HMS Agincourt (1913)
HMS Agincourt (Корабль Его Величества «Эджинкорт») — британский дредноут. Заложен как «Рио-де-Жанейро» для Бразилии, на стапеле переуступлен Османской империи и переименован в «Султан Осман I», с началом Первой мировой войны реквизирован Великобританией, вошёл в состав Гранд-Флита.
Содержание
История создания
Постройка дредноута «Рио-де-Жанейро» была одобрена правительством Бразилии в августе 1910 года, как ответ на увеличение ВМС Аргентины, отношения с которой омрачались территориальными претензиями. Первоначально планировалось, что корабль будет иметь водоизмещение 32 тысячи тонн и вооружение — 14 12-дюймовых орудий. Однако нехватка средств и, последовавшее 10 ноября того же года восстание военных моряков на линкоре «Минас Жераис» заставило отказаться от первоначального проекта. Вместе с тем, пожелания морского ведомства Бразилии в отношении количества орудий не изменились.
Османская империя была заинтересована в усилении своего флота в ответ на планы Российской империи по усилению Черноморского флота. 20 января 1914 года дредноут перешёл в собственность Турции и получил название «Султан Осман I». Он был спущен на воду и даже прибыл его турецкий экипаж, однако, 3 августа 1914 года, в связи с началом Первой мировой войны он был реквизирован Британским Адмиралтейством и вошёл в состав КВМФВ как ЕВК «Эджинкорт». Адмиралтейство крайне бестактно окрестило дредноут в честь битвы при Азенкуре, в котором англичане разбили своего нынешнего союзника — Францию. Реквизирование HMS Agincourt и HMS Erin вызвало недовольство общественного мнения Турции и послужило одной из причин присоединения Турции к союзу Германской империи и Австро-Венгрии.
Конструкция
Конструкция линкора имела ряд особенностей, кардинально отличавших его от современных ему британских дредноутов. Он был весьма длинным для своего водоизмещения и имел несколько ослабленный корпус. Огнём артиллерии линкора было трудно управлять, а при стрельбе полным бортовым залпом корпус корабля испытывал серьёзные перегрузки. В то же время, он отличался хорошей мореходностью и ходовыми качествами.
История службы
Дредноут участвовал в Ютландском сражении. В бою расстрелял 144 двенадцатидюймовых и 111 шестидюймовых снаряда, добился попаданий в Kaiser, Markgraf и, возможно, в Wiesbaden. В 1921 году линкор собирались переоборудовать в судно снабжения. Для этого с него должны были быть сняты все башни кроме двух передних и оборудованы склады продовольствия, снаряжения и топливные цистерны. Однако от этой идеи отказались и корабль был продан на слом.
Дредноут имел забавное прозвище «Дворец Джина», которое произошло от разделения его имени (англ. A Gin Court) и явно намекало на сложную корабельную архитектуру с семью башнями главного калибра. Корабль имел репутацию самого комфортабельного корабля Королевского флота[1].
Оценка проекта
В целом, трудно рассматривать «Эджинкорт» как удачный проект с точки зрения стандартов КВМФ Великобритании. Слишком длинный корпус, явно перегруженный вооружением и слабая защита не могли компенсировать большое число орудий главного калибра. В водах Южной Америки корабль, безусловно представлял бы собой весьма грозную силу. В то же время проект дредноута останется в анналах мирового кораблестроения как корабль с самым большим числом башен главного калибра (моряки называли их по дням недели, тогда как официальное обозначение было по буквам — от A до G).
Напишите отзыв о статье "HMS Agincourt (1913)"
Примечания
- ↑ Козлов Б.В. Линейные корабли «Эджинкорт», «Канада» и «Эрин». 1910-1922 гг. — СПб.: Р.Р. Муниров, 2008. — С. 21. — ISBN 978-5-98830-030-4.
Литература
- Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1906—1921. — Annapolis, Maryland, U.S.A.: Naval Institute Press, 1985. — ISBN 0-87021-907-3.
- Козлов Б.В. Линейные корабли «Эджинкорт», «Канада» и «Эрин». 1910-1922 гг. — СПб.: Р. Р Муниров, 2008. — 80 с. — ISBN 978-5-98830-030-4.
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий HMS Agincourt (1913)
Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.
Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
