Линейные крейсера типа «Инвинсибл»
Линейные крейсера типа «Инвинсибл» — тип линейных крейсеров Королевского военно-морского флота Великобритании времён Первой мировой войны. Первые в мире линейные крейсера. Построено три корабля: «Инвинсибл» (Invincible, рус. Непобедимый), «Инфлексибл» (Inflexible, рус. Несгибаемый), «Индомитебл» (Indomitable, рус. Неукротимый).
Строились по программе 1905—1906 года. Вошли в строй в 1908—1909 годах. Первоначально классифицировались как броненосные крейсера. Стали первыми в мире броненосными крейсерами с паротурбинной силовой установкой и единым главным калибром. В основу концепции их применения была положена идея Первого морского лорда Джона Фишера — «скорость — лучшая броня». По этому замыслу крейсера типа «Инвинсибл» должны были выиграть бой с любым более быстроходным противником и быть способными уйти от более сильного. При сохранении бронирования на уровне других броненосных крейсеров корабли этого типа имели более сильное вооружение и бо́льшую скорость хода. Преимущества новых крейсеров вызвали изменение в классификации — в 1911 году корабли типа «Инвинсибл» были переклассифицированы в линейные крейсера.
Но к началу Первой мировой войны, в связи с постройкой Великобританией и Германией новых, более совершенных линейных крейсеров, первоначальная концепция Фишера себя не оправдала. Немецкие линейные крейсера имели скорость не меньше, чем у крейсеров типа «Инвинсибл», при сравнимом или более сильном вооружении и лучшем бронировании. Опыт войны показал, что крейсера типа «Инвинсибл» оказались эффективны только в случае использования против более старых броненосных крейсеров. Так, в 1914 году в сражении у Фолклендских островов «Инвинсибл» и «Инфлексибл» практически без потерь потопили германские броненосные крейсера «Шарнхорст» и «Гнейзенау». Результаты же боёв с современными германскими линейными крейсерами были не столь впечатляющими. Летом 1914 года «Инфлексибл» и «Индомитебл» не смогли догнать «Гёбен». А «Индомитебл» в сражении у Доггер-банки смог догнать только повреждённый броненосный крейсер «Блюхер», оказавшись не в состоянии участвовать в бою с немецкими линейными крейсерами «Зейдлиц», «Мольтке» и «Дерфлингер».
«Инвинсибл» затонул 31 мая 1916 года в Ютландском сражении после попаданий нескольких снарядов с «Дерфлингера» в район бортовой башни, которые вызвали взрыв боезапаса и гибель корабля почти со всем экипажем. Оставшиеся в строю «Инфлексибл» и «Индомитебл» до конца войны были отстранены от активного участия в боевых действиях. После окончания войны их вывели в резерв и в 1920—1921 годах продали на слом.
Содержание
История создания
Формирование концепции
Благополучие Британской империи традиционно зависело от безопасности морской торговли. В начале XX века в Британию ввозилось морем почти 2/3 основных продуктов питания и почти всё сырьё для промышленности. Поэтому крейсерам в Королевском военно-морском флоте уделялось особое внимание[1][2].
В течение 1890-х годов в британском флоте был заложен ряд бронепалубных и броненосных крейсеров 1-го класса, основным предназначением которых была борьба на коммуникациях с крейсерами вероятного противника. Считалось, что эти крейсера по скорости и дальности хода, вооружению и защите должны превосходить своих визави. В качестве противника рассматривались флоты России, Франции, затем Германии. Спущенные Британией на воду в 1890 году бронепалубные крейсера «Блейк» и «Бленхейм» имели водоизмещение 9000 т, скорость хода 22 узла, вооружение из двух 234-мм и 10 152-мм орудий и были защищены 76—152-мм карапасной бронепалубой. В ответ Россия ввела в строй в 1895 году броненосный крейсер «Рюрик» водоизмещением 10 933 т, скоростью хода 18 узлов, вооружением из четырёх 203-мм и 16 152-мм орудий, защищённый 254-мм бронепоясом[3]. В противовес Британия заложила бронепалубные крейсера «Пауэрфул» и «Террибл» водоизмещением 14 345 т, вооружённые двумя 234-мм и 12 152-мм орудиями, развивавшие 22 узла. Эти крейсера по своим размерам приблизились к современным им броненосцам типа «Маджестик» (17 узлов, четыре 305-мм и 12 152-мм орудий)[1].
В начале XX века в королевском флоте каждому типу броненосца соответствовал тип большого крейсера, имеющего сходные характерные черты. Так, броненосный крейсер «Дюк оф Эдинбург» был крейсерским аналогом броненосца «Кинг Эдуард VII» (1903 г.; 15 885 т; четыре 305-мм, четыре 234-мм, десять 152-мм, 18,5 узла). А броненосные крейсера типа «Минотавр» были крейсерским вариантом броненосцев типа «Лорд Нельсон» (1906; 16 750 т, четыре 305-мм, десять 234-мм; 18,5 узла)[1]. Поэтому в 1902 году, когда лорд Фишер начал продумывать свой революционный проект линейного корабля «Untakeable» (рус. Неприступный), получивший позднее имя «Дредноут», естественным образом встал вопрос о постройке соответствующего ему броненосного крейсера — «Unapproachable» (рус. Недосягаемый)[2].
Созданию проекта «Untakeable» предшествовал ряд событий. В начале 1900-х годов благодаря техническому прогрессу отмечался быстрый прогресс военно-морской техники. Развитие торпедного вооружения привело к тому, что дальность эффективной стрельбы торпедами возросла до 1800—2700 м[4]. Чтобы успеть предупредить атаки неприятельских миноносцев, дальность ведения линейного боя должна была возрасти до 4500 м[5]. В артиллерийском деле также намечались кардинальные изменения. Учебные стрельбы, проводившиеся на Средиземном море в 1904 году, показали, что ведение боя на дистанции 4500—5500 м в сражениях ближайшего будущего весьма возможно; при этом стоит ожидать её рост до 7300 м и более. На больших дистанциях несогласованная стрельба из разнокалиберных орудий приводила к сложности определения всплесков от падения собственных снарядов и, соответственно, трудностям при корректировке стрельбы. Поэтому в основу концепции «Untakeable» закладывался принцип вооружения корабля единым главным калибром и залпового ведения огня[6].
История создания большого крейсера нового типа тесно связана с именем Джона Фишера. Идея вынашивалась Фишером несколько лет и претерпела значительные изменения. В 1899—1902 годах Фишер командовал Средиземноморским флотом, держа флаг на броненосце второго класса «Ринаун», который считал очень удачным кораблём. «Ринаун» был чуть быстрее броненосца первого класса за счёт более лёгкого бронирования и вооружения. Больши́е размеры в плохую погоду давали ему преимущества перед крейсерами того времени. Фишер считал, что по сравнению с броненосными крейсерами противника идеальный крейсер должен превосходить их в скорости и вооружении. По его мнению, вооружение идеального бронированного крейсера должно было быть аналогично броненосцу, но крейсер должен обладать большой скоростью хода за счёт более лёгкого бронирования. С большой скоростью бронированный крейсер сможет получить тактические преимущества перед броненосцем и будет способен выбирать наиболее выгодную дистанцию боя[7].
Как и некоторые теоретики того времени, Фишер полагал, что идеальный броненосный крейсер постепенно вытеснит броненосцы или, точнее, два класса сольются в один. Это мнение не смогли поколебать даже исследования, проведённые в январе 1902 года по заказу Адмиралтейства курсами высших военно-морских офицеров (англ. Senior Officers War Course) при Гринвичском военно-морском колледже (англ. Greenwich Naval College). Рассматривался бой между двумя линейными кораблями. Линкор «А» классической схемы имел водоизмещение 17 600 т, скорость 18 узлов, броневой пояс в 254—203 мм и вооружение из четырёх 305-мм, восьми 203-мм и двенадцати 178-мм орудий. Линкор «Б» имел меньшие размеры, большую на 4 узла скорость и более лёгкое бронирование и вооружение — 16 000 т, 22 узла, броневой пояс 152 мм и вооружение из четырёх 254-мм и шестнадцати 152-мм орудий. Исследования показали, что большая скорость не давала никаких тактических преимуществ, так как, несмотря на возможность выбора дистанции боя, на всех дальностях линкор «А» имел преимущества и был более предпочтительным для линейного боя. Только в случае использования трёх единиц «Б» против двух «А» и ведения огня на дальней дистанции линкор «Б» имел преимущества за счёт большего количества выпускаемых снарядов[8].
Поначалу Фишер не планировал вооружить броненосный крейсер орудиями одного калибра. Проекты британских броненосных крейсеров начала XX века «Кресси» и «Дрейк» критиковались им за недостаточную, по его мнению, скорость в 23 узла и расположение орудий промежуточного калибра не в башнях. А проекты «Монмут» (9800 т) и «Девоншир» (10 600 т) он считал ещё и недостаточно крупными для океанских крейсеров[9]. В своих «Заметках о настоятельной необходимости обладать мощными быстроходными броненосными крейсерами и их характеристиках» он выделял следующие требования:
- Скорость должна быть больше, чем у самого быстроходного иностранного броненосного крейсера. Настоятельная рекомендация применения паротурбинной силовой установки.
- Вооружение должно состоять из расположенных в носу и корме 254-мм орудий главного калибра и вспомогательного калибра из 190-мм скорострельных орудий, расположенных по бортам. Размещение орудий должно обеспечивать максимум артиллерийского огня в нос и корму и равномерный огонь по другим направлениям.
- Каждое орудие должно иметь собственную защиту, дальномер и обеспечивать защиту для офицера и прислуги. Защита орудий должна быть рассчитана на противодействие 203-мм мелинитовым снарядам.
- С целью уменьшения заметности надстройки сокращаются до минимума. Все мостики должны быть убраны за исключением лёгкого мостика, подобного установленному на «Ринауне». Должна остаться только одна радиомачта. Все остальные мачты, сигнальные реи и артиллерийские посты на топах мачт должны отсутствовать. Трубы должны быть телескопическими. Топливо только нефтяное.
- Вместо гидравлических грузовых стрел должны применяться краны с моторным приводом. Катера должны быть лёгкими бесшовными. Максимальное использование больших шлюпок Бартона, размещённых под броневой палубой.
- Должны отсутствовать деревянные изделия. Якоря должны быть бесштоковыми[10].
Размеры корабля должны были определяться исходя из необходимости выполнения этих требований[10].
По этим требованиям Фишера главный конструктор на Мальте (англ. Chief Constructor at Malta) Гард разработал проект «25-узлового броненосного крейсера», названный Фишером «HMS Perfection». В качестве орудий главного калибра были выбраны существующие 234-мм, так как перспективные 254-мм орудия обладали не намного лучшими баллистическими характеристиками при большей массе. В носу и в корме располагалась одна двухорудийная башня. Двенадцать 190-мм орудий располагались в шести двухорудийных башнях. Длина крейсера составляла 152 м при ширине в 21,3 м, обусловленной расположением орудий. Водоизмещение должно было быть 15 000 т в случае использования угольного отопления котлов и 14 000 при использовании нефти. Мощность силовой установки 35 000 л. с. Броневой пояс толщиной 152 мм должен был иметь высоту 4,4 м (14,5 футов) и простираться на 82,9 м. Башни 234-мм орудий должны были защищаться 152-мм бронёй, 190-мм башни — 102-мм. Боевая рубка защищалась 254-мм бронёй. Верхняя броневая палуба имела толщину 51 мм. Нижняя броневая палуба имела толщину 63 мм в носу и корме и 38 мм в средней части[11][7].
Проект с комментариями Фишера был отправлен в марте 1902 года Первому лорду Адмиралтейства Селбурну. В Адмиралтействе проект приняли довольно холодно. Единственной возможной реакцией на него было то, что на последних проектах броненосных крейсеров «Уорриор» и «Минотавр» вспомогательный калибр был увеличен до 190-мм, а орудия главного и вспомогательного калибра помещены в башни[7]. Правда, намучившись с двухорудийными 152-мм установками на «Каунти», решено было вспомогательные орудия разместить в одноорудийных башнях[12].
В июне 1902 года Фишер стал Вторым морским лордом[13]. А в августе 1903 года, перед тем как занять пост Первого морского лорда, Фишер был назначен командующим Флота Метрополии в Портсмуте (англ. Commander-in-Chief, Portsmouth). Всё это время он вынашивал планы по радикальной модернизации флота, центральное место в которых занимали проекты нового линейного корабля «Неприступный» (Untakeable) и броненосного крейсера «Недосягаемый» (Unapproachable). Во время пребывания в Портсмуте при разработке этих проектов он тесно сотрудничает с находящимися там же Гардом (главным конструктором Портсмутской верфи) и Бэконом (капитан-инспектором подводных лодок в Портсмуте). Ключевым изменением в проекте броненосного крейсера стал переход на единый калибр. Переход на единый калибр, как и для проекта линкора, был обусловлен последними исследованиями, которые показали, что управление артиллерийской стрельбой разнокалиберных орудий на больших дальностях невозможно и необходим переход на залповую стрельбу из орудий одного калибра[14]. Фишер, как и главный конструктор флота Уоттс, в качестве главного калибра линкоров предпочитал 254-мм калибр, а для крейсеров — 234-мм. Это предпочтение было основано на доводах А. Нобла. Аргументы сводились к тому, что по своим баллистическим характеристикам новые 254-мм орудия практически не уступают 305-мм орудиям старого образца. При этом они более скорострельны, и их можно разместить при том же водоизмещении больше, чем 305-мм орудий, либо, при том же количестве орудий, можно получить меньшее водоизмещение[15]. Поэтому для линкора в качестве главного калибра были выбраны 16 орудий калибра 254 мм в двухорудийных башнях, а для крейсера — 16 234-мм орудий в восьми башнях. Оба проекта имели водоизмещение 15 900 т. Линкор имел скорость 21 узел, а крейсер — 25. Промежуточного калибра не было, а противоминный калибр ограничивался 102-мм орудиями. Эскизные проекты обоих типов были подготовлены Гардом к октябрю 1904 года, когда Фишер занял пост Первого морского лорда Адмиралтейства[14].
Эскизные проекты секретно были распространены для ознакомления в очень узких кругах. Серьёзные возражения вызвало использование 254-мм орудий для линкора и 234-мм для крейсера. За использование 305-мм орудий высказались кэптены Мэдден, Джексон и Бэкон[15]. Аргументы Бэкона сводились к следующему[16]:
- При стрельбе на большу́ю дистанцию время между залпами ограничивается не скорострельностью орудий, а временем полёта снаряда — ввиду необходимости наблюдения всплесков упавших снарядов для корректирования по ним стрельбы. Поэтому орудие малого калибра лишается главного своего козыря — скорострельности. При этом 305-мм орудия нового образца скорострельнее старых 305-мм орудий.
- 305-мм снаряд обладает большей разрушительной силой благодаря своей массе и большему разрывному заряду.
- 305-мм орудие обеспечивает большую точность и меньшее рассеивание снарядов на больших дистанциях боя.
- 305-мм снаряд имеет более настильную траекторию и, следовательно, обеспечивает большую зону поражения цели (англ. flatter trajectory of projectile and hence greater danger space for target at long range).
Бурные дебаты по выбору калибра продолжались до декабря 1904 года, когда на Совете Адмиралтейства было принято окончательное решение использовать 305-мм орудия как для линкора, так и для крейсера. Дополнительным аргументом по выбору этого калибра для крейсера послужила унификация вооружения двух классов[17].
Не в последнюю очередь в пользу этого решения повлияла информация о закладке в Италии «линкоров-крейсеров» типа «Реджина Елена» (22 узла, 2×1×305 мм, 6×2×203 мм, бронепояс 250 мм) и проектировании в Японии крейсеров типа «Цукуба» (21 узел, 2×2×305 мм, 6×2×152 мм, бронепояс 178 мм). Крейсер с 234-мм орудиями им явно проигрывал. И если новый тип линкора обладал по сравнению с иностранными аналогами гораздо лучшими характеристиками, то новый крейсер для обеспечения такого преимущества должен был иметь более солидное вооружение[18].
Задачами нового крейсера должны были стать:
- Ведение разведки боем. Ввиду своего превосходства над лёгкими силами противника он будет способен прорвать крейсерскую завесу и выйти на прямой контакт с линейным флотом противника.
- Поддержка линейных сил в бою. Как в случае противодействия крейсерам противника, так и в случае использования в качестве быстроходного крыла линейных сил для окружения противника.
- Преследование отходящего флота врага с целью сосредоточения огня на отстающих кораблях.
- Защита торговли. Его скорость и вооружение помогут ему справиться с любым рейдером противника.
Были сформулированы следующие окончательные требования к крейсеру: из-за ограничений докования в Портсмуте, Девенпорте, на Мальте и в Гибралтаре водоизмещение должно быть не больше, чем у нового линкора, вооружение из 305-мм орудий главного калибра и скорострельных орудий противоминного калибра, скорость не ниже 25 узлов, бронирование не хуже, чем у предыдущего типа броненосного крейсера («Минотавра»)[19][20].
| «Ринаун»[7] | «Реджина Елена»[21] | «Цукуба»[22] | HMS «Perfection»[7] | «Unapproachable»[17] | |
|---|---|---|---|---|---|
| Год ввода в строй | 1897 | 1907 | 1907 | проект, март 1902 | проект, октябрь 1904 |
| Нормальное водоизмещение | 12 350 ts | 12 600 т | 13 750 т | 15 000 ts 14 000 ts (с котлами на нефти) |
|
| Мощность ЭУ, л. с. | 19 000 | 20 500 | 35 000 | 40 000 | |
| Скорость, узлы | 18 | 21 | 20,5 | 25 | 25,5 |
| Вооружение | 2×2×254-мм 10×1×152-мм 12×1×12-фунт. |
2×1×305-мм 6×2×203-мм 16×1×76-мм |
2×2×305-мм 12×1×152-мм 12×1×120-мм |
2×2×234-мм 6×2×190-мм |
8×2×234-мм 12×1×102-мм |
| Бронирование, мм | |||||
| Пояс | 203 | 250 | 178 | 152 | 152 (203 в районе барбетов) |
| Башни ГК | 250 | 178 | 152 | барбет 203 | |
| Палуба | 52—76 | 100 (в сумме) | 76 | 52—76 | ? |
Проектирование
Фишер занял пост Первого морского лорда, предполагая заняться обширной модернизацией флота. В его планы входило строительство новых типов линкоров, броненосных крейсеров, миноносцев и подводных лодок. 22 декабря 1904 года при Адмиралтействе был создан специальный Комитет по проектированию (англ. Committee on Designs), который должен был сформировать окончательный облик новых типов кораблей и обсудить все детали проектов. Комитет не подменял собой Департамент проектирования: его рекомендации носили совещательный характер. В состав Комитета вошли наиболее опытные специалисты, компетентное мнение которых не могло быть проигнорировано. Фишер занимал пост председателя комитета[23].
| Состав «Комитета по проектированию»[19][24] | |
|---|---|
| Людвиг Баттенберг | принц, контр-адмирал, директор морской разведки |
| сэр Джон Дарстон (англ. Sir John Durston) | контр-адмирал, главный инженер-механик флота |
| А. Л. Уинслоу (англ. Alfred L. Winsloe) | контр-адмирал, командир флотилий миноносцев и подводных лодок |
| Генри Б. Джексон (англ. Henry B. Jackson) | кэптен, инспектор |
| Джон Р. Джеллико | кэптен, инспектор морской артиллерии |
| Чарлз Э. Мэдден (англ. Charles E. Madden) | кэптен, помощник инспектора по флоту |
| Реджинальд Бэкон (англ. Reginald H. S. Bacon) | кэптен, морской помощник Первого морского лорда |
| Филип Уоттс (англ. Philip Watts) | директор департамента строительства |
| лорд Кельвин | физик |
| Дж. Г. Байлс (англ. John Harvard Biles) | профессор университета в Глазго |
| сэр Джон Торникрофт (англ. John Isaac Thornycroft) | владелец судостроительной компании |
| Александр Грейси (англ. Alexander Gracie) | представитель судостроительной компании в Фэйрфилде |
| Р. Э. Фроуд (англ. R. E. Froude) | руководитель по экспериментальным работам в Адмиралтействе |
| У. Х. Гард (англ. W. H. Gard) | главный конструктор Портсмутской верфи |
| Уилфред Хендерсон (англ. Wilfred Henderson) | коммандор, секретарь Комитета |
| Э. Х. Митчелл (англ. E. H. Mitchell) | помощник секретаря |
| Дж. Нарбет (англ. J. H. Narbeth) | инженер, секретарь Департамента строительства |
Первое заседание комитета состоялось 3 января 1905 года. На нём рассматривались варианты линкора и проект крейсера Фишера-Гарда — вариант «A». В первых вариантах крейсера погреба каждой пары башен находились в общем каземате, так как в носу и корме в районе их расположения броневого пояса не предполагалось. Все первые варианты крейсера подразумевали использование паровых машин и противоминную артиллерию из тринадцати 102-мм орудий[25].
В варианте «A» в носовой части располагались две траверзные башни, а в кормовой — две башни, расположенные по линейно-возвышенной схеме. Такое расположение артиллерии было признано неудачным из-за опасения воздействия пороховых газов возвышенной кормовой башни на нижестоящую. Так как на практике такой вариант не испытывался, и считалось, что нижней башней при стрельбе в диаметральной плоскости будет невозможно управлять. Кроме того, сочли, что нижняя кормовая башня расположена слишком низко от уреза воды[25]. На втором заседании комитета 4 января 1905 года рассматривались альтернативные проекты секретаря Департамента строительства Нарбета — варианты «B» и «C». Все последующие варианты также разрабатывались Нарбетом[26][27].
Вариант «B» с четырьмя башнями и траверзным расположением их в носовой и кормовой частях также был отклонён. Считалось, что расположение тяжёлых башен слишком близко к носовой и кормовой части увеличит момент инерции, тем самым серьёзно ухудшив мореходные качества. В варианте «C» с тремя башнями — двумя носовыми траверзными и одной на корме — благодаря сдвинутым дальше к кормовым и носовым башням проблемы с мореходностью должны были быть меньше. Однако вооружение из шести орудий было признано недостаточным, и этот проект также был отклонён. На совещании комитета пришли к выводу, что оптимальным должно быть расположение по одной башне в носовой и кормовой частях, в диаметральной плоскости и двух башен по левому и правому бортам в средней части судна. Это должно обеспечить залп в нос и корму как минимум из четырёх орудий и бортовой из шести. Предложение вылилось в разработку вариантов «D» и «E»[28].
Оптимальными были признаны проекты «D» и «E», представленные Нарбетом на рассмотрение Комитета на следующем заседании — 12 января. В этих вариантах в носовой и кормовой частях стояло по одной башне. В варианте «D» две башни располагались траверзно в районе миделя. В варианте «E» эти башни были расположены эшелонировано — по диагонали, с целью обеспечения возможности ведения бортового огня из всех четырёх башен в ограниченном секторе. В дальнейшую работу был принят вариант «E»[29].
7 января был поднят вопрос об оснащении крейсера турбинами. Окончательное решение вопроса заняло ещё несколько недель, но уже на заседании 13 января было решено разработать «турбинный» вариант «E». Он был представлен на заседании комитета 18 января. Некоторые офицеры опасались, что турбины ухудшат маневренные свойства корабля, однако в ходе длительного обсуждения и после заверений их разработчика сэра Чарльза Парсонса окончательно было решено остановиться именно на турбинном варианте[29].
Ещё одно существенное изменение проекта было сделано после переосмысления опыта русско-японской войны. Поняв возросшую опасность минного и торпедного оружия, члены Комитета решили оснастить крейсер 63,5-мм противоминной переборкой в районе погребов боезапаса. Были проработаны два варианта водоизмещением 16 750 длинных тонн — с противоминной переборкой и без неё. Для размещения противоминных переборок необходимо было изыскать 250 дл. т веса. Потребный вес решили сэкономить за счёт уменьшения высоты над водой верхнего края главного бронепояса на три дюйма — с 2,2 м до 2,05 м, уменьшения толщины передних стенок башен и барбетов с 203 до 178 мм, снижения высоты осей орудий над ватерлинией для носовой и кормовой башен. В этих проектах 102-мм орудия были заменены на 20 76-мм[прим. 2]. Проекты были представлены на рассмотрение 22 февраля, и в качестве окончательного был выбран вариант с использованием противоминных переборок. В этом варианте также произошла переоценка проектной скорости — она была уменьшена с 25,5 до 25 узлов[30].
- Invincible class battlecruiser design A.svg
Вариант A, 4 января 1905 года
- Invincible class battlecruiser design B.svg
Вариант B, 4 января 1905 года
- Invincible class battlecruiser design C.svg
Вариант C, 4 января 1905 года
- Invincible class battlecruiser design D.svg
Вариант D, 12 января 1905 года
- Invincible class battlecruiser design E.svg
Вариант E, 12 января 1905 года
- Invincible class battlecruiser design E 18 01 1905.svg
Вариант E с турбинами, 18 января 1905 года
Рекомендованный Комитетом вариант был одобрен Советом Адмиралтейства и принят в работу 1 марта 1905 года[31]. Первоначально разработка рабочего проекта «Инвинсибла» была поручена инженеру управления военного кораблестроения Нарбету, занимавшемуся также проектированием «Дредноута». Однако при проектировании линкора появились неожиданные трудности, и для завершения проекта линейного крейсера работы по нему передали инженеру Уайтингу[32][33].
При проработке проекта к 26 апреля было решено уменьшить количество 76-мм орудий с 20 до 18. Также была произведена переоценка проектного веса корпуса и механизмов, что привело к росту водоизмещения до 17 200 дл. т. Основные расчёты и рабочие чертежи были выполнены к 22 июня. Длина корабля уменьшилась на 3 м, осадка — на 15 см. Водоизмещение возросло до 17 250 дл. т. Все детальные чертежи и расчёты были готовы к августу 1905 года[31].
Конструкция
Корпус
Крейсера типа «Инвинсибл» имели нормальное проектное водоизмещение 17 250 длинных тонн, полное 19 720 дл. т. Корпус с полубаком, простиравшимся на две трети длины корабля с небольшими подъёмом к форштевню. Длина по ватерлинии 171,4 м, между перпендикулярами — 172,8 м (567 футов). Наибольшая ширина 23,92 м (78 футов 6 дюймов). Осадка носом при нормальном проектном водоизмещении 7,62 м (25 футов), кормой — 8,23 м (27 футов)[31]. Корпус относительно узкий — соотношение длины к ширине 7,2 (у «Минотавра» 6,49, у «Дредноута» 6,43) с высоким надводным бортом. Высота надводного борта при нормальном водоизмещении в носовой оконечности 9,14 м, на миделе 6,71 м и в корме 5,23 м. Общая высота борта в районе миделя от киля до спардека 14,7 м. При полном водоизмещении увеличению осадки на 1 см соответствовало увеличение водоизмещения на 27,5 т[33]. Корпус корабля был разделён водонепроницаемыми переборками на 18 отсеков. Двойное дно простиралось на 85 % длины корабля. Способ силовых связей корпуса смешанный. По высоте корпус разделён шестью палубами и настилом двойного дна. Верхняя палуба образовывала палубу полубака и простиралась на две трети длины корпуса с заметным подъёмом в носовой части. Ниже её по всей длине располагались главная и средняя палубы. Под средней палубой на разных уровнях проходила бронированная палуба. Под ней шла верхняя платформа, на которой в районе башен располагались стеллажи зарядов главного калибра. Ещё ниже шла нижняя платформа, на которой располагались снарядные погреба и затем настил двойного дна[34].
Крейсера оснащались двумя параллельно расположенными балансирными рулями, установленными напротив внутренней пары валов. За счёт этого они были поворотливыми кораблями с небольшим радиусом тактической циркуляции. При этом на заднем ходу считались практически не управляемыми[35][36].
«Инвинсиблы» обладали хорошими мореходными качествами. При этом как орудийные платформы они оценивались невысоко. При проектном водоизмещении метацентрическая высота должна была составлять 1,15—1,17 м (3,8—3,85 фута). При полном водоизмещении, но без нефти, она увеличивалась до 1,29—1,3 м (4,22—4,25 фута). На «Минотаврах» эти цифры составляли 0,899 м (2,95 фута) и 1,01 м (3,3 фута) соответственно. В полном грузу с запасом нефти метацентрическая высота должна была составлять 1,56—1,57 м[37][38]. По результатам кренования «Инфлексибла» 4 января 1908 года при водоизмещении 17 426 т метацентрическая высота составила 1,16 м, а при водоизмещении 19 975 т — 1,28 м[38]. Период бортовой качки составлял 14 секунд[37][38]. Для уменьшения качки были установлены два скуловых киля[39].
Схема размещения экипажа отличалась от традиционной для британского флота. Так же, как и на «Дредноуте», офицерские каюты были оборудованы в носовой части, а каюты моряков рядового и старшинского состава — в кормовой. Такая схема размещения была выбрана по инициативе адмирала Фишера, считавшего, что каюты офицеров должны быть ближе к боевым постам на мостике и в боевой рубке. Новшество впоследствии было признано неудачным, и после постройки ряда кораблей на линейном крейсере «Куин Мэри» вернулись к традиционной схеме[35].
Численность экипажа в ходе службы менялась. По штату 1906 года экипаж «Инвинсибла» состоял из 755 человек. 11 февраля 1911 года он состоял из 729 человек, в 1914 году — из 799. В мае 1916 года в Ютландском сражении, будучи флагманским кораблём Худа, «Инвинсибл» имел команду, состоявшую из 1032 матросов и офицеров. Экипаж «Инфлексибла» в 1910 году составлял 779 человек, а в 1912 году на нём, как на флагмане флота, эта цифра выросла до 808. Команда «Индомитебла» в 1914 году состояла из 781 офицера и матроса[40].
Крейсера имели три становых 6,35-тонных (125 cwt) якоря Ветени Смита без штока, два 2,13-тонных (42 cwt) якоря системы Мартина (стоп-анкер и верп) и два 0,254-тонных (5 cwt) якоря адмиралтейского типа[41].
Спасательные средства без перегруза не могли вместить весь экипаж корабля и были рассчитаны на 659 человек[41]:
| Средство | Количество | Вместимость, чел. |
|---|---|---|
| Паровой 15,2 м (50 фут) полубаркас | 2 | 140 |
| Парусный 11 м (36 фут) баркас | 1 | 86 |
| Парусный 12,8 м (42 фут) баркас | 2 | 140 |
| Спасательный 9,75 м (32 фут) катер | 2 | 118 |
| 9,75 м (32 фут) катер | 1 | 59 |
| 9,14 м (30 фут) гичка | 1 | 26 |
| 8,23 м (27 фут) вельбот | 3 | 72 |
| 4,88 м (16 фут) динг | 1 | 10 |
| 4,11 м (13,5 фут) бальсовый плот | 1 | 8 |
| ВСЕГО | 14 | 659 |
Кроме того, на борт могли быть подняты один 12,2-м (40-футовый) паровой адмиральский катер и один 9,75-м (32-футовый) командирский катер[41].
Корабли оснащались противоторпедными сетями, которые были сняты в 1913—1914 годах[42].
При постройке на крейсера были установлены восемь боевых прожекторов диаметром 914 мм (36 дюймов) и один 610-мм (24 дюйма). Два 914-мм прожектора размещались на носовой надстройке по бокам боевой рубки, два на платформах по бокам носовой дымовой трубы, один на платформе с левой стороны средней дымовой трубы и один на платформе с правой стороны кормовой трубы, ещё два на платформе на стойках трёхногой грот-мачты. 610-мм прожектор стоял на платформе под фор-марсом[41].
В 1909 году на мачтах крейсеров были установлены указатели дистанции — большие циферблаты, на которых с помощью стрелок для других кораблей показывалась дистанция до кораблей противника. На «Инвинсибле» указатель стоял только на фок-мачте. В 1912—1913 годах эти указатели были сняты[42].
На момент вступления крейсеров в строй управление стрельбой осуществлялось из носовой боевой рубки и расположенного на марсе фок-мачты корректировочного поста с дальномером[43]. Приборы центральной наводки главного калибра устанавливались уже в ходе эксплуатации во время ремонтов. Их монтаж на «Инвинсибле» был произведён в конце 1914 года, но отладка приборов была закончена только в начале 1915 года[44]. Остальные крейсера получили их чуть позже, в начале 1915 года. «Инфлексибл» получил их во время ремонта после подрыва на мине в Дарданеллах в апреле — мае 1915 года[45], а «Индомитебл» — во время ремонта в январе — феврале 1915 года[46]. Часть приборов центральной наводки монтировались в артиллерийском посту на фор-марсе и позволяла находившемуся там старшему артиллерийскому офицеру наводить на цель одновременно все орудия главного калибра.
В качестве средств радиосвязи на момент ввода в строй использовались радиостанции Mk.II, которые позже были заменены радиостанциями типов «1» и «9»[41].
Бронирование
Броня крупповская цементированная, за исключением палуб и коммуникационных труб, изготовленных из мягкой стали. Главный броневой пояс толщиной 152 мм (6″)[прим. 3] устанавливался на прокладке из тикового дерева толщиной 51 мм и имел длину 95 м (55,4 % от длины корабля). Пояс начинался чуть впереди носовой части барбета носовой башни и заканчивался у центральной оси барбета кормовой башни. Он располагался между главной и бронированной палубами и заканчивался в носу 178-мм (7″) траверзной переборкой, а в корме — 152-мм переборкой. Высота пояса составляла 3,43 м. При средней осадке 7,92 м он уходил под воду на 1,17 м. В носовой части до форштевня он продолжался 102-мм поясом. В кормовой части пояс отсутствовал вовсе[47][48].
Лоб, боковые и задние стенки башен 305-мм орудий имели толщину 178 мм (7″). Для балансировки башни на её заднюю стенку дополнительно навесили 171-мм плиту из мягкой стали. Крыша башни имела толщину 63—76 мм, настил пола в задней части башни — 76 мм (3″). Барбеты внутренним диаметром 8230 мм имели толщину 178 мм (7″). У башен «A», «P» и «Q» эта толщина шла до главной палубы, а между главной и нижней палубами барбет имел толщину 51 мм (2″). Кормовая часть барбета башни «Y» между главной и нижней палубами имела толщину 178 мм (7″), а с остальных сторон она также снижалась до 51 мм (2″). Погреба ниже бронированной палубы прикрывались переборками толщиной 63,5 мм (2,5″), а с внутренних сторон — переборками толщиной 51 мм[47][48].
102-мм орудия первоначально не имели никакой защиты, однако во время Первой мировой войны их прикрыли броневыми листами. Носовая боевая рубка спереди и с боков защищалась 254-мм бронёй, а её задняя стенка имела толщину 178 мм. Крыша и настил имели толщину 51 мм. Сигнальная рубка с постом управления огнём центральной наводки в ней защищалась 76-мм бронёй, а крыша и настил имели толщину 51 мм. Коммуникационная труба со скобами аварийного выхода шла до нижнего носового боевого поста и имела толщину 102 мм до нижней палубы[47][48].
Кормовая боевая рубка, предназначенная для управления торпедной стрельбой, защищалась 152-мм (6″) вертикальной бронёй, а её крыша и настил — 51 мм. Коммуникационная труба, идущая в нижний боевой пост, имела толщину 76 мм. Оба нижних боевых поста располагались под нижней броневой палубой и защищались 51-мм стенками. Над носовым постом броневая палуба имела толщину 51 мм, а над кормовым — 25,4 мм[47][48].
Главная палуба, идущая по верхней части броневого пояса в носовой части от форштевня до носового траверза, имела толщину 19 мм (0,75″). В районе барбетов башен главного калибра над погребами она имела толщину 25,4 мм (1″). В остальных местах бронирования главной палубы не было[49]. После Ютландского сражения, выявившего недостаточную горизонтальную защиту, в районе погребов был положен дополнительный 25,4-мм слой броневых плит[47][48].
Нижняя броневая палуба состояла из горизонтальной части и скосов, идущих к нижнему краю броневого пояса. Горизонтальная часть нижней палубы в средней части шла по ватерлинии. От носовой оконечности до кормового траверза она имела толщину 38 мм (1,5″), в средней части со скосами толщиной 51 мм (2″). В кормовой оконечности за кормовым траверзом имела толщину горизонтальной части и скосов в 64 мм (2,5″)[47][48].
Вооружение
Главный калибр
Артиллерия главного калибра состояла из восьми 305-мм орудий, расположенных в четырёх двухорудийных башнях. Носовая и кормовая башни размещались в диаметральной плоскости, и ещё две были расположены эшелонировано — побортно, левая немного сдвинута к носу относительно правой. Носовая башня обозначалась «A», левая бортовая «P», правая «Q» и кормовая «Y». В положении по походному орудия башни «P» смотрели в нос, а у «Q» — в корму[50]. При этом по первоначальному проекту обозначение бортовых башен должно было быть «B» и «C», но оно было изменено 30 октября 1906 года по результатам эксплуатации «Дредноута»[51]. Высота осей орудий над водой при проектном водоизмещении для башни «A» составляла 9,75 м, для «P» и «Q» 8,53 м, для «Y» — 6,4 м[50].
Расстояние от форштевня до оси башни «A» было 42 м. Расстояние вдоль диаметральной плоскости между осями башен «A» и «P» составляло 44,5 м, между «P» и «Q» 8,5 м, «Q» и «Y» 38 м. Таким образом, расстояние между осями башен «A» и «Y» было 91 м и определяло длину главного броневого пояса[50].
Сектор обстрела башен «A» и «Y» составлял 300°, а «P» и «Q» — 210°, из них 30° — на противоположный борт. В различных секторах, таким образом, действовало разное количество орудий. Четыре орудия действовали в секторах 0—30° и 150—180°, шесть орудий в секторах 30—65° и 90—150°. Восемь орудий могли действовать в секторе 65—90°, но этот вариант рассматривался как исключительный. Из-за предполагаемого воздействия дульных газов на соседние башни разработчики рассчитывали использовать стрельбу на противоположный борт только при выходе из строя другой средней башни. Основным вариантом считалась стрельба полузалпами — по одному орудию в каждой башне. В бою у Фолклендских островов «Инвинсибл» для получения четырёхорудийного залпа стрелял из бортовых башен на противоположный борт, при этом, кроме повреждений палубы, отмечалось оглушение персонала второй бортовой башни, из-за которого его приходилось часто менять. После этого стрельба через борт была признана нежелательной и применялась только в крайних случаях[50].
305-мм орудия Mk.X с длиной канала ствола 45 калибров были спроектированы в 1904 году. Традиционно для британского флота для стволов использовалось скрепление проволокой. Общая длина орудия 14 168 мм, длина зарядной каморы 2057 мм. Вес орудия без затвора 56,8 т. Нарезы с постоянной крутизной — один оборот на 30 калибров[52].
Вес бронебойного снаряда 386 кг, вес заряда, состоявшего из двух полузарядов кордита MD в шёлковых картузах, — 117 кг. Начальная скорость снаряда 831—860 м/с. Установки обеспечивали угол склонения от −5 до +13,5°, что обеспечивало максимальную дальность стрельбы бронебойным снарядом с радиусом оживала головки 2 калибра 14 950 м (81 каб.). В 1915—1916 годах крейсера получили бронебойные снаряды с радиусом оживала 4 калибра, что обеспечило максимальную дальность стрельбы 17 370 м — 94 кабельтовых. Скорострельность составляла два выстрела в минуту[52].
Вращающаяся часть башни главного калибра состояла из боевого отделения, перегрузочной камеры и жёстко связанных с ними колонны подачной трубы с нижним подъёмником. Подача заряда и снаряда в зарядник из перегрузочного отделения осуществлялась с главного подъёмного лотка без перегрузки на промежуточной позиции — так называемая «чистая подача». При этом в качестве недостатка такой схемы называлась временная задержка из-за того, что лоток не мог опуститься, пока в зарядник не будет загружен весь боезапас[53].
Боеприпасы хранились в погребах расположенными непосредственно под башней, зарядный погреб выше снарядного. Погреба оснащались системой термостатирования автоматически поддерживающей температуру 15—20 °C, пожарной системой орошения и затопления. Хранение снарядов и зарядов осуществлялось на стеллажах. Снаряды поднимались храповыми приспособлениями, укладывались на тележки и подавались к подготовительным столам. Потом снаряды и заряды погружались в питатели нижних зарядников, расположенных в подачной трубе, оттуда поступали в перегрузочное отделение и затем с помощью верхних зарядников в боевое отделение башни. Каждый зарядник загружался одним снарядом и двумя полузарядами. Башни также оснащались резервной системой ручной подачи[52].
На «Инфлексибле» и «Индомитебле» орудия были расположены в башнях Mk.BVIII с гидравлической системой приводов. Для «Инфлексибла» башни были поставлены фирмой Виккерс из Барроу, для «Индомитебла» — Армстронг из Элсвика[52]. Вес вращающейся части башни без орудий 335 ts[54].
В отличие от других кораблей серии, «Инвинсибл» получил экспериментальные установки с электромеханическим приводом. Высказывалось мнение, что такой тип привода в эксплуатации будет иметь преимущества по сравнению с гидравлическим. Весной 1905 года Адмиралтейство приняло решение установить их на «Инвинсибл». При этом контракт был поделён между двумя основными производителями вооружений — Виккерсом и Армстронгом. Башни «A» и «Y» типа Mk.BIX изготавливались Виккерсом, башни «P» и «Q» типа Mk.BX — Армстронгом. Контракт предусматривал, что в случае неудачи поставщики обязуются за свой счёт произвести замену электромеханического привода на гидравлический[52].
Башни Mk.BX весили 347 дл. т без орудий, башни Виккерса Mk.BIX получились самыми тяжёлыми — 371 дл. т без орудий[54]. Все три типа башен имели различный внешний вид[55]. Устройства башни запитывались от бортовой сети с напряжением 200 В. Горизонтальное наведение с максимальной скоростью 4°/с осуществлялось электродвигателем с управлением скоростью вращения при помощи системы Вард-Леонарда — изменением тока возбуждения электромоторов. Вертикальное наведение орудий выполнялось посредством червячной передачи с использованием Архимедова винта диаметром 127 мм. Вместо гидравлических устройств отката и наката фирма Виккерс использовала пружины больших размеров, а Армстронг — пневматические устройства, применявшиеся впоследствии на всех типах орудийных установок[52].
Электромеханические приводы обеих фирм показали себя ненадёжными в работе, и после нескольких лет безуспешных попыток сделать их работоспособными пришлось пойти на замену приводов на гидравлические. Решение о переделке было принято 20 марта 1912 года. Ремонт должен был занять шесть месяцев и стоить 151 000 фунтов стерлингов. Переделка была запланирована на октябрь 1912 — май 1913 года, но фактически выполнена только во время длительного ремонта в 1914 году[55].
По штату мирного времени боекомплект главного калибра состоял из 640 снарядов — по 80 снарядов на ствол. На каждый ствол приходилось по 24 бронебойных снаряда с бронебойным колпачком, 40 полубронебойных и 16 фугасных. Бронебойный и полубронебойный снаряды оснащались разрывным зарядом из чёрного пороха, фугасный — из лиддита[56]. На каждое орудие также приходилось по 3 практических снаряда и 80 полных зарядов[54]. В военное время боезапас увеличивался до 880 снарядов — по 110 снарядов на орудие в той же пропорции. После принятия на вооружения бронебойного снаряда с оживалом радиусом 4 калибра, начинённого лиддитом, боезапас на орудие стал состоять из 33 бронебойных, 38 полубронебойных и 39 фугасных. К середине 1916 года боезапас на ствол изменился и стал состоять из 44 бронебойных, 33 полубронебойных и 33 фугасных снарядов. После Ютландского сражения количество фугасных снарядов было уменьшено до 10, а бронебойных и полубронебойных снарядов стало по 50. После окончания Первой мировой войны боезапас стал 77 бронебойных и 33 полубронебойных снаряда на орудие. В течение войны в боезапасе также могли присутствовать несколько шрапнельных снарядов[56].
Противоминный калибр
Как уже отмечалось, вместо положенных по проекту 20 76-мм орудий в процессе постройки состав противоминного вооружения был изменён, и крейсера вступили в строй, имея 16 102-мм орудий QF Mk.III, располагавшихся на лафетных установках PI*. Первоначально четыре орудия располагались в носовой надстройке, четыре в кормовой, и ещё восемь орудий располагались на крышах башен — по два орудия на каждой[57]. Орудия предназначались для стрельбы по всем видам морских целей и стрельбы по берегу[58].
102-мм орудие QF Mk.III имело длину ствола 40 калибров и при весе заряда 1,62 кг обеспечивало 11,35-кг снаряду начальную скорость 701 м/с, что обеспечивало максимальную дальность 8230 м (44,5 каб.). Максимальная скорострельность составляла 9—10 выстрелов в минуту[58].
Для защиты от брызг орудия на крышах башен в 1911 году были обнесены брезентовыми обвесами. Расположение орудий на крышах башен было признано неудачным, и «Инвинсиблы» стали первыми и последними британскими линейными крейсерами с расположением противоминных орудий на крышах башен. В 1914—1915 годах четыре орудия с башен «A» и «Y» перенесли на носовую надстройку, а орудия в надстройках прикрыли стальными щитами. Четыре орудия на башнях «P» и «Q» были демонтированы в 1915 году, и общее количество 102-мм орудий было уменьшено до двенадцати[58][57].
Орудия QF Mk.III считались недостаточно мощными, поэтому в целях унификации вооружения с другими линейными крейсерами на оставшихся к концу войны двух крейсерах серии было произведено перевооружение. В апреле 1917 года на «Индомитебле» оставшиеся 12 орудий QF Mk.III были заменены на 102-мм 50-калиберные орудия BL Mk.VII в лафетных установках P.IV. На «Инфлексибле» замена была произведена в июле 1917 года, но он получил на вооружение 102-мм 44-калиберные орудия BL Mk.IX в установках CP.I. Оба типа орудий стреляли одинаковыми 14,1-кг снарядами[57].
Боекомплект орудий QF Mk.III составлял по 100 на ствол — по 50 полубронебойных и фугасных снарядов. Позже состав боекомплекта был изменён и составлял 30 полубронебойных и 70 фугасных снарядов. Кроме того, в общий боекомплект входили 200 шрапнельных снарядов. После перевооружения на орудия BL Mk.VII боекомплект на «Индомитебле» был те же 100 снарядов на ствол, но в его состав входили 25 полубронебойных, 60 фугасных и 15 фугасных снарядов с ночным трассером. Боекомплект орудий BL Mk.IX составлял по 150 снарядов на ствол — 37 полубронебойных, 90 фугасных и 23 фугасных с ночным трассером[57].
Зенитное вооружение
Информация об имевшемся на крейсерах типа «Инвинсибл» зенитном вооружении достаточно противоречива[59]. Состав зенитного вооружения крейсеров неоднократно менялся, в разное время в него входили зенитные 102-мм орудия Mk.VII и переделанные в зенитные Mk.III, 76-мм зенитные орудия Mk.I, 47-мм зенитные пушки Гочкиса и пулемёты Максима. Переделка 102-мм орудий Mk.III в зенитные осуществлялась путём придания стволу большего угла возвышения[58].
76-мм зенитное орудие Mk.I весило 1016 кг, максимальный угол возвышения составлял +90°, скорострельность — 15—20 выстрелов в минуту. Снаряд массой 5,67 кг обладал начальной скоростью 762 м/с, что обеспечивало максимальную дальность стрельбы 12 300 м (66 каб.)[58].
Обычно устанавливаемые на британских кораблях 47-мм салютные пушки Гочкиса в первоначальном составе вооружения крейсеров отсутствовали, и вместо них использовались 102-мм орудия. В октябре 1914 года «Инвинсибл» имел на вооружении одно зенитное 76-мм орудие Mk.I, однако в ноябре 1914 года оно было заменено на 47-мм орудие Гочкиса. В апреле 1915 года было добавлено одно 76-мм орудие Mk.I. Оба орудия стояли на нём в момент гибели в Ютландском сражении.
На «Инфлексибле» к началу войны зенитных орудий не было. В октябре 1914 года по предложению артиллерийского офицера крейсера капитана 2 ранга Вернера по одному орудию Mk.III на башнях «A» и «Y» были переделаны в зенитные путём придания их стволам большего угла возвышения, однако эта инициатива впоследствии не была одобрена командованием. В начале 1915 года эти орудия использовались для ведения гаубичного огня по береговым целям в Дарданеллах. В ноябре 1914 года на крейсер была установлена 47-мм пушка Гочкиса. В июле 1915 года на кормовой надстройке было установлено одно 76-мм орудие Mk.I. В августе 1917 года 47-мм пушка Гочкиса была заменена на 102-мм орудие Mk.VII с углом возвышения ствола орудия +60°[57]. Оно располагалось в диаметральной плоскости позади передней дымовой трубы. По данным Муженикова, позднее зенитное вооружение состояло из двух 76-мм орудий Mk.I, установленных на платформе за средней дымовой трубой[58].
«Индомитебл» не имел зенитного вооружения до момента установки 76-мм орудия Mk.I в апреле 1915 года. В апреле 1917 года к нему добавили зенитное 102-мм орудие Mk.VII[57], стоявшее на платформе позади передней дымовой трубы[58]. В 1918 году на «Индомитебле» и «Инфлексибле» при расширении поста управления стрельбой центральной наводки на марсе фок-мачты был установлен зенитный дальномер[60].
В состав вооружения крейсеров входили семь пулемётов Максима[61].
Боезапас на ствол для 102-мм орудий первоначально состоял, по-видимому, из 75 полубронебойных снарядов с головным взрывателем и 75 шрапнельных снарядов. Позднее он был изменён на 160 фугасных и 30 зажигательных. Первоначальный боекомплект 76-мм орудий состоял из 270 фугасных и 30 шрапнельных выстрелов. Затем его уменьшили до 120 фугасных и 30 зажигательных. Боекомплект 47-мм зенитных пушек Гочкиса первоначально состоял из 500 фугасных снарядов[57].
| Орудие | 12"/45 Mark X[62] | 4"/40 QF Mark III[63] | 4"/50 BL Mark VII[64] | 4"/45 BL Mark IX[65] | 3"/45 20cwt QF HA Mark I[66] | 47-мм Гочкиса[67] | ||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Год разработки | 1904 | 1904 | 1904 | 1913 | 1910 | 1885 | ||
| Калибр, мм | 305 | 102 | 102 | 102 | 76 | 47 | ||
| Длина ствола, калибров | 45 | 40 | 50 | 45 | 45 | 40 | ||
| Масса орудия, кг | 58 626 | 1339 | 2126 | 2154 | 1020 | 240 | ||
| Скорострельность, в/мин | 1,5 | 8—10 | 6—8 | 10—12 | 12—14 | 20 | ||
| Установка | BVIII, BIX, BX | PI* | PIV | HA Mark II | CPI | ? | ? | |
| Углы склонения | −3°/+13,5° | −10°/+20° | −10°/+15° | −10°/+60° | −10°/+30° | −10°/+90° | /+60°? | |
| Тип заряжания | картузное | раздельно- гильзовое |
картузное | унитарное | ||||
| Тип снаряда | полубронебойный Mark VI (2crh) |
полубронебойный Mark VIa (4crh) |
малый фугасный | фугасный | шрапнельный? | фугасный | фугасный | |
| Вес снаряда, кг | 386 | 389,8 | 11,3 | 14,06 | 14,06 | 14,06 | 5,67 | 1,5 |
| Вес и тип метательного заряда | 117 кг MD45 | 1,6 кг Cord 15 + 2,3 кг MD16 |
4,3 кг MD16 | 2,7 кг MD8 | 3,5 кг MD16 | 0,96 кг MD | 0,24 кг MD | |
| Начальная скорость, м/с | 831 | 831 | 722 | 873 | 732 | 800 | 762 | 574 |
| Максимальная дальность, м | 15 040 | 17 236 | 8780 | 10 610 | 12 660 | |||
| Досягаемость по высоте максимальная, м | — | — | — | — | ? | — | 11 340 | 3000 |
| Эффективная, м | — | — | — | — | ? | — | 7160 | 1100 |
Торпедное вооружение
Крейсера типа «Инвинсибл» были вооружены пятью подводными 457-мм торпедными аппаратами. Один из них располагался в корме, а четыре — по бортам в отсеках, не прикрытых броневым поясом (два в отсеке перед барбетом башни «A» и два позади барбета башни «Y»). Общий боекомплект составлял 23 торпеды[57]. Кроме того, на крейсерах хранился запас из шести 356-мм торпед для располагавшихся на борту 50-футовых паровых катеров, которые также могли производить торпедные атаки[49][60]. После Ютландского боя на уцелевших «Инфлексибле» и «Индомитебле» кормовой торпедный аппарат был демонтирован[57].
Авиационное вооружение
В 1917 году возникла необходимость противодействия цеппелинам, проводившим разведку в Северном море и бомбардировавшим побережье Англии. Гидросамолёты оказались неэффективны, и были проведены опыты по запуску колёсных истребителей с платформ, установленных на гидроавианосцах, а потом — на лёгком крейсере «Ярмут». Самолёт фактически был одноразовым — после выполнения задания он садился на воду, и лётчика поднимали на борт корабля. Опыты были успешными, однако запуск самолётов мог производиться только при ходе крейсера против ветра. Поэтому были проведены испытания по запуску истребителя с поворотной платформы, расположенной сначала на второй, а потом и на кормовой башне линейного крейсера «Ринаун». Взлёт должен был производиться поперёк суммарного воздушного потока, создаваемого ходом корабля и ветром. Благодаря поворотной платформе запуск мог осуществляться в большем диапазоне курсовых углов. После успешного запуска с «Ринауна» все британские линейные крейсера были оснащены двумя платформами, установленными на башнях главного калибра[68]. К концу войны (в 1918 году)[60] «Инфлексибл» и «Индомитебл» получили на вооружение по два колёсных самолёта фирмы «Сопвич» — по одному истребителю Sopwith Camel и двухместному многоцелевому Sopwith 1½ Strutter[57]. Для взлёта самолётов на крышах башен «P» и «Q» были установлены специальные деревянные платформы[57][60].
Силовая установка
Силовая установка крейсера номинальной мощностью 41 000 л. с. состояла из двух комплектов турбин Парсонса с приводом на четыре винта и рассчитывалась на достижение скорости 25 узлов. Винты трёхлопастные. Внутренняя пара диаметром 3,2 м, наружная — 2,9 м. Шаг винтов на «Инвинсибле» был 3,33 м (11 футов 10 дюймов), на остальных 3,45 м (11 футов 4 дюйма)[55]. «Инвинсиблы» оснащались 31 водотрубным котлом с трубками большого диаметра и рабочим давлением пара в 17,9 кгс/см2 (250 фунтов/дюйм2). «Индомитебл» оснащался более тяжёлыми котлами Бабкока и Вилькокса, остальные два корабля — котлами типа Ярроу[69]. Все котлы на угольном отоплении с форсунками для впрыска нефти. Впрыск нефти добавлял приблизительно 700 миль дальности на полном ходу. На «Инвинсибле» каждый котёл оснащался пятью форсунками с максимальным расходом нефти через одну форсунку 81,65 кг/час (180 фунтов в час), на «Индомитебле» по четыре форсунки на котёл с расходом через каждую в 108,86 кг/час (240 фунтов/час), на «Инфлексибле» — по три форсунки с расходом 136,08 кг/час (300 фунтов/час)[54]. Котлы располагались линейно двумя группами в четырёх котельных отделениях. В первом котельном отделении длиной 15,8 м располагалось 7 котлов. В остальных, более широких отделениях длиной порядка 10,4 м каждое стояло по 8 котлов[69][70]. Котельное отделение № 4 располагалось за погребами боезапаса башен «P» и «Q»[54]. Суммарная поверхность нагрева 9650 м2 (103 880 фут2), а площадь колосниковых решёток — 163 м2 (1750 фут2)[69]. Запас свежей воды для котлов и внутренних нужд 350 т[71].
Турбинная установка считалась единственно приемлемой для обеспечения высокой скорости большого надводного корабля. При сравнимых с паровой машиной на «Минотавре»[прим. 4] весе и объёме занимаемых помещений она требовала меньшей команды для обслуживания и была больше приспособлена для длительного поддержания высокой скорости. При этом турбина выигрывала у паровой машины с ростом агрегатной мощности. Относительной проблемой турбинной установки была сложность обеспечения многорежимной работы. Так, винты были с неизменяемым шагом, скорость хода корабля регулировалась частотой их вращения. При этом турбина имела высокий КПД только при определённой скорости вращения. Так как турбины были прямодействующие — с прямым, без редуктора, приводом вала от турбины, только один из режимов был оптимальным. Для «Инвинсибла» в качестве такового был выбран режим максимальной скорости хода. Чтобы увеличить КПД на нескольких режимах, турбинная установка имела не одну турбину, а несколько[72].
«Инвинсиблы» оснащались двумя комплектами турбин Парсонса, каждый из которых приводил в действие по два винта. Всего в двух комплектах было 10 турбин. Кроме турбин переднего хода, на одном валу с ними стояли специальные турбины заднего хода. Пар после турбин высокого давления прямого и заднего хода, приводивших во вращение наружные валы, попадал на турбины переднего и заднего хода низкого давления, приводящие во вращение внутренние валы, и только потом на конденсатор пара. Для увеличения КПД на крейсерских ходах существовали две специальных турбины крейсерского хода, установленные на внутренней паре валов[72]. Несмотря на все эти ухищрения, расход топлива на экономическом ходу был гораздо выше, чем на предыдущих крейсерах с паровыми машинами. Расход угля на максимальной мощности составлял 0,54—0,77 кг/л. с. в час, на «Минотавре» — 0,82. При этом при 20 % мощности расход угля на «Инвинсибле» составлял 1,09 кг/л. с. в час, на «Минотавре» — 0,85[73].
Контрактная стоимость турбинной установки составила 472 000 фунтов стерлингов или 4720 тыс. рублей золотом[70]. Турбины для «Инвинсибла» поставлялись фирмой «Хампфри и Теннант», а для остальных кораблей — фирмами-строителями[55]. Электроэнергией напряжением 200 В корабль снабжали генераторы общей мощностью 1000 кВт — установленные на нижней платформе четыре турбогенератора мощностью по 200 кВт и два дизель-генератора по 100 кВт[73].
На испытаниях, так же как и в основном во время эксплуатации, отопление котлов было только угольным. Из-за несовершенства системы смешанного отопления впрыск нефти применялся редко, а его применение требовало большого мастерства кочегаров. Так, в сражении у Фолклендских островов на «Инвинсибле» применялся впрыск нефти, но при этом из труб валил густой чёрный дым, периодически застилавший обзор то своим комендорам, то идущему сзади «Инфлексиблу»[69].
На испытаниях все крейсера довольно легко превысили скорость в 26 узлов. «Индомитебл» 29 апреля 1908 года на мерной миле в Скелморли (англ. Skelmorlie) показал максимальную скорость 26,106 узла при мощности 47 791 л. с. и средней скорости вращения валов 296 об/мин. При этом его водоизмещение составляло 17 435 т, осадка носом 7,62 м (25 футов), кормой 8,23 м (27 футов)[36]. Турбинная установка на момент ввода крейсеров в строй была не только самой мощной из установленных на военных кораблях, но и была достаточно надёжной. Так, «Индомитебл» в июле — августе[прим. 5] 1908 года при возвращении с торжеств в Квебеке с принцем Уэльским на борту в течение трёх суток между Биллейслом (англ. Billeisle) и Феснетом (англ. Fasnet) поддерживал среднюю скорость 25,3 узла[69][прим. 6][54].
Реверсные испытания (reversing trial) на «Инвинсибле» проводились в ноябре 1908 года. На полных парах с переднего хода при скорости вращения валов 275 об/мин[прим. 7] время от получения команды «полный назад» до полной остановки составило 3 мин 25 сек, за это время корабль прошёл 1465 м (1592 ярда). Время с момента полной остановки до полного заднего хода — 3 мин 48 сек. За это время корабль прошёл 521 м (570 ярдов) и разогнался до скорости 15,5 узлов[74].
Проектный запас топлива при нормальном водоизмещении составлял 1000 т угля. Максимальный запас топлива составлял 3000 т угля и 700 т нефти. Расход угля на полной мощности составлял 660 т в сутки, а при скорости 10 узлов — 130 т. Полного запаса угля хватало на 4480—4600 миль при скорости 15 узлов и 2270—2340 миль при 23 узла. При использовании нефти эти цифры возрастали до 6020—6110 и 3050—3110 миль соответственно[73].
Строительство
| Наименование | Верфь | Производитель ЭУ | Стоим. ф. ст. |
Заказ | Закладка | Спуск на воду | Ввод в строй | Судьба |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| «Инвинсибл» | «Армстронг» | «Хэмпфри» | 1 677 515 | 21 ноября 1905 г. | 2 апреля 1906 г. | 13 апреля 1907 г. | март 1909 г. | 31 мая 1916 года погиб в Ютландском сражении по причине взрыва боезапаса |
| «Инфлексибл» | «Джон Браун» | «Джон Браун» | 1 630 739 | 21 ноября 1905 г. | 5 февраля 1906 г. | 26 февраля 1907 г. | 20 октября 1908 г. | В январе 1919 года выведен в резерв и 1 декабря 1921 года продан на слом |
| «Индомитебл» | «Фэйрфилд» | «Фэйрфилд» | 1 662 337 | 21 ноября 1905 г. | 1 марта 1906 г. | 16 марта 1907 г. | август 1908 г. | В феврале 1919 года выведен в резерв и 1 декабря 1920 года продан на слом |
В июне 1905 года в кораблестроительную программу 1905—1906 года были включены ассигнования на строительство линейного корабля «Дредноут» и трёх броненосных крейсеров: «Invincible», «Immortalite» и «Raleigh». При закладке два последних были переименованы в «Indomitable» и «Inflexible»[31]. По окончательной смете стоимость каждого крейсера типа «Инвинсибл» должна была составить 1 625 120 фунтов стерлингов[40].
Заказ на постройку «Инвинсибла» был выдан 21 ноября 1905 года верфи «Армстронг, Уитворт и К°» в Эльсвике на реке Тайн. Энергетическую установку производила фирма «Хампфри и Теннант» (англ. Humphreys & Tennant). «Инвинсибл» был заложен 2 апреля 1906 года и спущен на воду 13 апреля 1907 года. Церемонию крещения проводила леди Аллендейл. Последующая достройка крейсера производилась в устье реки Тайн около Ньюкасла на верфи «Сван Хантер и Вильям Ричардсон». Строительство сопровождалось забастовками, что задержало вступление в строй на три месяца. Всего постройка длилась 35 месяцев — 12 месяцев стапельный период и 23 месяца достройка на плаву[75]. Стоимость постройки составила 1 677 515 фунтов стерлингов[40]
Заказ на постройку крейсера «Инфлексибл» был выдан 21 ноября 1905 года судостроительной верфи «Джон Браун и К°» в Клайдбэнке, эта же фирма получила заказ на строительство энергетической установки. Спущен на воду 26 июня 1907 года, к ходовым испытаниям приступил 20 июня 1908 года, введён в строй 20 октября 1908 года. Всего постройка длилась 32 месяца, из них 16 месяцев стапельный период и 16 месяцев достройка на плаву. Стоимость постройки составила 1 630 739 фунтов стерлингов (16 307 000 рублей золотом по курсу того времени)[76].
Заказ на постройку «Индомитебла» и силовой установки для него был выдан 21 ноября 1905 года строительной верфи «Фэйрфилд Шипбилдинг энд Инжиниринг К° (англ. Fairfield Shipbuilding and Engineering Company)» в Глазго. Заложен 1 марта 1906 года, спущен на воду 16 марта 1907 года и приступил к испытаниям 8 апреля 1908 года. В период с 20 июня по 10 августа 1908 года, на время визита «Индомитебла» в Квебек, испытания прерывались. Введён в строй в конце августа 1908 года. Общая длительность постройки составила 30 месяцев — 12 месяцев стапельный период и 18 месяцев достройка на плаву. Стоимость постройки составила 1 662 337 фунтов стерлингов (16 623 000 рублей золотом)[77].
Служба
«Инвинсибл»
«Инвинсибл» был подготовлен к испытаниям в сентябре 1908 года и зачислен в состав Норского резерва. Испытания проводились с конца октября 1908 года по март 1909 года. На артиллерийских стрельбах во время испытаний были выявлены дефекты электрического привода башен главного калибра — при выстрелах происходило постоянное размыкание электроцепи в различных местах[78].
20 марта 1909 года крейсер, несмотря на дефекты приводов башен главного калибра, прибыл в Портсмут и там вошёл в состав флота с зачислением в состав 1-й эскадры крейсеров. До Первой мировой войны он участвовал в смотрах флотов на Спитхедском рейде и различных манёврах. Попытки устранить дефекты электрического привода закончились неудачей, и 20 марта 1912 года было принято решение о его замене на гидравлический. Замена была произведена в Портсмуте во время ремонта в марте — августе 1914 года[78].
С началом войны вместе с «Нью-Зиленд» образовал 2-ю эскадру линейных крейсеров и принял участие 28 августа 1914 года в бою в Гельголандской бухте. Линейные крейсера осуществляли прикрытие лёгких сил английского флота. После обстрела немецкими лёгкими крейсерами английские лёгкие крейсера запросили поддержки. Подошедшие линейные крейсера вынудили немецкие крейсера отойти, потопив три из них. «Инвинсибл» во время боя потопил несколькими залпами повреждённый чуть ранее 343-мм снарядами «Лайона» немецкий лёгкий крейсер «Кёльн». В августе — октябре 1914 года «Инвинсибл» принимал участие в прикрытии лёгких сил в Северном море, патрулировании и поиске немецких кораблей, а 3—10 октября осуществлял прикрытие доставки канадского контингента в Европу[79].
После поражения англичан 1 ноября 1914 года в сражении у Коронеля «Инвинсибл» вместе с «Инфлексиблом» 4 ноября вошёл в состав Особой эскадры под командованием вице-адмирала Стэрди для отправки на перехват эскадры Шпее. Из-за необходимости срочного ремонта на «Инвинсибле» крейсера покинули Англию только 11 ноября. Эскадра Стэрди прибыла на Фолклендские острова 7 декабря. А рано утром 8 декабря, во время погрузки в Порт-Стэнли угля на линейные крейсера, на подходе к Фолклендским островам в 7:50 были обнаружены «Гнейзенау» и «Нюрнберг», направленные Шпее для высадки десанта и уничтожения британской базы. Британские корабли срочно прекратили погрузку угля и стали поднимать пары. В 10:00 немецкие корабли заметили трёхногие мачты выдвигавшихся из гавани линейных крейсеров и стали отходить[80].
«Инвинсибл» и «Инфлексибл» во время погони сжигали в топках нефть и поддерживали скорость до 25 узлов. На «Инвинсибле» жгли нефть неумело, и за ним стелился густой дым, мешавший «Инфлексиблу» во время погони и в бою. В 12:58 «Инвинсибл» начал стрельбу по концевому «Лейпцигу». Шпее приказал своим лёгким крейсерам рассредоточиться, а сам с «Шарнхорстом» и «Гнейзенау» отвернул на восток, уводя за собой линейные крейсера. В 13:02 «Инвинсибл» открыл огонь по «Шарнхорсту». Стэрди действовал осторожно, в начале боя держась на предельной дистанции огня своих орудий — 70—80 каб. (13 000—14 800 м). На этой дистанции немецкие орудия не могли нанести повреждений жизненно важным частям линейных крейсеров. Для британских 305-мм снарядов немецкие корабли были проницаемы на всех дистанциях. «Шарнхорст», получив порядка 30—40 тяжёлых снарядов, затонул в 16:17. После этого «Инвинсибл» помог «Инфлексиблу» добить повреждённый «Гнейзенау», и в 18:02 тот также пошёл на дно[81].
Из-за большой дистанции расход снарядов был огромен: за время боя «Инвинсибл» выпустил 513 305-мм снарядов, добившись по оценкам 6—8 % попаданий. В «Инвинсибл» попало 22 снаряда, из них минимум 12 210-мм, но они не нанесли серьёзных повреждений. Были ранены лишь 2 матроса. Убедительная победа стала компенсацией за разгром у Коронеля, хотя Стэрди подвергся критике за свою нерешительность и перерасход снарядов[81].
По возвращении из Южной Америки в январе 1915 года «Инвинсибл» встал на ремонт. В процессе ряда ремонтов, прерывавшихся учебными стрельбами, на нём для снижения задымлённости наблюдательного поста на 2 м была увеличена высота носовой трубы и были установлены приборы центральной наводки главного калибра. К лету 1915 года вместе с «Индомитеблом» и «Инфлексиблом» образовал 3-ю эскадру линейных крейсеров. На «Инвинсибле» с 26 мая держал свой флаг командующий эскадрой контр-адмирал Хорас Худ[82].
30 мая 1916 года «Инвинсибл» под флагом Худа в составе 3-й эскадры линейных крейсеров принял участие в Ютландском сражении. 3-я эскадра шла вместе с Гранд-Флитом, держась восточнее его на 25 миль и идя курсом на юго-запад. В 16:00 Джеллико отправил крейсера Худа на поддержку соединения Битти, преследуемого Флотом открытого моря. В 17:50 «Инвинсибл» и «Инфлексибл» открыли огонь по вырвавшимся вперёд немецким лёгким крейсерам 2-й разведывательной группы, серьёзно повредив «Пиллау» и «Франкфурт», а «Висбаден» лишив хода. К 18:21 Худ вышел в голову колонны соединения Битти, впереди «Лайона», продолжая идти курсом на юго-запад[83].
3-я эскадра линейных крейсеров с дистанции 7700—10 000 м (42—54 каб.) открыла огонь по немецким линейным крейсерам. Условия стрельбы были благоприятными для англичан — из-за задымлённости и тумана они были практически не видны немецким артиллеристам. В этих условиях «Инвинсибл» нанёс фатальные повреждения «Лютцову», попав несколькими снарядами в район его носовых торпедных аппаратов, что в конечном счёте привело к затоплению носовых отсеков и гибели немецкого корабля[83].
Но в 18:29 туман над «Инвинсиблом» внезапно рассеялся, и на нём сосредоточили свой огонь «Лютцов», «Дерфлингер» и «Кёниг». С дистанции порядка 6000—7000 м (30—40 каб.) «Дерфлингер» добился попадания нескольких залпов в «Инвинсибл». Наблюдатели отметили попадания снарядов в район бортовой башни «Q», после чего произошёл сильный взрыв. Огонь добрался до погребов с кордитом, и над «Инвинсиблом» взвился огромный столб огня высотой до 120 метров. Крейсер разломился пополам и быстро затонул. Вместе с ним погибли 1026 человек во главе с адмиралом Худом. Из воды удалось поднять только 6 человек, включая находившегося на фор-марсе артиллерийского офицера Данрейтера. Глубины в этом районе были небольшими, и ещё какое-то время носовая и кормовая части крейсера как два утёса возвышались над местом его гибели[83].
«Инфлексибл»
При вводе в строй зачислен в Норскую дивизию Гранд-Флита. До начала Первой мировой войны «Инфлексибл» принимал участие в различных манёврах флота, смотрах и визитах за рубеж. В ноябре 1912 года переведён в Средиземноморский флот и встретил войну в составе 2-й Средиземноморской эскадры линейных крейсеров. Совместно с входившими во 2-ю эскадру «Индомитеблом» и «Индефэтигеблом» с 5 по 11 августа занимался поиском в восточной части Средиземного моря немецких линейного крейсера «Гёбен» и лёгкого крейсера «Бреслау». После того, как немецким кораблям удалось беспрепятственно проникнуть в Дарданеллы, «Инфлексибл» отбыл на Мальту, а 19 августа переведён в состав 2-й эскадры линейных крейсеров Гранд-Флита. Совместно с входившим в эту эскадру «Инвинсиблом» участвовал в операциях по прикрытию лёгких сил и поиску немецких кораблей в Северном море. 3—10 октября вместе с «Инвинсиблом» участвовал в прикрытии переброски первой части канадского контингента в Европу[84].
4 ноября 1914 года вместе с «Инвинсиблом» включён в состав Особой эскадры по поиску и уничтожению эскадры адмирала Шпее. 8 декабря 1914 года во время сражения у Фолклендских островов шёл вслед за флагманским «Инвинсиблом». В начале боя выпустил несколько лёгших недолётом снарядов в «Лейпциг». Во время боя обстреливал в основном «Гнейзенау», за исключением короткого промежутка времени, когда немецкие корабли менялись местами и «Инфлексибл» вёл обстрел «Шарнхорста». Дым из труб «Инвинсибла» закрывал комендорам крейсера обзор, поэтому стрельба «Инфлексибла» в первой фазе боя с 13:00 по 14:00 на большой дистанции 11 000—14 800 м (60—80 каб.) была малорезультативной[85][86].
После возобновления боя около 15:00 дистанция постепенно уменьшалась, и эффективность стрельбы повысилась. К концу боя, когда к «Инфлексиблу» присоединился «Инвинсибл», дистанция сократилась до 7300—8200 м (39—44 каб.), и в 18:02 «Гнейзенау» пошёл на дно. За время боя «Инфлексибл» выпустил 661 305-мм снаряд (75,1 % боекомплекта). Так как «Гнейзенау» стрелял в основном по «Инвинсиблу», повреждения «Инфлексибла» были незначительными — в него попало три снаряда, повредив 102-мм орудия на башнях «A» и «Y», при этом один матрос был убит и два легко ранены[85][86].
После возвращения из Южной Америки с декабря 1914 по январь 1915 года проходил ремонт в Гибралтаре. Был отправлен на Средиземное море и в феврале 1915 года стал флагманским кораблём англо-французского соединения, блокировавшего в Дарданеллах «Гёбен» и «Бреслау». С 19 февраля 1915 года принимал участие в операции союзников по атаке Дарданелл, обстреливая береговые укрепления. 18 августа во время обстрела берега попал под жестокий обстрел с форта Эрен-Кей, получил несколько попаданий снарядами большого и среднего калибра (356 и 240 мм) и подорвался на мине[87].
С апреля по май 1915 года проходил ремонт на Мальте, а затем к 19 июля был переведён с Средиземного моря в Розайт и включён в состав 3-й эскадры Гранд-Флита под командованием контр-адмирала Худа. 30 мая вместе с «Инвинсиблом» и «Индомитеблом» в составе 3-й эскадры принял участие в Ютландском сражении. 3-я эскадра линейных крейсеров обстреляла немецкие лёгкие крейсера и вышла в голову колонны соединения Битти. Обстреливая совместно с «Инвинсиблом» немецкий линейный крейсер «Лютцов», «Инфлексибл» добился нескольких попаданий. После гибели «Инвинсибла» в 18:34 «Инфлексибл» ненадолго возглавил колонну британских линейных крейсеров, но к 18:54 вместе с «Индомитеблом» отвернул в сторону и перешёл в хвост колонны Битти, пристроившись за концевым «Нью Зиленд». После 19:00 принял участие в непродолжительном бою с немецкими линейными крейсерами, и на этом участие «Инфлексибла» в Ютландском сражении закончилось. Крейсер выпустил 88 305-мм снарядов (10 % боекомплекта) — добившись нескольких, совместных с «Инвинсиблом», попаданий в «Лютцов» и повреждения лёгкого крейсера «Пиллау», приведшего к выходу из строя его 8 котлов[83][88].
5 июня 1916 года во время реорганизации Гранд-Флита был переведён в состав 2-й эскадры линейных крейсеров, в которой прослужил до конца войны. После перемирия, 21 ноября 1918 года в районе Ферт-оф-Форта встречал идущий на интернирование в Скапа-Флоу Флот открытого моря. После войны в январе 1919 года выведен в резерв. Рассматривался вариант передачи «Инфлексибла» Чили в счёт реквизированных в начале войны строившихся в Англии кораблей, но после отказа Чили был продан на слом 1 декабря 1921 года и переведён в Дувр. В апреле 1922 года перепродан в Германию, где в 1923 году и разделан на металл[89].
«Индомитебл»
20 июня 1908 года достройка и испытания «Индомитебла» были прерваны, после чего корабль был зачислен в списки флота, а затем направлен в Канаду для участия в праздновании трёхсотлетия Квебека. Крейсер доставил на торжества принца Уэльского, который на время похода был зачислен в экипаж кочегаром[90].
С 29 июля по 3 августа возвращавшийся из Квебека крейсер поддерживал среднюю скорость 25,13 узла, побив рекорд скорости, установленный тремя годами ранее крейсером «Дрейк». 10 августа достройка продолжилась. После ввода в строй в конце августа 1908 года зачислен в состав Норской дивизии Гранд-Флита[91].
В 1909 году при реорганизации Гранд-Флита вошёл в состав 1-й эскадры крейсеров. В 1911 году переклассифицирован в линейный крейсер. Участвовал в смотрах и манёврах флотов. 27 августа 1913 года переведён на Средиземное море и зачислен во 2-ю эскадру линейных крейсеров вместе с «Инфлексиблом» и «Индефэтигеблом»[92].
После начала Первой мировой войны с 3 по 11 августа 1914 года участвовал в безуспешной попытке перехватить «Гёбен» и «Бреслау». В ноябре 1914 года включён в состав Гранд-Флита, в январе 1915 года вошёл в состав 2-й эскадры линейных крейсеров[93].
Единственный из крейсеров типа «Инвинсибл» принял участие в сражении у Доггер-банки. В ходе преследования германских крейсеров не смог дать более 25 узлов и отстал от британской эскадры, ушедшей на скорости 28 узлов. Вступил в бой почти через два часа после его начала, в 10:45 с дистанции 14 900 м (80 каб.) открыв огонь по «Блюхеру», отставшему от немецкой эскадры и повреждённому снарядами других линейных крейсеров. В конце боя к добиванию «Блюхера» присоединились также «Тайгер», «Принцесс Ройал» и «Нью Зиленд», поэтому точное количество попаданий «Индомитебла» выделить оказалось невозможным. В ходе боя выпустил 134 305-мм снаряда (15,2 % боекомплекта), получив в ответ одно попадание 210-мм снарядом, не причинившим значительных повреждений[94].
После боя в 15:38 взял на буксир лишившийся хода «Лайон» и доставил его в Розайт. В мае 1916 года все крейсера типа «Инвинсибл» вошли в состав 3-й эскадры линейных крейсеров под командованием контр-адмирала Худа. В составе этой эскадры «Индомитебл» принял участие в Ютландском сражении, идя третьим в строю. После выхода эскадры Худа в голову колонны Битти крейсер вёл огонь по «Дерфлингеру», добившись трёх попаданий. В сумерках во время последнего дневного боя вёл огонь по «Зейдлицу» и прикрывшему его затем додредноуту «Поммерн», добившись по одному попаданию в каждый. За время боя «Индомитебл» выпустил 175 305-мм снарядов (19,9 % боекомплекта), добившись пяти попаданий (2,9 %). Утром 1 июля выпустил четыре 102-мм шрапнельных снаряда по дирижаблю «L-11». Сам крейсер никаких повреждений и потерь в личном составе не имел[95].
После Ютландского сражения «Индомитебл» вошёл в состав 2-й эскадры линейных крейсеров и до окончания войны не принимал участие в активных боевых действиях, занимаясь прикрытием лёгких сил и конвоев в Северном море. 21 ноября 1918 года в составе 2-й эскадры принял участие в церемонии капитуляции германского флота. В феврале 1919 года выведен в резерв. 31 марта 1920 года внесён в списки на исключение из состава флота и 1 декабря продан на слом компании «Стенли Шипбрейкинг Компани». Отбуксирован в Дувр 30 августа 1922 года и к апрелю 1923 года разобран на металл[96].
Оценка проекта
На фоне своих современников британские крейсера безусловно являлись, как и «Дредноут», революционным проектом. Британские кораблестроители создали крейсер с бронированием как у тогдашних броненосных крейсеров, но при этом более быстроходный и значительно лучше вооружённый. При этом удалось уложиться в сравнительно небольшой прирост водоизмещения. Эти крейсера на голову превосходили все броненосные крейсера[97] и не случайно стали родоначальниками нового класса кораблей — линейных крейсеров.
По итогам боя в Гельголандской бухте и Фолклендского сражения можно заключить, что линейные крейсера подтвердили своё превосходство в боях против лёгких и броненосных крейсеров противника. Здесь концепция Фишера «скорость — лучшая защита» себя оправдала.
В ответ на строительство крейсеров типа «Инвинсибл» Германия начала постройку своих линейных крейсеров. Несмотря на то, что ещё в 1905 году профессор Массачусетской школы кораблестроения В. Ховгард предсказал, что эскадренный крейсер будущего должен незначительно уступать линкорам в вооружении и бронировании и иметь большую скорость за счёт более крупных размеров[98], британский «Инвинсибл» строился исходя из того, что его водоизмещение не должно превышать водоизмещение современного ему линкора «Дредноут». При таких ограничениях для достижения высокой скорости при сравнительно сильном вооружении пришлось пожертвовать бронированием[60]. Первый же германский линейный крейсер «Фон дер Танн» имел нормальное водоизмещение больше, чем у современного ему германского линкора[98], — 19 370 т против 18 873 т у «Нассау». Поэтому при незначительном ослаблении вооружения и такой же, как у «Инвинсибла», скорости хода он имел значительно более сильное бронирование. Если у «Инвинсибла» толщина главного броневого пояса была 152 мм, то у «Фон дер Танна» она составляла уже 250 мм, что было сравнимо с 254-мм поясом на современных ему британских линкорах «Беллерофон».
Это отличие в бронировании было обусловлено не только различием концепций применения (германские линейные крейсера традиционно рассчитывались на участие в линейном бою с британскими линкорами[98]), но и подходом немецких инженеров к проектированию и выбору конструктивных решений. Так, применение паровых котлов с тонкими трубками позволило снизить массу силовой установки. Различия в конструкции корпуса были менее заметны, однако «Инвинсибл» при меньшем водоизмещении имел более тяжёлый корпус. Тут следует отметить, что во многом это было следствием более высокого надводного борта у «британца», обусловленного необходимостью службы в океане. Германский же крейсер рассчитывался для действий в Северном море, и высокие требования к мореходности не предъявлялись. Несмотря на меньший калибр главного вооружения у «Фон дер Танна», немецкие инженеры считали свои 280-мм орудия эквивалентными британским 305-мм за счёт более настильной траектории и лучшего качества снарядов[99]. Такой выбор главного калибра позволил сэкономить вес вооружения. Экономия в статьях весовой нагрузки привела к тому, что относительный вес бронирования «Фон дер Танна» был почти в полтора раза больше, чем у «Инвинсибла».
«Минотавр»[73] |
«Инвинсибл»[73] |
«Дредноут»[73] |
«Фон дер Танн»[100] |
«Нассау»[101][прим. 8]
| ||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Год закладки/ввода в строй | 1905/1908 | 1906/1908 | 1905/1906 | 1908/1910 | 1907/1909 | |||||
| Мощность СУ, л. с. (скорость, узлы) | 27 000 (23) | 41 000 (25) | 23 000 (21) | 42 000 (24,8) | 22 000 (19) | |||||
| Размерения | 161,2×22,86×7,92 | 172,8×23,9×8 | 160,6×25×9,4 | 171,7×26,6×8,91 | 146,1×26,9×8,57 | |||||
| Весовая сводка, в процентах к нормальному водоизмещению | ||||||||||
| Корпус и судовые механизмы | 5609 | 37,81 % | 6300 | 35,94 % | 6198 | 34,08 % | 6100 | 31,09 % | 6328,6 | 33,54 % |
| Бронирование | 2835 | 19,11 % | 3516 | 20,06 % | 5080 | 27,93 % | 6300 | 32,11 % | 7463,6 | 39,56 % |
| Энергетическая установка | 2571 | 17,33 % | 3445 | 19,65 % | 2083 | 11,45 % | 2850 | 14,52 % | 1376,7 | 7,30 % |
| Вооружение с башнями | 2099 | 14,14 % | 2480 | 14,14 % | 3150 | 17,32 % | 2130 | 10,85 % | 2697,5 | 14,30 % |
| Топливо | 1016 | 6,85 % | 1016 | 5,8 % | 915 | 5,03 % | 1000 | 5,1 % | 1000 | 5,30 % |
| Команда и провизия | 605 | 4,08 % | 671 | 3,83 % | 661 | 3,63 % | 1240 | 6,32 % | ? | |
| Запас водоизмещения | 102 | 0,68 % | 102 | 0,58 % | 102 | 0,56 % | — | — | ||
| ИТОГО | 14 837 | 100 % | 17 530 | 100 % | 18 189 | 100 % | 19 620 | 100 % | 18 866,4 т | 100 % |
Поэтому, если оценивать «Инвинсибл» с точки зрения выполнения возложенных на него при постройке задач, он был успешным проектом[97] и заслуженно считается революционным кораблём. Но если оценивать его с точки зрения практического применения в бою с одноклассниками во время Первой мировой войны, то бросается в лицо откровенно слабая защита. Именно она, в дополнение к проблемам со взрывоопасностью кордита, и привела к трагедии Ютландского сражения[97].
Главный калибр «Инвинсиблов» оценивался в целом положительно, хотя и критиковался за не вполне удачное расположение башен — на «Фон дер Танне» при том же эшелонном расположении бортовые башни имели бо́льшие углы обстрела на противоположный борт. Противоминный же калибр был откровенно неудачен — как по причине недостаточной мощности 40-калиберных 102-мм орудий, так и ввиду их неудачного расположения на крышах башен и отсутствия защиты[60].
Силовая установка оказалась надёжной[69], но максимальная скорость в 25 узлов к началу Первой мировой войны уже считалась недостаточной[97], потому что германские линейные крейсера могли дать больший ход. «Индомитебл» и «Инфлексибл» не смогли в 1914 году догнать германский «Гёбен» на Средиземном море. А в сражении у Доггер-банки «Инфлексибл» успел принять участие только в завершающей стадии сражения.
Поэтому в условиях боя с немецкими линейными крейсерами заложенная в «Инвинсиблы» идея Фишера «скорость — лучшая защита» уже не работала. Им пришлось вступать в бой с немецкими линейными крейсерами, которые имели сходные вооружение и скорость хода. И в этих условиях бо́льшая толщина брони немецких крейсеров давала им неоспоримые преимущества. «Инвинсибл», принявший участие в линейном бою главных сил в Ютландском сражении, стал жертвой огня более сбалансированных германских линейных крейсеров.
«Цукуба»
|
«Минотавр»[102]
|
«Шарнхорст»[103]
|
«Рюрик II»[104]
|
«Теннесси»[105]
|
«Блюхер»[106]
|
«Инвинсибл»
|
«Фон дер Танн»[107]
| |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Заложен | 1905 | 1905 | 1905 | 1905 | 1903 | 1907 | 1905 | 1908 |
| Вступил в строй | 1907 | 1908 | 1907 | 1908 | 1906 | 1909 | 1908 | 1910 |
| Размерения, м (Д×Ш×О) | 137,1×23×8 | 158,2×22,7×7,91 | 144,6×21,6×8,17 | 161,2×22,86×7,92 | 153,8×22,2×7,62 | 161,8×24,5×8,56 | 172,8×24×8,13 | 171,7×26,6×9,04 |
| Водоизмещение нормальное | 13 750 т | 14 595 ts | 11 616 т | 15 170 т | 14 500 ts | 15 842 т | 18 200 ts | 19 370 т |
| Полное | 15 400 т | 16 085 ts | 12 985 т | 18 500 т | 15 715 ts | 17 500 т | 20 730 ts | 21 300 т |
| Силовая установка | ||||||||
| Мощность номинальная, л. с. (скорость, узлы) | 20 500 (20,5) | 27 000 (23) | 26 000 (22,5) | 19 700 (21) | 27 500 (22) | 32 000 (24,5) | 41 000 (25) | 42 000 (24,8) |
| Максимальная, л. с. (скорость, узлы) | 20 736 (20,5) | 28 783 (23,6) | 20 580 (21,43) | 38 323 (25,4) | 46 500 (26,64) | 79 007 (27,4) | ||
| Дальность плавания, миль (при скорости, узлов) | 2920 (20,5) 8150 (10) |
4800 (14) 5120 (12) |
6500 (10) | 3520 (18) 6600 (12) |
2300 (23) | 4400 (14) | ||
| Бронирование | ||||||||
| Борт | 178 | 152 | 150 | 152 | 127 | 180 | 152 | 250 |
| Палуба | 76 | 38 | 60 | 38 + 25 | 76[прим. 9] | 70 | 65 | 50 |
| Башни | 178 | 203 | 170 | 203 | 229 | 180 | 178 | 230 |
| Вооружение | 4×305-мм 12×152-мм |
4×234-мм 10×190-мм |
8×210-мм 6×150-мм |
4×254-мм 8×203-мм |
4×254-мм 16×152-мм |
12×210-мм 8×150-мм |
8×305-мм | 8×280-мм 10×150-мм |
Напишите отзыв о статье "Линейные крейсера типа «Инвинсибл»"
Примечания
- Комментарии
- ↑ Все данные приведены на момент вступления в строй.
- ↑ Изменение противоминного калибра было произведено ещё в варианте от 10 февраля, когда 102-мм орудия были заменены на 17 12-фунтовых (76-мм).
- ↑ В британском кораблестроении все толщины бронирования измерялись в дюймах и лишь для удобства переведены в мм.
- ↑ Мужеников и Феттер этого не уточняют, но при сравнимом весе паротурбинная установка «Инвинсибла» имела номинальную мощность 42 000 л. с., а паровая машина «Минотавра» 27 000 л. с.
- ↑ «Индомитебл» вышел из Квебека 29 июня и вернулся в Британию 5 августа. Поэтому в источниках определённая путаница — Феттер говорит об июле, а Робертс об августе.
- ↑ По Феттеру 25,13 узла.
- ↑ По данным испытаний несколько ранее такая частота вращения гребных валов соответствовала скорости порядка 25 узлов.
- ↑ По сравнению с источником в таблице сделан ряд изменений: 1) Веса переведены из длинных тонн в метрические. 2) Статьи «корпус» (6240 дл. т) и «оборудование» (798 дл. т) объединены в одну — «Корпус и судовые механизмы». 3) Согласно Campbell, German dreadnoughts and their protection (Warship vol1 No 4) и Norman Friedman, Battleship Design and Development 1905—1945 из статьи «корпус» вес включённой туда броневой палубы — 822 т — перенесён в статью «бронирование».
- ↑ На скосах 102 мм.
- Использованная литература и источники
- ↑ 1 2 3 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 2.
- ↑ 1 2 Феттер. Линейные крейсера типа «Invincible». — С. 2
- ↑ Грибовский. Линейный крейсер Invincible. — С. 3.
- ↑ Roberts. Battlecruisers. — P. 13
- ↑ Паркс. Линкоры Британской империи. Том 6. — С. 20.
- ↑ Паркс. Линкоры Британской империи. Том 6. — С. 15.
- ↑ 1 2 3 4 5 Roberts. Battlecruisers. — P. 15
- ↑ Roberts. Battlecruisers. — P. 15—16
- ↑ Roberts. Battlecruisers. — P. 14—15
- ↑ 1 2 Паркс. Линкоры Британской империи. Том 6. — С. 44.
- ↑ Паркс. Линкоры Британской империи. Том 6. — С. 44—45.
- ↑ Паркс. Линкоры Британской империи. Том 6. — С. 46.
- ↑ Roberts. Battlecruisers. — P. 16
- ↑ 1 2 Roberts. Battlecruisers. — P. 17
- ↑ 1 2 Паркс. Линкоры Британской империи. Том 6. — С. 19.
- ↑ Roberts. Battlecruisers. — P. 17—18
- ↑ 1 2 Roberts. Battlecruisers. — P. 18
- ↑ Паркс. Линкоры Британской империи. Том 6. — С. 46—47.
- ↑ 1 2 Паркс. Линкоры Британской империи. Том 6. — С. 25.
- ↑ Roberts. Battlecruisers. — P. 19
- ↑ С. А. Балакин. ВМС Италии и Австро-Венгрии 1914—1918 гг. — М.: Моделист-конструктор, 1997. — С. 3—4. — 32 с. — (Морская коллекция № 4 (16) / 1997). — 6000 экз.
- ↑ Conway's, 1906—1921. — P.233
- ↑ Паркс. Линкоры Британской империи. Том 6. — С. 24.
- ↑ Roberts. Battlecruisers. — P. 125
- ↑ 1 2 Roberts. Battlecruisers. — P. 19—20
- ↑ Roberts. Battlecruisers. — P. 20
- ↑ Паркс. Линкоры Британской империи. Том 6. — С. 51.
- ↑ Roberts. Battlecruisers. — P. 20—22
- ↑ 1 2 Roberts. Battlecruisers. — P. 22
- ↑ Roberts. Battlecruisers. — P. 23
- ↑ 1 2 3 4 Roberts. Battlecruisers. — P. 24
- ↑ Паркс. Линкоры Британской империи. Том 6. — С. 54—56.
- ↑ 1 2 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 13.
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 14.
- ↑ 1 2 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 30.
- ↑ 1 2 Roberts. Invincible Class. — P. 15.
- ↑ 1 2 Roberts. Invincible Class. — P. 7.
- ↑ 1 2 3 Феттер. Линейные крейсера типа «Invincible». — С. 30
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 27—30.
- ↑ 1 2 3 Феттер. Линейные крейсера типа «Invincible». — С. 18
- ↑ 1 2 3 4 5 Феттер. Линейные крейсера типа «Invincible». — С. 19
- ↑ 1 2 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 31.
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 19.
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 40.
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 52.
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 60.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 23—24.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Феттер. Линейные крейсера типа «Invincible». — С. 26—27
- ↑ 1 2 Roberts. Invincible Class. — P. 22.
- ↑ 1 2 3 4 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 15.
- ↑ Roberts. Invincible Class. — P. 8.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 18.
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 15—18.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Roberts. Invincible Class. — P. 11.
- ↑ 1 2 3 4 Roberts. Invincible Class. — P. 10.
- ↑ 1 2 Campbell. Battlecruisers. — P. 5—6
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Campbell. Battlecruisers. — P. 6
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 20.
- ↑ Феттер. Линейные крейсера типа «Invincible». — С. 25
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 22.
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 20—22.
- ↑ DiGiulian, Tony. [www.navweaps.com/Weapons/WNBR_12-45_mk10.htm Britain 12"/45 (30.5 cm) Mark X] (англ.). сайт navweaps.com. — Описание орудия 12"/45 Mark X. Проверено 24 сентября 2011. [www.webcitation.org/6732tOVml Архивировано из первоисточника 19 апреля 2012].
- ↑ DiGiulian, Tony. [www.navweaps.com/Weapons/WNBR_4-40_mk3.htm British 4"/40 (10.2 cm) QF Marks I, II and III] (англ.). сайт navweaps.com. — Описание орудия 4"/40 QF Mark III. Проверено 24 сентября 2011. [www.webcitation.org/6732treRJ Архивировано из первоисточника 19 апреля 2012].
- ↑ DiGiulian, Tony. [www.navweaps.com/Weapons/WNBR_4-50_mk7.htm British 4"/50 (10.2 cm) BL Mark VII] (англ.). сайт navweaps.com. — Описание орудия 4"/50 BL Mark VII. Проверено 24 сентября 2011. [www.webcitation.org/6732uLCvT Архивировано из первоисточника 19 апреля 2012].
- ↑ DiGiulian, Tony. [www.navweaps.com/Weapons/WNBR_4-45_mk9.htm Britain 4"/45 (10.2 cm) BL Marks IX and X] (англ.). сайт navweaps.com. — Описание орудия 4"/45 BL Mark IX VII. Проверено 24 сентября 2011. [www.webcitation.org/66VrpN8oo Архивировано из первоисточника 29 марта 2012].
- ↑ DiGiulian, Tony. [www.navweaps.com/Weapons/WNBR_3-45_mk1.htm British 12-pdr [3"/45 (76.2 cm)] 20cwt QF HA Marks I, II, III and IV] (англ.). сайт navweaps.com. — Описание орудия 3"/45 20cwt QF HA Mark I. Проверено 24 сентября 2011. [www.webcitation.org/6732uoCuR Архивировано из первоисточника 19 апреля 2012].
- ↑ DiGiulian, Tony. [www.navweaps.com/Weapons/WNBR_3pounder_H_mk1.htm British Hotchkiss 3-pdr (1.4 kg) [1.85"/40 (47 mm)] QF Marks I and II] (англ.). сайт navweaps.com. — Описание орудия 3-pdr Hotchkiss. Проверено 24 сентября 2011. [www.webcitation.org/6732vGMzE Архивировано из первоисточника 19 апреля 2012].
- ↑ Норман Полмар. Глава 1. Крылья над морем. Раздел «Настоящие авианосцы». // [www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/AirCraft_Carrier/07.htm Авианосцы] / Перевод с английского А. Г. Больных. — в 2-х томах. — М.: АСТ, 2001. — Т. 1. — 698 с. — (Военно-историческая библиотека). — ISBN 5-17-010481-2.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Феттер. Линейные крейсера типа «Invincible». — С. 28
- ↑ 1 2 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 25.
- ↑ Roberts. Invincible Class. — P. 21.
- ↑ 1 2 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 26.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 27.
- ↑ Roberts. Invincible Class. — P. 14—15.
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 32.
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 44.
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 54—55.
- ↑ 1 2 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 33—34.
- ↑ Феттер. Линейные крейсера типа «Invincible». — С. 33
- ↑ Феттер. Линейные крейсера типа «Invincible». — С. 33—34
- ↑ 1 2 Грибовский. Линейный крейсер Invincible. — С. 24—24.
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 39—40.
- ↑ 1 2 3 4 Грибовский. Линейный крейсер Invincible. — С. 32—37.
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 44—46.
- ↑ 1 2 Грибовский. Линейный крейсер Invincible. — С. 24—26.
- ↑ 1 2 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 46—48.
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 48—52.
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 52—53.
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 53.
- ↑ Паркс. Линкоры Британской империи. Том 6. — С. 61.
- ↑ Феттер. Линейные крейсера типа «Invincible». — С. 38—39
- ↑ Феттер. Линейные крейсера типа «Invincible». — С. 39
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 57—58.
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — С. 59—60.
- ↑ Campbell. Battlecruisers. — P. 12
- ↑ Феттер. Линейные крейсера типа «Invincible». — С. 40
- ↑ 1 2 3 4 Феттер. Линейные крейсера типа «Invincible». — С. 41
- ↑ 1 2 3 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Германии. — С. 2.
- ↑ Альфред фон Тирпиц. Глава двенадцатая. Строительство флота. // [militera.lib.ru/memo/german/tirpitz/12.html Воспоминания] = Tirpitz, A. v. Erinnerungen. — Gekurzte VA. 1925. — М.: Воениздат, 1957. — С. 165.
- ↑ Breyer, Battleships of the world, 1980, pp. 290.
- ↑ Breyer, Battleships of the world, 1980, pp. 286.
- ↑ Феттер. Линейные крейсера типа «Invincible». — С. 5
- ↑ Gröner. Band 1. — P.78—80
- ↑ Феттер. Линейные крейсера типа «Invincible». — С. 6
- ↑ Феттер. Линейные крейсера типа «Invincible». — С. 7
- ↑ Gröner. Band 1. — P.80
- ↑ Gröner. Band 1. — P.80—81
Литература
- на русском языке
- Грибовский В. Ю. Линейный крейсер Invincible. — СПб.: Гангут, 2006. — Т. 11. — 40 с. — (Мидель-Шпангоут). — 500 экз. — ISBN 5-85875-003-6.
- Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть I). — СПб., 1999. — 95 с. — (Боевые корабли мира).
- Паркс, О. Линкоры Британской империи. Том 6. Огневая мощь и скорость. — СПб.: Галея Принт, 2007. — 110 с. — ISBN 978-5-8172-0112-3.
- Феттер А.Ю. Линейные крейсера Британского королевского флота типа «Invincible». — СПб.: Санкт-Петербургская секция любителей флота, 1996. — 41 с.
- на английском языке
- Burr, Lawrence. [books.google.com/books?id=-lYH2NopGz4C&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=true British battlecruisers 1914—1918]. — Oxford: Osprey Publishing Ltd, 2006. — 48 p. — (New Vanguard). — ISBN 1-84603-008-0.
- Campbell N. J. M. Battlecruisers. — London: Conway Maritime Press, 1978. — 72 p. — (Warship Special No. 1). — ISBN 0851771300.
- Conway's All The Worlds Fighting Ships, 1906—1921 / Gray, Randal (ed.). — London: Conway Maritime Press, 1985. — 439 p. — ISBN 0-85177-245-5.
- Roberts, John A. Invincible Class (Warship Monographs No.1). — London: Conway Maritime Press, 1972. — 54 p. — ISBN 0-85177-051-7.
- Roberts, John. Battlecruisers. — London: Chatham Publishing, 1997. — 128 p. — ISBN 1-86176-006-X.
- на немецком языке
- Breyer, Siegfried. Battleships of the world, 1905-1970. — Mayflower Books, 1980. — P. 400. — ISBN 978-0831707054.
- Gröner, Erich. Die deutschen Kriegsschiffe 1815-1945 Band 1: Panzerschiffe, Linienschiffe, Schlachschiffe, Flugzeugträger, Kreuzer, Kanonenboote. — Bernard & Graefe Verlag, 1982. — 180 p. — ISBN 978-3763748006.
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Линейные крейсера типа «Инвинсибл»
– Un enfant? – закричал сверху француз. – J'ai entendu piailler quelque chose au jardin. Peut etre c'est sou moutard au bonhomme. Faut etre humain, voyez vous… [Ребенок? Я слышал, что то пищало в саду. Может быть, это его ребенок. Что ж, надо по человечеству. Мы все люди…]– Ou est il? Ou est il? [Где он? Где он?] – спрашивал Пьер.
– Par ici! Par ici! [Сюда, сюда!] – кричал ему француз из окна, показывая на сад, бывший за домом. – Attendez, je vais descendre. [Погодите, я сейчас сойду.]
И действительно, через минуту француз, черноглазый малый с каким то пятном на щеке, в одной рубашке выскочил из окна нижнего этажа и, хлопнув Пьера по плечу, побежал с ним в сад.
– Depechez vous, vous autres, – крикнул он своим товарищам, – commence a faire chaud. [Эй, вы, живее, припекать начинает.]
Выбежав за дом на усыпанную песком дорожку, француз дернул за руку Пьера и указал ему на круг. Под скамейкой лежала трехлетняя девочка в розовом платьице.
– Voila votre moutard. Ah, une petite, tant mieux, – сказал француз. – Au revoir, mon gros. Faut etre humain. Nous sommes tous mortels, voyez vous, [Вот ваш ребенок. А, девочка, тем лучше. До свидания, толстяк. Что ж, надо по человечеству. Все люди,] – и француз с пятном на щеке побежал назад к своим товарищам.
Пьер, задыхаясь от радости, подбежал к девочке и хотел взять ее на руки. Но, увидав чужого человека, золотушно болезненная, похожая на мать, неприятная на вид девочка закричала и бросилась бежать. Пьер, однако, схватил ее и поднял на руки; она завизжала отчаянно злобным голосом и своими маленькими ручонками стала отрывать от себя руки Пьера и сопливым ртом кусать их. Пьера охватило чувство ужаса и гадливости, подобное тому, которое он испытывал при прикосновении к какому нибудь маленькому животному. Но он сделал усилие над собою, чтобы не бросить ребенка, и побежал с ним назад к большому дому. Но пройти уже нельзя было назад той же дорогой; девки Аниски уже не было, и Пьер с чувством жалости и отвращения, прижимая к себе как можно нежнее страдальчески всхлипывавшую и мокрую девочку, побежал через сад искать другого выхода.
Когда Пьер, обежав дворами и переулками, вышел назад с своей ношей к саду Грузинского, на углу Поварской, он в первую минуту не узнал того места, с которого он пошел за ребенком: так оно было загромождено народом и вытащенными из домов пожитками. Кроме русских семей с своим добром, спасавшихся здесь от пожара, тут же было и несколько французских солдат в различных одеяниях. Пьер не обратил на них внимания. Он спешил найти семейство чиновника, с тем чтобы отдать дочь матери и идти опять спасать еще кого то. Пьеру казалось, что ему что то еще многое и поскорее нужно сделать. Разгоревшись от жара и беготни, Пьер в эту минуту еще сильнее, чем прежде, испытывал то чувство молодости, оживления и решительности, которое охватило его в то время, как он побежал спасать ребенка. Девочка затихла теперь и, держась ручонками за кафтан Пьера, сидела на его руке и, как дикий зверек, оглядывалась вокруг себя. Пьер изредка поглядывал на нее и слегка улыбался. Ему казалось, что он видел что то трогательно невинное и ангельское в этом испуганном и болезненном личике.
На прежнем месте ни чиновника, ни его жены уже не было. Пьер быстрыми шагами ходил между народом, оглядывая разные лица, попадавшиеся ему. Невольно он заметил грузинское или армянское семейство, состоявшее из красивого, с восточным типом лица, очень старого человека, одетого в новый крытый тулуп и новые сапоги, старухи такого же типа и молодой женщины. Очень молодая женщина эта показалась Пьеру совершенством восточной красоты, с ее резкими, дугами очерченными черными бровями и длинным, необыкновенно нежно румяным и красивым лицом без всякого выражения. Среди раскиданных пожитков, в толпе на площади, она, в своем богатом атласном салопе и ярко лиловом платке, накрывавшем ее голову, напоминала нежное тепличное растение, выброшенное на снег. Она сидела на узлах несколько позади старухи и неподвижно большими черными продолговатыми, с длинными ресницами, глазами смотрела в землю. Видимо, она знала свою красоту и боялась за нее. Лицо это поразило Пьера, и он, в своей поспешности, проходя вдоль забора, несколько раз оглянулся на нее. Дойдя до забора и все таки не найдя тех, кого ему было нужно, Пьер остановился, оглядываясь.
Фигура Пьера с ребенком на руках теперь была еще более замечательна, чем прежде, и около него собралось несколько человек русских мужчин и женщин.
– Или потерял кого, милый человек? Сами вы из благородных, что ли? Чей ребенок то? – спрашивали у него.
Пьер отвечал, что ребенок принадлежал женщине и черном салопе, которая сидела с детьми на этом месте, и спрашивал, не знает ли кто ее и куда она перешла.
– Ведь это Анферовы должны быть, – сказал старый дьякон, обращаясь к рябой бабе. – Господи помилуй, господи помилуй, – прибавил он привычным басом.
– Где Анферовы! – сказала баба. – Анферовы еще с утра уехали. А это либо Марьи Николавны, либо Ивановы.
– Он говорит – женщина, а Марья Николавна – барыня, – сказал дворовый человек.
– Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, – говорил Пьер.
– И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки то эти налетели, – сказала баба, указывая на французских солдат.
– О, господи помилуй, – прибавил опять дьякон.
– Вы пройдите вот туда то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, – сказала опять баба. – Она и есть. Вот сюда то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.
– Возьми, возьми ребенка, – проговорил Пьер, подавая девочку и повелительно и поспешно обращаясь к бабе. – Ты отдай им, отдай! – закричал он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой. Старик, всхлипывая, говорил что то, но Пьер только мельком видел это; все внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из карманов, взялся за ее шею.
Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того, что делал с нею солдат.
Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от французов, длинный мародер в капоте уж рвал с шеи армянки ожерелье, которое было на ней, и молодая женщина, хватаясь руками за шею, кричала пронзительным голосом.
– Laissez cette femme! [Оставьте эту женщину!] – бешеным голосом прохрипел Пьер, схватывая длинного, сутоловатого солдата за плечи и отбрасывая его. Солдат упал, приподнялся и побежал прочь. Но товарищ его, бросив сапоги, вынул тесак и грозно надвинулся на Пьера.
– Voyons, pas de betises! [Ну, ну! Не дури!] – крикнул он.
Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками. Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из за угла показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он помнил, что он бил кого то, его били и что под конец он почувствовал, что руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и обыскивает его платье.
– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.
В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.
Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами:
– Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов! Ах, как жаль!
– Что я вам говорил про Кутузова? – говорил теперь князь Василий с гордостью пророка. – Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь.
– Каково положение государя! – говорили придворные и уже не превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своим protege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne [лейб медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.
Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий: неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитов соболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика.
– Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее донесение:
«Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи моего отечества».
Получив это донесение, государь послал с князем Волконским следующий рескрипт Кутузову:
«Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 го сентября получил я через Ярославль, от московского главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь печальной решимости».
Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.
В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.
Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.
Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.
Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.
Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.
На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.
Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.
От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
