Линейные корабли типа «Саут Кэролайна»
Линейные корабли типа «Саут Кэролайна», «Южная Каролина» (англ. South Carolina) — тип линкоров флота США. Построено две единицы: «Саут Кэролайна» и «Мичиган» (Michigan). Первые дредноуты американского флота. Также были первыми в мире спроектированными дредноутами, но из-за длительности постройки уступили первенство по вводу в строй британскому «Дредноуту». Вместе с тем стали первыми в мире линейными кораблями с линейно-возвышенным расположением башен главного калибра.
Содержание
Происхождение американского линкора
В конце XIX века в США было развёрнуто бурное военно-морское строительство, причём главное место в кораблестроительных программах отводилось броненосцам, которые считались становым хребтом флота. В США, окружённых со всех сторон океанами, преобладало мнение, что в будущем сражении флотов миноносцы не смогут принять активное участие, так как не обладают достаточной мореходностью, и исход сражения будет предрешён в сражении линейных кораблей. Поэтому флот США стремился иметь в строю как можно большее количество самых мощных броненосцев[2].
Идеи, приведшие к появлению американского дредноута, родились в начале XX века. На тот момент броненосцы вооружались главным калибром из 305-мм орудий и вторым калибром из 203-мм орудий. Но на рубеже веков стало очевидно, что в результате прогресса артиллерии и способов её управления боевые дистанции увеличились настолько, что 203-мм орудия становятся неэффективными против тяжёлой брони. Увеличению дистанции также способствовала увеличивающаяся опасность от торпед. Броненосцы всех стран вооружались траверзными торпедными аппаратами, поэтому в генеральном сражении сближение на дальность пуска торпед было опасным. В 1903 году Генеральный совет флота США считал, что в ближайшем будущем эффективная дальность стрельбы торпедами достигнет 3000 м. В этой ситуации планируемые дальности боя постоянно росли. И поэтому единственное преимущество меньших орудий — скорострельность — сводилось на нет, так как на большой дистанции необходимо было ожидать падения снаряда, чтобы по его всплеску провести корректировку огня. Также всплески от крупных снарядов были лучше видны[3].
Одним из первых стал опубликованный в марте 1902 года в журнале Военно-морского института США (англ. United States Naval Institute) «Proceedings» (англ.) проект лейтенанта Мэтта X. Сигнора. В проекте предлагался корабль, вооружённый двумя трёхорудийными 305-мм башнями в оконечностях и двумя трёхорудийными башнями с 254-мм орудиями по бортам. Противоминный калибр состоял из 60-калиберных 127-мм орудий. Проект подвергся критике в деталях, но всех привлекла его огневая мощь. Эксперт флота по артиллерии профессор П. Р. Элджер предложил вместо трёхорудийных башен разнородного калибра использовать восемь 305-мм орудий, что стало одним из первых предложений корабля «all big gun» (рус. только большие пушки). Будущий главный конструктор флота Дэвид В. Тэйлор (англ.) предлагал оснастить новый корабль паровыми турбинами, а проблему их низкой экономичности на средних ходах решать применением винтов регулируемого шага[4][3].
В мае 1902 года Бюро по конструированию и ремонту флота США (англ. Bureau of Construction and Repair) при исследовании различных вариантов броненосца «Миссисипи» рассматривало проект 17-узлового броненосца с гексагональным расположением шести двухорудийных башен с 254-мм орудиями[4]. Но, наверное, наибольший вклад принадлежит лейтенант-коммандеру Х. С. Поундстоуну. В декабре 1902 года он направил президенту Рузвельту письмо с предложением резко увеличить размеры кораблей и вместо батареи из 305-мм и 203-мм орудий перейти к батарее из орудий калибром 280 и 229 мм. Его разработки не были опубликованы до 1903 года. В октябре 1903 года в Европе была опубликована работа Куниберти «Идеальный линкор для британского флота», в которой был представлен проект корабля с единым главным калибром[5]. Это заставило Поундстоуна пересмотреть свои идеи в пользу корабля, вооружённого единым 280-мм калибром, который позволял эффективно поражать линкор Куниберти на предполагаемых дистанциях боя. При обсуждении идеи Поундстоуна на ежегодной конференции в Ньюпорте летом 1903 года проведённая военно-морская игра показала, что корабль с гексагональным расположением 280-мм или 305-мм орудий имеет превосходство над тремя кораблями существующих типов[6][3].
В подготовленном по результатам конференции меморандуме говорилось о необходимости перехода на единый главный калибр. С одной стороны, дистанция в 2700—3000 м определяла минимальную дистанцию сближения в артиллерийском бою без опасности получить торпедный залп от противника. На этой дистанции 178-мм и 203-мм орудия не могли эффективно поражать защищённые толстой бронёй броненосцы. С другой стороны, для поражения высокоскоростных маневренных целей типа миноносцев требовалась не мощность снаряда, а скорострельность, для чего хорошо подходили орудия гораздо меньших калибров. Поэтому для средней артиллерии на корабле просто не находилось задач. По итогу предлагалось создать корабль с двенадцатью 305-мм орудиями и как можно большим количеством 76,2-мм орудий[6][7].
Опираясь на выводы конференции, Генеральный совет флота (англ. General Board of the United States Navy) в октябре направил официальный запрос в бюро конструирования на проектирование корабля с однородным главным калибром. Однако работы по проекту не были начаты, так как бюро было загружено работами по текущим проектам. Но 26 января 1904 года этот запрос был переоформлен на создание корабля с четырьмя 305-мм, восемью 254-мм и противоминными 76-мм орудиями. И даже по этому проекту работы бюро были начаты лишь в сентябре 1904 года[6][7].
На очередной летней конференции были сравнены три проекта — текущий заказ Генерального совета под именем «Саут Кэролайна», броненосец «Коннектикут» и прошлогодний проект с однородным главным калибром. Минимальной дистанцией артиллерийского боя также были приняты 2700 м (3000 ярдов). В результате расчётов бронепробиваемости был сделан вывод о том, что даже 254-мм орудия недостаточно для уверенного пробития брони и только 305-мм орудия обладают требуемой эффективностью[6]. В отношении скорости был сделан вывод, что даже трёхузловое преимущество в скорости (18 узлов против 15) не даёт преимущество более быстрой эскадре, так как попытку «поставить палочку над Т» более медленная эскадра в любой момент может нейтрализовать поворотом в сторону[8][7].
Тем временем Поундстоун продолжил свои разработки, предложив в июне 1904 года Генеральному совету три проекта, последний из которых, USS «Possible», имел двенадцать 280-мм орудий при водоизмещении 19 330 тонн. Он привлёк в союзники лейтенант-коммандера У. С. Симса, который много сделал для совершенствования техники управления артиллерийским огнём во флоте США. На рассмотрении проекта нового корабля президентом Рузвельтом представители бюро конструирования настаивали, что корабль с однородным калибром будет непрактичным, а наличие орудий второго калибра может стать решающим фактором в бою. Симс противопоставил этому результаты практических стрельб 1904 года и проект Поундстоуна[8]. Президент заинтересовался, но не был ясен вопрос по поводу 254-мм калибра. В октябре 1904 года У. Л. Роджерс из Военно-морского колледжа подготовил меморандум, в котором указал, что на увеличивающихся дистанциях боя 305-мм орудия за счёт большей точности и разрушающей силы обретают подавляющее преимущество над 254-мм орудиями. По его оценкам, линкор с десятью 305-мм орудиями должен был иметь водоизмещение 18 300 тонн, а с двенадцатью — 21 100 т[9][10].
В октябре 1904 года бюро по конструированию пришло к выводу, что просто заменить бортовые 203-мм орудия в проекте «Коннектикута» на двухорудийные 254-мм или одноорудийные 305-мм орудия не так просто. Увеличение веса с учётом больших вырезов под барбеты в верхней палубе приводило к появлению недопустимых напряжений в корпусе. На решение этих проблем требовалось как минимум три месяца. В конце концов бюро пришло к выводу, что вписать бортовые башни такого калибра в пределы 16 000 т нереально без существенного ухудшения прочности корпуса или бронирования. Но эти выводы запоздали. Не имея от флота никаких предложений и аргументов по снятию лимита, Конгресс оставил в действии 16 000-тонный лимит, выделяя 3 марта 1905 года средства на строительство двух линкоров — «Саут Кэролайна» и «Мичиган»[9].
Проектирование
Главным конструктором Вашингтоном Л. Кэппсом было принято радикальное решение. Он решил, что главным для будущего корабля станет действие в линии во время линейного боя главных сил, а поэтому был отдан приоритет получению максимального бортового залпа. Желание всё же получить достаточно сильный залп в нос и корму привело к появлению схемы, ставшей затем классической, — линейно-возвышенное расположение башен в диаметральной плоскости — по две в носу и корме, одна поверх другой. Эта схема «S» датирована апрелем 1905 года[11][10].
Самые большие опасения вызывала стрельба одной башни поверх другой прямо в нос или корму. Многими специалистами такая стрельба считалась невозможной из-за воздействия дульных газов и ударной волны при выстреле на расчёт нижней башни. Отсутствие таких данных заставило конструкторов британского «Дредноута» расставить башни как можно дальше друг от друга. Американцы решили этот вопрос путём эксперимента. Правда, это было сделано только в марте 1907 года, когда вносить изменения в проект «Саут Кэролайны» уже было поздно. Из башни монитора «Флорида» (англ.) было демонтировано одно 305-мм орудие и установлено на надстройке[12]. Сначала в башню загнали скот и произвели несколько выстрелов. После того, как выяснилось, что скот не пострадал, эксперимент произвели над офицерами-добровольцами во главе с Кэппсом. Единственным улучшением, которое было рекомендовано по завершении испытаний, — это увеличение толщины задней стенки[13]. Также Кэппс решил увеличить боезапас башен с 60 снарядов на орудие на предыдущих броненосцах до 100, что стало потом стандартом в американском флоте[11]. В проекте, как раньше и предполагалось, артиллерия дополнялась только 76-мм орудиями в казематах[14].
Жёсткий лимит водоизмещения привёл к необходимости экономии места и объёма. Так, каюты офицеров с их прежнего расположения на предшественниках в корме перенесли в надстройку, а в корме высоту корпуса уменьшили на одну палубу[11]. Это привело к тому, что корабли заливало в свежую погоду[15].
Система бронирования также претерпела значительные изменения. Вместо броневой палубы со скосами, соединявшимися с нижней кромкой броневого пояса, была применена гладкая палуба, соединяющаяся с верхней кромкой бронепояса. Если на «Коннектикуте» пояс имел одинаковую толщину в 229 мм, то на «Саут Кэролайне» он был переменной толщины — 254 мм в районе ватерлинии и 203 мм внизу. Выше главного броневого пояса шёл верхний пояс. Верхний каземат не бронировался, так как отсутствовала необходимость прикрытия орудий среднего калибра. Оконечности бронировались слабо — в носу была гладкая палуба, а в корме — со скосами, для прикрытия рулевых механизмов. Толщину барбетов несколько снизили, так как их стало четыре, а два из них были ещё и гораздо выше. Такая схема бронирования — с двумя броневыми поясами и гладкой бронепалубой по верхней кромке бронепояса — стала стандартной для последующих американских дредноутов вплоть до «Невады»[16].
В отличие от «Дредноута», в качестве главных механизмов были применены паровые машины. Кэппс считал, что установка турбин более важна для крейсеров, а для линкора он считал неприемлемыми её значительно большую стоимость и низкую экономичность. Вначале хотели произвести эксперимент, установив на одном из кораблей серии турбинную установку, но потом решили отложить его до следующей серии линкоров. Силовую установку пришлось загонять в гораздо меньшие размеры, чем на «Коннектикуте», поэтому она получилась меньшей мощности. И хотя от переборки в диаметральной плоскости пришлось отказаться, всё же удалось разместить противоторпедные переборки по бортам в районе котельных отделений[17].
Корабли несли две тонкие дымовые трубы вместо трёх широких на «Коннектикуте». Экономия места привела к необходимости размещать часть спасательных шлюпок поперёк корабля — в первый и последний раз на американских линкорах[17].
Ещё одним примечательным новшеством стало применение решётчатых мачт. Это было результатом желания получить высоко расположенную платформу для наблюдений, которую нельзя сбить одним попаданием снаряда. У британцев была более удачная конструкция треногих мачт, но они оказались тяжелее. Мачта американского линкора представляла собой гиперболоид, набранный из тонких трубок, схваченных через определённые промежутки кольцами. Конструкция также была установлена на мониторе «Флорида» и испытана в мае 1908 года. Мачту нагрузили сверху четырёхтонным грузом и выпустили по ней четыре 102-мм и один 305-мм снаряд. После того как мачта устояла, подобные конструкции были установлены на броненосцах и на всех последующих американских дредноутах. Это стало своеобразной визитной карточкой американских линкоров, так как подобными мачтами оснащались кроме них только два броненосца в России и два построенных в США на экспорт дредноута[18].
Проект был завершён 26 июня 1905 года. Детальная разработка проводилась с июля по ноябрь 1905 года, а чертежи были утверждены 23 ноября. Секретарь по делам флота поставил на проекте свою подпись 15 декабря — через десять дней после закладки британского «Дредноута»[19]. Но в отличие от рекордных сроков британцев, американцы не торопились. Спецификации для поставщиков были выпущены только 21 марта 1906 года, а закладка состоялась в декабре, когда «Дредноут» уже вошёл в строй. Все эти проволочки привели к тому, что, не став прародителями нового класса, два американских линкора вошли в строй тогда, когда в британском флоте уже находились четыре линкора и три линейных крейсера[20].
Конструкция
Корпус
Стоимость каждого из кораблей составляла 4,4 миллиона долларов, без учёта стоимости брони и вооружения. Новые линкоры по своим размерениям были сходны с броненосцами типа «Коннектикут». Проектное водоизмещение «Саут Кэролайны» составляло 16 000 длинных тонн (16 256,6 т) [21] — максимально возможное по ограничению Конгресса. Полное водоизмещение у «Саут Кэролайны» составляло 17 709,5 дл. т (17993,56 т). Корпус имел длину по КВЛ 137,2 м (450 футов), длину между перпендикулярами 138 метров (452 фута 9 дюймов), осадку — 7,5 м. Общий вес корпуса, куда традиционно для американского кораблестроения включалось горизонтальное бронирование, составлял 7433 дл. т (7552 т)[15].
Хотя указаний на какие-либо ограничения по использованию кораблей не было, в ряде источников упоминается недостаточная прочность некоторых частей корпуса. Метацентрическая высота при нормальном водоизмещении составляла 2,105 м, при полной загрузке — 1,92 м[15].
По штату мирного времени экипаж состоял из 51 офицера и 812 матросов. В военное время за счёт резервистов он увеличивался до 1354 человек[17].
| Данные весовой нагрузки для «Саут Кэролайна» на момент постройки[22] | ||||
|---|---|---|---|---|
| Статья весовой нагрузки | Нормальное водоизмещение, дл.т |
Полное водоизмещение, дл.т |
Нормальное водоизмещение, т |
Полное водоизмещение, т |
| Корпус[прим. 1] | 6571,6 | 6677 | ||
| Дельные вещи | 861,3 | 875,1 | ||
| Бронирование | 3963,3 | 4026,9 | ||
| Силовая установка (СУ) | 1428,5 | 1451,4 | ||
| Вооружение | 872,6 | 886,6 | ||
| Вспомогательные механизмы | 341,2 | 346,7 | ||
| Пустой сухой корабль (англ. light ship) | 14 038,5 | 14 263,7 | ||
| Боеприпасы | 402,1 | 603,2 | 408,6 | 612,9 |
| Вода в котлах и масло в механизмах | 111,2 | 113 | ||
| Экипаж | 112,5 | 114,3 | ||
| Снабжение | 226,9 | 343,3 | 230,5 | 348,8 |
| Стандартное водоизмещение | 14 891,2 | 15 208,7 | 15 130 | 15 452,7 |
| Резервный запас пресной воды для котлов (англ. RFW — Reserve Feed Water) |
84,4 | 126,6 | 85,7 | 128,6 |
| Уголь | 900 | 2374,2 | 914,4 | 2412,3 |
| Водоизмещение | 15 875,6 | 17 709,5 | 16 130,2 | 17 993,6 |
Бронирование и конструктивная защита
Вес бронирования составлял 3963,3 т. Сюда следует добавить также 928,55 тонны горизонтального бронирования, которые включались в вес корпуса. Главный броневой пояс имел высоту 2,44 м. В целях экономии веса он имел переменную толщину по высоте и длине. В районе погребов сверху до ватерлинии он имел толщину 305 мм, сужаясь книзу до 280 мм. В районе силовой установки это были соответственно 279,4 и 229 мм. В остальных местах пояс имел толщину 254 мм в районе ватерлинии, сужаясь книзу до 203 мм. В оконечностях пояс завершался траверзами 254-мм толщины. В носовой части пояс продолжался до 17 шпангоута толщиной 254 мм, сужаясь книзу до 203 мм. Над главным поясом проходил дополнительный пояс, как и на додредноутах, имевший название казематного. В нижней части он имел толщину 254 мм, сужаясь кверху до 203 мм[15].
Верхний каземат не бронировался. Оконечности бронировались 38-мм поясом из никелевой стали, который в носу шёл до 8 шпангоута, в корме до ахтерштевня[17].
Броневая палуба из никелевой стали общей толщиной 51 мм состояла из двух слоёв — 32 + 19 мм. В носовой части над главным бронепоясом она имела толщину 38 + 19 мм. Над силовой установкой — 38 мм (19 + 19 мм). В носовой оконечности палуба имела толщину 25 + 12,7 мм, в кормовой — 51 + 19 мм. Над рулевыми механизмами палуба утолщалась до 76 мм и имела скосы[17].
Толщина барбетов башен главного калибра составляла 254 мм, а в нижней части, там, где барбеты прикрывали друг друга, толщина уменьшалась до 203 мм. Башни были более компактными, чем на броненосцах, что позволило прикрыть их 305-мм лобовой и 203-мм боковыми плитами. Крыша изготавливалась из 64-мм никелевой стали[17].
Толщина боевой рубки составляла 305 мм. Её крыша имела толщину 51 мм. Стенки шахты, соединяющие боевую рубку с центральным постом, имели толщину 229 мм. Дымоходы были прикрыты 38-мм бронёй[17].
Несмотря на ограничения проекта по водоизмещению, подводной защите было уделено значительное внимание. В районе котельных отделений были установлены две дополнительные продольные переборки, за которыми располагались угольные ямы, создававшие дополнительную защиту. Переборки имели люки для подачи угля. Во время боя в нижней части они закрывались, и подача угля осуществлялась через верхние и из накопительного бункера[17].
Силовая установка
На компоновку машинных и котельных отделений сильно повлияли ограничения. Длина была ограничена группами носовых и кормовых башен, а ширина ограничивалась желанием получить приличную противоторпедную защиту. Поэтому удалось вместить только силовую установку с мощностью меньше, чем у предыдущих броненосцев типа «Коннектикут»[15].
Пар вырабатывали 12 котлов «Babcock & Wilcox», занимающие три отсека (по четыре котла в каждом). С целью экономии места в котельных отделениях пришлось отказаться от переборок в диаметральной плоскости. Котлы имели угольное отопление[15].
Две вертикальные четырёхцилиндровые паровые машины тройного расширения приводили во вращение два винта. Вес машинной установки составлял 1539,9 т. На сдаточных испытаниях проектной мощности в 16 500 л. с. достичь не удалось. Несмотря на это, достигнутой мощности в 16 130 л. с. хватило для достижения максимальной скорости в 18,79 узла, что превысило контрактные 18 узлов. Максимальный запас угля составил 2374 тонны. Этого по проекту должно было хватить на 5000 миль 10-узловым ходом. Фактические замеры расхода топлива показали, что при чистом днище по расчёту линкоры могли пройти 6950 миль[15].
Электроэнергией корабль снабжали четыре турбогенератора по 200 кВт. Эта величина была довольно значительной для того времени и объяснялась высокой степенью электрификации, в частности внедрением электроприводов для башен главного калибра[15].
Вооружение
Основным вооружением линкоров были восемь 305-мм/45 орудий Mark 6 в четырёх башнях, расположенных по линейно-возвышенной схеме. 305-мм орудие Mark 5 с длиной ствола 45 калибров представляло собой удлинённый вариант предыдущего 40-калиберного орудия Mark 4, которое устанавливалось на последние серии броненосцев. Ствол орудия был скреплён шестью цилиндрами. Замки орудий обслуживались вручную. Заряжание было картузным, с использованием 140,6 кг пороха. 394,6 кг бронебойному снаряду придавалась скорость в 823 м/с, что при максимальном угле возвышения 15° обеспечивало дальность 18 290 м[23].
Орудия размещались в башнях Mark 7, которые во флоте США стали первыми полностью электрифицированными[24]. Применение электрических приводов было новшеством по сравнению с флотами европейских государств, где применялись электрогидравлические приводы. Электрические приводы были более компактными, что позволяло получить башни меньших размеров и веса. Вместе с тем это новаторство повлекло за собой необходимость применения тяжёлого ручного труда расчётом башни. После пожара и взрыва в апреле 1906 года в башне USS Kentucky (B-5), вызванных замыканием электропроводки, во флоте США было решено максимально ограничить использование электрического оборудования в башнях[23].
На линкорах типа «Саут Кэролайна», впервые для капитальных кораблей флота США, была применена двухстадийная подача боеприпасов в башню. Заряды и снаряды подавались подъёмниками в перегрузочное отделение, затем они перегружались вручную на верхние подъёмники и ими подавались в боевое отделение. Вращение башни обеспечивалось двумя электромоторами мощностью 25 л. с. Вертикальное наведение каждого из орудий производилось 15-сильным электродвигателем. Привод досылателя имел мощность 10 л. с. Все механизмы имели резервный ручной привод[23].
Противоминный калибр состоял из 22-х 76,2-мм орудий в казематных и открытых установках. В состав вооружения также входили две трёхфунтовые пушки и два подводных 533-мм бортовых торпедных аппарата.
Системы управления огнём
Существенным изменением по сравнению с предыдущими броненосцами стало использование прицельных труб, жёстко связанных с орудиями и выводившихся вбок через бортовые броневые плиты. Оба прицела использовались для наведения орудий в вертикальной плоскости, и с ними работал один наводчик. В задней части башен остался только прицел для горизонтального наведения. Ранее использовавшееся размещение всех прицелов под колпаками в задней части башни приводило к сложной системе синхронизации их с орудиями и всё равно не обеспечивало требуемой точности при стрельбе на большой дистанции[24].
В отличие от британской системы управления огнём на верхнем наблюдательном посту располагались только дальномеры. Вся информации с них обрабатывалась на нижнем центральном посту. При этом система центральной наводки орудий имела различную реализацию в Британии и США. В общем случае расчёт положения движущейся цели требовал решения дифференциального уравнения. В британском флоте для вычисления использовалась геометрическая аппроксимация на основе таблиц Дрейера. После модернизации на первых американских дредноутах появился разработанный к 1917 году электромеханический компьютер фирмы «Форд», с помощью которого проводились все вычисления[25].
В американском флоте с центрального поста в башни передавался только угол вертикального наведения. После знакомства с британской практикой американцами в 1917 году были установлены приборы для передачи и угла горизонтального наведения. При этом отличие было в том, что в американской системе присутствовала обратная связь о реальном угле горизонтальной наводки башен. Американцы вообще не использовали центрального управления стрельбой противоминным калибром. В британском же флоте для этого использовались директоры фирмы «Виккерс», аналогичные приборам центрального управления главного калибра[26].
Как оказалось, не уделяли в американском флоте и должного внимания групповой стрельбе по одиночным целям. В британской системе один из кораблей дивизии назначался «мастером», и данные с него передавались на остальные корабли. Дистанция до цели передавалась с помощью обращённых в нос и корму циферблатов со стрелками, напоминающих часы, — «range-clocks», устанавливаемых на мачты. Угол направления на цель можно было определить с помощью нанесённой на башни и барбеты огромной шкалы — «deflection scales». Корабль «мастер» давал залп. Идущий за ним корабль смещал точку прицела соответственно расстоянию между ним и «мастером» и также давал залп. Один залп всей дивизии с учётом неравномерной бортовой качки (стрелять нужно было тогда, когда корабль занимал вертикальное положение) занимал около 15 сек[27].
Кроме того, более быстрая пристрелка осуществлялась за счёт использования стрельбы полузалпами, в то время как американцы стреляли полными залпами[28]. Американцы не преминули воспользоваться опытом британцев и внесли усовершенствования как в свои приборы, так и в методы управления огнём[29].
Служба
| Название | Верфь | Закладка | Спуск на воду | Вступление в строй | Судьба |
|---|---|---|---|---|---|
| USS South Carolina (BB-26) | William Cramp and Sons | 18 декабря 1906 года | 11 июля 1908 года | 1 марта 1910 года | списан 15 декабря 1921 года |
| USS Michigan (BB-27) | New York Shipbuilding | 17 декабря 1906 года | 26 мая 1908 года | 4 января 1910 года | списан 11 февраля 1922 года |
«Саут Кэролайна»
«Саут Кэролайна» (ВВ-26) стала четвёртым кораблём во флоте США, носившим это имя. Заложена на верфи «Уильям Крамп энд сон» в Филадельфии 18 декабря 1906 года, спущена на воду 1 июля 1908 года, введена в состав флота 1 марта 1910 года[30][31].
6 марта вышла в первый поход в район Вест-Индии и Кубы для испытаний и обучения экипажа. В апреле вернулась в США. 1 ноября ушла в дальний поход в Европу, где пробыла до конца года, посетив Портлэнд и Шербур, демонстрируя растущую мощь флота США. Вернулась в составе 2-й дивизии линейных кораблей[32]. Летом 1911 года дивизия вновь вышла в Европу, посетив Копенгаген, Стокгольм, Кронштадт и Киль. В июне 1912 года на Хэмптонском рейде участвовала в приёме германских гостей — эскадры в составе линейного крейсера «Мольтке», лёгких крейсеров «Бремен» и «Штеттин»[33][31].
Дальнейшая служба линкора была достаточно рутинной — «Саут Кэролайна» проводила учения весной в Карибском море и летом у побережья США, использовалась для обучения кадетов флота США и участвовала в манёврах, проходя текущие ремонты в Филадельфии. Периодически линкор использовался для демонстрации силы в неспокойных государствах Карибского залива — Мексике, Гаити[33][31].
Со вступлением США в войну в 1917 году для линкора мало что изменилось. Из-за морального устаревания он не был отправлен в Европу, продолжая учебные походы, став кузницей кадров американского флота. Только в сентябре 1918 года он был привлечён для проводки конвоя в Европу, а после заключения перемирия совершил четыре трансатлантических перехода, доставив на родину около 4000 американских солдат[34][31].
После войны прошёл модернизацию системы управления артиллерийским вооружением, что не помешало 15 декабря 1921 года перевести её в резерв. По условиям Вашингтонского соглашения 10 ноября 1923 года «Саут Кэролайна» была исключена из списков флота. Перед продажей на слом корпус линкора был использован для испытаний конструкции противоторпедных булей, которые предполагалось смонтировать на модернизируемых оставшихся в строю линкорах. По правому борту была смонтирована секция, имитирующая були «угольных» линкоров, а по левому — новых «нефтяных» линкоров. Внутри корпуса также были установлены дополнительные переборки, намечавшиеся к установке в процессе модернизации. Старый линкор нагрузили балластом для получения осадки в 8,5 метров, как на новых линкорах, и провели испытания подводными взрывами зарядов мощностью 182 кг TNT, имитирующими попадания торпед. По окончании испытаний «Саут Кэролайна» была отправлена на разделку[35].
«Мичиган»
Линейный корабль «Мичиган» (ВВ 27) был заложен на верфи «Нью Йорк Шипбилдинг» в Кэмдене, штат Нью-Джерси, 17 декабря 1906 года. Спущен на воду 26 мая 1908 года и вошёл в состав флота 4 января 1910 года, опередив головной корабль серии «Саут Кэролайна»[36][37].
Пройдя испытания и боевые учения у побережья США и в Карибском море, 2 ноября 1910 года «Мичиган» отправился в поход в Европу, посетив Портленд и Шербур. Испытания выявили ту же неприятную особенность, что и у систершипа, — тяжёлую, с большими размахами качку. До начала войны в Европе он находился у Восточного побережья США, периодически совершая учебные походы, межпоходовые ремонты и осуществляя демонстрацию силы у берегов неспокойной Мексики[36][37].
Начало Первой мировой войны мало сказалось на службе линкора — она протекала как и раньше в походах. В процессе текущих ремонтов были увеличены размеры ходовых мостиков, боевой рубки, шлюпки заменены на спасательные плоты. «Мичиган» был оснащён двумя зенитными 76-мм орудиями, дополнительными противоторпедными постами и прожекторными площадками на решётчатых мачтах. В сентябре 1916 года 305-мм снаряд, выпущенный из левого орудия башни № 2, разорвался после вылета из ствола, повредив надстройки и носовую башню, после чего линкор был вынужден встать на ремонт. После вступления США в войну «Мичиган» был привлечён к эскортированию конвоев и обучению мобилизованных новобранцев[38][37].
15 января 1918 года он вместе с Атлантическим флотом находился в море, недалеко от мыса Гаттерас. Во время штормовой качки носовая ажурная мачта потеряла устойчивость, деформировалась и рухнула за борт, приведя к человеческим жертвам. Это был единственный случай за всю историю, когда ажурная мачта не выдержала нагрузки. Исследования показали, что основными факторами, приведшими к катастрофе, были сильная качка, сопутствующая линкорам типа «Саут Кэролайна», непродуманная модификация, удлинившая мачту после демонтажа штурманского поста, на котором она раньше стояла, и некачественно проведённый ремонт после повреждений от снаряда в 1916 году[39][37].
После ремонта принял участие в доставке американского контингента домой после окончания войны — совершил два трансатлантических перехода, перевезя около 1000 военнослужащих. После проведения модернизации, коснувшейся систем управления и бронирования крыш башен, 6 августа 1919 года был выведен в резерв первой очереди. В начале 1920 года возвращён в строй флота, совершив два похода на Тихий океан в Гонолулу и один в Европу. 11 февраля 1922 года исключён из состава действующего флота. По Вашингтонскому соглашению «Мичиган» 10 ноября 1923 года был исключён из списков флота и в течение 1924 года разобран на металл на верфи «Нью Йорк нави ярд»[40][37].
Оценка проекта
Проект линкоров «Саут Кэролайна» опередил по времени аналогичный проект британского линкора с единым главным калибром — «Дредноут». И только проволочки со строительством не дали этому типу кораблей стать прародителем нового класса[41]. Сам же проект американского «all big gun» оценивается достаточно сдержанно. Если оценивать его с точки зрения конструктивных решений, то из водоизмещения 16 000 т американцам удалось «выжать», наверное, максимум возможного. С другой стороны, сравнение не только с зарубежными одноклассниками, но даже с предшественниками — броненосцами типа «Коннектикут» — не всегда в пользу «Саут Кэролайна». В большей степени это является следствием специфики развития американских линкоров. В США предпочитали эволюционное развитие от серии к серии, закладывая по два новых капитальных корабля каждый год[2]. В отличие от революционного скачка у британского «Дредноута» по сравнению с предшественниками, в «Саут Кэролайне» явно прослеживается развитие проекта броненосцев типа «Коннектикут». Всеми специалистами признаётся революционность использования линейно-возвышенной схемы[42][11][12], что позволило «Саут Кэролайне» иметь такое же количество орудий в бортовом залпе, как у гораздо более крупных британского «Дредноута» и немецкого «Нассау»[17]. Явно уместным было и увеличение боезапаса главного калибра до 100 снарядов на орудие[11]. Вместе с тем ряд решений послужили причиной серьезной критики.
Вывод, сделанный американцами о достаточности использования 76,2-мм орудий в качестве противоминного калибра, был столь же ошибочен, как и у британцев в проекте «Дредноута». Быстрый рост водоизмещения миноносцев привёл к тому, что эффективности этих орудий было явно недостаточно для нанесения существенных повреждений, и на следующем проекте своих дредноутов американцы увеличили калибр до 127 мм[32]. На «Саут Кэролайн» же отсутствие резервов веса привело к невозможности установить новые орудия, более того, пришлось снять ряд 76-мм орудий, чтобы компенсировать увеличившийся в результате доработок верхний вес[29].
Основные же проблемы были связаны с необходимостью вложиться в 16000-тонный лимит, установленный Конгрессом[12]. Это повлекло за собой жёсткую экономию веса и пространства. Большой расход топлива паровыми турбинами того времени на экономичных ходах и их дороговизна послужили причиной использования консервативной машинной установки. Максимальная скорость в 18 узлов стала следствием невозможности вписать в требуемые габариты машинную установку большой мощности. Это привело к тому, что два линкора типа «Саут Кэролайна» в годы войны действовали вместе со старыми броненосцами в домашних водах и не были посланы в Европу[11][41].
Использование низкого корпуса в кормовой оконечности привело к сильной заливаемости в свежую погоду. Эти корабли также отличала резкая качка большой амплитуды[43].
Хотя бронирование было достаточно приличным, необходимость экономии веса привела к тому, что в ряде мест толщина вертикального бронирования новых линкоров была меньше, чем у броненосцев типа «Коннектикут». Схема горизонтального бронирования была достаточно специфичной. В отличие от британских и немецких линкоров, строившихся с оглядкой на планируемые бои на малых дистанциях в неспокойном Северном море, американские корабли планировались для боёв на больших дистанциях в условиях сравнительно хорошей погоды. В теории применение горизонтальной броневой палубы без скосов поверх главного пояса было более выгодно на больших дистанциях, при этом было однозначно хуже в условиях боя на коротких дистанциях. Эта схема не прошла проверку в реальных боях, поэтому затруднительно утверждать по её поводу что-либо однозначно. Противоторпедная защита была предметом гордости главного конструктора Кэппса. По глубине и однородности, за счет отказа от бортовых башен, она выглядела более привлекательной, чем на европейских кораблях[44].
Британцы, обследовавшие в конце Первой мировой войны американские линкоры, достаточно сдержанно отзывались о системах электроприводов башен американских линкоров, о кучности их огня и системе управления огнём в целом. При этом условия обитаемости на американских линкорах заслужили высших похвал и даже оценены как чрезмерно роскошные[32].
В итоге можно говорить о том, что проект «Саут Кэролайна» был не столь новаторским, как британский «Дредноут», и запомнился в основном благодаря революционности использования линейно-возвышенной схемы[11]. Отсутствие модернизационного резерва и скромные характеристики привели к моральному устареванию линкоров типа «Саут Кэролайна» на момент вступления США в Первую мировую войну и послужили причиной их списания по результатам Вашингтонской конференции[12].
«Коннектикут»[45] |
«Саут Кэролайна»[46] |
«Дредноут»[47] |
«Нассау»[48]
| |||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Закладка | 1903 | 1906 | 1905 | 1907 | ||||||
| Ввод в строй | 1906 | 1910 | 1906 | 1909 | ||||||
| Водоизмещение стандартное, т | 16 256,6 | 16 256,6 | 18 400,5 | 18 873 | ||||||
| Полное, т | 17 983,9 | 17 983,9 | 22 195,4 | 20 535 | ||||||
| Тип СУ | ПМ | ПМ | ПТ | ПМ | ||||||
| Проектная мощность, л. с.[прим. 2] | 16 500 | 16 500 | 23 000 | 22 000 | ||||||
| Проектная максимальная скорость, узл. | 18 | 18,5 | 21 | 19,5 | ||||||
| Дальность, миль (на скорости, узл.) | 6620(10) | 5000(10) | 6620(10) | 9400(10)[49] | ||||||
| Бронирование, мм | ||||||||||
| Пояс | 279 | 254—305 | 279 | 270 | ||||||
| Палуба | 76 | 38—63 | 35—76 | 55—80 | ||||||
| Башни | 305 | 305 | 279 | 280 | ||||||
| Барбеты | 254 | 254 | 279 | 265 | ||||||
| Рубка | 229 | 305 | 279 | 400 | ||||||
| Схема размещения вооружения |  |
 |
| |||||||
| Вооружение | 2×2×305/45 4×2×203/45 12×1×178 20×1×76 4 ТА |
4×2×305/45 22×1×76 2 ТА |
5×2×305/45 27×1×76 5 ТА |
6×2×280/45 12×1×150 14×1×88 6 ТА | ||||||
См. также
Напишите отзыв о статье "Линейные корабли типа «Саут Кэролайна»"
Примечания
- ↑ Сюда входят 928,55 дл. т (943,44 т) броневой палубы, включающей в себя саму броню и подкрепляющие элементы.
- ↑ Для кораблей с паровыми машинами дана индикаторная мощность, для «Дредноута» с паровой турбиной — мощность на валах.
Использованная литература и источники
- ↑ Silverstone P. H. The New Navy. 1883—1922. — New York, USA: Routledge, 2006. — P. 12. — ISBN 978-0-415-97871-2.
- ↑ 1 2 Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 2.
- ↑ 1 2 3 Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 3.
- ↑ 1 2 Friedman, US Battleships, 1985, p. 51.
- ↑ Friedman, US Battleships, 1985, p. 52.
- ↑ 1 2 3 4 Friedman, US Battleships, 1985, p. 53.
- ↑ 1 2 3 Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 4.
- ↑ 1 2 Friedman, US Battleships, 1985, p. 54.
- ↑ 1 2 Friedman, US Battleships, 1985, p. 55.
- ↑ 1 2 Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 5.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Friedman, US Battleships, 1985, p. 57.
- ↑ 1 2 3 4 Conway's, 1906—1921. — P.112
- ↑ Friedman, US Battleships, 1985, p. 58.
- ↑ Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 6.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 7.
- ↑ Friedman, US Battleships, 1985, pp. 61—62.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 8.
- ↑ Friedman, US Battleships, 1985, pp. 59—60.
- ↑ Friedman, US Battleships, 1985, p. 62.
- ↑ Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 10.
- ↑ Friedman, US Battleships, 1985, p. 431.
- ↑ Friedman, US Battleships, 1985, p. 432.
- ↑ 1 2 3 DiGiulian, Tony. [www.navweaps.com/Weapons/WNUS_12-45_mk5.htm United States of America 12"/45 (30.5 cm) Mark 5 and Mark 6] (англ.). www.navweaps.com. — Описание 305-мм орудий Mark 5 и Mark 6. Проверено 15 сентября 2012. [www.webcitation.org/6Bw3T4PAP Архивировано из первоисточника 5 ноября 2012].
- ↑ 1 2 Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 33.
- ↑ Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 36—37.
- ↑ Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 37.
- ↑ Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 36.
- ↑ Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 35.
- ↑ 1 2 Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 38.
- ↑ Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 45.
- ↑ 1 2 3 Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002.
- ↑ 1 2 Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 46.
- ↑ Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 47—48.
- ↑ Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 48—49.
- ↑ 1 2 Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 49.
- ↑ Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 50.
- ↑ Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 50—51.
- ↑ Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 51—52.
- ↑ 1 2 Балакин, Дредноуты, 2004, с. 9.
- ↑ Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 9.
- ↑ Conway's, 1906—1921. — P.112—113
- ↑ Мандель, Скопцов. Линкоры США, 2002, с. 96.
- ↑ Friedman, US Battleships, 1985, p. 430.
- ↑ Friedman, US Battleships, 1985, pp. 431—432.
- ↑ Conway's, 1906—1921. — P.21
- ↑ Gröner, Erich. Die deutschen Kriegsschiffe 1815-1945 Band 1: Panzerschiffe, Linienschiffe, Schlachschiffe, Flugzeugträger, Kreuzer, Kanonenboote. — Bernard & Graefe Verlag, 1982. — P. 46. — 180 p. — ISBN 978-3763748006.
- ↑ Печуконис Н. И. Дредноуты кайзера. Стальной кулак имперской политики. — Москва: Военная книга, 2005. — С. 34. — 106 с. — ISBN 5-902863-02-3.
Литература
- Балакин С. В., Кофман В. Л. Дредноуты. — М.: Техника-Молодёжи, 2004. — ISBN 5-93848-008-6.
- Мандель А. В., Скопцов В. В. Линейные корабли Соединенных Штатов Америки. Часть I. Линкоры типов «South Carolina», «Delaware», «Florida» и «Wyoming». — СПб.: издание альманаха «Корабли и сражения», 2002. — (Боевые корабли мира).
- Тарас А. Е. Энциклопедия броненосцев и линкоров. — М.: Харвест, АСТ, 2002. — ISBN 985-13-1009-3.
- All the world's battleships. 1906 to the present. — London: Conway Maritime Press, 1996. — ISBN 0-85177-691-4.
- Conway's All The Worlds Fighting Ships, 1906—1921 / Gray, Randal (ed.). — London: Conway Maritime Press, 1985. — 439 p. — ISBN 0-85177-245-5.
- Friedman N. U.S. Battleships: An Illustrated Design History. — Annapolis, Maryland, U.S.A.: Naval Institute Press, 1985. — ISBN 0-087021-715-1.
- Silverstone P. H. The New Navy. 1883—1922. — New York, USA: Routledge, 2006. — ISBN 978-0-415-97871-2.
Ссылки
- [www.history.navy.mil/photos/usnshtp/bb/bb26cl.htm South Carolina Class (Battleships # 26 & 27, later BB-26 and BB-27), 1906 Building Programs] (англ.). Исторический раздел официального сайта ВМС США. — Описание и фото линкоров типа «Саут Кэролайна». Проверено 31 октября 2012. [www.webcitation.org/6Bw3V0iDD Архивировано из первоисточника 5 ноября 2012].
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Линейные корабли типа «Саут Кэролайна»
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.
От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»
В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
– Mais on dit qu'il est aveugle, mon prince? [Но говорят, он слеп?] – сказал он, напоминая князю Василью его же слова.
– Allez donc, il y voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте.] – сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с покашливанием, которым он разрешал все трудности. – Allez, il y voit assez, – повторил он. – И чему я рад, – продолжал он, – это то, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем, – власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, – заключил он с победоносной улыбкой.
– Дай бог, дай бог, – сказала Анна Павловна. L'homme de beaucoup de merite, еще новичок в придворном обществе, желая польстить Анне Павловне, выгораживая ее прежнее мнение из этого суждения, сказал.
– Говорят, что государь неохотно передал эту власть Кутузову. On dit qu'il rougit comme une demoiselle a laquelle on lirait Joconde, en lui disant: «Le souverain et la patrie vous decernent cet honneur». [Говорят, что он покраснел, как барышня, которой бы прочли Жоконду, в то время как говорил ему: «Государь и отечество награждают вас этой честью».]
– Peut etre que la c?ur n'etait pas de la partie, [Может быть, сердце не вполне участвовало,] – сказала Анна Павловна.
– О нет, нет, – горячо заступился князь Василий. Теперь уже он не мог никому уступить Кутузова. По мнению князя Василья, не только Кутузов был сам хорош, но и все обожали его. – Нет, это не может быть, потому что государь так умел прежде ценить его, – сказал он.
– Дай бог только, чтобы князь Кутузов, – сказала Анпа Павловна, – взял действительную власть и не позволял бы никому вставлять себе палки в колеса – des batons dans les roues.
Князь Василий тотчас понял, кто был этот никому. Он шепотом сказал:
– Я верно знаю, что Кутузов, как непременное условие, выговорил, чтобы наследник цесаревич не был при армии: Vous savez ce qu'il a dit a l'Empereur? [Вы знаете, что он сказал государю?] – И князь Василий повторил слова, будто бы сказанные Кутузовым государю: «Я не могу наказать его, ежели он сделает дурно, и наградить, ежели он сделает хорошо». О! это умнейший человек, князь Кутузов, et quel caractere. Oh je le connais de longue date. [и какой характер. О, я его давно знаю.]
– Говорят даже, – сказал l'homme de beaucoup de merite, не имевший еще придворного такта, – что светлейший непременным условием поставил, чтобы сам государь не приезжал к армии.
Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.
В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева Займища; но выходило, что по бесчисленному столкновению обстоятельств до Бородина, в ста двадцати верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.
Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
