Белорусская грекокатолическая церковь

Белору́сская грекокатоли́ческая це́рковь (самоназвание Белорусская греко-католическая церковь, белор. Беларуская Грэка-Каталіцкая Царква) — восточнокатолическая церковь sui juris («своего права»), созданная для католиков, исповедующих византийский обряд на территории Белоруссии, и для белорусских грекокатоликов в диаспоре. Единственная из 23 восточнокатолических церквей, которая по состоянию на 2015 год имеет неопределённый статус и вакантное место предстоятеля (Sede Vacante).

История

См. также: Русская униатская церковь

Русская униатская церковь была образована после заключения Брестской унии в 1596 году. В 1791 году на территории Великого Княжества Литовского (включая этническую Литву, где большинство было католиками латинского обряда) униаты составляли 39 % населения, а на территории современной Белоруссии — 75 % (в сельской местности — более 80 %). Большинство последователей униатской церкви составляли крестьяне. Кроме того, униатами являлись часть горожан и мелкой шляхты.

После разделов Речи Посполитой, когда большая часть территории современной Белоруссии оказалась в составе Российской империи, часть грекокатоликов была присоединена к Православной Российской церкви, а часть осталась в общении с Римом.

В 1787 году Екатерина II постановила, что печатать духовные книги в Российской империи могут только типографии, подчиненные Синоду, и деятельность греко-католических типографий прекратилась.

В 1794 году православный епископ Виктор Садковский разослал обращения с призывом к греко-католикам переходить «в правую веру», которые зачитывались в городах и сёлах как государственные акты. Если появлялись желающие перейти в православие, то власти записывали их в книги, выплачивали им денежное пособие и присылали священника с отрядом солдат, которые изымали церковь у греко-католиков и передавали православным, а греко-католических священников высылали вместе с семьями. Предписывалось упразднять греко-католические приходы, если к ним приписаны менее 100 дворов, но в случае, если они хотели перейти в православие, им разрешалось существовать. Греко-католические епархии за исключением Полоцкой были упразднены, а епископы отправлены на пенсию или за границу.

Павел I запретил насильственные методы обращения в православие. В 1800 году он вернул большинство сосланных греко-католических священников из Сибири, вернул греко-католикам часть храмов и василианских монастырей. Было разрешено существовать 3 греко-католическим епархиям: Полоцкой, Луцкой и Брестской.

Александр I передал управление греко-католическими приходами из рук митрополита и епископов аудиторам Греко-униатской коллегии

В ходе Польского восстания 1830 года значительная часть униатского духовенства примкнула к нему: по данным исследователя О.В. Карпович среди повстанцев Белоруссии (Могилевская, Минская, Гродненская, Витебская, два белорусских уезда Виленской губерний) было 25 церковников-грекокатоликов. Большинство повстанцев из числа униатского духовенства (22 человека) было из Минской и Гродненской губерний. После подавления восстания российские власти начали проводить политику обращения греко-католиков в православие. 7 февраля 1834 года Греко-униатская коллегия постановила обновить храмы в восточном духе, приобрести книги православной печати, устранить заимствования из латинского обряда. Было предписано называть младенцев только по православным святцам. Полиции вменялось в обязанность проверять, чтобы в униатских храмах священник отправлял богослужения только по православному служебнику. В церквях стали сооружать иконостасы. После этого многие греко-католики переставали ходить в свои церкви и уходили в костелы.

В начале 1833 года полоцкий православный епископ Смарагд Крыжановский начал проводить политику присоединения греко-католиков к православию с помощью властей. В 1835 году был создан комитет по очистке униатского обряда, который потребовал продать все органы, либо разобрать их на запчасти. Прихожане оказывали сопротивление этой политике. Так, в Речицкой церкви Пинского уезда Минской губернии крестьяне разобрали не орган, а создаваемый иконостас.

В январе 1837 года униатская церковь была подчинена ведению обер-прокурора Святейшего Синода.

12 февраля 1839 года в Полоцке собрался собор во главе с греко-католическими епископами Иосифом Семашко, Антонием Зубко и Василием Лужинским. Собор постановил признать присоединение белорусских епархий к православной церкви. К обращению к императору об этом были приложены подписи 1305 человек белого духовенства и монашествующих. По этому случаю была выбита медаль, на которой было написано, что отторгнутые силой были присоединены любовью. Тем не менее, в историю уничтожения греко-католической церкви в Белоруссии вошел Церковлянский протест 111 униатских священников Белорусской епархии, которые на своем несанкционированном съезде 16 сентября 1838 года в местечке Церковляны Дисенского уезда подписали петицию и направили к царю своих представителей с просьбой освободить их от власти церковного начальства и оставить в унии. Но их запретили в священнослужении и перевели на должности пономарей, а наиболее упорствующих выслали в Сибирь административным порядком.

Иосиф Семашко в 1852 году лично наблюдал за сожжением 1295 книг, найденных в бывших униатских храмах. В своих «Записках» он сообщал, что за следующие три года по его приказу сожгли ещё две тысячи томов.

В 1858 г. Александр Герцен опубликовал в своем лондонском «Колоколе» статью «Секущее православие», где Иосифа Семашко он называл «во Иуде предатель, палач, заслуживший европейскую известность». В статье, в частности писалось следующее о событиях в Волковысском уезде Гродненской губернии, где крестьяне, ранее принудительно обращенные в православие, вернулись в греко-католицизм:

Со стороны гражданского начальства истязанием заведовал окружной Новицкий. Этот полицейский апостол сек людей до тех пор, пока человек не соглашался принять причастие от православного попа. Один четырнадцатилетний мальчик после двухсот розг отказался от такого общения с Христом. Его снова начали сечь, и только тогда, уступая страшной боли, он согласился. Православная церковь восторжествовала!

На небольшой территории современной Белоруссии — недалеко от Гродно, в Сопоцкинском крае</span>^ru_pl, который до 1915 года находился в Царстве Польском, униатство просуществовало до 1875 года, когда была ликвидирована уния в Холмской епархии. Современные источники, близкие Белорусской грекокатолической церкви, указывают на насильственных характер обращения в православие не менее 7,5 тыс. белорусских униатов из 7 приходов Сопоцкинского края.

В 1905 году после указа императора Николая II об утверждении начал веротерпимости, часть белорусов перешла в католицизм; однако из-за препятствий для грекокатоликов, чинимых правительством, большая их часть приняла латинский обряд. В Сопоцкинском крае практически 100 % насильно переведенных в православие бывших униатов стали римо-католиками.

В январе 1923 года митрополит Андрей Шептицкий временно подчинил грекокатоликов восточной Белоруссии экзарху Российской католической церкви византийского обряда Леониду Фёдорову.

После Первой мировой войны Западная Белоруссия была включена в состав польского государства. Некоторые белорусские грекокатолики из восточной Белоруссии и России, опасаясь теперь уже репрессий атеистического государства, эмигрировали в Польшу. Кроме того часть православных верующих и отдельных приходов в Западной Белоруссии вновь подтвердили своё единство с Римом. В 1931 году для этих белорусских грекокатоликов в Польше был назначен апостольский визитатор.

В 1939 году западная Белоруссия была присоединена к Советскому Союзу. В этой новой ситуации митрополит Андрей Шептицкий в силу своих полномочий, полученных от папы, осенью 1939 года учредил Белорусский экзархат грекокатолической церкви и назначил временно исполнять обязанности экзарха украинского епископа Николая Чарнецкого. 17 октября 1940 года Белорусским экзархом грекокатолической церкви был назначен иезуит о. Антоний Неманцевич, белорус. Полномочия о. А. Неманцевича как экзарха и решение об учреждении Белорусского экзархата ГКЦ получили официальное подтверждение Апостольской Столицы 22 ноября 1941 года, а экзархат получил статус апостольского. Белорусский экзарх ГКЦ был арестован гестапо 4 июля 1942 года за свою активную миссионерскую деятельность. 6 января 1943 года о. Антоний Неманцевич, как исповедник, умер в тюрьме СД в Минске (в настоящее время готовятся документы для начала его беатификационного процесса). После его ареста деятельность структур Белорусского грекокатолического экзархата практически была прекращена, за исключением пастырской опеки верующих в уцелевших сельских приходах.

После Львовского собора 1946 года приходы Белорусской грекокатолической церкви, как и Украинской грекокатолической церкви, были ликвидированы, деятельность Церкви полностью запрещена, священники репрессированы, умерли или эмигрировали, а верующие формально присоединены к РПЦ. Однако часть верующих продолжали вплоть до возрождения Церкви в 1990-е считать себя униатами: некоторые из них молились в православных церквах, другие молились у римокатоликов, в том числе несколько грекокатолических монахинь в Пинске, а некоторые, считая себя верными униатами и не имея возможности ходить в католический храм, молились дома. В Гродно тайно вёл миссионерскую работу о. Виктор Данилов, рукоположенный в 1976 году Главой УГКЦ в подполье архиепископом Владимиром Стернюком.

Вплоть до 1990-х годов XX века приходы белорусских грекокатоликов существовали лишь в эмиграции — в Лондоне, Чикаго, Париже и Лёвене. В 1960 году Святой Престол назначил Чеслава Сиповича, белорусского грекокатолического епископа, проживавшего в Лондоне, Апостольским визитатором для белорусов-католиков по всему миру. Его преемниками стали епископ Владимир Тарасевич (1983 год) и о. Александр Надсон (1986 год).

После распада СССР в 1991 году белорусские грекокатолики вышли из подполья и получили возможность свободного исповедания веры. С 1994 года Александр Надсон стал Апостольским визитатором для белорусов эмиграции, а архимандрит Сергей Гаек — для грекокатоликов Белоруссии.

Современное состояние

Исследование религиозной принадлежности, проведенное в 1992 году Белорусским государственным университетом, показало, что почти 100 000 белорусов считают себя грекокатоликами. По данным на 2005 год число прихожан Белорусской грекокатолической церкви составляло около 3 000 человек, принадлежавших 20 приходам (из них 13 зарегистрированных государством) и около 4 000 человек, проживающих за пределами приходских округов.

В июне 2008 года, по данным пресс-службы Апостольского визитатора для греко‑католиков в Беларуси, количество верующих грекокатолического обряда в стране — около 10 000; имеется 15 зарегистрированных приходов, около 10 общин пока не могут пройти регистрацию в силу особенностей белорусского законодательства; 15 священников. Созданы два протопресвитерата (деканата) БГКЦ: Восточный протопресвитерат им. св. Иосафата и Центрально-Западный им. Николая Чернецкого. Храмы — в Полоцке Витебской области и в Могилёве (часовня). В Минске, а также в областных и ряде районных городов страны созданы грекокатолические центры. Наиболее значительный из грекокатолических душпастырских центров, кроме Минска, — в Бресте, где также находится редакция белорусской грекокатолической газеты «Царква». В Полоцке действовал Борисоглебский грекокатолический монастырь Студийского устава. Место предстоятеля церкви вакантно, фактически обязанности главы церкви исполняет Апостольский визитатор архимандрит Сергей Гаек. Служба ведётся на белорусском языке.

Около 2 000 белорусских грекокатоликов живут в диаспоре. Сегодня приходы и небольшие общины Белорусской грекокатолической церкви за пределами Белоруссии расположены в Лондоне, Антверпене, Праге, Калининграде, Риме, Варшаве и Чикаго.

Галерея

• Belarusian Greek-Catholic chapel in Mahiliou.jpg

  Часовня Матери Божей Белыницкой на кладбище в Могилеве

• Hreka-katalicki duszpastyrski centar u Bierasci.jpg

  Греко-Католический центр в Бресте

• Hreka-katalicki duszpastarski centar u Bierasci inside.jpg

  Церковь святых братьев апостолов Петра и Андрея в Бресте

• Belarusian church London sign.JPG

  Знак около белорусской греко-католической часовни у Белорусской библиотеки имени Франциска Скорины в Лондоне

• Praha, Nové Město, Emauzský klášter, příjezd.jpg

  Церковь св. Космы и Дамиана в Праге, где проводят службы белорусские греко-католики

См. также

• Источники по истории белорусской православной церкви в архивах Ватикана
• Иосиф Германович

Литература

• Уния церковная // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Коялович, М. О. [web.archive.org/web/20130501075724/ftp2.mnib.org.ua/mnib280-Kojalovicz-IstVossoedZaprusUniatov.djvu История воссоединения западнорусских униатов.] — Минск: Лучи Софии, 1998. — 400 с ISBN 985-6171-08-3
• Коялович, М. О. [books.google.ru/books?id=n78YAAAAYAAJ&dq=inauthor%3A%22%D0%9C%D0%B8%D1%85%D0%B0%D0%B8%D0%BB%20%D0%9E%D1%81%D0%B8%D0%BF%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87%20%D0%9A%D0%BE%D1%8F%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87%22&pg=PP7#v=onepage&q&f=false Литовская церковная уния. В 2-х томах.] СПб., 1859—1862.
• Мараш, Я. Н. [mirknig.com/knigi/history/1181436272-iz-istorii-borby-narodnyh-mass-belorussii-protiv-ekspansii-katolicheskoy-cerkvi.html Из истории борьбы народных масс Белоруссии против экспансии католической церкви] / Я. Н. Мараш. — Минск : Вышэйшая школа, 1969. — 218 с.

Ссылки

• [www.hierarchy.religare.ru/h-uniate-bgkc.html Белорусская грекокатолическая церковь]
• [www.krotov.info/history/20/1960/robe_141.html Р. Роберсон Восточнокатолические церкви]
• [carkva-gazeta.by/index.php?page=1&videa=1&ik=15 Беларуская Грэка-Каталіцкая Царква сёння]
• [kapucyny.by/?page_id=539#top Небольшая инициатива русско-византийской традиции в Минске]

Отрывок, характеризующий Белорусская грекокатолическая церковь

– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.