Западнославянские языки

Западнославянская
Таксон:	группа
Ареал:	Польша, Чехия, Словакия, Германия
Число носителей:	свыше 60 млн
Классификация
Категория:	Языки Евразии
Индоевропейская семья Славянская ветвь
Состав
лехитская, лужицкая и чешско-словацкая подгруппы
Коды языковой группы
ISO 639-2:	—
ISO 639-5:	zlw
См. также: Проект:Лингвистика

Западнославя́нские языки́ — группа в составе славянской ветви индоевропейской языковой семьи, в которую входят польский с кашубским, серболужицкий, чешский, словацкий, а также вымерший полабский язык. Распространены в Центральной и Восточной Европе — в Польше, Чехии, Словакии, а также в Нижней Лужице на территории федеральной земли Бранденбург и в Верхней Лужице на территории федеральной земли Саксония в Германии. Кроме того, носители западнославянских языков живут в ряде других стран Европы (сопредельных с названными выше: Украина, Белоруссия, Литва, Австрия, Венгрия, или не граничащих с ними: Франция, Сербия, Россия и др.), в странах Америки (США, Канада, Аргентина) и в Австралии.

Общее число говорящих свыше 60 млн человек.

Для западнославянских языков характерны общие, сложившиеся в древности и обособившие их от других славянских языков, черты. В области фонетики: сохранение сочетаний согласных tl, dl; результаты второй и третьей палатализации для задненёбного ch, перешедшего в š; сохранение сочетаний kv, gv (hv); наличие согласных c, dz (или z) на месте праславянских сочетаний *tj, *kt и *dj; отсутствие эпентезы l после губных согласных не в начале слова.

Письменность современных западнославянских языков основана на латинском алфавите, древнейший памятник датируется XIII веком (на чешском языке).

Классификация

Западнославянские языки разделяют на три подгруппы, различия между кото­ры­ми появились в позднюю праславянскую эпоху:

• Лехитская подгруппа
  • Западнолехитские
    • полабский †
    • поморский (поморские диалекты) †
      • кашубский
        • словинский †
  • Восточнолехитские
    • польский
      • силезский
• Лужицкая подгруппа
  • верхнелужицкий
  • нижнелужицкий
• Чешско-словацкая подгруппа
  • словацкий
  • чешский
    • кнаанит †

Лехитская подгруппа, включавшая польский, полабский, кашубский, а ранее и другие племенные языки, в настоящее время состоит только из польского и кашубского, причём кашубский нередко рассматривается в числе польских диалектов. Вымерший в XX веке словинский идиом представляет собой архаичный диалект кашубского языка. В последнее время на рубеже XX—XXI веков отмечается движение за придание статуса самостоятельного языка силезскому диалекту, предпринимаются попытки его кодификации.
Лужицкая подгруппа, по мнению многих лингвистов, представлена единым серболужицким языком, внутренне дифференцированным, имеющим две литературные формы, нижнелужицкую и верхнелужицкую. В то же время как два самостоятельных языка рассматривает нижнелужицкий и верхнелужицкий Г. Шустер-Шевц.
Кроме того, преобладающие черты восточнословацкого диалекта с регулярными западнославянскими или юго-западнославянскими чертами (при сохранении некоторых карпато-русинских элементов) характеризуют воеводинско-русинский язык, распространённый в Сербии и Хорватии.

Ареал и численность

Наиболее распространённые западнославянские языки — польский (35 млн), чешский (9,5 млн) и словацкий (4,5 млн). Немногочисленное население кашубов проживает на территории Польши. Полабский язык ныне является мёртвым. Он восстанавливается на основе отдельных слов и местных названий, имеющихся в латинских и немецких документах, в небольших записях живой речи XVII—XVIII веков.

Лужицкие языки сохранились в виде небольших островков на территории Германии. Лужицких сербов насчитывается около 150 тысяч. Они имеют свои школы, свою печать, в Берлинском университете есть славянское отделение.

История

Формирование современного западнославянского языкового ареала и общих западнославянских языковых черт тесно связано с историей развития праславянского языка, в особенности на его поздних этапах. К концу первого тысячелетия до н. э. древние славяне населяли область, локализуемую на востоке Центральной Европы приблизительно к северу от Карпатских гор. К IV веку н. э. праславянский ареал расширился до бассейна реки Одер на западе и бассейна реки Днепр в его среднем течении на востоке, до южных берегов Балтийского моря и Мазурских озёр на севере и до Припятских болот на юге. С V века славяне продвинулись в районы верхнего Днепра и Припяти, ассимилируя и оттесняя местные балтийские племена, а с VI века колонизационные потоки славян достигли территории, заселённой финскими племенами. В это же время славяне расселились ещё западнее, занимая территории, оставленные германскими племенами в период Великого переселения народов, или же селились чересполосно с германцами на землях от Одера до бассейна реки Эльбы в её среднем и нижнем течении — крайне западными районами расселения славян стали основание полуострова Ютландия, земли за Эльбой в её нижнем течении, река Заале и Богемский лес. С VI века часть славян стала переселяться на юг, вероятнее всего, через карпатские и судетские перевалы на юго-западе и через южно-румынскую низменность (Валахию) — на юго-востоке. Славяне заняли территории современных Чехии, Моравии, Словакии и частично Паннонии (славянское население Паннонии, по-видимому, носило рассеянный характер и вскоре было покорено кочевыми племенами авар). Продвигаясь далее на юго-запад и на юг, славянские племена расселились к VI веку в Восточных Альпах и к VI—VII векам заняли бо́льшую часть Балканского полуострова вплоть до греческого Пелопоннеса. О путях переселения славян говорят схожие этнонимы в западном и южном праславянском ареалах: западные сербы (лужицкие), хорваты (чешские), моравы и ободриты (полабские) — южные сербы, хорваты, мораване (сербские) ободриты. В процессе расселения славян в Центральной Европе во второй половине первого тысячелетии н. э. сложился западнославянский ареал, включающий по большей части территории современных Польши (исключая её северо-восточные районы, заселённые балтийскими племенами пруссов), Чехии, Словакии и Восточной Германии. На этой территории были расселены такие крупные племенные союзы, как бодричи, лютичи, сербы, поморяне, поляне, мазовшане, висляне, слензане.

До начала расселения славян на обширной территории Центральной и Восточной Европы во второй половине первого тысячелетии н. э. язык древних славян предположительно был относительно однородным. Появление диалектных различий в праславянском ареале отмечается, по-видимому, только лишь с середины первого тысячелетия н. э. Первоначально формируется противопоставление западного и восточного позднепраславянских ареалов. Диалект западных праславян стал основой формирования современных западнославянских языков, а на основе диалекта восточных праславян сложились современные восточнославянские и южнославянские языки. Границей между западным и восточным ареалами позднепраславянского языка предположительно была река Буг в её верхнем и среднем течении, по которой проходил пучок древних фонетических изоглосс. К середине I тысячелетия н. э. отчётливо прослеживаются различия между западным и восточным праславянскими ареалами в таких фонетических явлениях, как сохранение или утрата взрывного компонента в сочетаниях согласных *tl, *dl; переход *х в š или s в процессе 2-ой и 3-ей палатализации; сохранение или изменение заднеязычных в сочетании *kvě, *gvě; изменение сочетаний *tj, *kt и *dj в свистящие или шипящие согласные; развитие l эпентетического или его отсутствие в позиции после губных согласных p, b, m, v. При этом указанные изофоны могли заходить на часть территории соседнего диалектного ареала. Так, например, в прасреднесловацком ареале отмечен переход *tl, *dl > l, а в севернословенском отмечено сохранение *tl, *dl, в некоторых лексемах в кашубском и севернопольском ареале, как и в древненовгородском, произошёл переход *dl > gl и т. д. Существует точка зрения, согласно которой l эпентетическое сформировалось во всём праславянском ареале, и его утрата в ряде позиций в празападнославянском и прамакедонско-болгарском диалектах является вторичной.

После расселения славян на юг за Судеты и Карпаты между южной частью празападнославянского ареала (территории современных Чехии и Словакии) и северо-западной частью праюжнославянского ареала (областью, на основе праславянских диалектов которой сформировался современный словенский язык) сохранялись тесные связи. Это отражено в общности некоторых фонетических, грамматических и лексических черт. В частности, в словенском ареале отмечается частичное сохранение групп tl, dl, стяжение типа stati (< stojati), batise (< bojati se). Кроме того, общность южной части празападнославянского ареала (прачешско-словацкого) и всего праюжнославянского ареала выражена в развитии такого древнего языкового явления, как переход *tort > trāt, *tolt > tlāt, *tert > trēt, *telt > tlēt. Следы ранних связей между южной частью празападнославянского ареала и праюжнославянским ареалом, а также отражение ранних славянских миграций, прослеживаются также в наличии так называемых югославизмов, отмечаемых в говорах среднесловацкого диалекта. После вторжения в Паннонию в конце XI — начале X века кочевых племён, предков современных венгров, произошёл разрыв относительного пространственного единства праславянской этнолингвистической общности. Гипотетический переходный диалект между западнославянским и южнославянским ареалами был утрачен. Прачешско-словацкий диалект и прасловенский диалект стали развиваться независимо друг от друга.

Развитие периферийных территорий западнославянского ареала нередко происходило с отклонениями от языкового развития основного ареала, некоторые языковые изменения не затрагивали периферию или же протекали замедленно. Например, свои особенности характеризовали развитие редуцированных в полабском языке.

В результате средневековой экспансии немецкого языка часть западнославянских диалектов в течение нескольких веков была вытеснена немецким и исчезла. В их числе диалект майнских венедов, некоторые черты которого восстанавливаются по данным ономастики.

Звуковые соответствия праславянского происхождения в западнославянских языках:

праславянский	Современные западнославянские языки
	словацкий	чешский	польский	верхнелужицкий	нижнелужицкий
*tl, *dl	plietol, мн. ч. plietli, zjedol, мн. ч. zjedli	pletl, мн. ч. pletli, snědl, мн. ч. snědli	plótł, мн. ч. pletli, zjadł, мн. ч. zjedli	pletł, мн. ч. pletli, zjědł, мн. ч. zjědli	platł, мн. ч. platli, zjědł, мн. ч. zjědli
	šidlo, диал. šilo	šídlo	szydło	šidło	šydło
*х	šerý	šerý	szary	šěry	šery
	strecha — диал. na strese, mních — им. мн. mnísi	střecha — na střeše, mnich — им. мн. mniši	strzecha — na strzesze, mnich — им. мн. mnisi	třěcha — na třěše, paduch «вор» — им. мн. paduši	stšecha — na stśěše
	všetok	všechen	wszystek	wšón	wšen
*kvě, *gvě	kvet, hviezda	květ, hvězda	kwiat, gwiazda	kwět, hwězda	kwět, gwězda
*tj, *kt (перед i, e, ь)	svieca, noc	svíce, noc	świeca, noc	swěca, nóc	swěca, noc
*dj	medza	meze	miedza	mjeza	mjaza
*mj	zem	země	ziemia	zemja	zemja
*ҍ	viera, verný	víra, věrný	wiara, wierny	wěra, wěrny	wěra, wěrny
*ę, *ǫ	mäso, ťažký	maso, ťěžký	mięso, ciężki	mjaso, ćěžki	měso, śěžki
	ruka, kút	ruka, kout	ręka, kąt	ruka, kućik	ruka, kuśik
*ort, *olt (не в а. п. a)	rásť, rástol	růst, rostl	rosnąć	rosć	rosć
	lakeť	loket	łokieć	łochć	łokś
*tort, *tolt, *tert, *telt	strana	strana	strona	strona	strona
	zlato	zlato	złoto	złoto	złoto
	streda	středa	środa	srjeda	srjoda
	mlieko	mléko	mleko	mloko	mloko
*tъrt, *tьrt, *tъlt, *tьlt	hrb	hrb	garb	horb	gjarb
	vrch	vrch	wierzch	wjerch	wjerch
	dlh	dluh	dług	dołh	dług
	vlk	vlk	wilk	wjelk	wjelk

Письменные памятники

К древнейшим письменным памятникам на западнославянских языках относят Киевские листки и Фрейзингские отрывки, датируемые второй половиной X века. Данные рукописи, написанные на старославянском языке, содержат ряд западнославянских особенностей (моравизмов, или богемизмов). Вероятно, Киевские листки были созданы на территории Чехии (Моравии) или же чешским (или моравским) писцом, прибывшим на Балканы.

Языковые особенности

Западнославянские языки, характеризуются рядом общих фонетических черт, сформировавшихся в праславянскую эпоху в племенных диалектах западных славян. Эти черты отличают их от восточнославянских и южнославянских языков:

1. Сохранение архаичных сочетаний согласных tl, dl в соответствии с l в других славянских языках: польск. plótł, mydło, чеш. pletl, mýdlo, словацк. plietol, mydlo, в.-луж. pletł, mydło, н.-луж. pletł, mydło (рус. плёл, мыло).
2. Результаты второй и третьей палатализации, в которых при одинаковом преобразовании задненёбных k и g на месте ch представлен согласный š в соответствии s в других славянских языках: польск. wszak, szary, чеш. však, šerý, словацк. však, šerý, в.-луж. wšak, šěry (рус. всякий, серый).
3. Сохранение сочетаний kv, gv (hv) в позиции второй палатализации, в других языках k и g в сочетаниях с v подверглись палатализации — cv, zv (dzv): польск. kwiat, gwiazda, чеш. květ, hvězda, словацк. kvet, hviezda, в.-луж. kwět, hwězda, н.-луж. kwět, gwězda (рус. цвет, звезда).
4. Свистящие согласные c, dz (или z) на месте праславянских сочетаний *tj, *kt перед гласными переднего ряда и *dj в соответствии с шипящими или иными рефлексами этих сочетаний в других славянских языках (č, ž, št, dj, žd, ć): польск. świeca < *světja, noc < *noktis, sadzać, чеш. svíce, noc, sázet, словацк. svieca, noc, sádzat’, в.-луж. swěca, nóc, sadźeć, н.-луж. swěca, sajźać (рус. свеча, ночь, сажать).
5. Отсутствие l эпентетического после губных согласных p, b, m, v на стыке морфем на месте праславянских сочетаний губного с j: польск. ziemia, kupiony, чеш. země, koupený, словацк. zem, kúpený, в.-луж. zemja, kupjeny, н.-луж. zemja, kupjeny (рус. земля, купленный). Нерегулярно распространена данная черта в польском и кашубском языках: польск. kropla (рус. капля), кашубские топонимы типа Korablewo. Данная изофона является древней западнославянско-болгарской, поскольку отсутствие l было характерно как для языков предков западных славян, так и для языка предков болгар.
6. Сохранение и продление кратких гласных на месте праславянского новоакутового ударения: польск. król, чеш. král, kůň, словацк. král’, kôň, в.-луж. kóñ (рус. король, конь). Продление кратких гласных реализовано в западнославянских языках непоследовательно.

Также западнославянские языки (исключая литературный словацкий язык и среднесловацкий диалект) характеризуются древней фонетической особенностью, объединяющей их с восточнославянскими языками — изменения начальных ort, olt. Если под акутовой интонацией произошло изменение в rat, lat, как и у южных славян, то под циркумфлексной ort, olt перешли в rot, lot только в западнославянских и восточнославянских языках.

Наряду с общими фонетическими чертами, сложившимися в праславянский период, для языков западнославянской группы характерны некоторые общие изменения, появившиеся позднее во время их самостоятельного развития. В ряде случаев эти изменения не затронули периферийные районы западнославянского ареала:

1. Формирование динамического ударения, закреплённого за определённым слогом, на месте свободного ударения, характерного для праславянского языка. Ударение на первом слоге (инициальное) отмечается в лужицких языках, на большей части территории распространения чешского и словацкого языков, в южнокашубском диалекте и говорах крайнего юга ареалов малопольского и силезского диалектов польского языка. Ударение на предпоследнем слоге (парокситоническое) характерно для польского языка, североморавских диалектов чешского языка и восточнословацкого диалекта. На северо-западной периферии — в севернокашубском диалекте и полабском языке — сохранилось подвижное ударение.
2. На большей части западнославянского ареала (с отклонениями в среднесловацком диалекте, а также в полабском и верхнелужицком языках) произошло одинаковое изменение редуци­ро­ван­ных в сильной позиции (ъ, ь > e): польск. sen < sъnъ, dzień < dьnь, чеш. den, sen (рус. сон, день), словацк. deň, но ovos, l’an, von, dážd’ (рус. день, овёс, лён, вон (наружу), дождь), в.-луж. dźeń, но kozoł, law, won, dešć (рус. день, козёл, лев, вон (наружу), дождь), полаб. dan, dåzd (рус. день, дождь).
3. Стяжение гласных при выпадении интервокального j: польск. pas, bać się, bojaźliwy, przyjaciel, чеш. pás, bát se, bázlivý, přítel, словацк. pás, bát’ sa, bojazlivý, priatel’, в.-луж. pas, bojeć so, přećel, н.-луж. pas, bojaś se, pśijaśel (рус. пояс, бояться, боязливый, приятель).

Внутренняя дифференциация

Ряд языковых черт противопоставляет северные западнославянские (лехитские) языки южным (чешско-словацким). Серболужицкие языки, в которых встречаются особенности как лехитской, так и чешско-словацкой подгрупп, занимают переходное положение между ними. В лехитской подгруппе отмечается противопоставление западных кашубского и полабского языков восточному польскому.
К языковым изменениям, по-разному реализованным в лехитской и чешско-словацкой подгруппах в праславянскую эпоху, либо в период распада или сразу после распада праславянской общности, относят:

1. Изменения в группах tort, tert, tolt, telt. В языках лехитской подгруппы (и в серболужицких языках) данные группы изменились в trot, tret, tlot, tlet: польск. wrota, złoto, brzeg, mleć, в.-луж. wrota, złoto, brjóh, mlěć (рус. ворота, золото, берег, молоть), а в чешско-словацких, как и в южнославянских языках — в trat, trět, tlat, tlět: чеш. vrata, zlato, břeh, mlít, словацк. vrata, zlato, breh, mliet’. Отсутствие метатезы в сочетании trot в кашубском (кашубск. warta) и полабском (полаб. vórtǎ) языках является одним из различий между западными и восточными лехитами. Широко представленные в кашубской топонимике неметатезированные сочетания tort сохраняются в настоящее время в основном в севернокашубском диалекте. Отмечалось отсутствие метатезы в данном сочетании и в среднеболгарских памятниках.
2. Сохранение в языках лехитской подгруппы носовых гласных, развившихся из праславянских ę, ǫ: польск. ręka (но rączka), ciężki (но ciąża). В чешско-словацкой подгруппе (и в серболужицких языках) праславянские ę, ǫ изменились в u и ä, позднее давшие разнообразные рефлексы: чеш. ruka, maso, těžký, словацк. ruka, mäso, t’ažký, в.-луж. ruka, mjaso, ćežki (рус. рука, мясо, тяжкий).
3. Изменение праславянского ě в нижний ä в лехитских языках, давший затем в польском гласный a перед твёрдыми переднеязычными и e в остальных случаях: biały — bielić, dzielić — dział (рус. белый, делить). В чешско-словацких языках (и в серболужицких языках) ě перешёл в средне-верхний ě, развившийся в чешском и словацком в кратком слоге в e, а в долгом слоге в дифтонг ie (позднее в чешском давший долгий гласный í): чеш. dělit [d’elit], díl, словацк. delit’, diel, в.-луж. dźělić [džeⁱlič] (рус. делить).

См. также

• Западные славяне
• Восточнославянские языки
• Северославянские языки

Примечания

Комментарии

Источники

Литература

1. Ананьева Н. Е. [danefae.org/djvu/#A История и диалектология польского языка]. — 3-е изд., испр. — М.: Книжный дом «Либроком», 2009. — 304 с. — ISBN 978-5-397-00628-6.
2. Дуличенко А. Д. Кашубский язык // Языки мира: Славянские языки. — М.: «Academia»,, 2005. — С. 383—403. — ISBN 5-87444-216-2.
3. Ермакова М. И., Недолужко А. Ю. Серболужицкий язык // Языки мира: Славянские языки. — М.: «Academia», 2005. — С. 309—347. — ISBN 5-87444-216-2.
4. Скорвид С. С. [ifi.rsuh.ru/files/kafslavist/Skorvid_CheshskijJazyk.pdf Чешский язык] // Языки мира: Славянские языки. — М.: «Academia», 2005. — 36 с. — ISBN 5-87444-216-2. (Проверено 11 декабря 2012)
5. Смирнов Л. Н. Словацкий язык // Языки мира: Славянские языки. — М.: «Academia», 2005. — С. 274—309. — ISBN 5-87444-216-2.
6. Супрун А. Е. Полабский язык // Языки мира: Славянские языки. — М.: «Academia», 2005. — С. 404—417. — ISBN 5-87444-216-2.
7. Тихомирова Т. С. [www.slavcenteur.ru/Proba/ucheba/kursy/Tihomirova_PolskijJazyk.pdf Польский язык] // Языки мира: Славянские языки. — М.: «Academia», 2005. — 37 с. — ISBN 5-87444-216-2. (Проверено 11 декабря 2012)

Ссылки

• [tapemark.narod.ru/les/164a.html Лингвистический энциклопедический словарь (1990) / Западнославянские языки]

Отрывок, характеризующий Западнославянские языки

Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.