писатель
Йозеф Крихубер	1800-1876	Художник и литограф
Карл Кундман	1838-1919	Скульптор
Карл Люгер	1844-1910	Политик
Фридрих Оман	1858-1927	Архитектор
Карл Зейц	1869-1950	Политик
Маттиас Синделар	1903-1939	Футболист, капитан австрийской «Вундертим»
Карл Целлер	1842-1898	Композитор

Галерея

• Zentralfriedhof Johannes Brahms.jpg

  Иоганнес Брамс

• Zentralfriedhof Carl Ritter von Ghega.jpg

  Карл Риттер

• Zentralfriedhof Ehrengrab Adolf Loos.jpg

  Адольф Лоос

• Falco Grab.jpg

  Falco

• Zentralfriedhof Fatty George.jpg

  Фатти Георг

• Ehrengrab Matthias Sindelar.jpg

  Маттиас Синделар

• Torberg-Grab1.jpg

  Фридрих Торберг

Ссылки

• [www.friedhoefewien.at/fhw/ep/channelView.do?channelId=-26733&pageTypeId=13576 Friedhöfe Wien GmbH — Zentralfriedhof]
• [www.viennatouristguide.at/Friedhoefe/Zentralfriedhof/Z_Startseite/z_start.htm Kunst und Kultur in Wien — Der Wiener Zentralfriedhof]
• [www.la-belle-epoque.de/wien/zentrald.htm Belle Epoque und Jugendstil — Zentralfriedhof und Lueger-Gedächtniskirche]
• [www.planet-vienna.com/spots/Zentralfriedhof/zentralfriedhof.htm Planet Vienna — Zentralfriedhof]
• [www.euxus.de/wien-zentralfriedhof.html Bebilderter Bericht über den Zentralfriedhof]

Отрывок, характеризующий Центральное кладбище (Вена)

– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.