Балончери, Адольфо

Адольфо Балончери
Общая информация
Родился	12 июля 1897(1897-07-12) Алессандрия, Италия
Умер	23 июля 1986(1986-07-23) (89 лет) Генуя, Италия
Гражданство	Италия
Позиция	полузащитник нападающий
Карьера
Молодёжные клубы
	Алессандрия
Клубная карьера*
1919—1925	Алессандрия	121 (72)
1925—1932	Торино	192 (97)
1932—1933	Комензе	3 (0)
1943—1944	Алессандрия	1 (0)
Национальная сборная**
1920—1930	Италия	47 (25)
Тренерская карьера
1931—1932	Торино	ассистент
1932—1933	Коменезе	играющий тренер
1934—1936	Милан
1936—1937	Новара
1937—1939	Лигурия
1939—1940	Наполи
1940—1942	Лигурия
1942—1945	Алессандрия
1945—1946	Милан
1946—1947	Кьяссо
1947—1950	Сампдория
1950	Рома
1951—1952	Кьяссо
1954—1955	Палермо
1958	Сампдория
1961—1962	Кьяссо
Международные медали
Олимпийские игры
Бронза	Амстердам 1928	футбол
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Адо́льфо Балонче́ри (итал. Adolfo Baloncieri; 12 июля 1897, Алессандрия — 23 июля 1986, Генуя) — итальянский футболист и тренер. Выступал на позиции нападающего. Долгое время был капитаном сборной Италии. Автор 100-го гола в истории сборной Италии. Бронзовый призёр Олимпийских игр 1928.

Карьера

Адольфо Балончери — воспитанник клуба «Алессандрия». С 1919 года он начал выступать за основной состав команды в центре полузащиты вместе с Карло Каркано. Его первой игрой за клуб стал гостевой матч с Новарой 12 октября 1919 года, в котором Алессандрия победила 1:0.

В 1925 году он покинул ряды «Алессандрии» и перешёл в «Торино», заплатившее за переход игрока 70 тыс. лир. С туринским клубом он достиг наибольших успехов в карьере, выиграв два чемпионата Италии, один из которых был отменён. В «Торино» Боланчери, вместе с Хулио Либонатти и Джино Россетти три нападения команды, прозванное «чудесное трио» за то что они втроём в сезоне 1928/1929 забили 117 голов 33 матчах. Завершил карьеру Балончери в клубе «Комензе» в 1933 году.

В составе сборной Италии Балончери дебютировал 13 мая 1920 года со сборной Голландии, завершившийся вничью 1:1. В составе национальной команды он участвовал на 3-х Олимпиадах, в 1920, где он провёл 3 игры и забил гол, в 1924, вновь Балончери провёл 3 игры и забил гол, и 1928 годах, где Италия выиграла бронзовые медали, а Балончери стал лучшим бомбардиром команды и вторым бомбардиром турнира, забив 6 голов в 5-ти играх. Всего на Олимпийских играх Балончери забил 8 голов в 11-ти матчах, заняв по этому показателю 9-е место на всех довоенных Олимпийских футбольных турнирах. Кроме этого, 30 января 1927 года в матче со сборной Швейцарии Балончери забил 100-й мяч в истории итальянской национальной команды, в той же игре он забил ещё два раза, сделав 4-й хэт-трик в истории «Скуадры Адзурры»; тот матч Италия выиграла 5:1. В 1930 году Балончери победил в Кубке Центральной Европы, в этом турнире лучшими бомбардирами стали его партнёры по «Торино», Либонатти и Россетти. Последний матч за сборную Балончери провёл 22 июня 1930 года с Испанией. Всего за сборную он провёл 47 матчей, из которых в 28 играх выводил сборную на поле с капитанской повязкой.

Завершив карьеру игрока, Балончери стал тренером. Его тренерская карьера началась в 1931 году с молодёжного состава клуба «Торино». Затем он работал во множестве команд, самой знаменитой из которых стал «Милан», который под его руководством провёл 116 матчей.

Достижения

• Чемпион Италии: 1928
• Обладатель Кубка Центральной Европы: 1930

Ссылки

• [www.rsssf.com/miscellaneous/baloncieri-intlg.html Матчи Балончери за сборную Италии]

</div>

Спорт   Олимпийские игры   Футбол   Италия

Отрывок, характеризующий Балончери, Адольфо

Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.