Филиокве

Филио́кве (лат. Filioque — «и Сына») — добавление к латинскому переводу Никео-Константинопольского символа веры, принятое Западной (Римской) церковью в XI веке в догмате о Троице: об исхождении Святого Духа не только от Бога-Отца, но «от Отца и Сына». Стало одним из поводов для разделения Вселенской Церкви.

Отцы Церкви

Учение о Троице Великих Каппадокийцев

В IV веке христианская Церковь вела идейную борьбу против ариан и духоборцев. В ходе противостояния Великие Каппадокийцы Василий Великий, Григорий Богослов и Григорий Нисский в своих трудах изложили христианскую триадологию (учение о Троице).

Учение это следующее: Бог Отец, Бог Слово (Бог Сын) и Бог Святой Дух — это три ипостаси, или три лица одной сущности — Бога Троицы. Ипостаси, или лица Троицы отличаются отношением друг к другу. Отец — это единственное начало (ἀρχὴ), или единственный источник (πηγή) всего, что существует в мире, в том числе Слова и Святого Духа, как об этом писал, например, Аврелий Августин:

В самом деле, Он (Святой Дух) не обязан тем, что Он есть, никому, кроме Отца, «из Которого все» (Рим. 11:36), чтобы нам не ввести двух безначальных начал (principia sine principio), что в высшей степени ложно и нелепо и свойственно не вселенской вере, но ошибочному мнению некоторых еретиков.

Бог Слово и Бог Святой Дух имеют вечное начало: Бога Отца. Бог Отец это «едино-начальник» или «монарх» (μόν-αρχος) в Троице. Бог Слово вечно «рождается» только из Отца, а Святой Дух вечно «исходит» только из Отца, как из единственного начала. «Рождение» и «исхождение» — два разных термина, не тождественные друг другу. Если они обозначают одно и то же, то получается, что у Бога Отца два сына: Бог Слово и Бог Святой Дух. Но у Бога Отца только один сын: Бог Слово.^{[неавторитетный источник? 3693 дня]} Об этом писал Григорий Богослов:

Но мы чтим единоначалие (μοναρχία) ; впрочем, не то единоначалие, которое определяется единством лица (и одно, если оно в раздор с самим собой, составит множество), но то, которое составляет равночестность единства, единодушие воли, тождество движения и направления к единому Тех, Которые из Единого (что невозможно в естестве сотворённом), так что Они, хотя различаются по числу, но не разделяются по власти. Поэтому Единица, от начала подвигшаяся в двойственность, остановилась на троичности. И это у нас — Отец, и Сын, и Святой Дух. Отец — родитель и изводитель, рождающий и изводящий бесстрастно, вне времени и бестелесно; Сын — рождённое; Дух — изведённое. Посему, не выходя из данных нам пределов, вводим Нерождённого, Рождённого и от Отца Исходящего, как говорит в одном месте Сам Бог — Слово (Ин. 15:26).

Второй Вселенский собор

Учение Великих Каппадокийцев было принято на Втором Вселенском соборе, оно было изложено в Никео-Цареградском Символе веры в 381 году, который с V по XI век стал неизменным и общим вероучительным определением для всей христианской Церкви, на Вселенских и поместных соборах он читался греческими и латинскими святыми отцами как догматическая и неизменная формула, как на греческом, так и на латинском языках.

В Символе веры изложено учение о Святом Духе:

Καὶ εἰς τὸ Πνεῦμα τὸ Ἅγιον, τὸ κύριον, τὸ ζωοποιόν, τὸ ἐκ τοῦ Πατρὸς ἐκπορευόμενον, τὸ σὺν Πατρὶ καὶ Υἱῷ συμπροσκυνούμενον καὶ συνδοξαζόμενον, τὸ λαλῆσαν διὰ τῶν προφητῶν

Et in Spiritum Sanctum, Dominum et vivificantem: qui ex Patre procedit. Qui cum Patre et Filio simul adoratur et conglorificatur: qui locutus est per prophetas.

И в Святого Духа, Господа, дающего жизнь, исходящего от Отца, поклоняемого и прославляемого равночестно с Отцем и Сыном, говорившего чрез пророков.

Греческому слову «ἐκπορευόμενον» соответствует латинское слово «procedit», обозначающее вечное исхождение Духа Святаго из единственного начала: Бога Отца, в точном соответствии с учением о Троице Великих Каппадокийцев. Учение, принятое на Втором Вселенском соборе, подтвеждено на последующих Вселенских и поместных соборах. Например, на самом многолюдном Четвёртом Вселенском соборе, после того как прочитан был Символ веры Второго Вселенского собора вместе с догматом Халкидона, епископы единодушно подтвердили:

Это вера отцев. Митрополиты пусть подпишут тотчас, пусть немедленно подпишут в присутствии самих сановников, хорошо определённое пусть не подвергается отсрочке. Это вера апостольская. С ней все мы согласны. Все так мудрствуем.

До Константинопольского собора общение между Западом и Востоком было приостановлено из-за господства ересей на Востоке. На Втором Вселенском соборе были только греческие святители, и не было латинских. Решения Константинопольского собора были опубликованы и отправлены в Рим к папе Дамасу и к западным епископам в 382 году. С этой целью восточные отцы отправили специальную делегацию из трёх епископов: Кириака, Евсевия и Прискиона. В Послании от восточных отцов к «почтеннейшим господам и благорасположеннейшим братиям и сослужителям Дамасу, Амвросию, Бриттону, Валериану, Асхолию, Анемию, Василию и прочим, собравшимся в великом граде Риме, святым епископам» сказано:

Более ж в отношении к ней [нашей вере] вы можете узнать наши души, если удостоите прочитать её в том свитке, который написан бывшим в Антиохии собором, либо в том, который прошедшего года издан Вселенским собором константинопольским. В них мы пространнее исповедовали свою веру и письменно анафематствовали недавно возникавшие ереси.

«Послание Константинопольского собора» включил в свою «Церковную историю» Феодорит Кирский. Западные отцы во главе с папой Римским Дамасом прочли документы Константинопольского собора, которые привезли восточные епископы в Рим, включая главный документ Константинопольского собора — Символ веры и нашли, что вероисповедание восточных отцов согласно с учением Христа и Евангелием, после чего единство и общение между восточными церквями и западными было восстановлено. Значение Константинопольского собора подтверждается тем, что и на Западе, и на Востоке он признан Вселенским. Символ веры Константинопольского собора стал общей вероучительной формулой до XI века.

О тех, кто искажает учение о Святом Духе, папа римский Дамас писал:

Кто об Отце и Сыне хорошо мыслит, а о Святом Духе держится учения неправого, тот еретик, потому что все, зломудрствующие о Сыне Божием и Святом Духе, еретики обличаются в неверии иудеев и язычников.

В документы Третьего Вселенского собора вошли рассуждения отцов о исхождении Святаго Духа от Сына, это девятое опровержение святителя Феодорита Кирского:

Что до того, свойствен ли Дух Сыну, то если он (Кирилл) говорит, что (Дух) одного с Ним (Сыном) естества и от Отца происходит (πορευόμενον), то мы исповедуем это вместе с ним и приемлем как благочестивое слово. Если же говорит, что Он от Сына и через Сына имеет бытие (ὕπαρξιν), то это отвергаем как богохульное и нечестивое. Ибо веруем словам Господа: Дух, Иже от Отца исходит (Ин.15:26) — и подобным же словам святого Павла: Мы же не духа мира сего прияхом, но Духа, Иже от Бога (1Кор.2:12).

и защищение и ответ святителя Кирилла Александрийского:

Дух Святой исходит, по слову Спасителя, от Бога Отца.

Латинские Отцы о двойном продвижении или исхождении Духа

Латинские отцы Церкви традиционно учили об участии Сына в исхождении или в продвижении Духа, это учение в дальнейшем было догматизировано рядом поместных соборов и догматических посланий папского Престола на рубеже Поздней Античности и Средневековья.

Тертуллиан занимает особое место в истории латинского тринитарного богословия, поскольку он ввёл формулы лат. una substantia (одна субстанция) и лат. tres personae (три Лица) в язык латинского богословия, и уже в тексте Тертуллиана встречается упоминание об участии Сына в исхождении Духа:

Дух не имеет другого источника, кроме Отца через Сына

Иларий из Пуатье, традиционно именуемый «Афанасием Запада», комментируя фрагмент Евангелия от Иоанна, детализирует связь Отца и Сына в исхождении Духа:

Если верят в то, что есть некое различие между тем, чтобы брать от Сына и происходить (procedere) от Отца, то несомненно, что брать от Сына и брать от Отца — одно и то же Святой Дух Твой есть из Тебя через Него (Сына), хотя даже умом не постигаю, но однако удерживаю совестью

Амвросий Медиоланский в своём сочинении «О Святом Духе» (ок. 381 г.) пишет об исхождении Духа от Отца и Сына:

Также и Святой Дух, исходя от Отца и Сына, не отделяется ни от Отца, ни от Сына

Учение о Троице Аврелия Августина

Текст Никео-Константинопольского Символа веры не встречается у латинских христианских авторов, включая Августина, до Халкидонского собора

Августин знал тексты Тертуллиана и читал трактат о Троице Илария из Пуатье, которого он цитирует. Также он был знаком с христианским платонизмом Мария Викторина. Августин общался с Амвросием Медиоланским и читал его текст о Святом Духе, о чём свидетельствуют интерполяции в тексте Августина о Троице (лат. De Trinitate, начатом в 399 и законченном в 420 году.

В развитии учения о Троице у Августина можно выделить несколько периодов. В комментарии на Никейский Символ веры (лат. De Fide et Symbolo, 393 год, Августин указывает на недостаточную детализацию пневматологии у более ранних авторов:

Однако о Святом Духе ученые и выдающиеся толкователи Святых Писаний рассуждали еще не так подробно и тщательно, чтобы можно было легко понять и Его особое свойство, благодаря которому мы можем сказать, что Он не есть ни Отец, ни Сын, но только Святой Дух

Но уже в этом тексте он приводит мнение о Духе как взаимной любви Отца и Сына и осуждает тех, кто отрицает это мнение:

Итак, они утверждают, что Святой Дух называется Божеством, которое они также хотят понимать как взаимную любовь Их Обоих (то есть Отца и Сына), и приводят множество свидетельств из Священного Писания в подтверждение своей точки зрения… С этой точкой зрения не соглашаются те, кто считает, что самое соединение, которое мы называем Божеством или Любовью, не есть субстанция… Но пусть такие люди очистят своё сердце, насколько смогут, чтобы быть в состоянии видеть, что Божественная субстанция не такова, чтобы одно в ней было субстанцией, а другое — тем, что присуще субстанции (акциденцией) и не было самой субстанцией. Ведь все, что в ней может быть помыслено, есть сама субстанция

Позднее, в трактате лат. De Trinitate Августин развивает учение о Троице, следуя Амвросию Медиоланскому. Описывая исхождение Духа от Отца и Сына, Августин использует концепт лат. procedit традиционный для латинского богословского дискурса и означающий широкое субстанциальное происхождение, не только исхождение (лат. spiratio) Святого Духа, но также рождение (лат. generatio) Сына. Впервые этот концепт был применен Тертуллианом (лат. Adversus Praxean) к Сыну как Творцу субстанций, Который Сам происходит от субстанции Бога-Отца

В этом же тексте Августин называет Отца и Сына одним Началом (лат. Principum) Духа, что является важной особенностью латинского богословского дискурса в контексте полемики с греками в последующие века:

следует признать, что Отец и Сын суть одно начало Святого Духа, а не два… Сын вечно от Отца рожден, и Дух Святой от Отца непосредственно (principaliter), и так как без какого-либо интервала даруется, то Дух совместно исходит от Обоих

Комментируя Евангелие от Иоанна, Августин указывает на связь послания Духа от Христа во времени, после воскресения, и вечного исхождения (лат. processio) Духа от Сына, используя тот же глагол, что в самом Евангелии отнесен к Отцу:

Почему, следовательно, мы не должны верить, что Святой Дух исходит от Сына, если он всегда Дух Сына? Ибо, если бы Он не исходил от Него после воскресения, то Он бы не говорил: Примите Духа Святого

Не имея возможности объяснить сам термин: «procedit», Августин вводил различие для Святого Духа, если от Отца Дух продвигается или происходит: особенно, преимущественно, по-императорски — «principaliter», то от Сына просто происходит или продвигается — «procedit».

Толедские соборы и «Афанасьевский» символ веры

Документально подтвержденное первое появление непосредственно в самом Символе веры Filioque — это 681 год на 12-м Толедском соборе..

Существует предположение, что Filioque было прибавлено в Символ веры как дополнительный аргумент для присоединения ариан вестготов.

Ариане-вестготы действительно массово присоединились к кафолическому христианству в 589 году, вместе со своими епископами и священниками, на 3-м Толедском соборе. В документах 3 Толедского собора в пространном соборном изложении сказано: «Spiritusque sanctus confitendus a nobis, et praedicandus est a patre et filio procedere», далее в документах следует Символ веры, но в нём Filioque нет.

Свидетельство о появлении Filioque в Западной церкви имеется и в т. н. Афанасьевском Символе веры (Symbolum Quicumque), который, как долго ошибочно считали, был написан св. Афанасием Александрийским. Поскольку греческий святитель Афанасий умер в 373 году, а документ получил хождение только на латыни и гораздо позже смерти Афанасия, то было высказано предположение, что документ появился на Западе среди латинских, а не греческих богословов [www.catholic.ru/modules.php?name=Encyclopedia&op=content&tid=673 ]. Точное время и авторство его неизвестно, он не встречается ни в соборных определениях, ни в цитатах у латинских отцов Церкви (тем более у греческих), по самым смелым предположениям, ранее V века. Самая древняя рукопись Symbolum Quicumque — IX век. В частности, в Symbolum Quicumque говорится:

«Spiritus Sanctus a Patre et Filio: non factus, nec creatus, nec genitus, sed procedens» (Святой Дух от Отца и Сына, не создан, не сотворен, не рождён, но исходит).

Существует гипотеза, что в Испании, где Церкви приходилось активно бороться с арианами-вестготами, Symbolum Quicumque был провозглашен в VI в., и, видимо, позднее Filioque было интерполировано по аналогии с «Афанасьевским» символом веры..

В подтверждение правильности Filioque апологеты приводят разные тексты латинских авторов, а не сам Символ веры с Filioque. Однако греческий глагол: «ἐκπορεύω» — «выходить» не тождественен латинскому глаголу «procedo». Латинский глагол имеет более широкий спектр значений: «выходить», «приходить», «проходить», «протекать», «продолжаться», «продвигаться». Поэтому в разных латинских тестах перевод этого слова не идентичен греческому «ἐκπορεύω».

Сочетание «Filioque» + «procedo» имеет разнообразный спектр значений у разных латинских авторов в их текстах. Поэтому, «Filioque» это не любое употребление этого слова в сочетании с глаголом «procedo», а добавление к строго догматическому тексту Константинопольского символа веры:

Καὶ εἰς τὸ Πνεῦμα τὸ Ἅγιον, τὸ κύριον, τὸ ζῳοποιόν, τὸ ἐκ τοῦ Πατρὸς ἐκπορευόμενον

И в Духа Святаго, Господа, животворящего, который от Отца исходящего

Et in Spiritum Sanctum, Dominum, et vivificantem: qui ex Patre + «Filioque» procedit

, где слово «procedit» имеет только одно значение: ипостасное свойство Святаго Духа — вечное исхождение от вечного начала: Бога Отца. Также «Filioque» («от Сына») это прибавление к славянскому тексту Символа веры, в котором меняется догматический смысл при этом прибавлении: «И в Духа Святаго, Господа, животворящего, иже от Отца + „и Сына“ исходящаго (выходящего)».

15-й Толедский собор в своих документах указывает, что держится учения Августина. При внесении в Символ веры филиокве вестготами в VII веке были смешаны две терминологии: Великих Каппадокийцев, в которой Дух исходит исключительно от Отца, как из единственного первоисточника, и сам Символ веры имеет стройную догматику; и терминология Августина, в которой Дух «procedit» от Отца и Сына. При этом ещё вестготы стерли августиновское различие между «principaliter procedit» и «procedit», когда внесли филиокве в Символ веры. В документах Толедских соборов об этом различии нигде не сказано.

Империя Каролингов и германское богословие

Вплоть до XI столетия тезис о Filioque считался положением так называемого германского богословия. Из Испании он проник в государство Каролингов, где император Карл Великий активно пытался навязать это добавление папам. При его правлении совет Франкфурта в 794 году принял формулу «и от Сына» и осудил константинопольского патриарха Тарасия за употребляемую им формулу «per Filium» («через Сына»). Именно Карл собрал собор в Ахене в 809 году, который постановил, что «Святой Дух нисходит не от одного Бога-Отца, но и от Сына».

Карл созвал два собора: в 796 году во Фриули и в 809 г. в Ахене, и на основании их решений требовал от папы Льва III включение в догмат веры слов «и от Сына», однако безуспешно..

Неоднозначное отношение Рима. IX—X вв

Однако ещё в IX—X вв. отношение Рима к Filioque было, по меньшей мере, неоднозначным. Так, к примеру, за год до Ахенского собора папа Лев III получил послание от Иерусалимского патриарха, в котором тот жаловался, что французские монахи-бенедиктинцы на горе Елеонской добавляют к символу веры Filioque. Поскольку монахов содержал Карл Великий, папа переслал жалобу к нему, указав при этом, что хотя он сам считает данное добавление с богословской точки зрения бесспорным и более соответствующим западной традиции, неверно отступать от того состава Символа веры, который принят во всем христианском мире. Также когда папа Лев III велел начертать Символ веры на серебряных пластинах в соборе Св. Петра, он опустил это слово.

В течение IX века Filioque было принято церквами Германии и Лотарингии, а также многими церквами Франции. Германские деятели церкви привнесли в тот период это добавление и в Рим, где Формоз также принял его. В свою очередь, Формоз ввёл добавление в Болгарии, что было замечено Патриархом Фотием, сразу же выразившим свой протест. Патриарх Фотий написал в 867 году окружное писание, в котором обличал тех, кто вносил филиокве в Символ веры:

Но ведь не только в этом проявили они [те, кто внесли филиокве в Символ веры] своё безумие, но если есть какой-либо предел злу — устремились к нему. Ибо, в самом деле, вдобавок к упомянутым нелепостям сам священный и святой Символ веры, несокрушимо утвержденный всеми соборными и вселенскими постановлениями, покусились они — ох уж эти происки злодея! — подделывать фальшивыми умствованиями и приписанными словами, измыслив в чрезмерной наглости своей новшество, будто Дух Святой исходит не только от Отца, но и от Сына.

На Большом Свято-Софийском соборе было осуждено внесение каких-либо добавок в Символ веры. Тогдашний папа римский Иоанн VIII признал решения собора, однако, возможно, занимал примерно ту же позицию, что и Лев III. После Символа веры в документах Большого Свято-Софийского собора изложено следующее:

Все мы думаем так. Если кто-либо составит другую формулировку или прибавит к этому Символу слова, которые он, вероятно, выдумал, если он затем представит это как правило веры неверным или новообращенным, как вестготам в Испании, или если он таким образом дерзнет исказить древний и почитаемый Символ словами, или добавлениями, или опущениями, исходящими от него самого, если лицо духовное таковой подлежит извержению из сана; а мирянин дерзающий это сделать подлежит анафеме.

Папа Христофор (903—904), позднее признанный антипапой, якобы поддержал тезис филиокве в дискуссии с константинопольским патриархом, однако документ с данным утверждением содержит анахронизмы^{[какие?]}.

При владычестве в Риме византийского патрицианского рода Феофилактов в X веке вопрос о Filioque не поднимался. Лишь после того, как в 962 году Оттон I Саксонский принудил папу Иоанна XII короновать его императором, вновь стало усиливаться германское влияние (в том числе и германского богословия) в Риме. В течение последующих сорока лет Рим был ареной борьбы германской знати во главе с родом Кресцентиев и местной знати во главе с Феофилактами, которая завершилась победой германской партии.

Впервые Filioque было присоединено к Символу веры в Риме во время торжественного пения Credo на коронации германского императора Генриха II в 1014 году, при папе Бенедикте VIII, что принято считать окончательным его введением в Римской Церкви.

Трансформация представлений о Filioque. XI век

Папа Сергий IV, занимавший папский престол c 1009 по 1012 год, послал окружное послание в Константинополь, однако вследствие того, что его исповедание веры содержало Filioque, Патриарх, которого также звали Сергий, отказался включить имя нового папы в диптих, то есть в списки имён, поминаемых во время литургии. Впоследствии имя папы длительное время отсутствовало в Константинопольском диптихе.

Таким образом Filioque к XI столетию окончательно превратилось в единственно верный, с точки зрения Римской церкви, богословский тезис, соответственно непринятие Filioque трансформировалось из допустимой практики древних церквей (как считалось ещё в начале IX века) в заблуждение. Это заложило основы для дальнейшего трагического развития событий в середине XI столетия, то есть стало одним из поводов к разделению Церкви.

Раскол христианской церкви (1054)

В 1054 году легаты папы Римского во главе с кардиналом Гумбертом положили на престол храма Святой Софии в Константинополе анафему на того, кто противится Римскому престолу, назвав такового: «прозимитом и новым Антихристом». Об исхождении Святого Духа в ней было сказано про греков:

как духоборцы и богоборцы, отсекли от символа исхождение Святого Духа от Сына

В ответной анафеме Синод Константинопольского патриархата ответил:

И кроме всего этого, также совершенно не желая размыслить, они заявляют, что Дух исходит не от Отца [только], но и от Сына — как будто бы у них нет свидетельств евангелистов об этом, и будто бы они не имеют догмата вселенского собора относительно этого злословия. Ибо Господь Бог наш говорит: «Дух истины, Иже от Отца исходит». Но родители этого нового нечестия говорят о Духе, Который исходит от Отца и Сына.

Лионская и Флорентийская унии

После раскола 1054 года были неоднократные попытки объединения православных и католиков на основе общего вероопределения, включая главное расхождение — филиокве.

В 1274 году была подписана Лионская уния, на которой было принято следующее определение о Святом Духе:

Πιστεύομεν δε καὶ τὸ πνεῦμα τὸ ἅγιον, πλήρη καὶ τέλεον θεὸν, ἀληθῆ θεὸν ἐκ πατρὸς υἱοῦ, τε εκπορευόμενον.

Credimus et Spiritum Sanctum, plenum et perfectum verumque Deum ex Patre Filioque procedentem.

Веруем же и в Духа Святого, полного и совершенного и истиннаго Бога, от Отца и Сына исходящего.

В 1439 году была подписана Флорентийская уния, в её документах:

τὸ πνεῦμα τὸ ἅγιον ἐκ πατρὸς καὶ υἱοῦ ἐκπορεύεσθαι.

Spiritum Sanctum ex Patre Filioque procedere.

Святой Дух от Отца и Сына исходит.

В оригинале документы обеих уний составлены и подписаны на обоих языках, греческом и латинском. Греческие императоры: Михаил VIII Палеолог и Иоанн VIII Палеолог заключали унии по политическим соображениям, поэтому обе были короткими, первая 8 лет, до 1282 года; вторая 14 лет, до 1453 года. Выражение «Святой Дух от Сына исходит» было чуждо греческому богословию и триадологии Великих Каппадокийцев.

Вероучительные документы Лионского собора (Лионской унии) и Флорентийского собора (Флорентийской унии) — официальные документы Католической церкви, подписаны и ратифицированы папами римскими, а сами соборы считаются католиками вселенскими.

Отношение католического богословия к Филиокве

Позиция католического богословия по отношению к Филиокве менялась в зависимости от времени. В XI веке легаты Римского папы в анафеме против греков обвинили их в том, что они подобно духоборцам отсекают в Символе веры исхождение Духа Святого и от Сына. Эта точка зрения стала одной из главных причин Раскола христианской церкви. На протяжении столетий католики главными виновниками Раскола христианской церкви считали исключительно греков и называли их схизматиками.

В дальнейшем произошли изменения, в католическом богословии было признано, что Филиокве в Символе веры является более поздней вставкой латинских богословов, которой никогда не было в оригинальном Символе веры, составленном на древнегреческом языке. Добавление Филиокве в Символ веры по мнению Католической церкви, изложенному в булле папы Евгения IV от 6 июля 1439 года на Флорентийском соборе, Филиокве — это объяснительные слова (лат. explicationem verborum), добавленные к латинскому переводу Никео-Константинопольского символа веры, принятые Римской церковью в XI веке в догмате о Троице: об исхождении Святого Духа не только от Бога-Отца, но «От Отца и Сына».

Однако, несмотря на то, что Филиокве является поздней, чисто латинской вставкой, обвинения против греков в создании раскола 1054 года остались в силе. Например, в Католическом Катехизисе Тышкевича 1942 года указана следующая причина добавления Филиокве в Символ веры — греки отпали от единства Церкви, так как, начали исповедовать «ересь — исхождение Святаго Духа только от Отца» и поэтому надо было добавить Филиокве:

В древнем Символе веры упоминается только об исхождении Духа Святаго от Отца потому, что Символ веры составлялся постепенно для отражения крупных ересей; ересь же об исхождении Святаго Духа только от Отца, с исключением Сына, появилась лишь впоследствии, в связи с отпадением Греков от единства Церкви. В Евангелии (Иоан. 15) сказано «от Отца», а не сказано «только лишь от Отца».

В настоящее время в Католической церкви чтение Символа веры допускается как с Филиокве (в латинском обряде), так и без него (некоторые восточнокатолические церкви).

В Катехизисе Католической Церкви, созданном по решению чрезвычайного Синода епископов 1985 года и утвержденного папой Иоанном Павлом II 25 июня 1992 года папским посланием Laetamur magnopere тема Филиокве рассматривается в пп. 243-248. Возможно, наиболее лаконично официальная точка зрения Католической церкви выражена в п. 248:

Восточная традиция прежде всего отражает природу первопричины Отца по отношению к Духу. Исповедуя Духа как Того, Кто «от Отца исходит» (Ин 15, 26), она утверждает, что Дух исходит от Отца через Сына. Западная традиция выражает прежде всего единосущное общение между Отцом и Сыном, говоря, что Дух исходит от Отца и Сына (Filioque). Она говорит это «согласно с законом и разумом», ибо извечный порядок Божественных Лиц в их единосущном общении подразумевает, что Отец есть первопричина Духа как «безначальное начало», но также, что как Отец Единородного Сына Он вместе с Ним составляет «единое начало, от которого исходит Святой Дух». Эта законная взаимодополняемость, если она не становится предметом обострения, не затрагивает существа веры в реальность той же исповедуемой тайны.

6 августа 2000 года Католической церковью была опубликована декларация «Dominus Iesus» («Господь Иисус»). Автором этой декларации был кардинал Йозеф Ратцингер (папа Бенедикт XVI с 2005 года). В этом документе во втором абзаце первой части приводится текст Символа Веры в редакции без филиокве:

«Et in Spiritum Sanctum, Dominum et vivificantem, qui ex Patre procedit, qui cum Patre et Filio simul adoratur et conglorificatur, qui locutus est per prophetas».

(«И в Духа Святого, Господа животворящего, от Отца исходящего, которому вместе с Отцом и Сыном подобает поклонение и слава, который вещал через пророков»).

Это вызвало множество комментариев в православной среде,, хотя известно, что некоторые католики восточного обряда могут читать Символ Веры без Filioque; так, в греческой католической церкви вариант без филиокве принят как основной.

Точка зрения Православной церкви

Православная церковь подчёркивает, что, с её точки зрения, вопрос Filioque является принципиальной и самой значимой причиной отделения православных от католиков и признание последних Православной церковью еретиками.

Томос Константинопольского собора 1285 г.:

Признано, что Сам Утешитель сияет и вечно проявляется посредством Сына, как сияет свет солнца посредством луча,… но это не означает, что Своё [ипостасное] бытие Он получает через Сына или от Сына.

Сингилион Константинопольского собора 1583 года:

Тот кто, являясь чадом, крещенным в Восточной Православной Церкви, не исповедует сердцем и устами, что Святой Дух исходит от Отца одного, существенно и ипостасно, как говорит Христос в Евангелии; во времени же от Отца и Сына; такой будет отлучён из нашей Церкви и будет предан анафеме.

Поместный собор Русской Церкви 1620 года:

…Всех же убо еретических вер, по святым правилом святых отец, сквернеиши и лютеиши есть латыняне папежницы (католики).

Большой Московский собор 1666-67 годов (патриархи Александрийский, Антиохийский, Московский и все русские иерархи):

Главнейшей ересью латинян (католиков) является исхождения Святого Духа от Отца и Сына.

Определение собора из четырёх греческих патриархов и иных иерархов:

Посему единая, святая, соборная и Апостольская Церковь, следуя святым Отцам восточным и западным, как древле при Отцах наших возвещала, так и ныне вновь возвещает соборно, что сие нововведённое мнение, будто Дух Святый исходит от Отца и Сына, есть сущая ересь, и последователи его, кто бы они ни были, еретики, по упомянутому соборному определению святейшего папы Дамаса; составляющиеся из них общества, суть общества еретические, и всякое духовное богослужебное общение с ними православных чад соборной Церкви — беззаконно. (Окружное послание ко всем Православным христианам 1848 г.)"

Основные обвинения, которые выдвигали греческие отцы против латинского учения о Филиокве:

• сам факт прибавления слова к Никео-Константинопольскому Символу веры является недопустимым нововведением;
• учение о Филиокве противоречит Священному Писанию;
• учение о Филиокве противоречит писаниям восточных отцов Церкви, авторитет которых подтверждён вселенскими соборами;
• учение о Филиокве нарушает принцип «монархии», единоначалия в Троице, вводя в Троицу «второе начало»;
• предвечное исхождение Святого Духа от Отца не тождественно Его ниспосланию во времени от Сына.

Смотрите также: Константинопольский собор 1484 года.

Литература

• Болотов В. В. [odinblago.ru/filioque/ К вопросу о Filioque] // .([relig-library.pstu.ru/modules.php?name=939 копия])
• Васечко В. Н. [lib.eparhia-saratov.ru/books/03v/vasechko/comparative/9.html Вероучение Римо-католической Церкви Учение об исхождении Св. Духа не только от Бога-Отца, но "и от Сына" (Filioque)] // [lib.eparhia-saratov.ru/books/03v/vasechko/comparative/comparative.pdf Сравнительное богословие (курс лекций)]. — Holy Trinity Orthodox School, 2000.
• Гарнак. История догматов. § 59. Спор о Filioque и об икононочитаиии
• Иоанн Павел II. [www.apologia.ru/spir-01.htm Глава о «филиокве»] // «Верую в Святого Духа, Господа животворящего».
• Кураев А. В. [arnaut-katalan.narod.ru/kuraev51.html Конспект лекции «О Филиокве»]
• Ларше Ж.-К. Преподобный Максим Исповедник — посредник между Востоком и Западом / Пер. с франц. О. Николаевой, Вст. ст. А. И. Сидорова.. — М.: Сретенский монастырь, 2004.
• Лосский В. Н. [www.psylib.ukrweb.net/books/lossv04/txt04.htm Исхождение Святого Духа в православном учении о Троице] // По образу и подобию / Пер. с франц. В. А. Рещиковой. — М.: Издание Свято-Владимирского Братства, 1995.
• Мейендорф И. Ф., Прот. [dado.msk.ru/txt/bi11/ditokaths.html#89 гл. Раскол между Востоком и Западом. «Филиокве»] // Византийское богословие..
• Табак Ю. [svd.catholic.by/library/ytpik.htm#5.%20О%20ФИЛИОКВЕ Гл.5 «Филиокве»] // Православие и Католичество. Основные догматические и обрядовые расхождения..
• Филиокве // Новая иллюстрированная энциклопедия. — М.: Большая Российская энциклопедия, 2003. — Т. 19. Ун — Че. — С. 76. — 256 с. — ISBN 5-85270-211-0.

Ссылки

• [www.krotov.info/spravki/temy/d/duh_sv.html#2 Ссылки по теме в Библиотеке Якова Кротова] (патриарх Фотий, папа Иоанн VIII, Марк Эфесский, В. Болотов, Иоанн Павел II, А. Мень, В. Лосский, Эриугена, Палама и др.)
• [www.apologia.ru/spir-02.htm Булла папы Евгения IV «Lautentur Coeli» 1439 г.]
• [www.apologia.ru/spir-04.htm Пастырское наставление греческого католического епископата 31 мая 1973 г.]

Отрывок, характеризующий Филиокве

Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов, отделившись от 3 й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
– Тише, тише, разве нельзя тише? – видимо, более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он, отъезжая, по французски сказал Чарторижскому:
– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.
Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший в конце пирушки, предложил тост за здоровье государя, но «не государя императора, как говорят на официальных обедах, – сказал он, – а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека; пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»
– Коли мы прежде дрались, – сказал он, – и не давали спуску французам, как под Шенграбеном, что же теперь будет, когда он впереди? Мы все умрем, с наслаждением умрем за него. Так, господа? Может быть, я не так говорю, я много выпил; да я так чувствую, и вы тоже. За здоровье Александра первого! Урра!
– Урра! – зазвучали воодушевленные голоса офицеров.
И старый ротмистр Кирстен кричал воодушевленно и не менее искренно, чем двадцатилетний Ростов.
Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими длинными седыми усами и белой грудью, видневшейся из за распахнувшейся рубашки, остановился в свете костра.
– Ребята, за здоровье государя императора, за победу над врагами, урра! – крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.
– Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, – сказал он.
– Денисов, ты этим не шути, – крикнул Ростов, – это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…
– Ве'ю, ве'ю, д'ужок, и 'азделяю и одоб'яю…
– Нет, не понимаешь!
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.


На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб медик Вилье несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу государя видом раненых и убитых.
На заре 17 го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении свидания императора Александра с Наполеоном. В личном свидании, к радости и гордости всей армии, было отказано, и вместо государя князь Долгоруков, победитель при Вишау, был отправлен вместе с Савари для переговоров с Наполеоном, ежели переговоры эти, против чаяния, имели целью действительное желание мира.
Ввечеру вернулся Долгоруков, прошел прямо к государю и долго пробыл у него наедине.
18 и 19 ноября войска прошли еще два перехода вперед, и неприятельские аванпосты после коротких перестрелок отступали. В высших сферах армии с полдня 19 го числа началось сильное хлопотливо возбужденное движение, продолжавшееся до утра следующего дня, 20 го ноября, в который дано было столь памятное Аустерлицкое сражение.
До полудня 19 числа движение, оживленные разговоры, беготня, посылки адъютантов ограничивались одной главной квартирой императоров; после полудня того же дня движение передалось в главную квартиру Кутузова и в штабы колонных начальников. Вечером через адъютантов разнеслось это движение по всем концам и частям армии, и в ночь с 19 на 20 поднялась с ночлегов, загудела говором и заколыхалась и тронулась громадным девятиверстным холстом 80 титысячная масса союзного войска.
Сосредоточенное движение, начавшееся поутру в главной квартире императоров и давшее толчок всему дальнейшему движению, было похоже на первое движение серединного колеса больших башенных часов. Медленно двинулось одно колесо, повернулось другое, третье, и всё быстрее и быстрее пошли вертеться колеса, блоки, шестерни, начали играть куранты, выскакивать фигуры, и мерно стали подвигаться стрелки, показывая результат движения.
Как в механизме часов, так и в механизме военного дела, так же неудержимо до последнего результата раз данное движение, и так же безучастно неподвижны, за момент до передачи движения, части механизма, до которых еще не дошло дело. Свистят на осях колеса, цепляясь зубьями, шипят от быстроты вертящиеся блоки, а соседнее колесо так же спокойно и неподвижно, как будто оно сотни лет готово простоять этою неподвижностью; но пришел момент – зацепил рычаг, и, покоряясь движению, трещит, поворачиваясь, колесо и сливается в одно действие, результат и цель которого ему непонятны.
Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колес и блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей время, так и результатом всех сложных человеческих движений этих 1000 русских и французов – всех страстей, желаний, раскаяний, унижений, страданий, порывов гордости, страха, восторга этих людей – был только проигрыш Аустерлицкого сражения, так называемого сражения трех императоров, т. е. медленное передвижение всемирно исторической стрелки на циферблате истории человечества.
Князь Андрей был в этот день дежурным и неотлучно при главнокомандующем.
В 6 м часу вечера Кутузов приехал в главную квартиру императоров и, недолго пробыв у государя, пошел к обер гофмаршалу графу Толстому.
Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову узнать о подробностях дела. Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем то расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все лица императорской главной квартиры имеют с ним тон людей, знающих что то такое, чего другие не знают; и поэтому ему хотелось поговорить с Долгоруковым.
– Ну, здравствуйте, mon cher, – сказал Долгоруков, сидевший с Билибиным за чаем. – Праздник на завтра. Что ваш старик? не в духе?
– Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб его выслушали.
– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.
– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.