Бобр (городской посёлок)

Городской посёлок Бобр белор. Бобр Герб Страна БелоруссияБелоруссия Область МинскаяМинская область Район Крупский Сельсовет Бобрский Координаты 54°20′32″ с. ш. 29°16′31″ в. д.54.34222° с. ш. 29.27528° в. д. / 54.34222; 29.27528    Первое упоминание 1516 Высота НУМ 176 м Население ▼957 человек (2016) Часовой пояс UTC+3 Телефонный код +375 1796 Почтовый индекс 222040 Автомобильный код 5

Бобр (белор. Бобр) — городской посёлок в Крупском районе Минской области Белоруссии. Административный центр Бобрского сельсовета.

Географическое положение

Расположен в 120 км на северо-восток от Минска. Население 958 человек (на 1 января 2015 года). Бобр находится в 10 км от Крупок, в 2 км от одноимённой железнодорожной станции на линии Минск-Орша.

История

Первое письменное упоминание о Бобре, как о селе Забобровье, датируется 1516 годом, когда князь Иван Друцкий-Красный завещал его вместе с Соколовичами и Недоходовым своей жене Марине из рода князей Заславских.

Селение Бобр возникло благодаря большому торговому пути, пролегавшему с запада на восток, с разрешения великого князя литовского Сигизмунда Августа, посредством усилий значимого государственного деятеля Иеронима Александровича Ходкевича. В 1559 году местечко упоминается уже как владение Ходкевичей.

В 1561 году, после смерти Иеронима Ходкевича, селение достаётся в наследство его единственному сыну — Яну, выдающемуся военачальнику времён Ливонской войны.

В 1573 году Ян Ходкевич передал Бобр в заклад одной из шести своих сестёр, Кристине, и её мужу, Станиславу Пацу. Согласно инвентарю этой передачи, в Бобре на тот момент насчитывалось 71 двор, мельница и гостиный двор.

После смерти Паца, в 1588 году, сын Яна Ходкевича Александр передал закладное право на Бобр Льву Сапеге. От него закладное право перешло к Станиславу Глинскому, и далее — к Кшиштофу Комару. В 1614 году Александр Ходкевич окончательно продал отягощённое долгами владение Кшиштофу Комару. Согласно составленной при этом инвентарной описи имущества, за прошедший 41 год население Бобра выросло, по обоим берегам реки находилось 180 дворов. Мост и мельница с двумя колёсами сдавались в аренду.

Около 1614 года впервые упоминается бобрская церковь и священник Фёдор, который владел двором волокой, свободной от всяких податей.

В 1636 году владелец Бобра умер, и далее селение выпало из источников на несколько десятилетий. В эпоху исторической Польши Бобр — местечко Трокского воеводства, Оршанского уезда. В результате противостояния России и Речи Посполитой, в период с 1654 по 1667 годы количество дворов в Бобре уменьшилось с 213 до 95.

Далее Бобр перешёл во владения Сапег. В то время там действовала униатская церковь и находился княжеский двор Сапег. В 1700 году Бенедикт Сапега заложил Бобр Яну Казимиру Лендорфу. Весной 1702 года подскарбий великий литовский Бенедикт Павел Сапега перешел на сторону шведского короля Карла XII и поддержал его в войне против польского короля Августа Сильного. Бенедикт Сапега участвовал в военной кампании Карла XII в Польше. Сейм в 1703 году лишил Бенедикта Сапегу всех должностей и титулов. В августе 1707 года Бенедикт Павел Сапега скончался в Берлине, при дворе прусского короля Фридриха I. В 1708 году через Бобр прошли шведы.

После смерти Лендорфа его вдова, Кристина Абрамович, вышла замуж вторично — за Мартина Михаила Огинского. Посредством этого брака Бобр перешёл во владение князей Огинских. В 1750 году Бобр принадлежал старшему сыну Игнатию, женой которого стала троюродная сестра Алёна, дочь Казимира Доминика Огинского. Во времена Алёны и Игнатия в Бобре наступил период расцвета. Селение насчитывало около 100 дворов и было крупнейшим в округе. Огинские основали костёл Божьей Матери, который функционировал с 1760 года. В то время Бобр был центром князей Огинских.

В 1762 году местечко получило права города и собственный герб. 1 декабря 1762 года король и великий князь Август III дал Бобру Магдебургское право и герб: «в голубом поле две вооруженные фигуры святых Глеба и Бориса в коронах».

В 1763 году вдова Алёна перепродала Бобр своему племяннику, Михаилу Казимиру Огинскому. Потом Бобр перешёл к Ксаверию Огинскому. Некоторое время владение, насчитывающее 228 дворов, и отягощённое долгами Михаила Казимира, находилось в аренде у Франциска Друцкого-Любецкого.

В результате второго раздела Речи Посполитой в 1793 году Бобр оказался в составе Сенненского уезда Могилёвской губернии Российской империи. Была отменена церковная уния, шляхта присягнула на верность императрице Екатерине II.

В 1803 году владельцем Бобра стал Михаил Клеофас Огинский.

Во время Отечественной войны 1812 года в Бобре размещался французский гарнизон, совершенно разоривший селение. При отступлении, ночь с 12 на 13 ноября Наполеон провёл в Бобре. Сохранилась запись, сделанная копысским поветовым маршалком, предводителем дворянства в 1813 году, свидетельствующая о том, что Бобр был сожжён

со всеми улицами, церковью грекоуниатскою, с мельницами, плотинами и многими в господарском дворе строениями

— schoolbobr.edu.minskregion.by/index.php?op=ViewArticle&articleId=3922&blogId=39

.

В 1863 году Бобр насчитывал 1,1 тысяч жителей.

В 1938 году город формально стал селом, а с 1941 года Бобр стал посёлком городского типа.

В 1969 году в посёлке жило более 3-х тысяч человек.

Постсоветское время

В период перестройки произошёл постепенный пересмотр политики государства по отношению к церкви, и в Бобре, в 1991 году, началось воссоздание Николаевской церкви, разрушенной в 1928 году, деревянные конструкции которой были вывезены на Украину с целью продажи, а кирпичом и камнями вымощены улицы Бобра.

В 1995 году художник Алесь Пушкин начал работу над монументальными росписями церковных стен. Тематика росписи в эпизоде Судный день носила политическую окраску. По правую руку Христа были нарисованы праведники, по левую — грешники. Ангел трубил в горн. Лица имели сходство с реальными людьми. После того, как фреску показали в телепрограмме РТР «Вести недели» в 2005 году, церковные власти направили в Бобр протоиерея Минской епархии Николая Коржича, под надзором которого скандальная часть росписи стены была замазана. В этом же году церковь освятил митрополит Минский и Слуцкий Филарет. По странному стечению обстоятельств эта деревянная церковь после освящения её патриархом сгорела. Это произошло 17 февраля 2011 года. Теперь церковь восстанавливается уже из кирпича.

Экономика

Промышленность представлена лёгкой, деревообрабатывающей и пищевой. В Бобре функционирует деревообрабатывающий комбинат. Бывший совхоз «Бобр», вошедший в состав СПК «Бобр-Агро», в 2004 году был преобразован в структурное подразделение одной из крупнейших сельскохозяйственных организаций Крупского района ОАО «Кленовичи». В 2008 году в состав предприятия в качестве производственного участка был включен Бобрский спиртзавод. В Бобре действует 2 молочно-товарных комплекса по производству молока на 1900 голов с выращиваем молодняка КРС на 1500 голов.

Люди, связанные с посёлком

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

• Кононов, Михаил Дмитриевич (1906, деревня Бобр — 1972) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза
• Алесь Пушкин (р. 1965) — современный белорусский художник

См. также

• Крупский район
• Посёлки городского типа Белоруссии

Ссылки

• [www.krupki.gov.by/ Крупский райисполком]
• [nalog.by/program/ssoato.html Населённые пункты Республики Беларусь]

Отрывок, характеризующий Бобр (городской посёлок)

– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.