Язычие

Язы́чие (укр. язичіє) — письменный язык, употреблявшийся в Галиции, Буковине и Закарпатье в конце XIX — начале XX веков. Создавался как соединение местного народного языка с церковно-литературным, рассматривался как средство для перехода в перспективе на литературный русский язык.

Как сообщает Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона:

Трудно представить себе человеку, не видевшему писаний галицких старорусских авторов, какое невероятное «язычие» галичане считали за образцовый русский литературный язык. Застигнутые врасплох новыми требованиями жизни, галицкие деятели, до тех пор употреблявшие польский язык, были поставлены в крайне затруднительное положение: русского литературного языка они не знали, а местное наречие было недостаточно развито для передачи отвлечённых и сложных понятий. Начинаются долгие споры по вопросу о языке, которого должны держаться образованные русины; обе партии, впрочем, почти сходятся на том, что «мужицкий» язык не годится для этой цели.

Название «язычие» дали украинофилы в полемике с галицкими русофилами, сторонниками этого книжного языка, и оно носит пренебрежительный оттенок (сами пишущие называли его просто «русским языком» либо «галицко-русским»).

Основу язычия представляла местная украинская (русинская) лексика (предпочтение отдавалось словам, общим с русским и церковнославянским, тогда как полонизмы и словакизмы по возможности избегались); для новых понятий применялись церковнославянские словообразовательные модели. В целом тексты на язычии производят впечатление русских с украинским (русинским) акцентом: у одних авторов чуть заметным, у других сильным. Правописание в язычии было историко-этимологическим (либо по полноценной системе Максимовича, либо в упрощённом виде — без надстрочных знаков-крышечек), употреблялась как церковнославянская (даже в светских книгах), так и гражданская графика. При использовании церковнославянской графики применялись некоторые связанные с ней орфографические элементы (например, различение начального и неначального начертания букв Е, О, У, Я, также — в традициях украинской типографики — С).

Язычие использовалось деятелями русофильского движения в Закарпатской Украине как способ постепенного сближения местных говоров с русским литературным языком. Язычие использовалось для издания газет, журналов, литературы. На язычии выходила первая русинская газета в Закарпатье «Свет». (1867—1871), на нём писали будители закарпатских русинов Александр Духнович (1813—1865) и Александр Павлович (1819—1900), галичане Яков Головацкий, Николай Устиянович (1811—1885), Антон Могильницкий (1811—1873), Василий Могильницкий, Иван Гушалевич, Клавдия Алексович, Орест Авдыковский. На язычии издавали прессу Осип Мончаловский, Северин Шехович, Григорий Купчанко, Богдан Дедицкий, Василий Продан и другие. Под мощным влиянием язычия написал свои первые прозаические работы Иван Франко, в будущем ставший писателем и деятелем украинского возрождения. В 1863—1865 годах на язычии велось преподавание в некоторых галицких гимназиях.

С конца 1880-х годов в публикациях русофилов язычие стало вытесняться русским литературным языком. Язычие не имело устойчивых правил, на нём редко разговаривали и оно было малопонятно большинству крестьян.

Примеры текста

Що єсть тепло и свѣтло — того дово̂дно оучени̂ єще не знаютъ. Но безъ свѣтла и тепла нїяка изъ нашихъ пашниць не може оудатися. — Свѣтло, здаеся, возбуджае въ рослинахъ силу, которою они оуглянный квасъ, амонїякъ, воду, и другое поживлѣнье розкладаютъ на части, зъ ıакихъ тїи рѣчи повстаютъ, — и — потребное въ себе вживаютъ, остальное же назадъ воздухови о̂тдаютъ. На пр. оугляный квасъ розкладаютъ они на єго части, на квасородъ и оуглеродъ, и оуглеродъ вживаютъ въ себе, квасородъ же о̂тдаютъ воздухови, и тымъ способомъ воздухъ все о̂тсвѣжуютъ. Но все то дѣеся лишь днемъ при свѣтлѣ солнечно̂мъ, ночїю же нѣ; и также днемъ при захмарено̂мъ небѣ робота тая оуже имъ складно не иде, а для того въ хмарнїи роки овощи николи не буваютъ смачни̂ та тревали̂. (1875)

При всемъ томъ Востоковъ въ примѣчаніи совѣтуетъ новымъ издателямъ Слова, чтобы они, хотя для типографической исправности, для облегченія читателю отъискиванія мѣстъ, роздѣлили его на стихи, подобныи библейскимъ, и означили оныи, якъ водится, числами. Можетъ быти, говоритъ онъ, такимъ образомъ яснѣе окажется, былъ ли въ немъ якій-нибудь розмѣръ. За роздѣленіемъ текста Слова на стихи, приведу я съ моей стороны ещё тое обстоятельство, что такимъ способомъ облегчится исправленіе въ немъ нѣкоторыхъ испорченныхъ мѣстъ и розстановка словъ, посредствомъ замѣченного параллелизма стиховъ.

Читая благозвучный текстъ Слова, не трудно замѣтити стихотворный розмѣръ его; для того старался я не только по внутренной части исправити текстъ того же, но такожь по внѣшной формѣ, по возможности, возстановити первоначальный стихотворный складъ Слова, которое самъ сочинитель его называетъ Пѣснью; слѣдовательно, стихи его спѣвались при сопроводѣ ихъ гуслинными звуками, чѣмъ, по свидѣтельству Слова, уже отличались пѣсни вѣщого Бояна, которого гуслинныи струны, соотвѣтно пѣсни его, «сами княземъ славу рокотаху.» (1886)

Ссылки

• [litopys.org.ua/ukrmova/um148.htm Муромцева О. Г., «Язычие»]  (укр.)

</center>

Отрывок, характеризующий Язычие

Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.
Когда еще государь был в Вильне, армия была разделена натрое: 1 я армия находилась под начальством Барклая де Толли, 2 я под начальством Багратиона, 3 я под начальством Тормасова. Государь находился при первой армии, но не в качестве главнокомандующего. В приказе не было сказано, что государь будет командовать, сказано только, что государь будет при армии. Кроме того, при государе лично не было штаба главнокомандующего, а был штаб императорской главной квартиры. При нем был начальник императорского штаба генерал квартирмейстер князь Волконский, генералы, флигель адъютанты, дипломатические чиновники и большое количество иностранцев, но не было штаба армии. Кроме того, без должности при государе находились: Аракчеев – бывший военный министр, граф Бенигсен – по чину старший из генералов, великий князь цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев – канцлер, Штейн – бывший прусский министр, Армфельд – шведский генерал, Пфуль – главный составитель плана кампании, генерал адъютант Паулучи – сардинский выходец, Вольцоген и многие другие. Хотя эти лица и находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние, и часто корпусный начальник и даже главнокомандующий не знал, в качестве чего спрашивает или советует то или другое Бенигсен, или великий князь, или Аракчеев, или князь Волконский, и не знал, от его ли лица или от государя истекает такое то приказание в форме совета и нужно или не нужно исполнять его. Но это была внешняя обстановка, существенный же смысл присутствия государя и всех этих лиц, с придворной точки (а в присутствии государя все делаются придворными), всем был ясен. Он был следующий: государь не принимал на себя звания главнокомандующего, но распоряжался всеми армиями; люди, окружавшие его, были его помощники. Аракчеев был верный исполнитель блюститель порядка и телохранитель государя; Бенигсен был помещик Виленской губернии, который как будто делал les honneurs [был занят делом приема государя] края, а в сущности был хороший генерал, полезный для совета и для того, чтобы иметь его всегда наготове на смену Барклая. Великий князь был тут потому, что это было ему угодно. Бывший министр Штейн был тут потому, что он был полезен для совета, и потому, что император Александр высоко ценил его личные качества. Армфельд был злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра. Паулучи был тут потому, что он был смел и решителен в речах, Генерал адъютанты были тут потому, что они везде были, где государь, и, наконец, – главное – Пфуль был тут потому, что он, составив план войны против Наполеона и заставив Александра поверить в целесообразность этого плана, руководил всем делом войны. При Пфуле был Вольцоген, передававший мысли Пфуля в более доступной форме, чем сам Пфуль, резкий, самоуверенный до презрения ко всему, кабинетный теоретик.
Кроме этих поименованных лиц, русских и иностранных (в особенности иностранцев, которые с смелостью, свойственной людям в деятельности среди чужой среды, каждый день предлагали новые неожиданные мысли), было еще много лиц второстепенных, находившихся при армии потому, что тут были их принципалы.
В числе всех мыслей и голосов в этом огромном, беспокойном, блестящем и гордом мире князь Андрей видел следующие, более резкие, подразделения направлений и партий.
Первая партия была: Пфуль и его последователи, теоретики войны, верящие в то, что есть наука войны и что в этой науке есть свои неизменные законы, законы облического движения, обхода и т. п. Пфуль и последователи его требовали отступления в глубь страны, отступления по точным законам, предписанным мнимой теорией войны, и во всяком отступлении от этой теории видели только варварство, необразованность или злонамеренность. К этой партии принадлежали немецкие принцы, Вольцоген, Винцингероде и другие, преимущественно немцы.
Вторая партия была противуположная первой. Как и всегда бывает, при одной крайности были представители другой крайности. Люди этой партии были те, которые еще с Вильны требовали наступления в Польшу и свободы от всяких вперед составленных планов. Кроме того, что представители этой партии были представители смелых действий, они вместе с тем и были представителями национальности, вследствие чего становились еще одностороннее в споре. Эти были русские: Багратион, начинавший возвышаться Ермолов и другие. В это время была распространена известная шутка Ермолова, будто бы просившего государя об одной милости – производства его в немцы. Люди этой партии говорили, вспоминая Суворова, что надо не думать, не накалывать иголками карту, а драться, бить неприятеля, не впускать его в Россию и не давать унывать войску.