Гражданская война в Великом княжестве Литовском (1432—1438)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Восстание Свидригайло»)
Перейти к: навигация, поиск
У этого термина существуют и другие значения, см. Гражданская война в Великом княжестве Литовском.
Гражданская война в Великом княжестве Литовском

Королевство Польское и
Великое княжество Литовское в начале XV века
Дата

1432—1439

Итог

Победа Сигизмунда, утвердившегося в качестве великого князя. Убийство Сигизмунда в результате заговора.

Противники
Сторонники Свидригайло Сторонники Сигизмунда
Командующие
Свидригайло Ольгердович Сигизмунд Кейстутович
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Гражданская война в Великом княжестве Литовском 1432–1438 годов развилась на фоне противоречий между элитами Королевства Польского и вассального по отношению к нему Великого княжества Литовского после избрания великим князем литовским Свидригайло Ольгердовича. Направленная на восстановление независимости Великого княжества Литовского политика Свидригайло привела к охлаждению отношений с Королевством Польским. Ситуация ещё более усложнилась после занятия поляками Подолья, в правление Витовта принадлежавшего Великому княжеству Литовскому, а также насильного удержания короля польского Ягайло в столице Великого княжества — Вильне. В начавшийся вскоре вооружённый конфликт были втянуты тевтонские рыцари, выступившие на стороне Свидригайло и объявившие полякам войну.

Конфликт приобрёл характер гражданской войны[1] в 1432 году, когда при помощи поляков другой кандидат на литовский престол — Сигизмунд Кейстутович — совершил покушение на Свидригайло, объявил его мёртвым и был избран великим князем литовским. В качестве великого князя литовского Сигизмунд был признан преимущественно на западных землях государства, некогда принадлежавших его отцу, в то время как Свидригайло, которому удалось избежать смерти, обосновался в восточных землях Великого княжества Литовского, где местная знать продолжала признавать великим князем именно его. Активная фаза гражданской войны проходила до 1435 года, когда в решающей битве под Вилькомиром армия Свидригайло и его союзников была разбита сторонниками Сигизмунда Кейстутовича. Последние отряды Свидригайло были разбиты к 1437 году. Пришедший к власти Сигизмунд правил всего 8 лет — в 1440 году он был убит в результате заговора.





Предыстория

Положение Великого княжества Литовского накануне событий

 Этот раздел должен быть полностью переписан.
На странице обсуждения могут быть пояснения.

С 1385 года Великое княжество Литовское и Королевство Польское были связаны несколькими договорами и союзами: Кревской унией (1385), Островским соглашением (1392), Городельской унией (1413). Два государства успешно объединили усилия в борьбе с общим врагом — Тевтонским орденом, что привело к разгрому последнего в Грюнвальдской битве в 1410 году. Однако на этом противостояние с крестоносцами не закончилось, так как Орден не был уничтожен, а лишь сильно ослаблен[2]. Между тем, в рамках унии нарастала напряжённость. Из-за перехода Ягайло и Витовта в католицизм, православная литовская знать, а также русское население Великого княжества выступали против сближения с Польшей.

27 октября 1430 года, не оставив наследника, скончался великий князь литовский Витовт, правивший страной 38 лет. Запланированная на сентябрь того же года коронация его как короля Литвы была сорвана из-за того, что польские шляхтичи перехватил королевскую корону[3]. Единственная дочь Витовта Софья была замужем за великим князем московским, следовательно литовским наследником мог быть сын Софьи князь Василий II Тёмный. Однако он был православным и не мог перейти в католичество, что было обязательным требованием для великого князя литовского[4]. Поскольку многие Гедиминовичи были православными, круг претендентов на престол резко сузился. Главными из них были братья Витовта: Сигизмунд Кейстутович — родной, и Свидригайло Ольгердович — двоюродный[4].

Знать Великого княжества Литовского в одностороннем порядке провозгласила великим князем Свидригайло, что было нарушением условий Городельской унии, по которой великого князя должен был утвердить король польский[4]. Чтобы увеличить свою популярность среди русского населения и знати, Свидригайло предоставил равные права католикам и православным[5]. Затем великий князь попросил у императора Сигизмунда королевскую корону, предназначенную Витовту[6]. Польская шляхта во главе со Збигневым Олесницким была возмущена поступком Свидригайло и потребовала от него присягнуть на верность Ягайло[4]. Свидригайло ответил отказом, разорвав тем самым унию с Польшей и начав реализовывать программу, направленную на восстановление политической независимости Великого княжества Литовского[5].

Назревающий конфликт между некогда союзными государствами осложнялся польскими претензиями на Подолье и Волынь, которые по соглашению 1411 года признавались литовскими только до смерти Витовта[4].

Вторжение в Польшу

Основная статья: Польско-тевтонская война (1431–1435)

В соответствии с Городельской унией, Великое княжество Литовское являлось вассальным по отношению к Королевству Польскому. Такое положение дел полностью устраивало польскую знать, но не пользовалось особой популярностью в Литве. Поляки всячески поддерживали литовских католиков, что не устраивало Свидригайло[5]. В ответ на внезапное занятие Польшей Подолья, вскоре в Вильне сторонники Свидригайло задержали короля польского Ягайло, насильно удерживая его до февраля 1432 года[7].

Великий князь начал военные действия в районе Луцка на Волыни, а также приступил к созданию масштабной антипольской коалиции[8]. Он начал переговоры с Тевтонским орденом, Священной Римской империей, Молдавским княжеством, Золотой Ордой и православной западнорусской знатью[4]. Разногласия между Литвой и Польшей были особенно выгодны крестоносцам, стремившимся к разрыву крайне опасного для них союза[9].

В июне 1431 года Свидригайло заключил с Орденом Кристмемельский мирный договор, направленный против Польши[10]. Примерно в это же время с юго-востока в польские земли вторглось войско господаря Молдавии Александра[8]. В соответствии с Кристмемельскм договором, войну Польше объявил и Тевтонский орден, также вскоре вторгшийся в её пределы[5]. Крестоносцы поспешили на помощь воюющему на Волыни Свидригайло[11]. Не встретив особого сопротивления, тевтонцы быстро прошли Добринскую землю, взяли Нешаву и двинулись на Куявию и Краину. Но 13 сентября 1431 года тевтонское войско было разбито близ города Накло[12].

Вскоре Великое княжество Литовское, Тевтонский орден и Королевство Польское заключили в Старом Чарторийске перемирие[6]. Лишившись основного союзника, Свидригайло был вынужден согласиться на условия, более выгодные полякам, чем ему самому[4]. После заключения перемирия военные столкновения сменились дипломатическим противостоянием. Поляки попытались восстановить литовскую и русскую знать против великого князя[6].

Начало

Переворот в Литве

 Этот раздел должен быть полностью переписан.
На странице обсуждения могут быть пояснения.

31 августа 1432 года отряд заговорщиков под руководством сына Сигизмунда Кейстутовича Михаила Сигизмундовича напал на Свидригайло и его свиту, ночевавших в Ошмянах[6]. Великому князю удалось бежать в Полоцк, где у него было много сторонников из числа русской православной знати. До конца не ясно, кто и почему из окружения Сигизмунда помог ему бежать. Нападение было совершено при поддержке литовских шляхтичей, недовольных предоставлением православным равных прав с католиками. Ранее они позиционировали себя как противники польского влияния, однако приняли непосредственное участие в организованном поляками перевороте[4]. После смещения Свидригайло Сигизмунд принял титул великого князя литовского и возобновил курс на союз с Польшей[11][13], хотя до переворота он не имел никакого политического влияния в государстве.

15 октября 1432 года Сигизмунд пошёл на заключение нового договора с Польшей[14], фактически подтвердившего расторгнутую Свидригайло Виленско-Радомскую унию 1401 года[15]. По условиям договора, Волынь и Подляшье передавались Польше[13][14], а Сигизмунд получал такие же права, какие были в своё время у Витовта[6][15]. После его смерти Великое княжество Литовское должно быть инкорпорировано в состав Королевства Польского.

Несмотря на это, приход к власти Сигизмунда не стал концом гражданской войны. Православная знать требовала отмены привилегий для католиков[4]. В мае 1434 года, чтобы заручиться поддержкой православной знати, Сигизмунд, как и его предшественник, снова уравнял православных в правах с католиками[13]. Представители обеих конфессий были вправе покупать, дарить, продавать и наследовать землю. Зависимые от аристократии крестьяне более не облагались княжескими налогами, с них снимались все обязательства перед государством, вследствие чего все доходы переходили дворянству[16]. Ни один шляхтич не мог быть подвергнут тюремному заключению или казнён, кроме как по решению суда[13].

А пока эти существенные преобразования не были приняты, немногие православные аристократы стали солидарными с новым политическим строем. Не уменьшилось и количество симпатизирующих Свидригайло. К 1432 году Великое княжество разделилось на два лагеря: сторонников Сигизмунда (собственно Литва, Жемайтия, Подляшье, Гродно, Минск) и союзников Свидригайло (Полоцк, Витебск, Смоленск, Поднепровье, Волынь)[4]. Конфликт между востоком и западом затянулся на несколько лет. Уже 8 декабря 1432 года силы противников вновь встретились у Ошмян. Если Сигизмунду помогала Польша, то Свидригайло в свою очередь обратился к ордынскому хану Саиду Ахмаду[17]. В планах свергнутого правителя было быстро захватить Вильну и вернуть себе власть[18]. Обе стороны понесли большие потери, но победа осталась за Сигизмундом[8]. Тевтонский орден был лишён возможности помогать Свидригайло, в связи с чем вся поддержка со стороны крестоносцев исходила от Ливонского ордена[9], не связанного обязательствами мирного договора с Королевством Польским.

Битва под Вилькомиром

Основная статья: Битва под Вилькомиром


Этот раздел должен быть полностью переписан.
На странице обсуждения могут быть пояснения.

Поражение под Ошмянами не подорвало военный пыл Свидригайла. Ливонские рыцари, татары и молдаване, союзники Свидригайла, готовились напасть на польско-литовские владения с разных сторон. Магистр Ливонского ордена обещал Свидригайлу лично возглавить поход на пограничные литовские земли. Молдавский господарь Стефан запланировал нападение на южные польские владения. Свидригайло рассчитывал также на поддержку великого магистра Тевтонского ордена. Зимой 1433 году Свидригайло, собрав большое русское войско, отправился в поход на коренные литовские города и замки, которые признали верховную власть великого князя литовского Сигизмунда Кейстутовича. Но ливонские рыцари не дождались Свидригайло и самостоятельно опустошили пограничные литовские волости. Хан Золотой Орды пообещал прислать на помощь своему союзнику Свидригайлу отборное конное войско. Однако Свидригайло так и не дождался прибытия главных ордынских сил.

В январе-феврале 1433 году войска Свидригайло опустошили, разорили и сожгли литовские волости, захватив в плен множество жителей. Вернувшись из Литвы в Белоруссию, Свидригайло намеревался осуществить новый поход на литовские земли, но должен был отказаться из-за того, что татарское войско, обещанное ему ханом, не появилось. Только ливонские рыцари-крестоносцы повторили грабительский поход на Литву.

Весной 1433 году великий князь русский Свидригайло со своими союзниками запланировал большой военный поход на Польшу и Литву. Сам великий магистр Тевтонского ордена Пауль фон Русдорф, который безуспешно пытался через великого князя литовского Сигизмунда примириться с польским королём Ягайлом, пригласил Свидригайла напасть на Литву. Перед этим Свидригайло приказал своим воеводам, князьям Федору Несвицкому и Александру «Носу» Пинскому, в Подолии и на Волыни нанести удар по пограничным польским землям. Польский король Ягайло в союзе с чешскими гуситами начал военные действия против Тевтонского ордена. Объединённое польско-чешское войско вторглось в орденские владения, вынудив великого магистра отложить нападение на Польшу и заняться обороной собственных владений.

В это время великий князь русский Свидригайла Ольгердович попытался заключить перемирие со своим старшим братом, польским королём Ягайлом, и великим князем литовским Сигизмундом. Но Сигизмунд приказал утопить в реке послов Свидригайло. В ответ Свидригайло также утопил послов Сигизмунда. Владислав Ягелло выдал послов Свидригайла Жигимонту, который приказал их утопить. Польский король Ягелло и великий князь литовский Сигизмунд решительно отказывались признавать Свидригайла.

Положение нового великого князя литовского Жигимонта было непрочным. Народ толпами переходил на сторону Свидригайло Ольгердовича. По сообщению крестоносцев, польский гарнизон в Вильно находился в страхе, а сам Сигизмунд обезумел, боясь, что поляки оставят его. Великий князь литовский Сигизмунд не обезумел, но утратил всякий покой, постоянно опасаясь измены. Сигизмунд беспощадно расправлялся с подозрительными ему людьми. Даже самые верные сподвижники и соратники боялись Жигимонта.

В июле 1433 года Свидригайло, собрав многочисленное русское войско, предпринял новый опустошительный поход на исконные литовские земли, признававшие власть Сигизмунда Кейстутовича. Великий князь Борис Александрович тверской (1426—1461) вторично прислал на помощь Свидригайлу Ольгердовичу большое тверское войско под предводительством своего младшего брата, князя Ярослава городенского. Магистр Ливонского ордена Франк фон Кирскорф (1433—1435) со своим войском пообещал соединиться с ратью Свидригайла для совместного похода в литовские земли. Русские полки Свидригайла, опустошая и разоряя окрестные литовские волости и села, в августе подступили под Вильно и расположились лагерем в селе Рудомино. От Вильно Свидригайло с войсками двинулся на Старые Троки и осадил крепость. После четырёхдневной осады Старые Троки были взяты приступом и сожжены. Затем Свидригайло осадил и захватил штурмом Ковно, перебив литовско-польский гарнизон[19] . Оттуда войска Свидригайла двинулись на замок Крево, чтобы найти великого князя литовского Сигизмунда и его войско. Население Жемайтии не желало поддерживать Свидригайла. Поэтому Свидригайло с ратью и огромным полоном повернул назад. Взятый замок Кранве Свидригайло Ольгердович уступил своим союзникам, ливонским рыцарям. В селе Ойшишки, под Троками, Свидригайло находился четыре дня, а потом отправился на Крево и осадил замок. После двухдневной осады Крево было взято штурмом и выжжено, а многие жители перебиты и захвачены в плен[19] . В Молодечно Свидригайло получил сообщение о приближении литовского ополчения. Великий князь литовский Сигизмунд Кейстутович, узнав об отступлении Свидригайла из Крева в Молодечно, отправил из Вильно за ним в погоню войско под командованием литовского воеводы Петра Монгирдовича. Свидригайло немедленно отправил против литовцев большое войско под начальством киевского воеводы, князя Михаила Семеновича Гольшанского. Сам же напуганный великий князь литовский Сигизмунд Кейстутович бежал из своей столицы и укрылся в лесах.

В битве при селе Копачи, под Молодечно, рать Свидригайло нанесла поражение литовскому войску Сигизмунда[20] . В сражении погибли и были взяты в плен многие литовские вельможи и паны. Из Молодечно Свидригайло вместе с русскими войсками двинулся на Минскую землю, признававшую власть великого князя литовского Сигизмунда. Вначале Свидригайло окружил и осадил Заславль, принадлежавший знатному русско-литовскому князю Андрею Заславскому. В начале войны Андрей Михайлович Заславский поддерживал Свидригайла, но позднее перешёл на сторону Жигимонта. Узнав о предательстве заславского князя, Свидригайло принял решение наказать его и сжечь Заславль. Город был взят штурмом, разорен и сожжен, а жители захвачены в плен. Оттуда Свидригайло двинулся на Минск и осадил этот город. Минск был взят приступом и сожжен ратью Свидригайла[19] . Из Минска Свидригайло выступил к Борисову, который также был захвачен и разорен. Наместником в Борисове был знатный литовский князь Михаил Иванович Гольшанский, родной брат Семёна Лютого. Ранее князья Семен и Михаил Гольшанские всегда поддерживали Свидригайла, но в 1432 году приняли участие в перевороте и возведении на великокняжеский престол Сигизмунда. От великого князя литовского Сигизмунда Михаил Гольшанский получил во владение Борисов. Узнав о приближении к городу войск Свидригайла, Михаил Гольшанский попытался бежать, но схвачен под Лукомлем. Свидригайло приказал пленного князя Михаила Гольшанского отправить под стражей в Витебск и там утопить. Между тем великий князь русский Свидригайло Ольгердович вместе со своими войсками вступил в Лукомль, где распустил князей и бояр по домам. Сам же Свидригайло вскоре выехал в Киев. В результате летнего похода 1433 года Свидригайло со своими союзниками страшно опустошил и разорил литовские волости. Были взяты Старые Троки, Ковно, Крево, Заславль, Минск, Борисов и многие другие города. Вскоре великий князь литовский Сигизмунд Кейстутович, получив военную помощь от польского короля, отвоевал у Свидригайла большую часть захваченных им литовских городов и замков. Зимой 1432 года Свидригайло вновь посылал свои войска опустошать и разорять литовские земли, признававшие верховную власть Сигизмунда Кейстутовича. Дружины Свидригайло сильно опустошили, разорили и выжгли литовские владения. В письме к польскому королю Владиславу Ягелло Сигизмунд жаловался: «Земля наша опустошена с их причины, все города подданные у нас отобрал, а также мед, серебро, куницу и всякую дань. Не знаю, с чем придется до зимы жить».

Во время ожесточенной феодальной войны в Великом княжестве Литовском между Сигизмундом Кейстутовичем и Свидригайлом Ольгердовичем ханы Золотой Орды оказывали активную военно-политическую поддержку двум претендентам. Законный хан Золотой Орды Улу-Мухаммед поддерживал великого князя литовского Сигизмунда, а его противник Сеид-Ахмат заключил союзное соглашение с великим князем русским Свидригайлом.

Борьба между сторонниками Свидригайла и Сигизмунда Кейстутовича продолжалась на Волыни и в Подолии. Весной 1433 года луцкая шляхта, ранее присягнувшая на верность польской короне и великому князю литовскому Сигизмунду, вторично перешла на сторону Свидригайла. В апреле 1433 года луцкий наместник, князь Александр Иванович Нос, возглавил новый поход русско-литовских войск на близлежащие польские земли. Александр Нос с отрядами опустошил Холмскую землю до Самбора и вторгся в Брестскую землю, признававшую власть Сигизмунда. Брест был осажден, взят штурмом и сожжен. Русско-литовские отряды захватили брестские и чернорусские волости, вторглись в Полесье и заняли предместье Слуцка и Клецка. Холмский вельможа Григорий Кердеевич собрал шляхетское ополчение и разгромил отряды князя Александра Носа, захватив его самого в плен. По приказу Ягайла польское войско осадило и заняло Брест, передав его под контроль великого князя литовского. В Подолии литовский воевода, князь Федор Корибутович Несвицкий, в союзе с татарами вёл партизанскую войну против Польши. Федор Несвицкий смог внезапным нападением захватить в плен самого каменецкого наместника Теодора Бучацкого. Но военные силы князя Федора Корибутовича Несвицкого были очень малы для открытого сражения с польской армией. Перестала поступать помощь из Молдавии.

Летом 1433 года от союза с Свидригайлом отказался молдавский господарь Илья I (1432—1433, 1435—1443), который свергнул своего брата-соправителя Стефана II и принёс вассальную присягу на верность польской короне. Союзные татары, шедшие на помощь Свидригайлу, опустошали киевские и черниговские земли.

Осенью 1433 года великий князь литовский Сигизмунд Кейстутович, собрав литовское ополчение и получив помощь из Польши, организовал и возглавил большой военный поход на белорусские земли, по-прежнему признававшие верхвоную власть Свидригайло Ольгердовича. Польско-литовское войско под предводительством Сигизмунда осадило Мстиславль[21] . Обороной города руководил знатный удельный князь Ярослав Лугвенович Мстиславский, сподвижник и родной племянник Свидригайла. Три недели Сигизмунд безуспешно осаждал Мстиславль, не мог взять штурмом замок и вынужден был отступить в Вильно.

В декабре 1433 года великий магистр Тевтонского ордена Пауль фон Русдорф (1422—1441) был вынужден заключить с Польшей перемирие на двенадцать лет и отказаться от всяческой поддержки Свидригайла. Однако Ливонский орден по-прежнему оставался в военном союзе с Свидригайлом против Сигизмунда. В начале 1434 года в Литву приезжал польский король Владислав Ягелло. Сам великий князь литовский Жигимонт просил короля прибыть в Вильно, чтобы поднять своё значение среди населения Великого княжества Литовского. Король Ягайло вновь официально признал избрание Сигизмунда на литовский великокняжеский престол. Взамен великий князь литовский Сигизмунд в феврале 1433 году в третий раз должен был подтвердить польско-литовскую унию и признать свою вассальную зависимость от польской короны. Вскоре польский король Владислав Ягелло и великий князь литовский Сигизмунд отправили посольство к Свидригайлу, предлагая тому заключить перемирие. Однако Свидригайло Ольгердович, рассчитывая на военную помощь ливонских рыцарей и поддержку русского населения, наотрез отказался от мирных переговоров. Зимой того же 1433 года польский король Ягайло издал привилей (указ), в котором уравнивал в феодальных правах русских православных вельмож (князей, бояр и шляхту) с литовскими магнатами-католиками.

1 июня 1434 года скончался 86-летний польский король Владислав II Ягелло (1386—1434), старший брат Свидригайла Ольгердовича. У короля Ягайла от четвёртого брака с литовской княжной Софьей Андреевной Гольшанской было два сына: Владислав (1424—1444) и Казимир (1427—1492). На польский королевский престол был избран 10-летний Владислав III Варненчик (1434—1444), старший сын скончавшегося короля Владислава II Ягайло. Регентский совет при несовершеннолетнем короле Владиславе возглавил краковский епископ и канцлер Збигнев Олесницкий, ярый противник Свидригайла.

Свидригайло, воспользовавшись смертью своего старшего брата и польского короля Ягайла, в союзе с ливонскими крестоносцами возобновил военные действия против великого князя литовского Жигимонта. Летом того же 1434 года Свидригайло, собрав многочисленное русское войско, выступил в карательный поход на коренные литовские земли, признававшие верховную власть Сигизмунда. Магистр Ливонского ордена Франк фон Кирскорф со своим войском также вторгся в литовские владения и соединился с полками Свидригайла в Браславе. Но из-за сильных дождей союзники вынуждены были отказаться от своего похода в глубь литовских земель[22] . Свидригайло с русскими дружинами вернулся в Белоруссию, а магистр Франк фон Кирскорф с ливонскими рыцарями отступил в Ливонию. Свидригайло Ольгердович прибыл в Полоцк, где распустил по домам свои войска, а сам уехал в Киев.

Осенью 1434 года луцкий и кременецкий наместники изменили Свидригайлу и перешли на сторону великого князя литовского Сигизмунда. В октябре луцкий наместник князь Александр Иванович Нос Пинский отправил послов в Вильно и присягнул на верность Сигизмунду Кейстутовичу. Великий князь литовский Жигимонт сразу же послал в Луцк своим наместником литовского воеводу Гаштольда, который заменил в должности Александра Пинского. Одновременно Сигизмунд Кейстутович попытался овладеть Киевом и выслал в город на княжение верного ему литовского князя Олелька Владимировича Слуцкого. Олелько пользовался большой популярностью среди русскоязычных жителей Киева. Однако Свидригайло смог опередить Сигизмунда и отправил в Киев своего воеводу Ивана Монгирдовича, который занял этот город и не впустил туда князя Олелька. Следом за луцким наместником, князем Александром Носом, изменил Свидригайло другой его сподвижник, кременецкий и подольский наместник князь Федор Корибутович Несвицкий, который вступил в секретные переговоры с польскими магнатами. Федор Несвицкий передал полякам Кременецкое княжество. Свидригайло, узнав о переходе князя Федора Несвицкого на службу к полякам, приказал своим сторонникам арестовать и заключить в темницу мятежника вместе с его семьей. Однако на помощь Федору Корибутовичу Несвицкому пришли польские сановники — старосты русский Винцентий Шамотульский и каменецкий Михаил Бучацкий(†1438), которые освободили его из плена. 14 сентября 1434 года князь Федор Несвицкий принёс вассальную присягу на верность новому польскому королю Владиславу III, передав полякам принадлежавшие ему Кременец и Подолье. Кременецкое княжество было оккупировано поляками. В 1435 году господарь Молдавии Илья, перешедший на сторону Польши, вступил с войском в Подолию, где захватил и возвратил полякам город Брацлав. Однако Свидригайло Ольгердович весной 1435 года отбил у поляков и возвратил под свою власть Луцк, Кременец и Брацлавщину. Своим наместником в Подолии Свидригайло назначил воеводу Ивана Монгирдовича. Князь Федор Корибутович Несвицкий нарушил польскую присягу, завязал тайные переговоры со Свидригайлом, был прощен и перешёл к нему на службу. В августе 1435 года из Ливонии на службу к своему дяде Свидригайло приехал крупный литовский воевода, князь Сигизмунд Корибутович, с большим отрядом чешских гуситов. На сторону Свидригайла также перешёл другой племянник, знатный литовский удельный князь Иван Владимирович Бельский.

6 мая 1434 года великий князь литовский Сигизмунд Кейстутович, чтобы добиться поддержки русских, белорусских и украинских православных феодалов (князей, бояр и шляхту), подписал привилей, в котором уравнивал в феодальных правах православных вельмож с литовскими магнатами-католиками[19].

Летом 1435 года Свидригайло подавил заговор в Смоленске[23] . Во главе заговора находился православный митрополит Герасим, который вошёл в тайные переговоры с великим князем литовским Сигизмундом и собирался сдать ему Смоленск. Однако наместник смоленский Юрий Бутрим сообщил о заговоре Свидригайло, который приказал схватить и заключить в темницу митрополита Герасима. В июле 1435 года по распоряжению Свидригайло митрополит Герасим был сожжен на костре в Витебске. Свидригайло подавлял всякое противодействие себе самыми крутыми мерами. Это вызвало недовольство многих православных русско-литовских князей и бояр, которые вскоре стали переходить на службу к великому князю литовскому Сигизмунду.

Летом 1435 года великий князь Свидригайло организовал и лично возглавил последний поход против великого князя Сигизмунда Кейстутовича. Магистр Ливонского ордена Франк фон Кирскорф с рыцарским войском пообещал соединиться с Свидригайлом для совместного похода на литовские города и земли. Великий князь тверской Борис Александрович в очередной раз послал на помощь своему союзнику Свидригайло тверскую рать под командованием своего младшего брата Ярослава, князя Городенского. Свидригайло также призвал германского императора Сигизмунда, великого магистра Тевтонского ордена Пауля фон Русдорфа и ордынского хана Сеид-Ахмата предпринять совместное нападение на Польшу, чтобы польские власти не могли оказать военную помощь великому князю литовскому Жигимонту Кейстутовичу. Император Священной Римской империи и король Венгрии Сигизмунд Люксембургский обещал оказать помощь своему союзнику Свидригайлу в войне с польским ставленником Жигимонтом, но не стал ничего делать. Великий магистр Тевтонского ордена Пауль фон Русдорф с войском крестоносцев расположился на польско-прусской границе. Военной демонстрацией на границе прусский магистр намеревался помешать польским властям по оказанию помощи Сигизмунду. Однако польское правительство, несмотря на угрозу нападения со стороны тевтонских крестоносцев, выслало на помощь великому князю литовскому Сигизмунду большое коронное войско под командованием польского военачальника Якуба из Кобылян.

В июле 1435 года Свидригайло с многочисленным русским войском выступил в военный поход против своего двоюродного брата и противника, великого князя литовского Сигизмунда. В Брацлаве армия Свидригайла объединилась с войском своего союзника, ливонского магистра Франка фон Кирскорфа (1433—1435). Объединённое русско-литовско-ливонское войско под предводительством Свидригайла, князя Сигизмунда Корибутовича и магистра Франка фон Кирскорфа двинулась из Брацлава на коренные литовские земли, опустошая, грабя и сжигая все на своем пути. Великий князь литовский Сигизмунд, опасаясь предательства со стороны литовских магнатов, отказался лично возглавить войска в походе против своего двоюродного брата Свидригайла. Сигизмунд передал командование польско-литовской армией своему единственному сыну и наследнику Михаилу (Михайлушке). Михаил Сигизмундович во главе польско-литовской армии двинулся из Вильно и отправился к Вилькомиру, куда подходил со своими союзниками Свидригайло, опустошая и разоряя все окрестные литовские волости.

1 сентября 1435 года произошла знаменитая битва между русско-литовско-ливонскими войсками Свидригайла Ольгердовича и польско-литовской армией Жигимонта Кейстутовича на берегах реки Святой, под Вилькомиром[23] . Объединённая польско-литовская армия насчитывала до пятнадцати тысяч воинов. Великий князь литовский Жигимонт Кейстутович успел собрать до 5 тысяч литовского войска, которое поручил возглавить своему сыну Михаилу. Польское правительство прислало на помощь своему вассалу Сигизмунду 4—12 тысяч войска под командованием военачальника Якуба из Кобылян. Формально во главе объединённой польско-литовской армии находился князь Михаил Сигизмундович, а фактически военными действиями руководил крупный польский воевода Якуб из Кобылян.

Якуб из Кобылян (†1454) был опытным полководцем, который участвовал в битве под Грюнвальдом и Великой войне с Тевтонским орденом (1409—1411). В 1425—1430 годах Якуб из Кобылян служил маршалком двора при великом князе литовском Витовте. В 1428 году Якуб Кобылянский командовал польскими вспомогательными отрядами на службе великого князя литовского Витовта и участвовал в его военной кампании против Новгорода.

Войска Свидригайла Ольгердовича и его союзников насчитывало до 15 тысяч человек. Под его верховным командованием находилось шесть тысяч воинов великого князя русского, более пятидесяти дружин удельных русско-литовских князей, три тысячи ливонских рыцарей, полторы тысячи чешских гуситов и пятисот татар. Это разношерстное войско имело трёх полководцев: самого Свидригайла Ольгердовича, ливонского магистра Франка Кирскорфа и князя Жигимонта Корибутовича. Из них талант полководца имел только Сигизмунд Корибутович, который прославился в гуситских войнах в Чехии.

В результате кровопролитной битвы под Вилькомиром войска Свидригайла и ливонского магистра Франка фон Кирскорфа потерпели сокрушительное поражение от объединённой литовско-польской армии под руководством князя Михаила, сына великого князя литовского Сигизмунда Кейстутовича.

Свидригайло, посчитав, что болотистая местность не подходит для битвы, решил отвести свои войска ближе к Вилькомиру. Этим воспользовался Михаил Сигизмундович, человек хитрый и коварный, как и его отец. Польско-литовская армия внезапно напала на отступающее русско-ливонское войско. Свидригайло не успел перестроить свои ряды и встретить противника лицом к лицу. А паника, начавшаяся среди ратников Свидригайла, закончилась сокрушительным поражением. Только князь Сигизмунд Корибутович с отрядом гуситов, укрывшись за возами, поставленными в круг, продолжал биться с поляками. Сопротивление Сигизмунда Корибутовича дало возможность Свидригайло с небольшим отрядом бежать. Сам Свидригайло в битве потерял коня, оружие, а если бы не убежал, то и жизнь. Раненый Сигизмунд Корибутович был захвачен в плен и вскоре скончался в темнице.

В битве под Вилькомиром погибли и были взяты в плен многие знатные русско-литовские удельные князья, бояре и шляхтичи. Среди убитых князей были Сигизмунд Корибутович Чешский, Ярослав Александрович Городенский, Ярослав Лугвенович Мстиславский, Михаил Семенович Балабан-Гольшанский, Даниил Семенович Гольшанский и Михаил Львович Вяземский[24] . В плен попали сорок два русско-литовских князя, в том числе Иван Владимирович Бельский и Федор Корибутович Несвицкий, племянники и соратники Свидригайло. Погибли магистр Ливонского ордена Франк фон Кирскорф, ландмаршал и несколько орденских комтуров, многие немецкие, чешские, австрийские и силезские рыцари-крестоносцы[25] . Сам Свидригайло, едва избежав гибели, бежал с остатками войска в Полоцк[25] . Большинство пленных русско-литовских князей, сподвижников Свидригайла, содержались в заключении вплоть до смерти великого князя литовского Сигизмунда. Таким образом, в битве под Вилькомиром Свидригайло потерпел сокрушительное поражение от польско-литовской армии, потеряв многих видных сподвижников и союзников, русско-литовских князей и бояр, которые были убиты или взяты в плен.

Окончание

 Этот раздел должен быть полностью переписан.
На странице обсуждения могут быть пояснения.


В сентябре 1435 года великий князь литовский Жигимонт Кейстутович организовал военный поход на белорусские земли, поддерживавшие его двоюродного брата и соперника Свидригайло[26] . Литовское войско под командованием князя Михаила (Михайлушки) Жигимонтовича, сына великого князя литовского Жигимонта, вторглось в восточные земли Белоруссии и вступило в Оршу. Здесь Михаила встретило посольство смоленских бояр и шляхты, которое от имени Смоленска сразу же принесло вассальную присягу на верность великому князю литовскому Сигизмунду Кейстутовичу. Смоленская земля перестала поддерживать Свидригайла и поступила под контроль Сигизмунда. Михаил Сигизмундович с литовским войском не пошёл в Смоленск, а отправился из Орши на Витебск. Сам Свидригайло тогда находился в Витебске и руководил обороной города. В течение шести недель литовцы осаждали Витебск, но не смогли захватить витебский замок и вынуждены были отступить.

Зимой 1435 года великий князь литовский Сигизмунд организовал второй поход на белорусские земли, признававшие власть Свидригайла. Литовская рать подошла к Полоцку и осадила город. Но полочане сохранили верность Свидригайлу и отразили атаки литовцев. После недельной осады Полоцка литовцы вынуждены было отойти. Витебская и Полоцкая земли, в отличие от Смоленска, по-прежнему остались под властью великого князя русского Свидригайла.

После страшного поражения под Вилькомиром Свидригайло Ольгердович не прекратил борьбы с Сигизмундом Кейстутовичем за литовский великокняжеский престол. В конце 1435 г. Свидригайло, собрав остатки верных себе дружин, выступил из Витебска на Киевщину, где требовалось его личное присутствие. Свидригайло собирался получить от золотоордынского хана Сеид-Ахмета татарскую конницу, чтобы отбить Смоленск и защитить от Сигизмунда остальные свои русские области.

Весной 1436 года Свидригайло с ордынским войском появился в Киеве[27] . На Украине тогда распространились слухи о гибели великого князя Свидригайла в битве под Вилькомиром. Вследствие этого чернигово-северский наместник Свидригайла вместе со всеми землями и замками присягнул на верность великому князю литовскому Сигизмунду. После прибытия Свидригайла Северская земля и Киевщина вновь перешли под его власть. С татарской помощью Свидригайло Ольгердович вторгся в Подолию, где отвоевал у поляков Брацлавщину. Волынская земля вместе с Кременцом и Луцком также возвратилась под контроль Свидригайла. В мае 1436 года Свидригайло сообщал великому магистру Паулю фон Русдорфу, что он вернул себе все русские земли, за исключением Смоленска, на который вскоре собирается в поход[28] . Свидригайло планировал вместе с ордынским войском осуществить поход на литовские земли и поэтому просил великого магистра с армией напасть на северные польские земли. Но тевтонские и ливонские рыцари-крестоносцы полностью перестали оказывать военную и политическую поддержку своему союзнику Свидригайлу Ольгердовичу. 31 декабря 1435 года великий магистр Тевтонского ордена Пауль фон Русдорф (1423—1440) и магистр Ливонского ордена Генрих фон Бёкефёрде (1435—1437) заключили вечный мир с Польшей и обязались не оказывать помощи Свидригайло.

Летом 1436 года Витебск и Полоцк признали верховную власть великого князя литовского Сигизмунда. Полоцкие и витебские бояре, «не видя себе ни от кого помощи», отправили свои посольства в Вильно и принесли вассальную присягу Сигизмунду Кейстутовичу. Витебская и Полоцкая области были включены в состав Великого княжества Литовского. Белоруссия была навсегда потеряна для Свидригайла[29] . Под его властью остались только Киевщина, Волынь и Брацлавщина.

Свидригайло Ольгердович вынужден был попытаться установить мирные отношения с польским правительством. Свидригайло задумал разорвать союз между польскими магнатами и великим князем литовским Жигимонтом. В начале 1436 года Свидригайло вёл длительные переговоры с польским правительством, в результате которых было заключено временное перемирие до мая. Весной и летом того же 1436 года Свидригайло отправлял в Краков многочисленные посольства, безуспешно пытаясь убедить своего племянника, юного короля Владислава, и польских панов к заключению вечного мира и союза. Великий князь литовский Сигизмунд Кейстутович, узнав о сепаратных переговорах польского правительства с Свидригайлом, заявил полякам решительный протест. Польские магнаты вынуждены, чтобы не осложнить взаимоотношения короны с Сигизмундом, были отказаться от заключения мира с Свидригайлом. Тогда Свидригайло задумал лично посетить польскую столицу. 13 августа 1437 года Свидригайло вместе с литовским посольством внезапно приехал в Краков, где был принят молодым польским королём Владиславом и влиятельными польскими сановниками. Свидригайло попытался с помощью больших даров склонить короля и сенаторов к заключению вечного мира. Свидригайло Ольгердович предложил вместе со всеми своими русскими землями перейти под верховную власть Польши и стать вассалом польского короля Владислава. Однако польское правительство отказалось от мирных переговоров со Свидригайлом. Польские вельможи пообещали Свидригайлу обсудить вопрос о мире в сентябре на сейме в Серадзе. После своей безрезультатной поездки в польскую столицу Свидригайло Ольгердович возвратился на Волынь, где вступил в мирные переговоры с конфедерацией магнатов и шляхты Львовской, Холмской, Перемышльской, Галицкой, Белзской, Саноцкой и Подольской земель, входящих в состав Польши. Местные польско-русско-литовские магнаты и шляхта организовали конфедерацию для борьбы за уравнение своих прав (имущественных и личных) с польскими вельможами. В октябре 1437 года во Львове между Свидригайлом и конфедерацией галицких магнатов было заключено соглашение о взаимопомощи[30] . Свидригайло и галицкие паны обязывались помогать друг другу против всех врагов, в том числе польского короля. Свидригайло обещал свою поддержку галицкой шляхте в обмен на их помощь во время своих переговоров с правительством Польши. Свидригайло согласился передать своим союзникам Волынь с Луцком. Галицкие вельможи обязались на серадзском сейме добиваться от польского короля Владислава утверждения за Свидригайлом Ольгердовичем всех остальных владений на Украине. Свидригайло обязался передать галицким старостам Волынь с Луцком в обмен за гарантию владения Северщиной, Киевщиной и Брацлавщиной, которые после его смерти должны были включены в состав польской короны. Киевские бояре, находящиеся вместе со Свидригайлом на переговорах в Львове, тут же написали грамоту, в которой обязались подчиняться королю Польше и его наместникам[31] . Свидригайло потребовал от галицких старост, чтобы они попытались разорвать военно-политический союз между польским правительством и великим князем литовским Сигизмундом. Вскоре галицкие вельможи со своими полками вступили на Волынь и заняли Луцк. Однако своей главной цели Свидригайло добиться так и не смог. Польское правительство во главе с канцлером и краковским епископом Збигневом Олесницким не стало разрывать свой военно-политический союз с великим князем литовским Сигизмундом и отказалось поддерживать Свидригайла. Галицкие вельможи, исполняя договор со Свидригайлом, прислали на Волынь своих наместников с полками, которые заняли волынские города, чтобы защитить их от нападений со стороны Сигизмунда.

В октябре 1437 года великий князь литовский Сигизмунд Кейстутович (1432—1440) решил окончательно покончить со своим соперником Свидригайлом и организовал нападение на принадлежавшие ему украинские города. Литовские войска выступили в поход на города Луцк и Киев. Первое литовское войско вторглось на Волынь и попыталось захватить приступом Луцк, но было отбито польским гарнизоном, присланным галицкими старостами. Вскоре в лагерь литовского войска под Луцком пришло известие, что Свидригайло заключил перемирие с польским королём и получил от него военную помощь. Тогда литовские воеводы сняли осаду с города и покинули волынские земли[32] . Второе литовское войско двинулось на Киев и окружило древнерусский город. На помощь осажденному гарнизону Киева был отправлен выдающийся военачальник Юрша (отличившийся во время обороны Луцка в 1431 года), воевода киевский, который сопровождал Свидригайло во время его переговоров с галицкой шляхтой в Львове. Киевский воевода Юрша соединился с татарскими отрядами хана Сеид-Ахмета и разгромил литовское войско в битве под Киевом[33] . Польские сановники, собравшиеся на сейме в Серадзе, отказались разорвать военно-политический союз с великим князем литовским Сигизмундом. Польские сенаторы отправили делегацию в Вильно, чтобы попытаться примирить Сигизмунда с Свидригайлом, который должен был получить земельные владения в польской Галиции. Однако великий князь литовский Сигизмунд Кейстутович отказался примириться со своим двоюродным братом и соперником Свидригайлом. По требованию польских послов великий князь литовский Сигизмунд вынужден был в очередной раз подтвердить договор о польско-литовской унии, заключённый в 1432 году. Кроме того, Сигизмунд соглашался на то, что после его смерти все Великое княжество Литовское, за исключением троцкого удела его сына Михаила, будет присоединено к польским владениям. Взамен польское правительство обязалось прервать всяческие связи с Свидригайлом. Все галицкие старосты со своими отрядами, помогавшие Свидригайлу или перешедшие к нему на службу, получили от короля приказ покинуть все занятые ими волынские города и возвратиться домой. Таким образом, польское правительство не стало оказывать военную помощь великому князю литовскому Сигизмунду в борьбе против Свидригайла. Однако по требованию Сигизмунда Кейстутовича польские власти вынуждены были официально отказаться от дальнейших переговоров с Свидригайлом. Несмотря на это, некоторые галицкие старосты вместе со своими отрядами остались на Волыни и продолжали поддерживать Свидригайла. Под его властью пока ещё оставались Брацлавщина, Волынь, Северская и Киевская земли. Великий князь литовский Сигизмунд Кейстутович не хотел примириться со Свидригайлом. «Знаю я хорошо Свидригайло, старость его бешенства не мирила. Ещё тот самый дух оживет, даже жизнь его опасна для Литвы, когда вернется в неё, вновь страшно запылает война».

В течение 1437—1438 годов великий князь литовский Сигизмунд отобрал у Свидригайло и присоединил к своим великокняжеским владениям Черниговско-Северскую и Киевскую земли. Под контролем Свидригайла оставались только Волынь и Брацлавщина. Титулы луцких старост носили польские вельможи Винцентий Шамотульский, староста русский, и Ян Сененский, староста олесьский, поддерживающие Свидригайла.

В январе 1439 году Волынская земля вместе с Луцком также была присоединена к Великому княжеству Литовскому[34] . Великий князь литовский Сигизмунд Кейстутович в переговорах с польскими властями постоянно заявлял о своих претензиях на Волынь. Осенью 1438 года польское правительство, пойдя на уступки Сигизмунду, приказало своим старостам в Луцке, Винцентию Шамотульскому и Яну Сененскому, добровольно сдать город и другие волынские города литовским наместникам. Однако польские старосты отказались выполнять это решение. Волынские бояре, недовольные правлением Свидригайла Ольгердовича и переходом Волынской земли под власть польского короля, присягнули на верность великому князю литовскому Сигизмунду Кейстутовичу. Луцкие бояре и шляхта отправили своё посольство в Вильно, которое принесло присягу на верность Сигизмунду и просили его прислать на Волынь литовского наместника. Великий князь литовский Сигизмунд Кейстутович, воспользовавшись поддержкой волынского боярства, немедленно отправил в Луцк и остальные волынские замки своих наместников с военными отрядами. Волынь и Брацлавщина добровольно покорились великому князю литовскому Сигизмунду. Свидригайло Ольгердович, лишившийся поддержки многочисленного русскоязычного и православного населения Великого княжества Литовского из-за чрезмерной склонности к иноземной военной помощи, потерпел поражение в длительной междоусобной войне за верховную власть со своим двоюродным братом, великим князем литовским Жигимонтом Кейстутовичем. В 1439 году Свидригайло, потерявший все украинские земли и города, захваченные его соперником Сигизмундом, оставил литовские владения и уехал за границу. В 1439—1440 годах Свидригайло Ольгердович проживал в изгнании в Валахии и Венгрии.

Последствия

 Этот раздел должен быть полностью переписан.
На странице обсуждения могут быть пояснения.

Великий князь литовский Сигизмунд Кейстутович, одержав победу над Свидригайлом в междоусобной борьбе за литовский великокняжеский престол, перестал нуждаться в польской военной помощи и теперь стал проводить самостоятельную политику. Это вызывало резкое недовольство польского правительства. Ещё в 1432 году Сигизмунд, остро нуждавшийся в военно-политической помощи польского короля Ягайло, в Гродно подтвердил ранее принятую государственную унию между Великим княжеством Литовским и Польшей. Под давлением польских властей он в 1433, 1434, 1437 и 1439 годах вынужден был четыре раза подтверждать принятую польско-литовскую унию. Согласно условию польско-литовской унии, после смерти Сигизмунда Кейстутовича земли Великого княжества Литовского, за исключением троцкого княжества его единственного сына Михаила, должны были присоединены к Польше. Михаил (Михайлушка) Сигизмундович также подписал грамоту, в которой отказался в случае смерти своего отца от претензий на литовский великокняжеский престол. Литовские наместники, воеводы и старосты принесли вассальную присягу и дали письменное обязательство в том, что после смерти великого князя литовского Сигизмунда Кейстутовича передадут свои города и владения польской короне. Ещё в 1435 году после сокрушительного разгрома в сражении под Вилькомиром военных сил Свидригайла великий князь литовский Сигизмунд решительно отказался от совместного с поляками похода против ливонских рыцарей-крестоносцев.

В 1438 году великий князь литовский Сигизмунд Кейстутович вступил в дипломатические переговоры с германским императором, чешским и венгерским королём Альбрехтом II Габсбургом (1437—1439). Император Альбрехт враждовал с Польшей из-за желания польского правительства посадить на чешский престол Казимира, младшего брата короля Владислава III (1434—1444). Великий князь литовский Сигизмунд, тяготившийся своей вассальной зависимостью от польской короны, искал себе союзников для борьбы против Польши. Сигизмунд планировал создать лигу против Польского королевства, в которую бы входили Австрия, Великое княжество Литовское, Тевтонский и Ливонский ордена, Золотая Орда. Польско-шляхетское правительство официально потребовало от великого князя литовского Сигизмунда, вассала Польши, прервать свои дальнейшие переговоры с германским императором Альбрехтом. Сигизмунд Кейстутович решительно отказался выполнять требования польских властей.

Взаимоотношения между Польшей и Великим княжеством Литовским стали быстро ухудшаться из-за стремления великого князя литовского Сигизмунда к независимости от польской короны. Жигимонт заявил польским послам: «Никогда мы не были ничьими подданными. А великое княжество, пока живёт людская память, никогда не было никому подвластно, и мы держим его не из рук поляков, а занимаем посад от бога, наследственным правом, после наших предшественников. После смерти нашего брата вечной памяти Витовта оно по праву отошло к нам, как на правдивого наследника и мы на этом посаде с божьей помощью никого, кроме бога, не боимся».

Великий князь литовский Сигизмунд Кейстутович, опасаясь заговора, сурово и жестоко относился к собственным приближенным и подданным, русско-литовским магнатам. Сигизмунд всегда подозрительно относился к князьям и боярам, пытался управлять через служащих своего двора, назначив некоторых из них на ключевые должности и посты в государстве. Жигимонт опасался претензий своих дальних родственников на великокняжеский престол. В конце правления Сигизмунда Кейстутовича были арестованы, лишены владений и заключены в темницы влиятельные и крупнейшие литовские удельные князья Юрий Лугвенович Мстиславский и Олелько (Александр) Владимирович Копыльский[35] , внуки великого князя литовского Ольгерда и племянники Свидригайла. Князь Юрий Мстиславский был заключён в Троках, Олелько Слуцкий — в Керново, а его жена с двумя сыновьями — в Утянах. По личному приказу Сигизмунда многие русско-литовские князья, бояре и шляхтичи были обвинены в измене, заключены в темницы и казнены. Такое отношение великого князя литовского к собственным подданным вызывало раздражение и недовольство русско-литовских вельмож, которые организовали против него заговор. Во главе заговора были знатнейшие литовские магнаты, виленский воевода Ян Довгерд, троцкий воевода Петр Лелюша и православные русско-литовские князья Иван и Александр Васильевичи Чарторыйские[36] . Александр и Иван Чарторыйские были давними сторонниками Свидригайла. Заговорщики намеревались умертвить великого князя литовского Сигизмунда, занять важнейшие литовские города-столицы Вильно и Троки, а затем посадить на литовском великокняжеском престоле Свидригайла. Мятежники отправили своё посольство к Свидригайлу Ольгердовичу в Молдавию, сообщая ему о своих планах и приглашая вернуться в литовские владения.

20 марта 1440 года в Троках (Тракае) братья-князья Иван и Александр Васильевичи Чарторыйские, убили великого князя литовского Сигизмунда Кейстутовича (1432—1440)[37] . Но в живых остался его единственный сын и возможный преемник Михаил Сигизмундович. После смерти Сигизмунда Кейстутовича в 1440 году на вакантный литовский великокняжеский престол стали претендовать три кандидата: тринадцатилетний польский королевич Казимир Ягеллон (второй сын Ягайла и младший брат Владислава), князья Свидригайло Ольгердович и Михаил Сигизмундович, которых поддерживали различные группировки литовской знати. После смерти своего отца, великого князя литовского Сигизмунда, убитого князьями Иваном и Александром Чарторыйскими, Михаил Сигизмундович со своими сподвижниками захватил малый замок в Троках. Воевода троцкий Петр Лелюша занял большой троцкий замок и присягнул на верность Свидригайло как новому великому князю литовскому[38] . Воевода виленский Ян Довгерд захватил на имя великого князя литовского Свидригайла нижний замок в Вильно[39] . Нарбут, удерживающий верхний замок в литовской столице, присягнул на верность Михаилу как новому великому князю литовскому. Вскоре виленский воевода Ян Довгерд занял и верхний виленский замок. Литовская рада ничего не знала о заговоре против великого князя литовского Сигизмунда. Смерть Жигимонта Кейстутовича привела к новому политическому кризису в Великом княжестве Литовском. Литовские вельможи (князья, бояре и шляхта) разделились на три группировки, одни из которых планировали посадить на литовский великокняжеский престол 13-летнего польского королевича Казимира, другие — его троюродного брата Михаила Сигизмундовича, а третьи — старого кандидата Свидригайло Ольгердовича, единственного из оставшихся в живых сыновей Ольгерда. Большинство литовских магнатов желала видеть на литовском великокняжеском престоле польского королевича Казимира, второго сына Ягайла и младшего брата Владислава. Среди приверженцев Казимира были влиятельные литовские магнаты Гольшанские, Гаштольды, Кезгайлы, Немировичи, Остиковичи и Радзивиллы[40] . Они собрались на совещание в Гольшанах и единогласно решили избрать великим князем литовским Казимира[41] . Литовские паны вскоре отправили своё посольство в Польшу, где просили польского короля Владислава III назначить своего брата Казимира новым великим князем литовским. Король Владислав III (1434—1444), занятый борьбой за венгерский трон, и польские сенаторы, принимая литовское посольство, согласились отправить королевича Казимира в Вильно, но не в качестве великого князя литовского, а в качестве только польского наместника. Тринадцатилетний королевич Казимир, сопровождаемый польской делегацией, вскоре приехал в Литву и остановился в Бресте, где его уже ожидали литовские магнаты. Оттуда Казимир вместе с литовскими и польскими сановниками торжественно въехал в столицу Великого княжества Литовского — Вильно. Здесь во время переговоров с поляками литовские сановники потребовали от них согласия на объявление королевича Казимира Ягеллона великим князем литовским. Однако польские сенаторы решительно отказались это делать. Тогда литовские магнаты, собравшиеся в Вильно, единогласно и самостоятельно провозгласили тринадцатилетнего Казимира великим князем литовским (3 июля 1440 г.)[42] . Польские сенаторы, сопровождавшие королевича Казимира, с дарами были отправлены литовцами на родину. Главным советником и опекуном великого князя литовского Казимира Ягеллона стал крупнейший и влиятельный литовский вельможа Ян Гаштольд, воевода троцкий, а затем и виленский[43] . Михаил Сигизмундович, услышав о избрании литовскими магнатами на великокняжеский престол польского королевича Казимира, бежал из троцкого замка в Мазовию[44] . Сторонники Михаила Сигизмундовича в Жемайтии и Киеве подняли мятеж против власти великого князя литовского Казимира. Знатный литовский князь Юрий Лугвенович Мстиславский, призванный на княжение восставшими смоленскими жителями, захватил важнейшие литовские города Смоленск, Витебск и Полоцк, отказавшись покоряться великокняжеской власти.

В 1440—1442 годах литовское правительство во главе с троцким воеводой Яном Гаштольдом, советником и воспитателем великого князя Казимира, воссоединило большую часть отделившихся литовских земель. Литовские войска силой подавили мятеж удельного князя Юрия Мстиславского и заняли Полоцк, Витебск и Смоленск[45] . Казимир своим указом гарантировал Смоленску прежнюю автономию в составе Великого княжества Литовского. Шляхта Жемайтии признавала великим князем литовским Казимира в обмен на полученные от него новые гарантии сохранения своей автономии. Киев получил от великого князя литовского Казимира собственного вассального князя Олелька (Александра) Владимировича Копыльского [46] . Мазовецкий князь Болеслав IV Варшавский, родственник и союзник Михаила, присоединил к собственным владениям Подляшье, которую он должен был получить после смерти великого князя литовского Сигизмунда Кейстутовича. Литовское правительство мирным и военным путями пыталось вернуть себе Подляшье, но потерпело неудачу. Лишь в 1444 году великий князь литовский Казимир Ягеллончик, заключив мирный договор с Болеславом и выплатив ему большой выкуп, возвратил Подляшье в состав Великого княжества Литовского.

Весной 1440 года после убийства в Троках своими сторонниками, князьями Иваном и Александром Чарторыйскими, великого князя литовского Сигизмунда Кейстутовича Свидригайло Ольгердович стал претендовать на литовский великокняжеский престол. Но стрый Свидригайло теперь не пользовался большой популярностью среди влиятельной коренной литовской знати, которая была недовольна его прорусской ориентацией. В марте 1440 году Свидригайло вернулся из Молдавии на Волынь и с большими почестями был принят в Луцке[47] . Свидригайло Ольгердович, надеясь получить во второй раз литовский великокняжеский престол, в своих грамотах заранее стал называться великим князем литовским. Однако литовские магнаты провозгласили великим князем литовским польского королевича Казимира, младшего сына Ягайла и племянника Свидригайло. Вследствие старости Свидригайло Ольгердович должен был отказаться от борьбы за литовский великокняжеский престол. Свидригайло остался на княжении в Луцке, владея Волынской и Подольской землями. В 1442 году Свидригайло Ольгердович, князь волынский, чтобы сохранить за собой прежние украинские земли, признал вассальную зависимость от польского короля Владислава III (1434—1444). Свидригайло заключил с польским правительством договор, в котором соглашался после своей смерти на переход волынских и подольских земель в состав польской короны. Взамен польские власти утвердили за князем Свидригайлом все его владения на Волыни и в Подолии.

В 1445 году князь волынский Свидригайло Ольгердович приехал в Вильно, где принёс вассальную присягу на верность великому князю литовскому Казимиру Ягеллону. Свидригайло отказался от своих претензий на литовский великокняжеский престол, а взамен получил от Казимира в удельное владение Волынскую землю, а также литовские города Туров и Гомель. Перед своей смертью Свидригайло Ольгердович обязался передать Луцк вместе со всеми принадлежащими ему волынскими городами и замками под контроль великого князя литовского. По распоряжению Казимира на Волынь вскоре прибыли литовские войска под командованием князя Юрия Пинского, Николая Радзивилла и Юрши[48] . Литовские воеводы с полками заняли все волынские города и замки на имя великого князя литовского Казимира Ягеллоновича (1440—1492).

10 февраля 1452 года старый волынский князь Свидригайло Ольгердович скончался в Луцке [49] , успев завещать свои украинские города и крепости Великому княжеству Литовскому. После смерти Свидригайло между поляками и литовцами ещё сильнее усилилась борьба за обладание спорными волынскими и подольскими землями.

Оценки характера борьбы в историографии

Участие в войне на стороне Свидригайло преимущественно православной знати и городов придало ей некоторые черты движения русского православного населения против господства литовской католической аристократии, что позволило некоторым авторам говорить о национальном характере борьбы. Эта точка зрения была распространена среди российских и советских историков. Современные историки этническому и религиозному фактору придают гораздо меньшее значение, отмечая неоднородность в этом плане состава сторонников Свидригайло и Сигизмунда.

Для польской историографии (преимущественно XIX века) характерен взгляд на события как на борьбу поляков и лояльной к ним части литовской аристократии против сепаратистских настроений в Великом княжестве Литовском. Антипольский характер событий 30-х годов рассматривался ими как навязанный Великому княжеству Литовскому политикой Свидригайло, а также императора Сигизмунда и короля Альбрехта II[50].

Украинские историки рассматривали события гражданской войны сквозь призму направленной на восстановление независимости Великого княжества Литовского политики Свидригайло, отвергали взгляд польской историографии на исторические события в Великом княжестве Литовском как на зависимые, заимствованные из Польши[50].

Напишите отзыв о статье "Гражданская война в Великом княжестве Литовском (1432—1438)"

Примечания

  1. ↑ Единого мнения по поводу типологии этой борьбы нет, в историографии встречаются также её определения как династической борьбы или феодальной войны (в среде марксистских историков).
  2. ↑ France John. [books.google.com/books?id=uNMeHnVOevkC&pg=PA265 The Crusades and the expansion of Catholic Christendom, 1000-1714]. — Routledge, 2005. — P. 265. — ISBN 9780415371285.
  3. ↑ Koncius Joseph B. Vytautas the Great, Grand Duke of Lithuania. — Miami: Franklin Press, 1964. — P. 182–184.
  4. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Kiaupa Zigmantas. The History of Lithuania Before 1795. — English. — Vilnius: Lithuanian Institute of History, 2000. — P. 205–211. — ISBN 9986-810-13-2.
  5. ↑ 1 2 3 4 Gieysztor Aleksander. The kingdom of Poland and the grand duchy of Lithuania, 1370–1506 // [books.google.com/books?id=Qzc8OeuSXFMC&pg=RA2-PA732 The New Cambridge Medieval History, c.1415–c.1500]. — Cambridge University Press, 1998. — Vol. 7. — P. 734–735. — ISBN 0521382963.
  6. ↑ 1 2 3 4 5  (лит.) Kiaupienė Jūratė. [mkp.emokykla.lt/gimtoji/?id=848 Gediminaičiai ir Jogailaičiai prie Vytauto palikimo] // [mkp.emokykla.lt/gimtoji/ Gimtoji istorija. Nuo 7 iki 12 klasės]. — Vilnius: Elektroninės leidybos namai, 2002. — ISBN 9986-9216-9-4.
  7. ↑  (лит.) Jučas Mečislovas. Lietuvos ir Lenkijos unija. — Aidai, 2000. — P. 165–167. — ISBN 9986-590-95-7.
  8. ↑ 1 2 3 Simas Sužiedėlis, ed. (1970–1978), "Švitrigaila", Encyclopedia Lituanica, vol. V, Boston, Massachusetts: Juozas Kapočius, pp. 348-350 
  9. ↑ 1 2  (англ.) William Urban. Tannenberg and After. — Chicago: Lithuanian Research and Studies Center, 2003. — P. 306–308. — ISBN 0-929700-25-2.
  10. ↑ Borchert F. Landsmannschaft Ostpreußen e.V. (26 May 2001). «[www.webarchiv-server.de/pin/archiv01/2101ob25.htm Kampf im Osten — Diplomatie im Westen]». Проверено 11 апреля 2006.  (нем.)
  11. ↑ 1 2 Vauchez André. [books.google.com/books?id=qtgotOF0MKQC&pg=PA163& Encyclopedia of the Middle Ages, Volume 1]. — Routledge, 2000. — P. 163.
  12. ↑  (польск.) Biskup, Marian (1967). «Najazd krzyżacki na Polskę i bitwa pod Dąbkami 1431». Zeszyty Naukowe Wojskowej Akademii Politycznej Historia (15).
  13. ↑ 1 2 3 4 Simas Sužiedėlis, ed. (1970–1978), "Žygimantas", Encyclopedia Lituanica, vol. VI, Boston, Massachusetts: Juozas Kapočius, pp. 361-363 
  14. ↑ 1 2  (лит.) Jonas Zinkus, et al., ed. (1985–1988), "Gardino sutartis", Tarybų Lietuvos enciklopedija, vol. I, Vilnius, Lithuania: Vyriausioji enciklopedijų redakcija, p. 578 
  15. ↑ 1 2 Sedlar Jean W. [books.google.com/books?id=ANdbpi1WAIQC&pg=PA388&sig=ACfU3U3LdKwwAHdnCsWS3BEOu5h81f_KVg East Central Europe in the Middle Ages, 1000–1500]. — University of Washington Press, 1994. — Vol. 3. — P. 388. — ISBN 0295972904.
  16. ↑  (лит.) Tarvydienė Marytė Elena. [www.lzuu.lt/file.doc?id=17317 Žemėtvarkos pagrindai]. — Lithuanian University of Agriculture, 2007. — P. 22–24.
  17. ↑ Paine, Sheila: The Golden Horde: From the Himalaya to the Mediterranean, p. 80, Penguin Books, 1998.
  18. ↑  (лит.) Jonas Zinkus, et. al, ed. (1985–1988), "Ašmenos mūšis", Tarybų Lietuvos enciklopedija, vol. I, Vilnius, Lithuania: Vyriausioji enciklopedijų redakcija, p. 115 
  19. ↑ 1 2 3 4 Тарас А.Е. Войны Московской Руси с Великим княжеством Литовским и Речью Посполитой в 14-17 вв.. — Москва: АСТ, 2006. — С. 118. — ISBN 5170353502.
  20. ↑ Турчинович И.В. Обозрение истории Белоруссии с древнейших времен. — Санкт-Петербург, 1857. — С. 105.
  21. ↑ Турчинович И.В. Обозрение истории Белоруссии с древнейших времен. — Санкт-Петербург, 1857. — С. 106.
  22. ↑ Турчинович И.В. Обозрение истории Белоруссии с древнейших времен. — Санкт-Петербург, 1857. — С. 107.
  23. ↑ 1 2 Батюшков П.Н. Белоруссия и Литва. Исторические судьбы Северо-Западного края. — Санкт-Петербург, 1890. — С. 118.
  24. ↑ Турчинович И.В. Обозрение истории Белоруссии с древнейших времен. — Санкт-Петербург, 1857. — С. 108-109.
  25. ↑ 1 2 Турчинович И.В. Обозрение истории Белоруссии с древнейших времен. — Санкт-Петербург, 1857. — С. 109.
  26. ↑ Грушевский М.С. том IV, раздел III // Історія України-Руси. — Киев, 1913. — С. 5. — ISBN 5120024688.
  27. ↑ Грушевский М.С. том IV, раздел III // Історія України-Руси. — Киев, 1913. — С. 5. — ISBN 5120024688.
  28. ↑ Грушевский М.С. том IV, раздел III // Історія України-Руси. — Киев, 1913. — С. 5. — ISBN 5120024688.
  29. ↑ Грушевский М.С. том IV, раздел III // Історія України-Руси. — Киев, 1913. — С. 5. — ISBN 5120024688.
  30. ↑ Грушевский М.С. том IV, раздел III // Історія України-Руси. — Киев, 1913. — С. 5. — ISBN 5120024688.
  31. ↑ Грушевский М.С. том IV, раздел III // Історія України-Руси. — Киев, 1913. — С. 5. — ISBN 5120024688.
  32. ↑ Грушевский М.С. том IV, раздел III // Історія України-Руси. — Киев, 1913. — С. 5. — ISBN 5120024688.
  33. ↑ Грушевский М.С. том IV, раздел III // Історія України-Руси. — Киев, 1913. — С. 5. — ISBN 5120024688.
  34. ↑ Грушевский М.С. том IV, раздел III // Історія України-Руси. — Киев, 1913. — С. 5. — ISBN 5120024688.
  35. ↑ Батюшков П.Н. Белоруссия и Литва. Исторические судьбы Северо-Западного края. — Санкт-Петербург, 1890. — С. 120.
  36. ↑ Иловайский Д.И. Собиратели Руси. — Москва: Астрель, 2004. — С. 300. — ISBN 5271057038.
  37. ↑ Грушевский М.С. том IV, раздел III // Історія України-Руси. — Киев, 1913. — С. 6. — ISBN 5120024688.
  38. ↑ Иловайский Д.И. Собиратели Руси. — Москва: Астрель, 2004. — С. 301. — ISBN 5271057038.
  39. ↑ Иловайский Д.И. Собиратели Руси. — Москва: Астрель, 2004. — С. 301. — ISBN 5271057038.
  40. ↑ Иловайский Д.И. Собиратели Руси. — Москва: Астрель, 2004. — С. 301. — ISBN 5271057038.
  41. ↑ Иловайский Д.И. Собиратели Руси. — Москва: Астрель, 2004. — С. 301. — ISBN 5271057038.
  42. ↑ Иловайский Д.И. Собиратели Руси. — Москва: Астрель, 2004. — С. 302. — ISBN 5271057038.
  43. ↑ Иловайский Д.И. Собиратели Руси. — Москва: Астрель, 2004. — С. 303. — ISBN 5271057038.
  44. ↑ Иловайский Д.И. Собиратели Руси. — Москва: Астрель, 2004. — С. 303. — ISBN 5271057038.
  45. ↑ Иловайский Д.И. Собиратели Руси. — Москва: Астрель, 2004. — С. 305. — ISBN 5271057038.
  46. ↑ Грушевский М.С. том IV, раздел III // Історія України-Руси. — Киев, 1913. — С. 6. — ISBN 5120024688.
  47. ↑ Грушевский М.С. том IV, раздел III // Історія України-Руси. — Киев, 1913. — С. 6. — ISBN 5120024688.
  48. ↑ Грушевский М.С. том IV, раздел III // Історія України-Руси. — Киев, 1913. — С. 7. — ISBN 5120024688.
  49. ↑ Грушевский М.С. том IV, раздел III // Історія України-Руси. — Киев, 1913. — С. 7. — ISBN 5120024688.
  50. ↑ 1 2 Любы А. У. Вялікае княства Літоўскае ў 1430—1440-х гг. у польскай і ўкраінскай гістарыяграфіях: параўнаўчы аналіз // XXI век: актуальные проблемы исторической науки: Материалы междунар. науч. конф., посвящ. 70-летию ист. фак. БГУ. Минск, 15-16 апр. 2004 г. — Мн.: БГУ, 2004. — С. 108—110.

Литература

  • Барвіньский Б. Жігімонт Кейстутовіч Велікій князь Літовско-рускій (1432—1440). Iсторічна монографія. — Жовква‚ 1905.
  • Бучинський Б. Кілька причинків до часів великого князя Свидригайла (1430—1433) // Записки наукового товариства імени Шевченка. — 1907. — Кн. II. — T. LXXVI.
  • Бучиньский Б. Килька причинків до часів великого князя Свитригайла (1430—1433) // Записки наукового товариства імени Шевченка. — 1907.
  • Вольдемар А. И. Национальная борьба в Великом княжестве Литовском в XV и XVI веках // ИОРЯС. — 1909. — Т. XIV. — Кн. 3. — СПб., 1910.
  • Дворниченко А. Ю. Князь Свидригайло и западнорусские городские общины // Генезис развитого феодализма в России. Проблемы истории города. — Л.: ЛГУ, 1988.
  • Дворниченко А. Ю., Кривошеев Ю. В. «Феодальные войны» или демократические альтернативы? // Вестник СПбГУ. — 1992. — Сер. 2. — Вып. 2.
  • Коцебу А. Свитригайло, великий князь литовский, или Дополнение к историям литовской, российской, польской и прусской / Пер. с немецкого. — СПб., 1835.
  • Лойка П. А. Палітычная барацьба ў Вялікім княстве Літоўскім, Рускім, Жамойцкім ХIV — першай палове XV ст.: вытокі i вынікі // Старонкі гісторыі Беларусі. — Мн.: Навука и тэхніка, 1992.
  • Любавский М. К. Очерк истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно. — М.: Московская Художественная Печатня, 1915.
  • Любы А. У. Унутрыпалітычная барацьба ў Вялікім княстве Літоўскім ў 30-40-я гг. XV ст. Аўтарэф. канд. дыс. — Мн., 2006.
  • Полехов С. В. К вопросу о причинах государственного переворота в Великом княжестве Литовском // Studia Historica Europae Orientalis. — Мн., 2008. — Вып. 1. — С. 35-55.
  • Полехов С. В. Государственный переворот 1432 года в Великом княжестве Литовском // Вестник Московского университета. Серия 8. История. — М., 2010. — № 1. — С. 35-48.
  • Полехов С. В. Наследники Витовта. Династическая война в Великом княжестве Литовском в 30-е годы XV века. — М.: Индрик, 2015. — 712 с.
  • Biskup M., Labuda G. Dzieje zakonu krzyżackiego w Prusach. — Gdańsk: Wydawnictwo Morskie, 1986.
  • Kosman M. Orzeł i pogoń. Z Dziejów polsko-litewskich XIV—XX w. — Warszawa, 1992.
  • Lewicki A. Powstanie Swidrygiełły. Ustęp z dziejów unii Litwy z Koroną. — Kraków, 1892.
  • Matusas J. Švitrigaila Lietuvos didysis kunigaikštis. — Vilnius: Mintis, 1991.
  • Nikodem J. Przyczyny zamordowania Zygmunta Kiejstutowicza // Białoruskie Zeszyty Historyczne. — Białystok, 2002. — Nr. 17. — S. 5—33.
  • Nikodem J. Stosunki Swidrygiełły z Zakonem Krzyżackim w latach 1430—1432 // Białoruskie Zeszyty Historyczne. — Białystok, 2000. — Nr. 14. — S. 5—32.
  • Nikodem J. Wyniesienie Świdrygiełły na Wielkie Księstwo Litewskie // Białoruskie Zeszyty Historyczne. — Białystok, 2003. — Nr. 19. — S. 5—31.


<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

 Для улучшения этой статьи желательно?:

Отрывок, характеризующий Гражданская война в Великом княжестве Литовском (1432—1438)

– Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? – сказал князь Николай Андреевич, обращаясь к Анатолию, – поди сюда, поговорим, познакомимся.
«Вот когда начинается потеха», подумал Анатоль и с улыбкой подсел к старому князю.
– Ну, вот что: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не так, как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил. Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? – спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
– Нет, я перешел в армию, – отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
– А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
– Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? – обратился Анатоль со смехом к отцу.
– Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха ха ха! – засмеялся князь Николай Андреевич.
И Анатоль засмеялся еще громче. Вдруг князь Николай Андреевич нахмурился.
– Ну, ступай, – сказал он Анатолю.
Анатоль с улыбкой подошел опять к дамам.
– Ведь ты их там за границей воспитывал, князь Василий? А? – обратился старый князь к князю Василью.
– Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо лучше нашего.
– Да, нынче всё другое, всё по новому. Молодец малый! молодец! Ну, пойдем ко мне.
Он взял князя Василья под руку и повел в кабинет.
Князь Василий, оставшись один на один с князем, тотчас же объявил ему о своем желании и надеждах.
– Что ж ты думаешь, – сердито сказал старый князь, – что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! – проговорил он сердито. – Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои правила: всё открыто! Я завтра при тебе спрошу: хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. – Князь фыркнул.
– Пускай выходит, мне всё равно, – закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощаньи с сыном.
– Я вам прямо скажу, – сказал князь Василий тоном хитрого человека, убедившегося в ненужности хитрить перед проницательностью собеседника. – Вы ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый, прекрасный сын и родной.
– Ну, ну, хорошо, увидим.
Как оно всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского общества, при появлении Анатоля все три женщины в доме князя Николая Андреевича одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого времени. Сила мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во всех их, и как будто до сих пор происходившая во мраке, их жизнь вдруг осветилась новым, полным значения светом.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало всё ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась скрыть их.
«Но не слишком ли я холодна с ним? – думала княжна Марья. – Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. «La pauvre fille! Elle est diablement laide», [Бедная девушка, она дьявольски дурна собою,] думал про нее Анатоль.
M lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему , соблазнителю, эту историю. Теперь этот он , настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mere, и он женится на ней. Так складывалась в голове m lle Bourienne вся ее будущая история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но всё это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась, как можно больше, нравиться.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая свое положение, готовилась к привычному галопу кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем.
Несмотря на то, что Анатоль в женском обществе ставил себя обыкновенно в положение человека, которому надоедала беготня за ним женщин, он чувствовал тщеславное удовольствие, видя свое влияние на этих трех женщин. Кроме того он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам.
Общество после чаю перешло в диванную, и княжну попросили поиграть на клавикордах. Анатоль облокотился перед ней подле m lle Bourienne, и глаза его, смеясь и радуясь, смотрели на княжну Марью. Княжна Марья с мучительным и радостным волнением чувствовала на себе его взгляд. Любимая соната переносила ее в самый задушевно поэтический мир, а чувствуемый на себе взгляд придавал этому миру еще большую поэтичность. Взгляд же Анатоля, хотя и был устремлен на нее, относился не к ней, а к движениям ножки m lle Bourienne, которую он в это время трогал своею ногою под фортепиано. M lle Bourienne смотрела тоже на княжну, и в ее прекрасных глазах было тоже новое для княжны Марьи выражение испуганной радости и надежды.
«Как она меня любит! – думала княжна Марья. – Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?» думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя всё тот же взгляд, устремленный на себя.
Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке m lle Bourienne (это было неприлично, но он делал всё так уверенно и просто), и m lle Bourienne вспыхнула и испуганно взглянула на княжну.
«Quelle delicatesse» [Какая деликатность,] – подумала княжна. – Неужели Ame (так звали m lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне. – Она подошла к m lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
– Non, non, non! Quand votre pere m'ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.


Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Гражданская_война_в_Великом_княжестве_Литовском_(1432—1438)&oldid=81581292»